Сердце Вечного Пса

Песнь 1

Песня летела в ночи, подхваченная ветром, что заблудился в кронах вековых сосен, вдруг замерла у обрыва, ещё чуть-чуть и сорвётся, но добравшись до края, окрепла и понеслась ввысь, желая дотянуться до звёзд.

— Улетай…

Про́клятая мелодия нашла его даже в могиле: просочилась сквозь толщу земли и разрубила оковы сна, потянула за скрюченные пальцы, заставляя проснуться.

— …на крыльях…

Он очнулся резко, будто его кто-то ударил по голове. Хотел вдохнуть, но на грудь давило, тяжело и не подъёмно. Попытался открыть рот — не получилось, словно лицо обмазали гипсом для посмертной маски и забыли снять высохший слепок. Одеревеневшее тело потеряло всю чувствительность, лишь в широко распахнутом глазу щекотно. Он хотел было закрыть глаз, но ничего не вышло, втянул от раздражения воздух со всей силы и почувствовал, как в нос попала земля.

— …ветра…

Песнь. Чёртова песнь сводила с ума: он был обездвижен, и всё, что ему оставалась — это слушать, не понимая, сколько прошло времени. Это всё ещё одна песнь или она закончилась и началась снова, а он и не заметил?

Попробовал вспомнить, что произошло, но память никак не поддавалась, нервы сдали на очередном припеве, и в черноте разума кровавыми вспышками возник голод.

Если бы червь прополз хоть чуть ниже и оказался около рта… но нет. Червяку отчего-то приглянулся глаз, единственный, что у него остался.

Около руки возникло невесомое тепло. Он вынырнул из голодной тьмы и услышал стук маленького сердца. Собрав все силы до одного желания, смог пошевелить кистью — острый коготь воткнулся в мягкое. Жалкая капля крови выдернула из оцепенения пальцы, указательный и средний. Ну уже что-то. Если бы рот не был забит землёй, он бы улыбнулся.

Голод слегка притупился, в уме он прикинул, сколько ещё таких зверьков ему нужно, чтобы выбраться — десятки, сотни крохотных зверьков... Цифра не обрадовала, и пустота там, где когда-то был желудок, скрутилась ледяным узлом.

В это время ветер над его могилой продолжал трепать кроны деревьев, среди них белка перепрыгнула с одной ветки на другую, испугавшись грома, выронила шишку. Глазки бусинки глянули вниз. Шишка стукнулась о камень, отскочила, стукнулась снова. Рыжий хвост, как язычок пламени, заскользил по стволу. Белка спрыгнула на землю, прислушалась. Подрагивая, крохотный нос втянул воздух. Какой-то звук беспокоил её, но понять, что это она так и не успела. Костлявая рука вырвалась из-под земли и поймала белку, алые капли устремились вниз.

Окропить. Напитать. Оживить.

Кисть разжалась. Обескровленное тельце упало спущенным воздушным шариком рядом с шишкой.

Услышав песнь, стараясь отвести беду от щенков, завыла почуявшая скорую гибель недавно родившая дворняга. Перепеть ей, конечно, не удалось, но для вестника смерти и такого воя было достаточно. Ощетинившись, она метнулась к комку тёплых тел за спиной, тычась мокрым носом в каждый бок проверила щенков. Ощутив дыхание и биение всех сердец, успокоилась, встала, отряхнулась и шагнула прочь от логова.

Рядом кто-то тяжело задышал. Он собрал все силы, выбросил руку на звук — короткая схватка, и всё стихло.

Листва и комья земли разлетелись, и он выбрался, тяжело дыша. Крови было мало, чтобы оживить полностью, но достаточно, для освобождения. Оглядел себя: обнажён, тонкая кожа, словно пергамент повторяет очертания костей. Всё, что осталось от того, что когда-то было живым — один карий глаз. Могло быть и хуже. Он зарылся пальцами в листву, рассматривая останки собаки. Раздался голос, где-то там на грани сознания и в начале тропы. Далеко. Человек не увидит и не услышит. Он осторожно запустил пальцы в мягкое. На костлявой ладони на миг появился голубой глаз, а потом занял место в пустой глазнице. На первое время сойдёт. Теперь он мог видеть… полноценно, пусть и разноцветными глазами.

Он присел на корточки, по плечам разметались редкие пряди грязных волос, чудом оставшиеся на черепе, прислушался: шаги человека стали удаляться. Он поднял голову и с шумом втянул воздух, стараясь разделить запахи на составляющие: прелые листья, беличий мех, вонь мусора, дым от костра, жареное мясо, много терпкого и пряного. Дальше. Ещё дальше. Он повернул голову налево.

Чем дальше уносился его Взор, тем больше билось сердец. Он чувствовал, как голод берёт верх над разумом, сглотнул всухую. Зубы заскрежетали от голода, превращая комки земли во рту в пыль. Тугой узел скрутился болью там, где когда-то был желудок. Чёртова память. У него нет плоти, так что и болеть вроде нечему. В голове проносились искры мыслей. Когда-то человеческих, но голод уже превращал их в ничто.

Он сжался, будто пружина, ещё мгновение и рванёт на стук сердец.

— Улетай на крыльях ветра… — снова донеслась ненавистная песнь.

Злость скрючила пальцы, тело забилось, будто в агонии. Голод был силён, но ненависть оказалась сильнее.

Терпкий дым костра, запах жареного мяса, ароматное облако виноградной лозы — всё это схлынуло, как отлив перед штормом. Остался только тонкий след голоса в ночном воздухе — звенящая нить, натянутая между его слухом и её горлом, и она прошила всё его существо, каждую кость.

Он опустился на четвереньки и будто зверь, почуявший добычу, рванул в темноту, взяв след песни.