Северный оберег

Пролог

Великий Устюг дремлет в саване инея. Здесь зима — не время года, а иное состояние бытия. Воздух звенит от лютого мороза, колкий и хрустальный; каждый вдох обжигает легкие. Это место — вечное противостояние. Не людей и стихии, а двух миров, сплетенных в немой, отчаянной борьбе.

Снег падает бесшумно, густой и тяжелый, погребая под собой булыжные мостовые, деревянные кровли, резные заборы. Стирая границы между явью и навью, между миром людей и миром иного. Иней, словно седая борода древнего бога-шамана, свисает с карнизов вековых купеческих особняков, скрывая под собой диковинную резьбу наличников. Здесь каждый завиток, каждый «конёк» на крыше, каждый «солнечный знак» на ставне — не просто украшение. Это застывшие в дереве молитвы, шепот забытых языческих символов, обереги, призванные отгонять нечисть, что, как верят местные, бродит в метельные ночи, стучась в окна и уводя в стелющиеся по земле сугробы тех, кто вышел за порог без креста и доброго слова.

Для приезжих — это город-сказка, ярмарка зимних чудес, где ждут встречи с Дедом Морозом. Для тех, чьи корни уходят глубоко в эту землю, кто помнит старые сказания, — это город-тайна. Хранитель.

Великая Сухона, скованная свинцовым льдом, неподвижна. Лишь под толстой броней едва слышно ее сонное ворчание — это старый дух-хранитель реки видит вещие сны о будущем половодье. Говорят, если встать на лед в полнолуние, можно услышать, как поют утопленницы, а в треске льда, похожем на скрежет костей, прочесть судьбу.

Здесь, в этой обманчивой тишине, среди пряничных домиков с коваными флюгерами и запаха печного дыма, смешанного с хвойной свежестью, живут древние силы. Они в самом воздухе, в шелесте заснеженных елей, в следах невидимых существ на утреннем снегу. Силы, что старше и крепче любой человеческой веры. Они помнят языческие капища с резными личинами богов, что стояли здесь до храмов, помнят голодный вой волчьих стай и медвежий рев в глухой тайге.

И там, где есть сила, всегда найдутся те, кто захочет ею завладеть. Или выжечь под корень.

Из тени резных крылечек, из-за сугробов, наметенных у стен древних монастырей, за всем этим безмолвно наблюдают. Охотники. Те, для кого сказка — это поле боя, а старая легенда — приказ к действию. Их война невидима и тиха, как падающий снег. Но от исхода этой войны зависит, сохранится ли древняя душа Севера, его дивная, непокорная магия, или будет навсегда стерта в ледяную пыль, упакована в стерильные отчеты и забыта.

И под этим толстым снежным одеялом, в самом сердце заснеженного города, уже зреет история. История охотника и его добычи. История лжи и спасения. История любви, что способна растопить любой лед.

Она начинается сейчас. С тихого шепота инея на стекле. С первого шага по хрустящему снегу. С взгляда, в котором промелькнуло что-то большее, чем долг.

Глава 1.

Воздух в Вотчине Деда Мороза звенел, но не только от мороза. Он звенел от восторженных детских голосов, смеха, отзвеневшего эхом от деревянных теремов, и от тысяч мелких снежных кристаллов, кружащихся в холодном мареве. Искрящийся под солнцем снег хрустел под десятками валенок и ярких зимних ботинок, вытаптывая на площади причудливый, вечно меняющийся узор. Всюду витал запах хвои, сладкой ваты и жжёного сахара с ближайшей ярмарки, где торговали не только пряниками, но и теплом, коротким, но таким ярким праздником. Для всех это было место, где сказка оживала — яркая, праздничная, упакованная в красивые обертки сувенирных лавок.

Таисия вела свою последнюю группу того дня — шумное семейство из Питера с тремя неугомонными детьми, похожими на румяных снеговичков в разноцветных комбинезонах. Её голос, мягкий, глубокий и поставленный, лился легко и мелодично, отработанными годами фразами, за которыми никто не видел тихого усилия.

— За этими воротами, — голос Таисии звенел на морозе, а дыхание превращалось в легкий пар, — начинаются владения зимнего волшебства. Говорят, если загадать здесь желание, оно сбудется к следующему году. Только шепотом. Чтобы ветер не унес.

Мальчик лет семи, щеки которого пылали румянцем, словно два спелых зимних яблока, тут же зажмурился и прошептал с той серьезностью, на какую только способны дети:

— Хочу новый ледовый меч, как у Снежного короля! Самый-самый острый!

Таисия улыбнулась — той самой доброжелательной, открытой улыбкой, которая никого ни к чему не обязывает и ничего не стоит ей самой. Улыбкой-маской, за которой годами пряталась пустота. Она перестала верить в это казённое, постановочное волшебство много лет назад, почти сразу после смерти бабки-знахарки Арины. Та учила её слушать не заученные экскурсионные тексты, а тихий шепот ветра в еловых ветвях, читать не буквы в книге, а тайные знаки на свежевыпавшем снегу.

— А вот посмотрите на это дерево, — продолжила она, подводя группу к старой, могучей ели у ворот. Ее ствол был толщиной в два обхвата, а ветви, припущенные снегом, казалось, подпирали самое небо. — Ему больше трехсот лет. Оно помнит самого Деда Мороза, когда он был еще молодым духом зимы, только пришедшим в эти края. Говорят, в его тени можно укрыться не только от метели, но и от дурных мыслей.

Она протянула руку, чтобы коснуться шершавой коры, как делала бессчётное количество раз. Жест привычный, механический. Но в этот миг всё изменилось.

Пальцы коснулись коры, и мир перевернулся. Не удар, а тишина — оглушительная, ватная. Смех детей, скрип снега — всё исчезло. Она услышала, как медленно, раз в столетие, бьется сердце дерева. Это был отзвук — едва слышный, но оттого ещё более мощный. Отзвук той самой магии, что пульсировала глубоко в земле, дремала в камнях и пела тихие песни в чащобах.

Она замерла на секунду, с трудом сохраняя равновесие и ту самую беззаботную улыбку. В ушах зазвенела оглушительная тишина, отрезав её от смеха детей, возни и голосов. Перед глазами проплыли тени — не от людей, а от чего-то другого, старого и безмерно мудрого, что наблюдало за ней с высоты своих веков, оценивающе и немного печально.

— Тётя, а вы чего притихли? Вам холодно? — дёрнул ее за рукав тот самый мальчик с мечтой о ледовом мече. Его варежка была мокрой от снега.

Таисия вздрогнула, отрывая пальцы от коры, будто обжегшись. Ощущение тут же исчезло, оставив после себя лишь легкое покалывание в кончиках пальцев и горький, медный привкус тоски на душе. Тоски по чему-то безвозвратно утерянному.

— Немножко, — выдавила она, снова надевая маску веселого гида. Голос прозвучал чуть хрипло. — Но у Деда Мороза все гиды закалённые! Мороз нам только в радость. Ну что, идём дальше? Нас ждут мастер-классы по росписи пряников! И горячий чай с бубликами!

Она повела группу прочь, к ярким огням павильонов и гулу толпы. Но сама она будто осталась там, у старого дерева, прислонившись лбом к шершавой коре, слушая эхо, которого больше не было.

Она была ведуньей. Не сказочной, не с картинки, а самой что ни на есть настоящей. Её сила была не в ярких фейерверках, а в тихом шепоте, что мог угомонить ветер; в умении читать на свежевыпавшем снегу узоры, сплетённые самой судьбой; в умении варить зелья из сухоцвета и сосновой смолы, которые лечили не тело, а душу — прогоняли черную тоску и снимали дурные сны, навеянные северной мглой.

Сила, за которую в былые времена почитали, а сейчас — заставляли прятаться. Сила, которая жила в ней тихим, но настойчивым грузом, напоминая о себе в такие неожиданные мгновения, как безмолвный крик из самого сердца спящей тайги.

Сдав группу другому гиду, Таисия свернула за угол павильона, в безлюдный закоулок, где пахло не сладкой ватой, а дымом из печной трубы и чистым, колким морозом. Она прислонилась спиной к холодной, шершавой бревенчатой стене, закрыла глаза и сделала глубокий вдох, пытаясь унять предательскую дрожь в коленках.

— Всё хорошо, — прошептала она сама себе, и слова застыли в воздухе ледяными кристалликами. — Всё под контролем. Ты просто устала. От людей. От этого шума.

Но это была ложь. И она знала это. Древние силы, дремавшие под снежным одеялом Устюга, начали шевелиться. И её тихая, спрятанная ото всех жизнь уже никогда не будет прежней. Где-то в городе уже ступила на снег чужая, твердая поступь. И несла она с собой не мир, а молчаливую войну.

Глава 2.

В то самое утро, когда Таисия водила свою группу по сверкающей Вотчине, на другом конце города, у подножия заледеневшего Троице-Гледенского монастыря, стоял другой человек. Он был полной её противоположностью — молчаливой, тёмной гранью на ослепительно-белом снегу, резкой тенью, отброшенной от иного, чужого мира.

Марк Соболев не смотрел на величественные купола, не искал ракурса для открытки. Его взгляд, холодный и аналитический, сканировал местность как прицел. Он скользил по облупившейся штукатурке, задерживался на глухих, слепых окнах трапезной, на замшелых камнях древней кладки, вмурованных в стены ещё при царе Алексее Михайловиче. В руках он держал не смартфон, а профессиональную камеру с длинным телеобъективом, тяжёлую и сбалансированную, как оружие. Щелчок затвора звучал резко и деловито, как выстрел на полигоне. Он не ловил красоту. Он документировал упадок. И кое-что ещё.

Его легенда была проста и отточена до блеска: Марк Соболев, независимый документалист из Петербурга. Снимает цикл о забытой архитектуре Русского Севера. Легенда была тщательно продумана, подкреплена качественными визитками и аккаунтом в Instaramm с унылыми, нарочито «артистичными» снимками заброшенных заводов и полуразрушенных церквей.

Местные, видевшие его, лишь качали головами.

— Очередной городской, чудит на морозе, — бурчал дед у ларька с горячим чаем, наблюдая, как Марк полчаса снимал одну и ту же трещину в стене, похожую на молнию, застывшую в камне. — Ишь, камни на память увозит.

Они не видели главного. Не видели, как его замкнутый, отрешенный взгляд на самом деле ничего не пропускал. Он сканировал местность с методичностью хищника. Отмечал пути подхода и отхода, оценивал уровни шума, фиксировал «слепые» зоны. Он оценивал тишину вокруг монастыря — она была не мирной, а гнетущей, будто само место, помнящее и языческие капища, и монашеские молитвы, затаило дыхание, замерло в многовековом ожидании. Ветер выл в пустых глазницах окон, и этот звук Марк записывал на диктофон — не для фильма, а для базы данных. Анализ акустических аномалий мог многое рассказать о «здоровье» места.

Его настоящая цель была иной. Совсем иной.

Вечером того же дня Марк сидел в номере гостиницы «Сухона», которая пахла дезинфекцией, старыми коврами и тоской командировочного. На столе, рядом с мощным ноутбуком, лежал скромный, ничем не примечательный паспорт. Но в потайном отделении рюкзака, под ложным дном, хранился другой, с матовой обложкой и гербовой печатью. И досье.

Он щёлкнул мышкой, и на экране появилась фотография Таисия Игнатьева. Снимок был сделан скрытой камерой с большого расстояния: она смеялась, запрокинув голову, на улице Дымковской слободы, покупала у старушки пакет сушёной брусники. Выглядела обычной милой девушкой. Слишком обычной для своего истинного профиля.

Марк потянулся к кружке с остывшим кофе, его пальцы нервно барабанили по столу. Он открыл файл. Шрифт был строгим, без засечек.

ДОСЬЕ: Игнатьева Т.С.
Статус: Подозреваемая в нелицензированной практике обрядовой магии (кат. 3-Б), ритуального знахарства и возможном контакте с нерегистрируемыми аномальными сущностями (НРАС, тип «Лесной»).
Наблюдение: Предполагаемое место проживания — район старой Заречной стороны. Регулярно посещает дома престарелых и одиноких стариков под предлогом волонтерства. Зафиксированы случаи продажи «травяных сборов» и «обережных кукол» с необъяснимым терапевтическим и стабилизирующим эффектом. Подозревается в оказании влияния на погодные паттерны в локализованных зонах.
История контакта: Объект связан с нерегистрируемым местом силы (обозначение: LS-734 «Урочище Лопатино»). Рекомендованы меры по десакрализации локации (Протокол «Наследие-7», аналогично делу объекта № 014 «Полянский», 2012 г.).
Оценка угрозы: Объект представляет собой типичный образец "носителя неконтролируемого парапсихологического комплекса" (ННПК). Практики объекта, хоть и носят примитивный, знахарский характер, демонстрируют высокую эффективность в локальной среде, что подтверждает гипотезу о гео-зависимости феномена. Деятельность объекта ведет к укреплению архаичного, антинаучного мировоззрения среди местного населения, создает почву для социальной дестабилизации.
Вердикт: Рекомендованы меры по контролю и нейтрализации объекта. В случае оказания сопротивления — ликвидация. Все артефакты, связанные с практиками объекта, подлежат изъятию и изучению. Конечная цель — получение чистого биоэнергетического образца для программы «Ярило» по созданию стабильных и управляемых источников аномальной энергии.

Холодные, казённые формулировки. Слово «ликвидация» стояло в конце строчки, как точка. Оно не вызывало в нём ни отвращения, ни энтузиазма. Это была работа. Единственная работа, которую он знал. Дымка, за которой он привык прятать всё остальное.

Его телефон завибрировал — беззвучно, как и полагается. На экране высветился позывной: «Ворон». Марк вздохнул, словно готовясь к погружению на глубину, и надел наушники.

— Докладывай, — раздался в ушах знакомый, отточенный, как лезвие бритвы, голос. В нём не было ни приветствия, ни намёка на человеческие эмоции. Это был голос его отца. Генерала Соболева.

— На месте. Провожу рекогносцировку. Объект ещё не в поле зрения, — отчеканил Марк, глядя в окно на потемневшие, засыпающие улицы города. Огоньки фонарей отражались в льду Сухоны, как забытые звёзды.

— Не затягивай с выходом на контакт. Спутниковый мониторинг показывает всплеск нестабильности в энергетическом фоне сектора. Возможно, она готовит что-то. Или уже натворила. Местные источники шепчут о «шептунье».

— Понял. Легенда отработана безупречно. Завтра выйду на объект.

— Смотри чтоб было безупречно, — в голосе отца послышалась лёгкая, ядовитая усмешка, скрип замшелой ветви. — Не поддавайся деревенскому очарованию. Помни, ради чего мы служим. Ради порядка и безопасности.

Глава 3.

Великий Устюг на следующий день встретил их хрустальным утром, вырезанным из единого куска льда и освещённым косыми лучами низкого солнца. Светило висело над горизонтом, слепящее и бессильное, окрашивая снежные крыши, купола соборов и пушистые шапки елей в нежные персиковые и розовые тона. Воздух был чист и прозрачен, как отполированное стеклышко, и каждый звук — скрип полозьев саней, заливистый смех детей на ледяной горке, глухой, бархатный звон колоколов с соборной колокольни — отдавался в нём с невероятной, почти болезненной чёткостью.

Таисия стояла на Соборном дворище, кутаясь в большой шерстяной платок с вышитым обережным узором, доставшимся от бабки, и пыталась согреть замёрзшие пальцы дыханием. Утренняя экскурсия задержалась — группа из москвичей никак не могла на фотографироваться у древних стен, выложенных из мощных, поросших лишайником валунов, — и теперь она продрогла до костей и мечтала только о горячем чае с мёдом из термоса, который ждал её в сумке.

Именно в этот момент она его увидела.

Того самого нового человека с фотоаппаратом. Он стоял спиной к ней, снимая не парадный, сияющий золотом крестов фасад Успенского собора, а его глухую, северную сторону, где камень был темнее, грубее, порос мхом, а снег лежал нетронутыми, девственными сугробами, под которыми скрывались древние, ушедшие в землю плиты надгробий. Он был одет в практичную тёмную куртку без лишней мишуры, и его сосредоточенность была почти осязаемой, физической силой. Он не замечал ничего вокруг, целиком погрузившись в свой объектив, будто выслеживая добычу.

Таисия машинально поправила прядь волос, выбившуюся из-под узорной шерстяной шапки. Что-то в нём было... иное. Непохожее на беспечных, громких туристов. В его позе читалась собранность, целеустремлённость. Хищная грация.

Она сделала шаг, чтобы обойти его по узкой, протоптанной тропинке, но в тот же миг он резко развернулся, ища новый ракурс. Глаза их встретились на секунду. Взгляд у него был пронзительный, аналитический, мгновенно всё сканирующий и оценивающий, словно он не просто смотрел, а снимал параметры. Таисия инстинктивно отвела глаза, почувствовав внезапный, ничем не обоснованный укол тревоги.

— Осторожно! — его голос прозвучал негромко, но властно, без суеты.

Раздался короткий, сухой щелчок затвора. Она замерла, понимая, что попала в кадр.

— Простите, — он опустил камеру, и его лицо на мгновение смягчилось. — Я не заметил. Увлёкся.

— Ничего страшного, — улыбнулась она, стараясь выглядеть непринуждённо, натягивая привычную маску гостеприимного гида. — Я здесь как раз часть пейзажа. Прилагаюсь к достопримечательностям.

Он внимательно посмотрел на нее, и в его взгляде мелькнуло нечто похожее на узнавание, быструю оценку по заранее изученным параметрам.

— Вы же... экскурсовод? Вчера у резиденции Деда Мороза. Я вас видел. Водили группу из Питера.

Таисия удивилась. В потоке лиц одно лицо обычно не запоминалось.

— Да, это я. Вы меня запомнили? — в её голосе прозвучала лёгкая, естественная улыбка.

— У вас... запоминающееся лицо, — немного смущенно произнес он, и это внезапное, неуклюжее проявление человечности показалось ей неожиданным и немного сбивающим с толку. Оно не вязалось с его общей собранностью.

— Меня зовут Марк. Я документалист, снимаю старую архитектуру. Вымирающую северную готику.

— Таисия, — кивнула она. — Рада познакомиться. Нашли интересные ракурсы? Устюг богат на них.

— Город удивительный, — он окинул взглядом площадь, и его лицо снова стало серьезным, закрытым. — Но то, что показывают туристам, — лишь половина правды. Лощёная, приглаженная. Меня интересует другая половина. Настоящая. Та, что остается за кадром. Та, что поёт тише.

В его словах прозвучала такая неподдельная, почти физическая тоска по чему-то подлинному, не приукрашенному, что Таисия невольно прониклась симпатией и любопытством.

— Самая интересная история всегда пишется на обочине, на полях главной книги, — тихо согласилась она. — Главное — суметь её прочесть.

Они постояли в неловком, но не тягостном молчании несколько секунд, пока резкий северный ветер трепал концы её платка и кружил над головами стайку снежных искр.

— Слушайте, — неожиданно начал Марк, и в его голосе появилась деловая, чёткая нотка. — Мне нужен человек, который видит не парадный фасад. — Он повернулся, и его взгляд стал прицельным. — Проведете меня по изнанке? Я оплачу по дорогой ставке.

Сердце Таисии дрогнуло. Деньги — вечная её проблема. Бабушка Агафья, её слепая соседка, которой она тайно помогала, снова жаловалась на дикие боли в спине, а новые импортные лекарства, которые прописал врач, стоили бешеных денег. Деньги от продаж её скромных зелий и сборов уходили на еду, коммуналку и дрова. Предложенная им сумма могла бы решить многое, дать передышку.

Но внутренний голос, тот самый, что всегда шептал ей о скрытой опасности, тревожно зашептал: «Осторожно. Незнакомец. Слишком внезапно. Слишком странные интересы. Слишком точное попадание в больную точку».

Она посмотрела на него. Он не выглядел опасным в привычном смысле. Выглядел... уставшим. Одиноким. И очень-очень сконцентрированным на своей цели. Как учёный на пороге открытия.

— Заброшенные здания... это не самое безопасное место для прогулок, — осторожно заметила она, испытывая почву. — Перекрытия ветхие. И не только они.

— Я не боюсь, — он пожал плечами, и в его глазах мелькнула тень чего-то твёрдого, стального. — И я заплачу за риск.

Он назвал сумму. Таисия чуть не поперхнулась. Это было больше, чем она зарабатывала за три дня интенсивной, выматывающей работы.

Сомнения зашевелились с новой, удвоенной силой. Почему так много? Что ему на самом деле нужно? Что такого он надеется найти в этих руинах?

Но мысль о тёплой квартире для бабушки Агафьи, о новых, действенных лекарствах, о том, что она сможет на неделю забыть о постоянной, грызущей тревоге за завтрашний день, перевесила голос осторожности.

Глава 4.

Их странное, почти немое партнёрство началось на следующий день. Марк был точен, как швейцарские часы. Они встретились утром у старой, почерневшей от времени и непогод часовни на набережной, и его первая фраза была лишена всяких предисловий, как будто они уже обсудили всё заранее:

— Куда ведёте?

Таисия, ещё не до конца проснувшаяся, продрогшая на пронизывающем ветру и всё ещё сомневающаяся в здравомыслии своего вчерашнего решения, махнула рукой в сторону заречной части города, где за синей дымкой виднелись маковки церквей.

— Вы хотели аутентичности? Пойдемте в Троице-Гледенский монастырь. Вернее, то, что от него осталось. Туристы там бывают редко. Место... сильное. И молчаливое.

Дорога в бывший монастырь была ухабистой и молчаливой. Марк сосредоточенно вёл взятую напрокат уазик-«буханку» по заснеженной, разбитой колее, а Таисия смотрела в заледеневшее окно на проплывающие мимо заснеженные поля, тёмные островки леса и одинокие, покосившиеся избы с дымками из труб. Воздух в салоне был напряжённым, насыщенным невысказанными вопросами, которые висели между ними тяжёлым грузом.

Монастырь предстал перед ними величественным и печальным призраком, всплывающим из белой пелены. Огромные каменные стены, потемневшие от времени и непогод, глухие глазницы окон, пустая, уходящая в небо колокольня с проломом в боковине. Снег лежал здесь нетронутым белым саваном, скрывая под собой тропинки и могильные плиты. Тишина была абсолютной, давящей, нарушаемой лишь скрипом их шагов по насту и завыванием ветра в пустых сводах трапезной, похожем на протяжный, забытый богом псалом.

— Здесь ветер всегда по-особенному воет, — тихо, почти шёпотом, сказала Таисия, поднимаясь по заснеженным, скользким ступеням к главному храму. — Местные говорят, это не ветер, а монахи, что не нашли покоя, поют свои вечные молитвы. Или те, кто был здесь до них.

Марк не ответил. Он снял толстую перчатку и провёл рукой по шершавой, обмороженной кладке, словно пытаясь прочесть её историю кончиками пальцев, считать информацию, недоступную объективу. Его лицо было невозмутимым, но глаза, острые и внимательные, сканировали каждую деталь, каждую трещину, каждый намёк на что-то, что не вписывалось в стандартную картину.

— Здесь что-то произошло, — констатировал он, поднимая камеру и делая несколько кадров крупным планом. — Не просто заброшенность. Чувствуется... разлом. Разрыв.

Таисия вздрогнула от его точности. Она и сама всегда это чувствовала — болезненную, незаживающую рану на этом месте, глухую боль, исходящую из-под земли.

— Да, — согласилась она неохотно, оглядываясь по сторонам. — Говорят, здесь когда-то было древнее капище. Сильное место силы. Церковь строила монастырь именно здесь, чтобы... перебить эту силу, освятить, подчинить. Но полностью ей это так и не удалось. Что-то осталось. Спряталось глубоко.

Она говорила осторожно, подбирая слова, как крадучись, постоянно оглядываясь на его реакцию. Но он лишь молча снимал, переходя от одной руины к другой, выискивая самые мрачные, самые разрушенные и «непарадные» углы, снимая не красоту, а боль этого места.

Следующей точкой стал Чертов мостик на самой окраине города — древний, покосившийся, скрипучий, перекинутый через глубокий, заснеженный овраг, на дне которого чернела незамерзающая полынья. Место было окружено дурной славой. Местные подростки рассказывали легенды о том, что здесь по ночам является призрак девушки в белом, а старики неохотно крестились, проходя мимо, и старались не смотреть в сторону оврага.

Марк, не колеблясь, встал на середину моста, не обращая внимания на тревожный скрип старых, подгнивших досок под ногами.

— Почему «Чертов»? — спросил он, глядя в объектив на заснеженное, таящее опасность дно оврага.

Таисия, не решаясь ступить на зыбкие доски, осталась на берегу, обняв себя за плечи от внезапного холода.

— Старая история. Говорят, сто лет назад здесь повесилась невеста, которую бросил жених накануне свадьбы. А потом и он сам сорвался с этого моста при странных обстоятельствах — то ли пьяный, то ли... Говорят, её плач до сих пор иногда слышно в ночи. Особенно когда ветер с севера.

— Вы верите в это? — его вопрос прозвучал резко, почти по-детективному, вырывая её из атмосферы легенды.

Таисия почувствовала, как по спине пробежали знакомые мурашки.

— Я верю в то, что каждое место имеет свою память. И свою боль. И иногда эта боль становится... голосом. Шёпотом. Следом, который остаётся навсегда.

Он медленно опустил камеру и посмотрел на девушку. Не на объект съемки, а на неё саму. Его взгляд был тяжёлым, испытующим, проникающим внутрь. Она почувствовала себя бабочкой, приколотой булавкой к картону под стеклом. В этот момент с ближайшей ели с шумом взлетела ворона, сорвав ком снега. Таисия инстинктивно повернула голову, и их взгляды встретились — её и птицы. Ворона каркнула один раз, коротко и отрывисто, как предупреждение, и улетела, растворившись в сером небе.

Марк наблюдал за этой немой сценой, и в его глазах что-то промелькнуло — не понимание, а скорее азарт охотника, видящего первые, долгожданные следы зверя.

— Интересно, — произнёс он нейтрально, почти без интонации, и снова поднял камеру, но уже не на мост, а на неё, поймав её растерянное, задумчивое лицо на фоне тёмного леса.

Последним местом в тот день стало урочище Лопатино — глухая, давно заброшенная деревня, которую тайга постепенно, неспешно отвоёвывала обратно. Избушки стояли покосившиеся, с провалившимися крышами и пустыми глазницами окон, и лишь в одной, как шептались по слободкам, до сих пор жила какая-то полусумасшедшая старуха-отшельница, но её никто не видел уже много лет.

Они шли по занесённой деревенской улице, и Таисия невольно вела его, обходя невидимые для постороннего глаза ямы, скрытые под снегом коряги и бурелом. Она рассказывала легенды, которых не было в путеводителях: о лешем, что сбивал здесь с пути даже трезвых мужиков, о полуденнице, что могла наслать солнечный удар на того, кто уснул в поле, о кладе, который был заговорён на смерть неверного искателя.