Семь верст не крюк

Глава 1- Эпилог

Если ты тяжело страдаешь, скажи об этом. Скажи: «Я не знаю, как жить дальше». Хорошие люди возьмут тебя за руку и пройдут с тобой немного от твоего пути.

Шэрил Стрейд

Глава 1

Утро для Нины начиналось очень рано – часа в четыре-пять. Можно было подняться и позже – она кормила отца где-то в семь. Но она хотела иметь хоть немного свободного времени, которое принадлежало бы только ей. Они как бы соревновались с отцом – кто раньше встанет. Он, выходец из деревни, хотя и уехал из неё — нищей, послевоенной, ещё совсем мальчишкой – в ремесленное училище, но до сих пор сохранил деревенские привычки и вставал с рассветом. Сколько раз ему пеняла мама:

— Ну, посмотри, — говорила она, выходя к отцу в кухню, где он курил дешёвые очень крепкие папиросы, — В домах напротив ещё ни одно окно не светится! Все спят. Ну, ладно, у тебя в Семёново женщины встают, чтобы корову подоить и к пастуху выгнать. А ты здесь кого пасёшь – тараканов?

— Ты, слышь, — вспоминал отец, — Это сейчас ночь, а вот рассветёт…Ты мне обещала подзорную трубу подарить, чтобы я отсюда видел – пиво в ларёк напротив завезли, или нет.

Туристическая подзорная труба в те годы стоила всего четыре рубля пятьдесят копеек, и мечта отца не казалась такой уж несбыточной. А и правда было бы удобно выглядывать пиво.

В половине седьмого отец слушал по радио получасовый концерт «Для тружеников села», потом начинали подтягиваться домочадцы. Окончательно поднималась мама, готовила завтрак, они с Валей собирались в школу…

Теперь, когда отцу уже за восемьдесят, и он прикован к постели, привычки минувших лет ему по-прежнему дороги. И Нине, чтобы остаться наедине с собой, удаётся выкроить только эту пару почти ночных часов — и только. Дальше начнётся то, что всегда бывает, когда в доме лежачий больной. Работа сиделки – вынести судно, умыть, покормить, и пошло-поехало…

Восемь лет назад они со старшей сестрой Валей, «разделили» родителей. Маму, хорошую, любимую, которая тоже уже не могла толком обиходить себя, да и просто страшно было её одну оставлять – взяла к себе Валя.

У Нины выхода не было. У них с сестрой – разные отцы, и Валин давно уже умер. А Нинин – алкоголик запредельной стадии, с которым мама развелась ещё перед выходом на пенсию – внезапно слёг. И ведь не бросишь – не собака же… Хотя Нина думала грешным делом, что лучше бы собака, за ней бы она ухаживала с любовью. А от отца сколько они натерпелись с его запоями! И после каждого из них он — как мама это называла — «сволочился», требовал особого подобострастного уважения. Какой бы ни был, а мужик! Недаром его семейное прозвище было Фюрер. И он на него отзывался, кстати, охотно, считая себя главой семьи. Вождём.

Лёжа в кровати, Нина запрокидывает голову, смотрит в окно. Звёзд не видно. Значит, погода будет такая же неприветливая, хмурая, как вчера. Дождь со снегом, потом – в разгар дня – просто дождь. Март у них, в средней полосе, ни то, и сё. Вроде бы уже и не зима, судя по температуре, но ветер такой ледяной, знобящий, противный. На улицах, во дворах особенно, грязный снег, сорвавшиеся с крыш сосульки, Идёшь и то и дело – лужи глубиной по щиколотку… А сапоги протекают… Какое это должно быть счастье – надеть прочные и тёплые сухие сапоги!

Мама когда-то научила – если обувь промокает, нужно сперва надеть на ноги полиэтиленовые пакетики, а потом уже засовывать их в сапоги или ботинки. Опыт нищего студенчества пятидесятых. Она и дочкам сказала потом:

— От нищих рождаются нищие!

Казалось бы, в такую погоду Нине выходить не обязательно— она работает дома, правит чужие рукописи. Но каждый день находится что-то, за чем обязательно надо сходить. То в аптеку за лекарствами, то в продовольственный — масло подсолнечное закончилось, то Фюреру за сигаретами – он до сих пор курит по пачке в день. Другие мужики, если они дымили с семи лет и пили по-чёрному с восемнадцати, загибаются к полтиннику… Но будешь ли ты долгожителем на самом деле не от вредных привычек зависит. Нина это теперь точно знает. Нужно ничего не брать близко к сердцу, как это Фюрер и делал всю свою жизнь — тогда тебя ждёт долгий век.

Нина поспешно, даже испуганно, останавливает себя. Нет-нет, это нельзя. Если начать жить своими обидами и тонуть в раздражении и ненависти – рухнешь в такую депрессию, что уже не выберешься. Ей известно по опыту. Она то выкарабкивается из этой ямы и некоторое время балансирует на краю её, то снова в нее скатывается.

Страшно вдуматься. Она начала пить. Возможно, если бы так легко было пробиться к хорошему врачу, получить рецепт на антидепрессанты, она, может, как-нибудь и удержалась. Как-то она пошла к психиатру на платный приём — до сих пор те две тысячи жалко. Изо всех сил старалась в кабинете не плакать. Просто всё рассказать, ничего не забыть — и о том, что из дома ей нельзя выйти надолго – не оставишь беспомощного человека, И что ухаживать она должна за тем, кого ненавидит. И что силы уже на исходе, а перспектив никаких…

Но врач – высокий, уверенный в себе, с энергичным, командным голосом, видимо «не проникся». Или надеялся, что Нина заплатит ему что-то сверх того, что она отдала в больничную кассу. Он велел ей заваривать валериану-траву и вести дневник своих страхов. Ни от того, ни от другого легче не стало.

Теперь у Нины в кухонном шкафу стояла бутылка водки. Покупать водку было стыдно, она бы лучше взяла в магазине коньяк, делая вид, что у неё какой-то праздник. Но коньяк стоил гораздо дороже.