Шепот Костяного Леса

Акт I: Падение во Тьму. Глава 1. Затишье перед Бурей

Рассвет в Этерии не приносил тепла. Он был лишь слабым намеком на свет — серым, тусклым пятном, которое едва пробивалось сквозь мутное стекло крошечного окошка, покрытого коркой льда. Элара Моргентэрн, которую все в поместье звали просто Эли, проснулась не от этого света, а от холода. Он был повсюду: в стылом воздухе её каморки на чердаке, в тонком шерстяном одеяле, которое больше походило на старое рядно, в деревянных половицах, что скрипели под её босыми ногами, когда она вставала. Холод был частью её жизни, как дыхание, как тени, что всегда казались чуть ближе, чем должны были.

Она лежала, свернувшись клубком под одеялом, пытаясь удержать остатки тепла, которые её тело ещё хранило со сна. Глаза, серые, как пасмурное небо за окном, медленно открылись. В них не было ни искры утренней надежды, ни раздражения от раннего подъема — лишь привычная усталость, словно мир уже успел её измотать, хотя день ещё не начался. Элара была худощавой, почти хрупкой на вид, с бледной кожей, на которой проступали слабые веснушки, будто кто-то небрежно разбросал по её лицу горсть пепла. Её длинные, тёмно-русые волосы, спутанные после сна, спадали на плечи, и она машинально откинула их назад, поморщившись от прикосновения холодных пальцев к шее.

Каморка была тесной, едва ли больше кладовки. Потолок нависал так низко, что Элара, встав в полный рост, почти касалась его макушкой. Стены из грубых досок, потемневших от времени, хранили запах сырости и старого дерева. Единственная мебель — узкая кровать с продавленным соломенным матрасом, деревянный сундук с её скудными пожитками да шаткий табурет, на котором лежала аккуратно сложенная серая рубаха и поношенная юбка. У стены, под окошком, стояла глиняная миска с замерзшей водой, покрытой тонкой ледяной коркой. Элара бросила на неё взгляд и вздохнула, её дыхание тут же превратилось в белое облачко, медленно растворившееся в воздухе.

Она потянулась, и её суставы хрустнули, протестуя против утренней сырости. Холод пробирал до костей, но Элара не дрожала. Она давно научилась с ним жить, с этим вечным спутником, который, казалось, любил её больше, чем следовало. Иногда, в такие моменты, как этот, ей чудилось, что холод не просто окружает её, а живёт внутри, в её венах, в её дыхании. Это пугало — но не так сильно, как должно было. Она отгоняла эти мысли, как отгоняют назойливую муху, и заставляла себя двигаться.

Поднявшись с кровати, Элара шагнула к окну, босые ноги коснулись ледяных половиц. Она не вздрогнула, хотя холод впился в кожу, словно иглы. Окошко, маленькое и мутное, было её единственной связью с миром снаружи. Ледяные узоры покрывали стекло, тонкие и острые, как паутина, сотканная из шипов. Они переплетались, создавая странные, почти живые узоры, которые манили взгляд. Элара наклонилась ближе, её дыхание растопило крошечный участок льда, и она прижалась лбом к холодному стеклу, не чувствуя дискомфорта. Её глаза, внимательные и цепкие, всматривались в мир за окном, но там не было ничего, кроме серости: серый снег, серое небо, голые ветви деревьев, похожие на скрюченные пальцы, тянущиеся к пустоте.

Она знала, что где-то там, за горизонтом, должно быть солнце. Но в Этерии его не видели уже годы. Зима, длинная и неестественная, сковала всё: поля, леса, реки, сердца людей. Говорили, что это проклятие, что кто-то — или что-то — украл тепло у мира. Элара не верила в сплетни, но не могла отрицать, что эта зима была

неправильной. Слишком холодной. Слишком долгой. Слишком... живой.

Она отстранилась от окна, её пальцы машинально коснулись шрама на левой ладони — тонкой, едва заметной линии, похожей на трещину в фарфоре. Никто в поместье не спрашивал, откуда он, да и она сама не любила об этом думать. Шрам был старым, но иногда, как сейчас, он будто оживал, посылая по руке слабый холодок, словно напоминание о чём-то забытом. Элара сжала ладонь в кулак и отвернулась.

Её взгляд упал на одежду, лежащую на табурете. Простая рубаха из грубого льна, выцветшая от стирок, и юбка, заштопанная в нескольких местах. Это была её униформа, её броня в этом холодном, равнодушном мире. Элара натянула рубаху, застегнула потёртый кожаный пояс и пригладила волосы, заплетая их в неряшливую косу. Она не смотрелась в зеркало — его в каморке не было, да и зачем? Она знала, как выглядит: бледная, неприметная, с усталыми глазами. Девушка, которую никто не замечает, пока

не понадобится что-то принести, убрать или починить.

Но в этой неприметности была и сила. Элара научилась быть тенью, скользить незамеченной, слушать и видеть то, что другие пропускали. Она знала, где скрипят половицы в коридорах поместья, знала, какие двери лучше не открывать, знала, когда барон Вейл в дурном настроении, а когда его можно попросить о лишнем куске хлеба. Это знание было её оружием, её способом выживать в мире, который, казалось, забыл, что такое доброта.

Она подошла к сундуку и достала старую шерстяную шаль, подаренную когда-то матерью. Шаль была потрёпанной, с выцветшим узором из листьев, но всё ещё тёплой. Элара накинула её на плечи, вдохнув слабый запах трав, который всё ещё цеплялся за ткань. Мать... Её образ был как тень, ускользающая, едва Элара пыталась его удержать. Остались только обрывки: голос, напевающий колыбельную, тёплые руки, строгий взгляд. И предупреждение, которое Элара никогда не могла забыть: «Не смотри на звезды, Эли. Они лгут».

Она покачала головой, отгоняя воспоминания. Думать о прошлом было так же бесполезно, как пытаться растопить этот проклятый лёд на окне. День ждал её, а с ним — работа, холод и, возможно, что-то ещё. Что-то, что она чувствовала в воздухе, в этом слишком густом, слишком тяжёлом холоде. Элара не знала, что это, но её сердце билось чуть быстрее, чем обычно, а тени в углах каморки казались чуть темнее, чем вчера.

Она открыла дверь, и скрип петель разорвал тишину, словно крик в пустоте. Холодный воздух коридора хлынул навстречу, но Элара шагнула вперёд, готовая встретить ещё один день в этом замерзшем мире.

Акт I: Падение во Тьму. Глава 2. Пепельный Рыцарь

Элара отшатнулась от окна, её худое тело врезалось в стену каморки с глухим стуком. Сердце колотилось в горле, каждый удар отдавался в ушах, заглушая всё, кроме звенящей тишины, что навалилась после того кошмарного скрежета. Тонкая трещина на стекле, словно живая, медленно ползла вниз, её зазубренные края ловили тусклый свет свечи, отбрасывая на пол дрожащие блики. Элара замерла, её серые глаза, огромные от ужаса, впились в окно, ожидая, что тьма за стеклом вот-вот оживёт снова — тень с горящими глазами, шёпот её имени. Но ничего не происходило. Только тишина, такая густая, что она казалась громче любого крика.

Её дыхание вырывалось рваными облачками, оседая на холодном воздухе. Она прижала ладонь к груди, пытаясь унять дрожь, но шрам на левой руке запульсировал, как будто вторя её страху. Каморка, её убежище, теперь чувствовалась ловушкой — тесной, уязвимой, с треснувшим окном, которое отделяло её от чего-то неправильного. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она заставила себя сделать шаг назад, подальше от стекла. Её босые ноги коснулись ледяных половиц, и этот холод немного отрезвил её, вернув в реальность. Но страх не уходил — он сидел в костях, в крови, в каждом вдохе.

Она прижалась спиной к стене, её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая худое запястье, где кожа была бледной, почти прозрачной. Тёмно-русая коса, растрёпанная и мокрая от пота, прилипла к шее. Элара закрыла глаза, пытаясь убедить себя, что это был просто ветер, просто крыса на крыше, просто её воображение, разыгравшееся после дня, полного теней и предчувствий. Но шёпот, который она слышала — «Элара…» — был реальным. Она знала это. И тень, что мелькнула за окном, не была игрой света.

Тишина давила на уши, и Элара вдруг поняла, что боится не звука, а его отсутствия. Она прислушивалась, её тело напряглось, как струна, готовая лопнуть. Где-то в глубине её сознания всплыли слова матери: «Не смотри на звёзды, Эли. Они лгут». Она сжала кулак, её ногти впились в ладонь, прямо в шрам, и боль, острая и знакомая, помогла ей собраться. Она не могла просто стоять здесь, ожидая, что тьма снова заговорит. Ей нужно было что-то сделать. Но что? Бежать? Куда? К Марте? К барону? Они не поверят. Никто не поверит.

Её взгляд снова метнулся к окну. Трещина на стекле казалась насмешкой — хрупкой границей между ней и тем, что ждало снаружи. Элара сжала губы, её потрескавшиеся губы дрогнули, и она прошептала, больше для себя, чем для кого-то ещё:

— Уходи… пожалуйста, уходи.

Но тьма за окном молчала, и это молчание было хуже любого ответа.

Элара стояла, прижавшись спиной к шершавой стене каморки, её худое тело дрожало, а сердце всё ещё колотилось, как пойманная птица. Трещина на окне, тонкая и зазубренная, словно насмехалась над её страхом, отражая слабый свет свечи, что дрожала на столе. Тишина, оглушающая и тяжёлая, давила на уши, но в ней не было покоя — только ожидание, как будто мир затаил дыхание, готовясь к новому удару. Элара сжала кулак, её ногти впились в ладонь, прямо в старый шрам, и боль, острая и знакомая, заставила её сделать вдох. Она не могла просто стоять здесь, замерев, как загнанный зверь. Ей нужно было знать.

Она оттолкнулась от стены, её босые ноги коснулись ледяных половиц, и каждый шаг к окну казался шагом в пропасть. Её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, усыпанную россыпью веснушек, а тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная от пота, прилипла к шее. Элара двигалась медленно, её серые глаза, огромные и настороженные, не отрывались от треснувшего стекла. Она ждала, что тень вернётся — та высокая фигура с горящими глазами, что шептала её имя. Но за окном была лишь серая мгла, густая и непроницаемая, как саван, укрывший двор.

Она остановилась в шаге от окна, её дыхание сбилось, вырываясь рваными облачками, которые тут же оседали на холодном стекле. Ветер снаружи снова набирал силу, его вой пробивался сквозь щели, сотрясая старые рамы, но этот звук, хоть и зловещий, был знакомым, почти утешительным после того скрежета, что разбудил её страх. Элара протянула дрожащую руку, её пальцы, тонкие и покрытые лёгкими мозолями, коснулись стекла, холод которого обжёг кожу. Она вглядывалась в темноту, щурясь, пытаясь разглядеть хоть что-то — силуэт, движение, намёк на ту тень. Но двор был пуст. Только снег, серый и тяжёлый, лежал неподвижно, а голые ветви деревьев, похожие на скрюченные пальцы, качались под порывами ветра.

— Ничего… — прошептала она, её голос был тонким, почти заглушённым воем ветра. Но это слово не принесло облегчения. Холод, что проникал сквозь стекло, был не просто зимним — он был неправильным, пронизывающим, как будто сама тьма за окном дышала, касаясь её кожи. Элара сжала губы, её потрескавшиеся губы дрогнули, и она почувствовала, как шрам на ладони запульсировал сильнее, словно вторя её тревоге.

Она наклонилась ближе, её лоб почти коснулся стекла, и в этот момент ветер стих, оставив после себя гнетущую тишину. Элара замерла, её глаза впились в отражение — её собственное лицо, бледное, с тёмными кругами под глазами, и каморка за спиной, где тени от свечи дрожали на стенах. Но что-то в этом отражении было не так. Ей показалось, что за её спиной, в глубине комнаты, мелькнула тень — не её тень, а что-то иное, длинное и угловатое. Она резко обернулась, её коса хлестнула по плечу, но каморка была пуста. Только свеча, стол, кровать — всё на своих местах.

— Это в голове, — пробормотала она, но голос её дрожал, выдавая сомнение. Она снова повернулась к окну, её пальцы стиснули шаль, и она заставила себя вглядеться в двор. Никаких горящих глаз, никаких фигур в плащах. Только мгла, холод и трещина на стекле, которая, казалось, стала чуть длиннее, чем была минуту назад. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, острый и холодный, сжимает её грудь. Тень исчезла, но она не ушла. Она была где-то там, в темноте, и Элара знала это так же ясно, как знала своё имя.