Шанс

Шанс

Ледяные иглы впивались в лицо, смешиваясь с потом и усталостью. Бурю в горах не предскажешь — она налетает внезапно, как хищник из засады. Еще час назад мы с Николаем шли по едва заметной тропе, выслеживая серну, а теперь мир сузился до размеров слепого, белого кошмара.

— Держись левее! — крикнул мне Николай, его голос утонул в вой ветра. — Там должен быть уступ!

Я лишь кивнул, экономя силы. Каждый шаг давался с трудом. Мы были не просто охотники, мы были братья, и эта связь, прошитая годами, сейчас была крепче любой веревки.

Именно звериное чутье Николая, а не мои глаза, заметило темное пятно в ослепительной белизне. Это оказался узкий лаз под нависшей скалой — вход в небольшую пещеру. Мы вползли внутрь, отряхиваясь, как мокрые псы. Тишина оглушила после воя бури.

— Повезло, — хрипло выдохнул Николай. — Еще полчаса, и мы стали бы двумя ледяными статуями.

Я молча развел у входа небольшой костер из щепок смолистого кедрового стланика. Пламя затрепетало, отбрасывая на стены пульсирующие тени. Холод отступил. Мы сидели, прижавшись спинами к стене, и слушали, как буря бушует снаружи. Наша пещера была последним оплотом разума.

Именно это ощущение уединения и было нарушено.

Сначала я не понял, что это. Легкий шорох из глубины пещеры. Но шорох повторился. Настойчивее.

Николай встрепенулся. Его рука непроизвольно потянулась к винтовке.

— Слышал?

— Эхо, — пробормотал я, но внутри что-то екнуло.

Тень на стене дрогнула не от нашего костра. И тогда из мрака, за пределами нашего островка света, послышалось тяжелое, хриплое дыхание.

Мы замерли. Два бывалых охотника, прижавшиеся к стене, как испуганные дети. Из темноты на свет выползло существо. Это был крупный самец горного козла, но его вид был ужасен. Шерсть сбита в колтуны, а из задней ноги торчал обломок сука, рана вокруг которого была воспаленной и гнойной. Но самое страшное — его глаза. В них горел тусклый, но неукротимый огонь боли. Он был загнан в свою ловушку так же, как и мы в свою.

Он сделал шаг вперед, и его копыто гулко стукнуло о камень. Раненый зверь — самый опасный зверь.

Николай медленно, очень медленно поднял свою «Сайгу». Скрип затвора прозвучал как выстрел.

— Не надо, — тихо сказал я. — Он так же, как и мы, прячется.

— Он страдает, Коля. Посмотри на него.

Я смотрел. Смотрел на его запавшие бока, на дрожь в ногах. Он не был врагом. Он был таким же пленником.

И тогда произошло нечто, чего я никак не мог ожидать. Козел, глядя прямо на нас, вдруг пошатнулся и грузно опустился на передние колена. Он не нападал. Он... сдавался. Он лег на каменный пол, вытянув свою раненую ногу, и испустил тихий, гортанный стон. В его взгляде уже не было ярости. Только усталая покорность и бездонная боль.

Он не просто прятался. Он ждал.

— Господи, — прошептал Николай. — Он же ждет... чтобы мы ему помогли. Или прикончили.

Ветер снаружи завыл с новой силой. Пламя костра вздрогнуло.

— Мы не можем его прикончить, — сказал я твердо. — Не после этого.

Николай сжал приклад так, что костяшки его пальцев побелели. Он был охотником до мозга костей. Он видел добычу. А я в тот миг видел другое. Я видел доверие. Раненый зверь, загнанный в угол, НИКОГДА не лег бы добровольно перед человеком. Но он сделал это. Он дал нам шанс. Шанс проявить не силу, а милосердие.

— Черт, — выдохнул Николай. — Черт возьми.

Он опустил винтовку.

— У тебя же есть аптечка, — сказал он, и его голос был чужим. — Давай, попробуй. Я его подстрахую.

Сердце заколотилось у меня в груди. Я достал из рюкзака небольшую походную аптечку. Антисептик, бинты, обезболивающее... для людей. Но сейчас это не имело значения.

Я медленно, очень медленно приблизился к козлу. Он не шелохнулся, лишь следил за мной темным, влажным глазом. Его дыхание было хриплым и прерывистым. Я видел рану вблизи. Она была ужасна. Дерево вошло глубоко в мышцу, и плоть вокруг почернела.

— Держись, брат, — прошептал я, не зная, к кому обращаюсь — к козлу или к Николаю.

Я вылил на рану почти весь флакон с антисептиком. Козел дернулся, издав короткий, гортанный крик, но не убрал ногу. Николай стоял рядом, на подстраховке, но готовый в любой миг. Потом, сжав зубы, я ухватился за торчащий обломок.

— Сейчас!

Рывок. Тупой, мокрый звук. Обломок, длиной с мою ладонь, был у меня в руке. Козел замычал, брыкаясь здоровой ногой, но Николай грузно навалился ему на холку, удерживая.

— Давай, забинтовывай!

Я наложил мазь и стал лихорадочно бинтовать рану, обматывая ляжку стерильным бинтом. Руки дрожали. Когда я завязал последний узел, мы с Николаем отползли назад, к своему костру, тяжело дыша.

Козел лежал неподвижно, его бок тяжело вздымался. Прошло несколько минут. Затем он с трудом поднялся на ноги. Перевязанная нога дрожала, но он на нее оперся. Он повернул голову и посмотрел на нас. Снова. Тот же взгляд. Но теперь в нем читалось что-то новое. Не покорность. Не боль. Непонимание. И... что-то, отдаленно напоминающее благодарность.

Он развернулся и, хромая, медленно скрылся в темноте, в глубине пещеры, где, видимо, был другой, известный только ему выход.

Мы молча сидели у костра, не в силах вымолвить ни слова.

Когда утро пробилось сквозь пелену снега, буря стихла. Мы собрали вещи и выбрались наружу. Мир лежал в гробовой тишине.

— Думаешь, выживет? — спросил Николай, закуривая.

— Мы сделали, что могли, — ответил я. — Он дал нам шанс ему помочь. Большего нельзя было просить.

Мы побрели вниз, к долине, оставляя за спиной гору и пещеру. Мы шли без добычи. Но я чувствовал, что мы унесли с собой нечто гораздо более ценное. Невысказанное знание о том, что самые важные уроки преподают те, от кого их не ждешь. И что иногда настоящая сила — это не в умении отнять жизнь, а в готовности ее спасти, если тебе дали на это шанс.