Северная песня

Это давнее предание, такое давнее, что прадед моего прадеда слушал его, когда ещё не мог охотиться. В то время юпик, люди, жили куда проще, и жилось им куда легче, ведь они разговаривали с животными и духами. Человек, в чьём зимовье закончилась пища, мог спросить у зверя разрешения убить его, и животное часто соглашалось; а инуа, если почитать их правильно, позволяли ловить рыбу и собирать ягоды на их земле.

Жил тогда молодой охотник, храбрый и хитрый, и звали его Унук, «ночь», потому что он любил обитателей своего дома, но одиночество и лунную пору любил больше. Часто он беседовал только со своим дедом, мудрым стариком.

И вот однажды, в конце осени, стоило Унуку взять в жёны девушку по имени Анука, дед умер, и только успели его тело завернуть в шкуру оленя, как Унук впал в уныние и скорбь, по силе подобные тоске-суйларкинеку, и ушёл, куда глаза глядели, подальше от людей, чтобы забыть горе и излечить свой анирник, воспрянуть духом. Но разразился страшный буран, он сбил с пути Унука, который не мог ни понять, где он, ни вернуться на своё зимовье. Охотник подумал было, что замёрзнет здесь и вслед за дедом отправится в верхний мир, но тут в снежном вихре появилась медведица. Её шкура сливалась со снегом, потому Унук заметил её уже только вблизи. «Я не замёрзну, голодный медведь убьёт меня», — решил юноша. Но медведица сказала охотнику:

— Забирайся на мою спину, я отнесу тебя в своё логово.

Унук испугался, но не стал спорить и забрался на спину медведицы, которой буран был нипочём. Они шли долго, и усталый охотник уснул. Проснулся он в пещере, что была устроена в разломе ледника: ветер не проникал сюда; кроме того, медведица спала, обернувшись вокруг человека, и согревала своим могучим телом. Почувствовав, что её гость пошевелился, она открыла глаза.

— Зачем ты отвела меня сюда? — спросил охотник. — Тебе что-то нужно от меня или ты хочешь свежего мяса?

— Не бойся, — успокоила его медведица, — я ничего не сделаю ни тебе, ни другим жителям поселения; ты видишь меня впервые, но сама я была ещё медвежонком, когда начала наблюдать за тобой и полюбила тебя. Вспомни, ведь на тебя и на твоих родных никогда не нападал другой медведь.

Действительно, такой опасности ни разу не встречалось.

— Ты нелюдим, Унук, — продолжала она, — а в твоем доме много взрослых охотников. Ты можешь остаться со мной, вместе мы точно не будем голодать и мёрзнуть. Я покажу тебе просторы, куда нет ходу другим людям, таким слабым и тонкошёрстным. Я буду рассказывать тебе истории моего народа, а ты мне - сказки ваших ангакуит. Или же ты можешь звать меня, когда захочешь, живя, где раньше.

Тот был тронут её словами и отвечал так:

— Я благодарен тебе за помощь и предложение, но я не могу принять его: ведь ты медведица, зверь, а я — взрослый мужчина, человек; к тому же, в доме меня ждёт жена Анука.

Он приготовился к тому, что снежный зверь, рассердившись, выкинет его из пещеры или убьёт на месте, но нет:

— Ну что ж, — грустно произнесла медведица, — в этом нет ничьей вины. Спи же, буря скоро уляжется.

Ветер, и правда, вскоре утих, оставив по себе только лёгкий снег. Тогда медведица проводила Унука к зимовью. Прежде чем спуститься в проход дома, он полюбопытствовал:

— Ты помогла мне, знаешь меня по имени, а какое же твоё имя?

— У меня нет имени, человек. У нас нет крепких семей, подобных вашим, и имена не нужны.

— Тогда я назову тебя Ила, подруга, — решил охотник и ушёл в дом.

С тех пор Унук не встречался с медведицей.

Пришла зима, и море замёрзло, и Негафук прогнал всех животных, и наступил голод. Охотник вспомнил о своей белой подруге и предложил обратиться за помощью к ней, но его семья из страха отказывалась, а строже всех возражала Анука. Холод становился всё суровее, и через некоторое время рыба осталась только на побережье, над котором властвовал злой инук, что уже убил нескольких товарищей Унука и не поддавался ни одному шаману-ангакуку. Унук сказал себе: «Пусть дух проклянёт меня, но я не могу не попытаться наловить рыбы. Если же встречу по пути Илу — тем лучше». По дороге он решил, что это, верно, было бы лучшим выходом — вряд ли родные откажутся от уже полученной пищи. Он звал Илу, но та не отвечала. Дело в том, что, долгое время не получая никаких просьб, Ила устроила себе берлогу и спала, как спят медведи в сильные холода, и не ведала о злоключениях возлюбленного. Поняв это, Унук вынужден был отправиться на побережье.

Рыбы там вправду оказалось много, даже лёд не везде покрыл воду. Юноша, довольный, сложил богатый улов в заплечный мешок и уже собрался было направиться домой, как вдруг прямо перед ним земля разверзлась — из трещины появился страшный видом инук, разгневанный на наглеца, посмевшего вторгнуться в его владения. Унук ответил духу:

— Ты всё равно не разрешил бы ни охотиться, ни рыбачить здесь, а наше зимовье голодает: уже и для детей не осталось запасов, а их матери сами столь истощены, что не могут кормить молоком. Мой собственный маленький сын едва не умер, не гневайся!

— О, это другое дело! В таком случае, — сказал дух, — я облегчу их бремя, ведь теперь у них будет одним ртом меньше!

И он, хохоча, в мгновение убил охотника. Душа юноши ему была без надобности, а потому она, как и положено, с плачем отправилась в Адливун, не оставаясь более у тела — ведь близкие не могли похоронить его.

В это время Ила-медведица, даже во сне, ощутила беду Унука, почуяла его кровь. Проснувшись, она по запаху поспешила к побережью, и, увидев тело и уяснив, чем охотник досадил духу, сильно опечалилась.

— Отчего же ты не разбудил меня, не позвал помочь тебе? — рассуждала она. — Если бы я знала, что вы, люди, отчаялись до того, что ловите рыбу в запретных владениях, я сама бы добывала пищу для селения. Но ведь ты умер не на охоте и не в поединке, не от болезни и не от проклятия — быть может, хозяева верхнего или нижнего мира согласятся вернуть твою душу?

Подумав так, она откусила маленький кусочек от тела охотника и понесла его к ангакуку, что жил уединенно, вдали от поселения. Шаман, обладающий мудростью, сразу понял, что медведица не опасна, и встретил её без страха. Она отдала ему кусочек плоти охотника.