Северный ветер

Глава 1. Не ангел.

Ветер

– Доброе утро, Руслан.

– Доброе.

Развалившись в кресле, ухмыляюсь мозгоправу разбитым ртом. Женщина вздыхает.

– Ты неисправим, Руслан.

– Потому что ни одна клетка в мире не способна меня исправить, – лениво цежу в ответ.

– Откуда новые ссадины?

Подаётся ко мне, и я невольно морщусь. От Натальи Викторовны всегда пахнет мерзко. Тяжелой Шанелью и свободой. Она выходит отсюда, а я – нет. Поэтому и мерзко.

– Мы делим территорию, – пожимаю плечами. – Хотя у психов не должно быть особых причин, чтобы размахивать кулаками или самоубиваться об кого-то или что-то. Ведь так?

– Но ты же не псих, Руслан? – прищуривается она.

– Кто это сказал? – усмехаюсь. – В моих документах понаписали... – неопределённо шевелю пальцами, – всякого. Не правда ли?

– Ты проходишь психологическую реабилитацию, – уклоняется от ответа. – Через месяц я должна написать в твоих документах, что ты успешно её прошёл. Тогда у тебя не будет клейма на всю жизнь, Руслан. Ты сможешь жить и учиться вне этих стен. Найдёшь работу...

– Бла-бла-бла... – перебиваю её. – Давайте ближе к делу.

Недовольно поджав губы, что-то строчит в очередной бумажке. Наверняка обо мне. Хватаю со стола ручку и щёлкаю ею, то доставая стержень, то убирая.

Раздражаю, да!

Потому что я в этой истории – антагонист.

Я – неисправимый. Я – зло.

И мне по кайфу, вашу мать!

– Сегодня мы поговорим...

– О моей сестре, – вновь перебиваю мозгоправа.

– Почему ты так решил?

– Потому что сегодня вторник.

Щёлк ручкой.

– А по вторникам мы всегда говорим о ней.

Щёлк.

Щёлк.

– Ты прав. Сегодня поговорим о Кате.

Щёлк.

– Вы слишком предсказуемы.

Щёлк, щёлк...

Она и бровью не ведёт. Швыряю ручку на стол. С хрустом крутанув головой влево-вправо, цежу сквозь зубы:

– Не думаю. Не хочу. Не звонит. Не люблю.

– И что это значит? – выгибает тонкую бровь.

– Ответы на вопросы. Вопросы у Вас тоже не особо оригинальны. Нет, я не думаю о Кате. Нет, не хочу её видеть. Нет, она мне не звонит. И нет, я её не люблю. Отметьте в карточке, что я исцелился от больной страсти.

Вскидываю взгляд к потолку.

– Спасибо, господи, тебе и медицине!

– Не паясничай, Руслан! – одёргивает меня Наталья Викторовна. – Сегодня вопросы будут другими.

– Оо... Это даже интересно. Давайте, жгите! – оскаливаюсь я.

– Катя вышла замуж. Ты знаешь об этом?

– Ву‐ух... – рвано втягиваю воздух сквозь плотно сжатые зубы. Отвожу взгляд. – Не знал.

– А ещё... она беременна, – добавляет сладеньким тоном. – О тебе не вспоминает. Что ты чувствуешь, Руслан?

– Ничего.

– Уверен?

Да я, блять, разнести здесь всё хочу к хуям!

Растягиваю ленивую улыбку на губах и киваю.

– Уверен. Мне похеру. Совет да любовь, как говорится.

– Придвинься к столу. Вот тебе листок и карандаш. Нарисуй мне что-нибудь.

Окей.

По вторникам мы ещё и рисуем, да.

Прикусив кончик языка, погружаюсь в процесс. Тщательно вывожу линии, выделяю тени... Когда работа закончена, ставлю автограф и разворачиваю листок к мозгоправу. Она скрещивает руки на груди, лицо её багровеет.

– Здесь хотят тебе помочь, Руслан! – довольно эмоционально выдаёт Наталья Викторовна. – А ты даже не хочешь попытаться принять эту помощь.

– Вы все здесь просто отрабатываете те гроши, которые вам платят, – медленно произношу я, глядя ей в глаза. – Мы для вас – мясо. И это – мой ответ на сегодняшнюю беседу.

Подталкиваю листок с рисунком к ней. На нём красивые пальцы сложены в «фак».

– Свободен, Руслан.

– Ура! – поднимаюсь с кресла.

– У тебя есть только месяц, чтобы исправить впечатление о себе, – напоминает мозгоправ.

– Я неисправим, – роняю напоследок, распахивая дверь.

Вылетаю из кабинета и тут же в кого-то врезаюсь.

– Ай! – вскрикивает какая-то девчонка и падает возле моих ног.

Потирая грудак, в который она больно впоролась своей башкой, смотрю на неё. А она затравленно смотрит на меня снизу вверх.

Девчонка в гражданской одежде. Не в дебильной местной униформе, напоминающей тюремную. Значит, новенькая.

Светлые волосы, серо-голубые глаза, испуганный взгляд, подрагивающие губки...

Ну и что этот невинный ангел натворил?

– Руку давай.

Протягиваю свою, но девчонка поднимается сама и, что-то фыркнув, шмыгает мимо меня и залетает в кабинет мозгоправа. Пытаюсь заглянуть туда, но дверь перед моим носом захлопывается.

Эта девчонка шарахнула ею со всей силой. Похоже, она совсем не ангел.

Под пристальным взглядом десятков камер покидаю административное крыло и иду в столовку. Сажусь к своим. Мэт двигает ко мне поднос. На нём – каша. Осточертела уже...

Беру чай, отпихиваю поднос. Чай тут тоже дерьмо. Сейчас бы кофейку.

За соседним столом – ржач. Мажоры где-то достали телефон. Передавая его друг другу под столом, смотрят в экран и угорают.

Телефон – это хорошо. Возбуждаюсь от мысли забрать его себе.

– Не думай об этом, Ветер, – пихает меня в плечо Мэт.

А Кир просто недовольно закатывает глаза.

Последняя стычка с мажорами была вчера. Но мне словно мало, и я реально самоубиваюсь и с поводом, и без.

В этой исправительной колонии для психов почти так же, как в старшей школе. Есть элита и лидеры, есть те, кто им прислуживает. И есть реально психи – их содержат отдельно.

Любой из нас может попасть в одиночку, если что.

Я с элитой как-то сразу не спелся, хотя почти не отличаюсь от них по социальному статусу.

Смотрю на этих ублюдков за соседним столом. Глеб, Лев, Марк – три мажора, которых родители упекли сюда, испробовав все варианты повлиять на них самостоятельно. Наркота и всякие скверные дела, уверенность в полной безнаказанности – вот их прегрешения.

Глава 2. Золушка, но нет.

Аня

Разбираю свои вещи. После шмона их осталось не так уж и много. Книги исчезли, одежда тоже. И телефон пропал. Остались средства личной гигиены, бельё, расчёска...

На самом дне большого рюкзака нащупываю что-то. Достаю фотографию. На ней – «моя» семья. Отец, его новая жена и её дети.

Кто-то подложил мне этот снимок в качестве злой шутки.

Рву фотографию в клочья. Слёзы бегут по щекам. Внезапно входит девушка и плюхается на соседнюю кровать.

– Давай только без истерик. Будешь вести себя неадекватно – я тебя сдам. И тебя отправят в одиночку. Будешь там биться башкой о мягкие стены, выть на Луну и всё такое. А я снова буду жить спокойно. Одна.

Мне сказали, что я буду делить комнату с какой-то Элей. Похоже, это она. Молча собираю клочки фотографии, закидываю их в рюкзак и запихиваю тот под кровать.

– Ты немая, что ли? – спрашивает соседка. – В столовой ни слова не проронила.

– Мне пока нечего сказать, – сухо роняю в ответ.

Я, блин, не боец. Держать удар просто не умею. Но я обязательно научусь, раз обстоятельства вынуждают.

Эля встаёт с кровати и пересаживается на подоконник. Открывает форточку, закуривает.

Где она взяла сигареты?

И какого чёрта делает это здесь?

– Как тебя зовут? – требовательно смотрит на меня.

– Аня.

– Ну ок... – громко выдыхает сизый дым. – Давай, изливай душу, Аня. Что у тебя произошло? Почему ты здесь?

– Меня отправил сюда отец.

Я пытаюсь говорить непринуждённым тоном. Пытаюсь! Но на самом деле близка к истерике.

Моя история почти как у Золушки. Только вот нет ни одного шанса на то, что встречу прекрасного принца, который меня спасёт. Не здесь же! Не в реабилитационном центре, где никого, кроме психов, нет!

– И что ты сделала? – азартно загораются глаза Эли.

– Из-за меня дочка новой жены отца упала с лестницы.

– Она умерла? Ты её убила? – сияет Эля.

– К счастью, она жива, – отвечаю, игнорируя её маниакальное возбуждение.

Эля надувает губы и протягивает:

– Ууу... Это скучно. Так ты толкнула её?

– Нет. Мы просто ругались, и она оступилась. Но на камерах, которые есть в доме, не видно, толкнула я её или нет. А она сказала, что толкнула.

– И надолго тебя упекли?

– Пока не знаю.

Вообще-то, у меня есть только неделя, чтобы сбежать отсюда. Неделя до моего совершеннолетия. Как только мне исполнится восемнадцать, я смогу вступить в наследство. Задержусь здесь на шесть месяцев – наследником станет отец. Выйду отсюда со справкой о том, что психопатка – отец станет моим опекуном, и я ничего не получу. Ничего из того, что оставила мне моя мать. А она оставила мне всё! Дом, машины, бизнес. Будто знала, что отец окажется предателем.

Моя история похожа на историю Золушки, да. Есть злая грымза-мачеха и её идиотки-дочки. Есть отец, который не видит дальше собственного носа. Но нет ни крёстной феи, ни принца. Есть только это место, в котором я, пожалуй, могу по-настоящему свихнуться.

Эля наконец тушит сигарету, используя для этого подошву собственного ботинка. Вышвыривает окурок в окно и закрывает его. На улице так холодно, что стекло быстро покрывается инеем. Эля дышит на него, рисует сердечко. Потом стрелу, которое протыкает это сердце.

– Хочешь знать мой диагноз? – её голос звучит мрачно и пугающе.

Наверное, не хочу ничего знать, но всё равно согласно киваю.

Эля вдруг начинает хихикать.

– Знаешь, как они это назвали? Синдром Адели, ага. Типа я маньячка, которая преследует объект своего вожделения. А объектов у меня много. Ахахаха... Ну ладно хоть, диагноз «нимфоманка» вычеркнули.

От её смеха и признаний у меня мороз по коже. Меня запихнули в реальную дурку! Здорового человека – вот к таким индивидуумам!

Да как же ты мог, папа?!

Надеваю куртку, шапку.

– Куда ты? – спрыгивает с подоконника Эля.

– Хочу прогуляться.

– Ты ведь считаешь себя лучше меня, да? – прищуривается она. – Лучше нас всех!

Качаю головой.

– Я такого не говорила.

– А я вижу тебя насквозь, – улыбается Эля.

Но улыбка больше похожа на агрессивный оскал.

– Эль, ты прости, но у меня своих проблем – выше крыши. Мне не до чужих.

С этими словами я вылетаю из комнаты. На ватных ногах иду вниз. Тут повсюду камеры. И охранники стоят на каждом этаже возле лестницы.

Наталья Викторовна сказала, что никто не запрещает мне перемещаться по зданию. Правда, есть ограничение – левое крыло недоступно. Его занимают парни. Мы будем иногда пересекаться в столовой и в игровой комнате. Ещё у нас общий двор для прогулок.

И, конечно же, я собираюсь держаться подальше от левого крыла, с которым правое соединено коридорами на каждом этаже.

Застёгиваю куртку под горло, поверх шапки надеваю капюшон и выхожу в холодный туманный день. Север. Иркутск. Конец ноября. Точнее – тридцатое ноября.

Я запомню эту дату на всю жизнь. День, когда меня предал родной отец и привёз сюда.

Бреду по заснеженному дворику мимо охранника. Здесь есть беседки с лавочками, низкие ели, а вокруг – высоченный забор. Захожу в беседку, сажусь на лавочку и глазею по сторонам. Через этот забор мне ни за что не перелезть, а значит, такой вариант побега отпадает.

В соседней беседке – двое мужчин. Они негромко переговариваются, я не разбираю слов. Обоих я уже видела в столовой. Они – что-то типа надзирателей у парней. А у нас есть Изольда Павловна. Крайне неприятная женщина, слегка напоминающая мою мачеху то ли манерами, то ли внешне. Я пока не разобралась.

Внезапно мужчины повышают голоса, начинают ругаться.

– Игорь, я тебя предупредил! Всех троих пока изолируют, тебе доступ к ним закрыт! Укажут на тебя – полетишь отсюда как фанера над Парижем.

– А я тебя говорю, что не имею отношения к тому телефону! – рявкает второй.

– Докажи, блять!

– Это ты докажи, что я виноват! – парирует этот Игорь и поспешно уходит.

Глава 3. Вор.

Ветер

Мне сказали, что та троица в изоляторе. Но это, увы, ненадолго. Вернутся злые как черти и будут вынюхивать, кто их сдал. Но мне, вообще-то, похеру. Врождённый иммунитет на придурков. И на стычки с ними я смотрю философски. Что-то типа – синяки пройдут, и это не смертельно.

И вообще, здесь, в дурке, я включил у себя в голове режим компьютерной игры. Что-то типа Шутера. Жаль, что «сохраниться» невозможно. И невозможно взломать коды, чтобы поскорее дойти до финала.

Стою, верчу между пальцами сигарету, поглядывая на Жукова и Гришу. Гриша – его помощник, он значительно младше. Никто не называет его по имени-отчеству – Игорь Борисович. В глаза – просто Игорь, за глаза – мудак или Гриша (фамилия у него Гришин).

Они сидят в беседке, только явились. Разговор явно напряжённый, Жуков прессингует Гришу. И дураку понятно, откуда взялся у мажоров телефон. Они его купили у этого мудака Гришина. Деньжат им подкидывают мягкотелые родители.

А мой отец вот не подкидывает. Приезжал всего раз... Ну, может, и больше. Просто я отказывался встречаться с ним.

Мать у меня скончалась. Отец жил на две семьи. И я был отравлен ненавистью к той, второй его семье. Особенно к своей сводной сестрёнке Кате.

Я и сейчас отравлен злобой и ненавистью. Именно эти чувства помогают мне не сдохнуть в этих стенах.

Веду сигаретой под носом, вдыхаю табачный аромат и закатываю глаза от кайфа. Сигареты – роскошь, их проблематично достать. Но раз уж мажоры в изоляторе, то я решил немного похозяйничать в их комнате. Нашёл две пачки, и теперь они мои.

Прижимаюсь к стене здания, закуриваю. Затянувшись со смаком, выдыхаю облако дыма и пара. Краем глаза замечаю, что в соседней от надзирателей беседке появляется та новенькая. Зажав сигарету между губами, прячу руки в карманы и лениво наблюдаю за девчонкой, немного прикрыв глаза.

Она смотрит на Жукова с Гришей. В своей объёмной куртке с капюшоном и вязаной шапке похожа на нахохлившегося от холода воробья. Выбившиеся из-под шапки светлые волосы прилипли к щекам, губы сжаты. Довольно серенькое создание, если бы не глаза. Чистые, яркие, голубые-голубые.

Да. Как у Кати.

Докурив, выстреливаю в сторону окурком. Внезапно Гришин что-то рявкает, вскакивает и быстро уходит. Жуков остаётся в беседке. Я тоже стою на месте. Новенькая по-прежнему сидит на скамейке, дышит на свои пальцы, поёживаясь от холода. И внезапно переводит взгляд на меня. А я свой отвожу и сосредотачиваюсь на Викторе Сергеевиче.

Посидев немного, тот поднимается с лавочки. Отклеиваюсь от стены и шагаю ему наперерез. Бесцеремонно врезавшись в Жукова, почти сшибаю его с ног. Почти.

Он должен был упасть, блять!

– Ветров, ты охренел? – рявкает надзиратель.

– Ой, меня чё-то занесло, Виктор Сергеевич.

Дёргаюсь в сторону, цепляя его ногу, и мы оба летим на снег. Жуков злобно матерится. Вскакивает. Прихватив меня за грудки, дёргает и поднимает на ноги.

– У вас, у придурков, сегодня спор какой-то, да? Кто меня свалит, тот молодец?

– Да делать нам больше нечего... Реально занесло! Поскользнулся, походу, – втираю я, внутри угорая над ним. – Ещё и куртку такую модную Вам испортил.

Начинаю отряхивать его от снега. Жуков лупит по моим рукам.

– Угомонись уже, Ветров!

Стерев с лица улыбку тупенького дебила, хватаю его за грудки и дёргаю на себя. Его лицо нервно вздрагивает.

– Ты чего?

– Ничего, – цежу сквозь зубы. – Я слил Вам Льва, а он отделался лишь изолятором. Чё-то я не вкуриваю, почему правила работают не для всех. Не пробовали выяснить, откуда у него взялся гаджет? Или Вы знаете, но покрываете кого-то?

– Не твоё дело, Руслан!

Пытается отодрать мои пальцы от ворота куртки, но я держу крепко.

– Моё! Если им можно, то и мне тоже. Или пусть сидят в изоляторе подольше, а не двадцать четыре часа, или я иду к Солдатову. Ясно?

Солдатов – босс, директор этой тюрьмы.

– А ты не слишком много на себя берёшь, пацан? – со злостью рявкает Жуков.

– Ровно столько, сколько смогу вывезти, – надменно ухмыляюсь.

Отпускаю воротник, разглаживаю помятую куртку ладонями. Жуков смотрит на меня так, словно я тоже сейчас отправлюсь в изолятор. Потом переводит взгляд за мою спину. Я уверен, что к нам уже несутся охранники. Но Виктор Сергеевич вдруг делает им жест рукой, чтобы не подходили, и вновь смотрит мне в лицо.

– Со Львом я разберусь. А ты не лезь не в своё дело, Руслан. Твой срок здесь может и продлиться, ты же знаешь.

Ой... Да пошёл ты!

Молча сверлю его взглядом. Жуков уходит.

Засунув руку в карман куртки, нащупываю телефон. Обокрасть надзирателя оказалось нетрудно.

Улыбаюсь.

Наверное, впервые за долгое время моя улыбка настоящая, живая. Правда, немного маниакальная, да.

Мимо пробегает новенькая, бросив на меня взгляд, полный осуждения. Видела, что ли?

Да нет... Я же так ловко выдернул телефон из кармана Жукова. Прям как настоящий карманник.

Переложив телефон в карман штанов, иду ко входу в здание. В комнате скидываю куртку и отправляюсь искать друзей. Пока не решил, скажу им или нет о том, как виртуозно провернул это дело.

Пользоваться телефоном в комнате нельзя. Камер там нет, но я уверен, что нас прослушивают. Не постоянно, а когда посчитают нужным. Мэт и Кир считают меня параноиком из-за этого. Но сложно не параноить, когда за тобой следят двадцать четыре на семь.

Во всех коридорах и на всех лестницах камеры. Но всё же есть одно место, где камера вышла из строя. Есть такая тёмная зона, где за нами пока не могут наблюдать – переход из мужского крыла в женское на четвёртом этаже. Туда я и отправлюсь позвонить за час до отбоя. Это самое спокойное время.

Однако телефон в кармане буквально жжёт мне ляжку. Постоянно нащупываю его через ткань штанов.

Когда Жуков обнаружит пропажу, может заявиться ко мне. Смартфон надо бы спрятать...

Глава 4. Телефон – это хорошо. Смотреть на психа – плохо.

Аня

Этот парень – вор. Я видела, как он ловко обшарил карманы того мужчины и украл его телефон. Телефон – это очень хорошо. И если отбросить моральную сторону поступка, то я бы не отказалась заиметь средство связи с внешним миром. Позвонила бы отцу. Вновь умоляла бы его пересмотреть своё решение. Рассказала бы о том, что здесь содержатся самые настоящие психи. Я тут сломаюсь, разве он не понимает?

Или... позвонила бы бабушке. Но для начала надо как-то выяснить её телефон. Бабушка живёт далеко, на юге. Мы не виделись с тех самых пор, как отец вновь женился.

Да, телефон – это просто отлично.

А вот пялиться на этого психа – совсем не хорошо.

Опускаю взгляд в тарелку с супом. Надо бы поесть, но в меня не лезет. Выглядит эта похлёбка ужасно, какого-то серого цвета. Там только картошка и сомнительное мясо с жиром. Никакой морковки хотя бы для цвета.

Вновь поднимаю глаза на вора. Его отчитывает Изольда Павловна. Слышу, как звучит имя Эли.

– Ещё раз увижу вас вместе – ты отправишься в изолятор насовсем, – угрожающе говорит женщина, сверля парня взглядом.

– Насовсем не имеете права, – лениво парирует тот.

– Поверь мне, я – имею! – надменно заявляет она, скрещивая руки на груди.

Вот в такой позе она вновь напоминает мне мачеху.

Вор внезапно переводит взгляд на меня и говорит, обращаясь к Изольде:

– Лучше следите за своими девками, чтобы не шлялись в наше крыло.

То есть Эля к нему шляется?

Смотрю на свою соседку по комнате, а она вся там – в этом ужасном разговоре. На её губах играет лёгкая улыбка, глаза прищурены. Кажется, девушка получает кайф от того, что парня отчитывают из-за неё. А может, она просто кайфует, когда о ней говорят. Может, это мания величия? Не знаю. Да и кто их разберёт – этих психов с их диагнозами?

Так и не притронувшись к супу, выбегаю из столовой.

– Анечка!

Собственное имя, произнесённое совсем не ласковым тоном, догоняет меня в коридоре. Замираю и оборачиваюсь.

Изольда. Медленно идёт ко мне. Огромный рост женщины и её широкие плечи, как у мужчины, снова вызывают во мне страх. Наша надзирательница пугает меня с первой секунды, как я увидела её.

Она наклоняется, приблизив лицо близко-близко к моему, заглядывает в глаза.

– И почему ты не ешь?

– Н-не г-голодна, – дрожит мой голос.

– А почему ты решила, что можешь вот так запросто покинуть столовую?

– Я? Я не... не знаю.

Мне кажется, каждый мускул в моём теле дрожит. Мачеху я определённо так не боялась, лишь немного опасалась.

– Вернись за стол и поешь, – говорит Изольда тихо, но устрашающе.

Если начну брыкаться и бунтовать, меня, наверное, тоже отправят в изолятор. Я понятия не имею, что это значит, и что там будут со мной делать, но лучше этого не выяснять.

Плетусь за Изольдой в столовую, вновь сажусь за стол и пытаюсь договориться с самой собой, чтобы съесть хотя бы пару ложек супа. Откусываю кусочек хлеба, пробую похлёбку. Недосоленная, но есть можно. Съедаю половину порции, двигаю к себе второе. От вида тефтелей цвета детской неожиданности съеденный суп просится обратно.

Верчу ложку между пальцами. Вилки нам тут не дают по понятным причинам. Вонзаю в середину тефтели ложку, и она разваливается на части, напоминая...

Нет, я не смогу.

Отодвигаю тарелку.

Смотрю на того парня. Он лениво развалился на стуле и жуёт хлеб. На первый взгляд выглядит расслабленно, если бы не напряжённые взгляды, которые он время от времени бросает на дверь. Словно чего-то ждёт или опасается.

А когда Изольда командует девочкам «Построиться», намереваясь увести из столовой, я наконец понимаю, чего он боялся. Потому что в этот момент в столовую вбегает тот мужчина из беседки и рявкает:

– Руслан!

Парень и бровью не ведёт, лишь бросает глухо:

– Что?

Значит, этого психа зовут Руслан. И сейчас у него отнимут телефон. И это значит, что мне он бесполезен.

– Выворачивай карманы! – рявкает мужчина, когда мы шеренгой покидаем столовую.

И дальше я уже ничего не слышу и не вижу.

Изольда сопровождает нас до комнат. Мы с Элей оказываемся наедине. Та маниакальная улыбка всё ещё при ней.

– Бедный Русик... – приторным голоском пропевает она, плюхаясь на кровать. – Огребает за меня.

– Он твой... парень? – пытаюсь подобрать удобоваримое определение.

Вряд ли у психов бывают нормальные отношения.

– Парень? – фыркает она. – Я тебя умоляю... Рус ни с кем не встречается. У нас просто секс. Отличный секс. Руслан как наркотик... – прикусив губу, стонет. – Ты не представляешь, какой он. Как машина. Яростный, неутомимый... Жрёт тебя глазами, пока траха...

Боже, мои уши... Они горят.

Секс? Секс здесь? Секс между психами?

Я не хочу этого знать! Я не хочу этого слышать!

– Понятно, – бормочу, смущённо опустив взгляд. – Мне уже пора к Наталье Викторовне.

– К мозгоправке? – вновь фыркает Эля. – Она тупая корова, конечно, но от её записулек зависит твой срок здесь. Так что будь паинькой. Говори, что всё осознала, что больше так не будешь. Что сожалеешь.

– Хорошо.

Но мне не о чем сожалеть, ведь я ничего не сделала. Ольга – младшая дочь моей мачехи – упала сама. Я не толкала её с лестницы.

Подойдя к кабинету Натальи Викторовны, стучусь в дверь. Но ответа нет. Стучусь снова. Дёргаю ручку – не поддаётся.

Может, я время перепутала? Сегодня утром мы уже беседовали с этой женщиной, но она быстро меня отпустила и сказала, что продолжим после обеда.

Или после ужина?

Блин...

Прижавшись спиной к стене, стою и смотрю на глазок камеры над дверью. Может, меня увидит кто-нибудь из охранников и скажет Наталье Викторовне, что её ожидают.

Стою я так довольно долго. Мрачные стены давят.

Почему в этом месте так мало окон? Почему они все с решётками? Чтобы никто не сиганул вниз?

Глава 5. Псих и бабочка.

Ветер

Она вкусно пахнет чем-то цветочным, и этот аромат кружит мне голову.

Её кожа ещё не пропиталась вонью этого места. Но скоро это изменится...

Интересно, а какая она на вкус...

Веду языком по гладкой коже шеи. На ощупь она как шёлковые простыни, а на вкус...

Не знаю, как описать её вкус.

Роза, мята, холодок, невинность... Что-то такое, да.

– Что ты делаешь? – срывается её голос на шёпот.

А разве не очевидно, что я делаю?

Пробую её.

Поднимаю голову и застываю, почти касаясь кончиком носа её курносой носопырки.

У моей сводной – точёный прямой носик, а эта девица курносая слегка. Зато глаза очень похожи – цвета голубого хрусталя.

– Отпусти меня, – шевелит губами девчонка.

Усмехаюсь.

– Так я тебя и не держу.

– Держишь...

Но я не держу. Даже не дотрагиваюсь.

– Где я тебя держу?

– Просто отойди, – крепнет её голос. – Отойди, или я буду кричать.

– Успеешь закричать-то? – понижаю голос до пугающего шёпота.

Она прищуривает свои хрустальные глаза.

– Успею.

С минуту играем с ней в игру а ля «кто кого переглядит». Сверлю её внимательным взглядом, тоже прищурившись. Она сдаётся первой и опускает глаза.

Ладно, чёрт с ней. Я здесь не для этого.

Но прежде, чем отпустить это невинное создание, вновь хочу вдохнуть её аромат. Касаюсь губами мочки её ушка, носом зарываюсь в волосы, с шумом втягиваю воздух. Зажмуриваюсь.

Ммм... На секунду можно представить себя где-то не здесь. На свободе.

Что я буду делать на этой свободе, ума не приложу. Но лишь одно это слово возбуждает не на шутку.

– Можешь идти, – шепчу ей на ушко.

Отхожу в сторону. Девчонка отскакивает от стены, но не уходит, медлит.

Осмелела, что ли?

– Вали, я сказал! – рявкаю на неё.

Испуганно дёргается прочь от меня и убегает, сверкая пятками.

Ложусь на стену спиной. Цветочный аромат остался на кончике языка и губах. Это было неплохо.

Осмотревшись по сторонам, сползаю по стене вниз, сажусь на корточки. Запускаю пальцы в горшок с фикусом, нащупываю телефон, достаю. Очищаю от земли.

Телефон выключен. Лишь бы не разряжен был.

Жму на боковую кнопку, чтобы включить. И вуаля – он включается!

Возможность позвонить сводной тоже возбуждает. Скорее всего, я и правда псих. Ну или с некоторыми отклонениями, что, собственно, неудивительно.

Когда отец кинул мою мать, я вот-вот должен был родиться. Но ладно бы, он ушёл навсегда. Нет, нихера! Он всё время возвращался, хотя у него уже была другая семья. И моя мать страдала. И пила.

Отец подкидывал ей деньжат, которые я стал отнимать у неё, когда стал старше.

И я следил за той, второй семьёй отца. Знал о его доченьке всё! Что она больная, с пороком сердца. Что редко выходит из дома. Что лишена всего, чем занимаются девочки её возраста. Ни подруг, ни парня, ни тусовок.

Я ненавидел её и жалел. Восхищался и снова ненавидел. Не получалось разобраться в себе и понять, какое чувство к ней настоящее, а какое ложное.

Я её хотел.

И одновременно ненавидел.

Любил, наверное. И обожал ненавидеть.

Перед тем, как меня отправили сюда, я хотел Катю увезти. Куда-то очень далеко, где нас бы не нашли. Я хотел дать себе ещё немного времени, чтобы понять, что чувствую к ней.

План провалился. Мне грозила тюрьма. Альтернативой было это место.

Я выбрал быть здесь.

Телефон древний как мамонт... Наконец прогружается. На экране написано «без сим-карты».

Да ну нахуй!

Захожу в папку звонков – пусто. Начинаю вводить номер наобум, но всплывает уведомление, что доступен только экстренный вызов.

Блять!

Папка с смс тоже пуста. И галерея стерильна.

Как же эти дебилы мажоры им пользовались? Над чем угорали? В интернет ведь тоже не зайти.

– Сука, Жуков, – цежу сквозь зубы. – Это ведь ты симку вынул...

– Значит, телефон всё ещё у тебя? – неожиданно пропевает надо мной знакомый голосок.

Резко поднимаю голову. Та девчонка. Новенькая. Аня.

Медленно встаю. Она делает два шага назад.

– Ты ничего не видела, ясно?

– Но я видела! Я видела, как ты его украл. И теперь вижу его у тебя.

А чё это мы такие борзые, а?

– Дашь позвонить? – нахально спрашивает она и безрассудно тянет ко мне руку.

– Ага, дам.

Протягиваю телефон. Она касается его пальцами, а я хватаю девчонку за кисть второй рукой и резко дёргаю на себя. Ловлю за талию, разворачиваю и припечатываю спиной к стене.

– Как там тебя? Аня? – говорю напротив её губ.

Аня... Её имя на вкус я ещё не пробовал.

Аня, Аня, Аня... Слишком мягко на мой вкус.

– Я тебя не боюсь, – лепечет девчонка дрожащими губами. – Давай я буду молчать о том, что видела, а ты дашь мне позвонить.

Ну я прям горжусь ею! Смотри, как старается вывернуться!

– Давай, – киваю с улыбкой. – Но за звонок одного молчания мало. Что ещё ты можешь мне предложить?

– У меня ничего больше нет, – шепчет с отчаянием в голосе. – Все мои личные вещи забрали.

– Не все, – моя улыбка становится шире. – Твоё тело же при тебе.

Я вижу, как белеет её лицо, а глаза расширяются от испуга. И давлю с ещё большим азартом:

– Меня, конечно, позабавит твоё сопротивление, но лучше соглашайся на сделку. Для тебя так будет безопаснее. Или ты любишь насилие, мм?

Она лупит меня в грудь ладонью. И ещё раз. И ещё.

– Да ты просто псих! – выкрикивает мне в лицо.

Подбородок у неё дрожит, глаза наполняются слезами.

– Отпусти меня, урод! – продолжает бить меня.

Походу, нужного эффекта я добился.

– Ненормальный! Больной! Психопат!

– Знаю-знаю... Это всё написано в моей карте, – угораю я и, наконец, отпускаю девчонку. – Давай, порхай отсюда бабочкой, пока крылышки не обломал. И не советую тебе больше меня шантажировать, слышишь? – выкрикиваю уже вслед этой порхающей бабочке.

Глава 6. Слабоумие и отвага.

Аня

Я думала, что самое сложное – это пережить сегодняшний день. Но оказалось, что ещё страшнее прожить ночь. Потому что, как ни крути, я живу в комнате с ненормальной. И окружают меня люди, не самые здоровые психически.

Верчусь с боку на бок. Взбиваю твёрдую подушку. Поглядываю на спящую Элю. Подтянув одеяло до самого носа, зажмуриваюсь. Но тут же распахиваю глаза, потому что страшно лежать и ничего не видеть.

Пялюсь на приоткрытую дверь. Их во всех комнатах оставляют слегка открытыми. Эля объяснила это тем, что ночная нянька должна нас слышать. Точнее – не слышать. Ведь мы должны мирно спать. Вероятно, после тех таблеток, которые нам всем раздали.

Эля положила свою на язык и проглотила с явным удовольствием. Я сделала вид, что проглотила, а потом смыла её в унитаз.

Никаких таблеток я тут принимать не стану. Ни за что!

Ещё через пару минут мне вдруг начинает хотеться в туалет, что совсем не помогает расслабиться и уснуть. Раскутываюсь, сажусь и спускаю ноги с кровати. Надеваю свои кеды. Не завязывая шнурков, тихо крадусь к двери и выглядываю в коридор. Над каждой дверью горят тусклые лампы. Нянька сидит на стуле в конце коридора, опустив голову вниз в какой-то неестественной позе. Кажется, она заснула.

Эта очень тучная женщина лет пятидесяти с довольно добрым лицом. Ну мне так показалось...

Выхожу из комнаты. Туалет рядом с постом. Беззвучно шагаю по коридору по направлению к женщине. Она же не будет ругаться, да?

Нянька и правда спит, и я просто шмыгаю в ванную комнату.

Здесь невозможно закрыться. Замков просто нет. Ни в кабинках с унитазами, ни в душевых.

Свет я не включаю, довольствуясь холодным светом Луны, которая заглядывает в маленькое окошко под потолком.

Посетив кабинку, мою руки, пялясь на свое отражение в зеркале.

Странно, что здесь есть зеркала. Ведь местные психи могут их разбить и использовать осколки, бог знает, для чего.

Пульс мой учащается от этих мыслей. Умываюсь холодной водой, делаю вдох, потом выдох.

Вдох-выдох...

– Ты убежишь отсюда! – обещаю своему отражению.

Вытираю руки о подол ночной сорочки. Заплетаю волосы в косу. А потом мой взгляд падает на пятно на шее. Придвигаюсь к зеркалу, ощупываю это пятно. Не болит. Это не синяк. Разглядываю внимательнее...

Это что такое?

Моментально всплывают ощущения от губ того парня, Руслана. Он облизывал меня, покусывал губами... Он... Он вообще, что ли?! Это же засос!

Прижимаю к шее ладонь, закрывая его. Стою, дышу как паровоз, пытаясь стряхнуть с себя те ощущения от его близости. Губы, язык, громкое дыхание... То, как он давил своей бешеной энергией, даже не трогая руками.

Убираю ладонь и снова рассматриваю засос. В итоге вновь распускаю волосы, пряча его.

Подхожу к двери, выглядываю. Ночная нянька спит, как и спала. Выхожу из ванной и в нерешительности застываю, водя взглядом то влево, то вправо. Справа – комнаты, слева – дверь на лестницу и проход в мужское крыло. В мужское крыло мне, конечно, не надо. А вот спуститься на этаж или на два ниже – можно. В качестве разведки.

Уверена, что меня очень быстро вернут обратно. Но вряд ли накажут, ведь я здесь всего лишь первые сутки. Скажу, что ищу медперсонал. Что болит живот, например. Или ещё что-нибудь придумаю.

Иду налево, спускаюсь по лестнице вниз. Глазки камер светятся, и я максимально опускаю голову, пытаясь спрятать лицо.

Спускаюсь я не просто на первый этаж, а ещё ниже – на нулевой. Удивительно, но мне не попадается ни один охранник.

Здесь, вообще-то, их не очень много. Скорее всего, за нами следят в основном по камерам. Да и высоченный забор не позволит ни сбежать, ни, наоборот, проникнуть сюда снаружи.

На цокольном этаже так темно, что мне приходится остановиться, чтобы привыкнуть к мраку. Да и потом я передвигаюсь медленно, водя перед собой руками.

Тут тоже есть коридор, только узкий и короткий, в конце которого – металлическая дверь. Упираюсь в неё руками, толкаю. Пульс грохочет в ушах от страха и странного азарта. Меня до сих пор не поймали!

Дверь с тихим скрипом начинает открываться. За ней немного светлее. Прохожу в какое-то помещение с холодными кафельными стенами. Неожиданно впереди слышатся мужские голоса. Кто-то идёт сюда!

Дёргаюсь к ещё одной двери, но она не поддаётся. Рядом стоят какие-то мешки, и я прячусь за ними, присев на корточки. Затаив дыхание, выглядываю из-за мешка. Мимо проходят два рослых охранника. Слышу, как переговариваются.

– Почаще бы этих сюда отправляли – мы бы озолотились.

– Да хорош, – отмахивается второй. – Прикинь, как родителям не повезло с такими детками.

– Так от осинки не родятся апельсинки. Значит, родители тоже хороши. А тебе-то что, Михалыч? Они бабки дают – мы берём. Всё по согласию.

Они исчезают за той металлической дверью, в которую я вошла. Медленно поднимаюсь. Теперь я вижу, что мешки эти – с постельным бельём. А на двери, которая не поддалась – табличка «Прачечная».

Та-ак... Значит, бельё они никуда не вывозят, стирают тут.

А зачем мне эта информация?

Ну да, я же ищу пути побега.

От адреналина, курсирующего по венам, я вдруг чувствую себя чертовски сильной. И неуловимой.

Иду дальше. Камер тут нет. Охраны вроде тоже. Похоже, что в основном тут склады и помещения хозяйственного назначения. В конце концов упираюсь в широкую лестницу, ведущую наверх. Начинаю неуверенно подниматься, ведь я не знаю, куда она меня приведёт. Вдруг в мужскую половину корпуса?

Однако я попадаю в какое-то странное помещение со стерильно белыми стенами. Пульс учащается ещё больше. От страха дыхание перехватывает.

Тут тоже есть пост, как в больнице. За ним – никого. А окна здесь без решёток, на них – красивые занавески. Можно было бы подумать, что это медчасть, вот только тут вместо палат – клетки, как в тюрьме. Этих клеток тут много, и не все закрыты.

Глава 7. Что это за место?

Ветер

Бабочка медленно разворачивается и задирает голову, чтобы посмотреть мне в лицо. С виду такая спокойная... Но очевидно, что внутри её трясёт. И подрагивающий голосок выдаёт внутреннюю панику.

– Что эт-то за м-место?

Что за место? Хм...

Смотрю поверх её макушки на камеру напротив. Там, за решёткой – кровать, на ней спит один из мажоров. Я пришёл потроллить этих говнюков, потому что мне не спалось.

– Это... отель пять звёзд для провинившихся заключённых, – вновь смотрю в её глаза цвета голубого хрусталя.

– К-каких з-заключённых? – её зубы стучат друг о друга.

– Заключённых – то есть нас! Или ты бабочка вольная и можешь упорхнуть отсюда?

Опускает взгляд, раздосадованно поджав губы.

– Ну а ты здесь что забыла, новенькая?

– Мне не спалось и...

Она обрывает на полуслове свой рассказ, и мы оба разворачиваемся на приближающийся шум. Шаги, разговор...

Блять!

Охранники вернулись. Быстро они что-то. Обычно в изоляторе не ночуют, лишь проверяют камеры раз в пару часов.

Аня, чтоб её, дёргается к решётке. А надо бежать совсем в другую сторону – к лестнице.

Она начинает метаться около камер, затравленно глядя на меня. И мне ничего не остаётся, как затащить нас обоих в самую последнюю открытую камеру.

Осторожно прикрываю решётчатую дверь, но она всё равно издаёт противный скрип.

Бляяя...

Тяну девчонку вглубь камеры за кровать, давлю ей на плечи, заставляя сесть на пол и пригнуться. Нас сейчас скрывают тень и кровать. Но если кто-то захочет зайти и проверить, то нас по-любому обнаружат.

Да и похую! Зато не сдохну от скуки.

– Вот влипла... Да ещё с тобой... – причитает бабочка, вдруг перестав меня бояться.

Шаги всё ближе.

– Что это за место? Какой-то ад на земле, – продолжает сбивчиво шептать она.

Зажимаю ей рот ладонью. Смотрим друг другу в глаза. В её – явная паника и, вроде бы, толика отвращения.

Задевает меня такой взгляд, если честно.

Я тебе противен, что ли? Или как? Тоже мне нашлась принцесса!

Голоса охранников уже близко, легко можно разобрать слова.

– Михалыч, ты крайнюю камеру закрывал?

– Так там же нет никого.

– Так я об этом и говорю. Чё она закрыта? Пойду посмотрю.

Бля...

Нахера я это сделал?

– Да заткнитесь вы уже! – рявкает Марк.

Разбудили бедняжку.

Если он видел нас, то сдаст. Но Марк молчит.

Шаги охранника приближаются. Выглядываю из-за кровати и вижу блик фонарика. Аня впивается пальцами в мою руку, которую я держу на её губах.

– Сань, может, сквозняком захлопнуло?

– Да нет здесь сквозняков. А наши-то все на месте?

Мажоры тем временем начинают возмущаться.

– Убери долбаный фонарик!

– Ты чё, попутал?

– Дайте поспать!

– Ну вот, перекличка прошла. Все на месте, – стебётся один из охранников.

В этот момент наша дверь со скрипом открывается. Кажется, бабочка в моих руках перестаёт дышать... Но дверь тут же вновь скрипит, закрываясь.

– Понятно, сама закрылась. Петли вон не держат совсем, – заключает охранник.

И вроде бы отходит. Слышно, как базарит с напарником где-то дальше, но слов уже не разобрать. Мажоры негодуют, матерятся. Отчётливо слышу, как им угрожают шокером. А потом всё затихает.

Медленно убираю руки от девчонки, и она делает глубокий вдох, положив ладошки на грудь. Нижняя губа у неё дрожит. Отползает к стене, ложится на неё спиной и обнимает себя за плечи. Походу, сейчас разревётся.

Сажусь рядом с ней. Какое-то время сидим молча. Через одну камеру от нас уже храпит Марк. Вроде там он. В первой сидит Лев, потом Глеб, а потом Марк. Я успел разглядеть каждого, прежде чем услышал, как кто-то приближается, и свалил к лестнице. А оказалось, это бабочка тут самовольно разлеталась.

– Это изолятор, – решаю ответить на её вопрос, который она задавала ранее. – Сюда сплавляют за непослушание. Точнее, не сразу сюда. Формально изолятор в подобном месте выглядит цивильнее. Такой... с мягкими стенами, уютный, белый. Его показывают проверяющим. Мол, здесь над людьми не издеваются, здесь их лечат. А по факту вот так: камера, электрошокеры, душ Шарко, наручники... В общем, охренительное место.

– То есть... но... это же... это же незаконно, – её всю трясёт. – Это же самоуправство! Так же нельзя!

– Можешь пожаловаться в министерство здравоохранения, – скалюсь я.

Наивная глупышка... Самоуправство, незаконно... В каком мире она живёт?

– А если узнают, что мы ночью тут были? Нас тоже сюда отправят? – срывается на писк её голос.

– Да. Скорее всего.

– Господи...

Прячет лицо в ладонях. Плечи её сотрясаются.

– Да хорош лужи разводить. Нас же ещё не поймали.

– Так ведь камеры везде, – всхлипывает Аня.

– А зачем попёрлась сюда?

– Я что, знала, что тут такой беспредел творится?

Слёзы у неё высыхают. Теперь она злится. И, кажется, на меня.

Вот это качели у тебя, бабочка.

– А какой, кстати, диагноз? – прищуриваюсь я.

– У кого?

– У тебя. Что ты сделала?

Недовольно поджимает губы и отводит взгляд.

А я теряюсь в догадках. Точнее в их отсутствии. Вообще не могу придумать никаких серьёзных прегрешений для неё.

– Я тебе не скажу, – в итоге выдаёт Аня.

– Тогда я не помогу тебе выбраться отсюда без последствий, – развожу руками.

Её напускная самоуверенность начинает таять. Вижу, как девчонку ломает.

– Ладно, скажу, – сдаётся довольно быстро. – Считается, что по моей вине сестра упала с лестницы. Я её не толкала, но обвинили меня. Всё?

– Нет, не всё, – с интересом разглядываю её. – А ты хотела её толкнуть?

– Конечно, нет! – фыркает возмущённо. – За кого ты меня принимаешь?

– За человека, который может признаться в своих грязных мыслишках. Или не может?

– Не могу, потому что у меня нет никаких грязных мыслишек.

Глава 8. Будем дружить.

Аня

Бегу за Русланом, путаясь в ногах и спотыкаясь на ступеньках. Шнурки развязаны, и я чувствую, что вот-вот снова упаду. Но останавливаться никак нельзя. Ведь этот Ветер меня ни за что ждать не будет.

На этой лестнице я, кажется, ещё не была. А может, она не предназначена для таких, как я, и ею пользуется только персонал.

Да, скорее всего, это так. Ведь камер тут нет. И выглядит всё очень уютно, а не как в наших мрачных коридорах. Тут явно совсем недавно был довольно дорогой ремонт.

– Да завяжи ты, мать твою, шнурки! – тихо рявкает Руслан.

Спорить с ним как-то не хочется сейчас. Останавливаюсь, сажусь на ступеньку и стараюсь побыстрей справиться со шнурками на кедах. Руслан ждёт меня, недовольно пыхтя. Ладно хоть, ждёт...

– Почему он тебя Ветром назвал? – вырывается у меня неожиданно для себя самой.

– Не твоё дело, – отбривает парень. – Ты всё?

– Кажется, да.

– Кажется ей... Пошли!

Хватает за плечи, рывком поднимает на ноги. Наверняка у меня останутся синяки после таких «ласковых» прикосновений.

– Нам нужно попасть на четвёртый этаж и проскочить мимо пункта охраны. Спрятаться будет негде. Если не повезёт, оба попадём в изолятор. А ты еле ногами передвигаешь.

Всё это он выдаёт на ходу, недовольно цедя сквозь зубы. Мне хочется ответить ему как-то грубо. Обидеть его хочется, потому что он постоянно обижает меня. Но сейчас этот парень – ключик от моего спасения. И не только этой ночью, а вообще. Мне почему-то кажется, что Руслан может выбраться отсюда, если поставит такую цель.

Наверное, я сошла с ума... Но, похоже, что я решила с ним подружиться.

Да уж... Особенно после того, что он мне предлагал, что просил всего за один телефонный звонок. И после того, что о нём рассказала Эля.

Чёрт... Ну и что? Мне этот Ветер кажется сильным. И я тоже буду сильнее рядом с ним.

Наконец мы оказываемся на самом верху и заходим в какую-то дверь. Руслан притормаживает и, бросив на меня злобный взгляд, указывает пальцем на стеклянную стену, за которой виднеются мониторы. Много, очень много мониторов. Похоже, именно здесь за нами следят.

Сейчас в этой комнате пара охранников. Сидят, болтают, не смотрят ни на мониторы, ни на прозрачную стеклянную стену.

А нет, их трое. Ещё один дремлет в углу на стуле.

И как же нам незаметно проскочить мимо них?

Руслан вдруг берёт меня за руку и решительно тянет за собой. В коридоре, конечно, довольно темно, но нас всё равно заметят, если кто-то из охранников решит повернуться к стеклу.

Парень прикладывает указательный палец к губам.

– Ччч...

А взгляд его говорит: «Ты всё поняла? Ни звука!»

Судорожно киваю. И вообще ничего не успеваю понять, как мы уже минуем эту стеклянную стену.

Руслан просто протащил меня прямо под носом у охраны. И, кажется, мы не попались.

От всплеска адреналина пульс грохочет в ушах. Держась за руки, мы продолжаем двигаться вперёд. Через ещё одну дверь попадаем в наш мрачный коридор. Проходим мимо кабинета психотерапевта.

Ого! Так вот куда мы попали!

Руслан ведёт меня по слепым зонам. Нет, камеры мы, безусловно, видим, но они, скорее всего, не видят нас. Ведь мы двигаемся лишь в тени.

По другой лестнице начинаем спуск вниз. Потом Руслан отпускает мою руку и подталкивает в сторону женского крыла.

– Всё, иди. И больше не гуляй по ночам.

– Подожди...

Цепляюсь за его запястье.

– Да чего тебе?

Раздражённо стряхивает мою руку.

– Я хотела сказать спасибо.

– Пожалуйста, – отбривает он. – Что-то ещё?

– Да...

А как сказать, что хочу с ним дружить?

Медлю, смущённо опустив голову. Ощущаю тяжёлый взгляд Руслана на своей макушке.

– Новенькая, я теряю терпение, – недовольно говорит Руслан.

Задираю подбородок и решительно смотрю парню в глаза. Они у него холодные, но цвет красивый – серо-зелёный. Как туманный хвойный лес. Завораживают своей глубиной и пугают демонической таинственностью.

Я бы ни за что не вошла в такой лес.

Нервно облизав губы, начинаю лепетать:

– У меня здесь пока нет друзей... И я подумала... В общем, я хотела предложить...

Запинаюсь на полуслове, потому что Руслан вдруг прыскает от смеха.

Непонимающе хмурюсь.

– Что ты хотела, новенькая? Подружкой моей быть? Да хорош! Неужели такая наивная? Считаешь, что в этом месте можно завести друзей?

– Но у тебя же есть друзья.

Я видела Руслана в компании двух парней. Кажется, им было весело вместе.

– Назовём их тюремными приятелями, – усмехается парень. – Ну а тебе-то зачем моя дружба, новенькая?

– У меня имя есть, – выплёвываю с обидой. – И я просто хотела подружиться.

– Не со мной! – отрезает Руслан.

И просто уходит, ни разу не обернувшись.

Нет уж, Ветер, мы будем с тобой дружить! Вот увидишь!

Возвращаюсь в свою комнату, беззвучно прошмыгнув мимо спящей няньки. Забираюсь под одеяло, бросаю взгляд на Элю. Она спит всё в той же позе, миленько посапывая.

А я опять лежу без сна, по крупицам собирая всё, что сегодня видела и слышала.

Изолятор, в котором издеваются над провинившимися.

Совершенно противозаконные способы наказания.

Охранники, которые, кажется, берут деньги у тех, кто попал в изолятор.

Парень, который угрожал Ветру, когда мы уходили оттуда.

Ну и сам Ветер, конечно... который не хочет иметь со мной ничего общего.

А я, похоже, готова на всё, чтобы это изменить.

Сон обрушивается на меня внезапно. Но и включаюсь я вроде бы моментально.

– Вставай, вставай! – трясёт меня за руку Эля. – Ты чё такая соня? Сейчас на завтрак опоздаем. Ещё очередь в туалете зверская. Вставай, вставай давай!

Просыпаюсь, но глаза мои отказываются открываться. А можно мне тут тихонечко полежать и пропустить этот чёртов завтрак?

Но мозг тут же услужливо подсказывает, что этого делать никак нельзя. Потому что за непослушание – изолятор. И я ни в коем случае не должна туда попасть.

Глава 9. Моя бабочка.

Ветер

Кир уже минут пять скребёт свои зубы щёткой, заняв собой всё свободное пространство у раковины. Не подобраться. И в душ очередь как в мавзолей. А мне срочно нужно освежиться. И я уже зверею оттого, что не могу этого сделать вот прям щас.

Бортую Кира плечом.

– Я на твоих зубах уже отражение своё вижу. Чё ты их драишь?

Впрочем, ответа не жду. Набираю в ладони ледяной воды, плещу на лицо. Потом засовываю голову под кран. Колючие ледяные капли бегут по затылку и скатываются по шее.

– Ааа... кайф...

– Выхядишь так буфто буфал, – невнятно бормочет там что-то Кирилл, видимо не доставая щётку изо рта.

Пальцами веду по коротким волосам, стряхивая с них влагу. Вытираю лицо. Смотрю на своё отражение в зеркале, берясь за щётку с пастой.

Кирилл выплёвывает, полощет рот и произносит наконец членораздельно:

– Я говорю: выглядишь так, будто бухал всю ночь.

– Мне просто не спалось.

Широко зеваю.

Пиздец тебе, бабочка, за эту бессонную ночь!

Я глаз не смог сомкнуть до самого утра. Никак не мог выкинуть из головы её глаза цвета голубого хрусталя, её слова о дружбе и её торчащие сосочки.

– Меня-то не лечи, – хмыкает Кир. – Я видел, как ты ночью свалил. Где был, кстати?

Но теперь я не могу говорить, потому что драю свои зубы. И я, кстати, не тороплюсь, чтобы не отвечать на вопросы друга.

Мэт выходит из душа. Дёргаюсь было к освободившейся кабинке, но Кир залетает первым. И кричит оттуда:

– Разговор не окончен, Ветер!

– О чём это он? – спрашивает Матвей, подходя ко мне.

Но я всё ещё чищу зубы. Поэтому просто пожимаю плечами.

Короче, никаких разговоров про мою встречу с бабочкой этой ночью не будет.

И про то, что меня застукал Лев в изоляторе, я тоже не скажу.

В душ уже не успеваю. Ещё раз засовываю голову под кран. Сейчас бы убил за свежесваренный кофе. За яичницу с овощами, которую готовила мама по утрам на завтрак, когда я учился в школе. За тосты с маслом и джемом – тоже в исполнении матери.

Она готовила не слишком часто. Чаще бывала в пьяном угаре. В такие дни я заваривал себе овсянку. Или просто съедал бутерброд с колбасой.

Ещё мы с матерью пользовались доставкой из ресторана быстрого питания. Отец же деньги давал на моё содержание.

Интересно, он знал, что я чаще всего жрал фаст-фуд, а не здоровые продукты?

Плетусь за друзьями в столовку. Мы идём неровным строем, все галдят, пользуясь тем, что у нас нет сопровождающего.

Витёк, который живёт в комнате напротив, хвастается новой татухой. Сам смастерил себе какую-то хрень, которая мало напоминает тату-машинку. Но почти все наши уже побывали у него и обзавелись творениями на теле от Витька.

Моим татухам много лет, и как-то не тянет на подобные эксперименты. А Витёк зазывает меня, уговаривая шёпотом.

– У тебя крутая восьмёрка на шее, Ветер. Я бы внутрь ещё надпись сделал.

– Сделай себе! На лбу, – отбриваю я.

И это не восьмёрка, вашу мать, а петля бесконечности.

Моя бесконечная вера в то, что когда-нибудь наступит моё время. Не время моей больной сестры, не время моей пьющей матери, не время отца, который разрушил мою жизнь. А моё! Только моё.

– Я по-нормальному, а ты быкуешь, – обиженно бормочет Витёк.

– А ты не лезь ко мне, и никто из персонала не узнает о твоём аппарате. И о том, что ты тыришь краску для принтера из кабинета мозгоправа.

– Угрожаешь? Но ты ж не стукач, Ветер.

– Уверен? – надменно выгибаю бровь.

Я легко могу и стукануть, если мне это выгодно.

Витёк отстаёт.

Перед самой столовкой нас встречает Жуков. Все проходят мимо него. Все, кроме меня. Потому что Жуков не даёт мне этого сделать.

– Задержись, Руслан.

– Опять обыскивать будете? – тяжело вздыхаю.

– Смысла не вижу. Ты же не дурак – носить телефон с собой.

А сам всё же бросает внимательный взгляд на мои карманы.

– Тогда что нужно?

– Комнату мы обыскали ещё вчера. Друзей твоих тоже прошмонали. Скоро возьмёмся и за подружек. Лучше просто отдай телефон. Он же тебе бесполезен, Ветров. Там сим-карты нет.

– Я уже говорил, что не брал никакого телефона, – изображаю голодное нетерпение, чтобы свалить наконец. – Можно, я пойду? Жрать охота.

– Нет. Тебя Наталья Викторовна ждёт.

– Сейчас? – изумляюсь я.

– Да. Дуй к ней, потом вернёшься и поешь. Я распоряжусь, чтобы твою порцию на столе оставили.

Недовольно оскалившись, разворачиваюсь на сто восемьдесят и шагаю к кабинету мозгоправа. Обычно по средам мы с ней не встречаемся. Наши дни: вторник, четверг и суббота.

Напрягают меня такие пертурбации.

Постучав, заглядываю в её кабинет.

– Можно?

– Проходи, Руслан.

Захожу и разваливаюсь в кресле.

– Доброе утро, – щебечет Наталья Викторовна. – Знаю, что тебя выдернули с завтрака, поэтому не займу много времени.

– Вы уж постарайтесь. Там моя любимая холодная манная каша, бутер с маслом и сыром и чай, который заваривали из дорожной пыли. Вкусня-я-ятина...

Я, как и всегда, паясничаю, да. Так проще жить. Наверное.

Психотерапевт недовольно поджимает губы. Перекладывает с места на место какие-то бумажки, продолжая, как ни крути, отнимать у меня время.

Словно специально.

Не понимаю, зачем я здесь этим утром.

– Ты знаешь, что у нас не приняты необоснованные обвинения, – начинает она деловым тоном. – И я тоже не стану тебя обвинять, а просто поинтересуюсь. Хорошо?

Неужели и она будет пытать меня с этим долбаным телефоном? Хрен я его верну! Раздобуду симку и позвоню Кате. Я сделаю это!

– Переходите уже к сути, – сухо отвечаю я.

– Этой ночью кто-то пробрался в изолятор. Их было двое. Ты что-то об этом знаешь?

Усмехаюсь.

– А вы всех допрашиваете или только меня?

– Это не допрос, Руслан. Мы просто беседуем.