Шестая печать

Шестая печать

Шестая печать
или незавидная доля хитроумного мотылька Ицму из Гатаи

«…и порой идеи, выжатые досуха миллион лет назад, возвращаются к жизни модифицированными под нужды вот таких вот неуклюжих засранцев»

Джон Майкл Харрисон, «Свет»

Пролог

В небольшом городке под названием Гатаи, – находится он у самой границы великого Шаварона, – на ратушной площади, почти у порога недавно заново отстроенного храма брата Солнце, переминался с ноги на ногу ночной караульный. Пришлый, конечно, с юга, из гвардейцев, он то и дело замирал, прислушиваясь, и ежился от налетающих из лесу порывов холодного ветра.

Вдруг раздался тихий тревожный свист. Караульный резко обернулся, но вряд ли понял, и уж тем более разглядел, что из промозглой полутьмы выскользнула длинная чёрная стрела. Произошло все за долю секунды. Гвардеец не успел понять, что умер. Инстинктивно схватился за торчащее из груди древко, измазав пальцы в густой крови, которая в темноте казалась чернильно-черной, удивленно опустил голову, рассматривая яркое оперение, рухнул на колени, захрипел, выплевывая кровь и изо рта, завалился на левый бок, замер. К освещенному масляными факелами участку вокруг храма со стороны леса двинулись пока что неразличимые в тени деревьев фигуры.

Храм поклонения самому прекрасному из сыновей Благородного возвели на месте дряхлого сарая. Понадобилось на это чуть меньше года. По плану церковников, именно этот дом божьего света спустя пугающе небольшой, если разобраться, промежуток времени, и должен принять человека, которому в Прилесье, по мнению большинства коренных его обитателей, никто не был, и никогда не будет рад. Сюда приедет сам старейшина Ухо.

На улицах в столь ранний час и одного несчастного не сыскать было с огнем, гневить лес дураков нету. Обычные горожане давно, кабы не целым поколением, сторонились Шаварона. Поодиночке идти к границе не рисковали и сами ловцы, а когда отправлялись специальными группами, то с каждым разом преодолевали все меньшее расстояние. Лес их не пускал. Путал, петлял следы. Как терпеливый хищник выжидал он нужного момента, и этот момент настал. Лес сам пришел к людям.

Когти, мощные лапы, клыки. При всем грозном, устрашающем и как бы заведомо шумном виде, существа, похожие на медведей, но таких, что ходили бы на двух задних лапах, а передними могли держать оружие, двигались удивительно тихо. Спокойно, слаженно. Несмотря на то, какие вокруг них ходили легенды да байки, назвать урсидов глупыми мало у кого повернулся бы язык.

Солдаты гвардии пали один за другим – еще и рассвет не забрезжил. Частью урсиды заняли позиции на площади, на северном выходе из города, у крупных зданий, вроде заколоченной досками таверны. Другие приготовились к бою.

Небо далеко у горизонта окрасилось желтым, красным, оранжевым. Лохматый бурый урсид, плечи и грудь которого защищали подвижные черные латы, вооруженный огромным топором, сначала посмотрел вдаль, на занимающийся восход, поднял левую лапу, крепко снижая в ней оружие, поднял и издал боевой рык, в клочья разорвав присущее этим местам ленивое спокойствие.

– Акхарим элим такад!

Мощный голос, призывающий братьев покарать врага без жалости и раздумий, разбудил внушительную стаю птиц в лесной чаще.

Люди, едва проснувшись, встречали неумолимую свою смерть, и кричали, бежали куда глаза глядят, не одевшись, не взяв с собой вещей и ценностей. Лишь единицы пытались дать отпор.
Быстрее всех сориентировались, конечно, гвардейцы. Вскипела, завыла сталь. Воинам Солнечного города спустя некоторое время удалось прилично оттеснить медведей от полыхающего храма. Крики, надрывные вопли ужаса, рык – то кровавое утро смешало все в безумную какофонию.

В это время на втором этаже гостевого дома при банях тетушки Оолу открылась последняя по коридору дверь, и наружу осторожно выглянул молодой мужчина со светлыми вьющимися волосами и растерянным, испуганным взглядом. Из-за его спины лился терпкий, густой фиолетовый свет. Мужчина зашептал себе под нос, неразборчиво, как бы молитву, резко выдохнул, а дальше, собравшись с духом, вышел за порог. Быстро закрыл за собой дверь и бросился к лестнице на третий этаж. На кисти левой руки у него были намотаны четки с крупными бусинами, в ладони же он крепко сжимал нечто плоское и круглое, испускающее слабое золотисто-белое свечение.

Четверти часа не прошло с тех пор, как мужчина скрылся в темноте верхнего этажа, и в коридор ворвались урсиды. Впрочем, всего двое. Распахнув дверь в ту самую комнату, свирепые воины леса оказались в просторном помещении с большой кроватью, где давящий на виски фиолетовый свет источали, кажется, сами стены, и увидели на полу мертвого, лежавшего лицом вниз в луже темной крови. Жилистый молодой урсид, похожий скорее на гигантскую собаку, чем на медведя, бросился к трупу, перевернул его одним движением, осмотрел.

– Гневись горы, пропало! – прорычал он.

Бурый, который среди нападавших был, видимо, главным, грозно взвыл, выпуская бессильную ярость, когда его нашли на площади у храма и доложили о положении дел.

– Достаньте мне медальон! – прогрохотал бурый.

Медленно оглядел площадь, крепко, до хруста, сжал рукоять топора.

– Пусть в этом проклятом городе хоть ни одной живой души не останется!

Часть 1. Фиолетовая комната

Часть 1. Фиолетовая комната

«Я сделал все, что ты хотела! Я забрал ребенка, как ты просила!

Ты меня боялась – и я тебя пугал! Я переставил время!

Я перевернул мир вверх тормашками, и все это ради тебя!»

«Лабиринт»

Глава 1. Караван

За одиннадцать месяцев до нападения на храм

I

Солнце, огненная колесница, не успело толком выбраться из-за непроходимых гор, тонущих в вечной своей серо-белой дымке. Холодный ночной ветер, пока еще доставало ему силы и злости, разбрасывал в серо-синей темноте жухлую прошлогоднюю листву. Всадник на крупной гнедой кобыле, что вела за собой караван, ловко натянул поводья, заставляя животное сначала замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться. Его примеру молча, по цепочке, последовали все остальные.

Городок Гатаи если и был чем-то славен, то скорее банями да борделем, нежели тем же ловчьим промыслом. По этой причине высоких гостей здесь и ждать не ждали. Лесная провинция, хозяйственным центром которой считался Гатаи, лежала на солидном расстоянии от шумных торговых путей. Именно поэтому город в такую рань крепко спал. Было холодно и хмуро. Оставалось всего-ничего до сезона дождей.

Прибывший в Гатаи караван состоял из нескольких десятков всадников и двух огромных, тяжело груженных и полностью крытых телег. Одна из них дернулась, вслед за испуганной лошадью из упряжки, и изнутри раздался громкий глухой треск. Проснулись городские собаки. Птица не успела бы во второй раз взмахнуть крыльями, а воздух вокруг гостей захлебнулся беспокойным лаем.

Городской голова, грузный мужчина по имени Тунахва, с маленькими черными глазками, обвисшими щеками и большой уродливой родинкой на виске, вышел к визитерам довольно быстро. Заспанный, с круглыми от удивления и страха глазами. Заговорил он не сразу. Таких чинов Тунахве в жизни и видеть-то доселе не доводилось.

– Не доходит до моего понимания, милостивые государи… – Тунахва прокашлялся в мясистый кулак, огляделся. – Точнее, я понимаю, конечно, не смею, будьте уверены, оспаривать, но вы гарантируете, что нет здесь никакой ошибки? Понимаю, вы все, что нужно, объяснили, точнее, ответили, и я ни в коем…

– Ану-Тунахва, – спокойным голосом перебил всадник во главе каравана. – Хотел бы я успокоить, сказав, что волноваться городу не о чем, но, увы, не могу, и это ты прекрасно понимаешь без меня, – всадник не спешился, не стал снимать капюшон. – Повторю: ошибки никакой нет и быть не может. Воля брата Солнце не ошибается. Завтра мои люди приступят к работе. Могу ли я, скажи, рассчитывать на всестороннюю поддержку городского совета?

– Можете, – градоначальник поперхнулся на последнем звуке, закашлялся. – Прошу прощения, – выдохнул, шмыгнул носом. – Получается, знаете ли, больно нестандартная ситуация.

– Понимаю.

– Можете, конечно, – спохватился Туханва, потеряв нить.

– Прошу прощения? – уточнил гость.

– Поддержка, ты спросил о поддержке. Окажем, конечно. Сделаем все, что в наших… Выходит… Вы прямо завтра и начнете?

– Верно, – сказал мужчина в капюшоне. – Но сейчас моим людям нужны еда, кров и хороший сон. Распорядись, будь любезен, чтобы нам помогли.

– Всенепременно, – раскланялся Туханва. – Пару минут, буквально парочку.

Юркнув в дом, городской голова второпях оставил дверь приоткрытой. Через несколько минут всадники услышали грохот, звон и приглушенные голоса.

– Подожди, во имя Благородного! – проорал Тунахва. – Ты чего, дура, гвардейские нашивки не видела!? Подожди, говорю, – голова с усилием успокоился. – Скоро вернусь. Вернусь, сказал. Не выходи из дома! Ясно тебе!?

***

Войны гвардии Солнечного города, прибывшие в караване вместе с рабами и вольнонаемными, наравне с другими, спешившись, вели усталых коней за поводья. Идти было совсем недалеко, и вот они пришли к единственному в Гатаи постоялому двору.
– Добро пожаловать, милостивые государи! – распинался Тунахва. – Дайте мне буквально несколько минут, и мы все решим!

Старое трехэтажное здание постоялого двора, принадлежащее одноглазому Вацеку, одному из немногочисленных, и потому заметных ветеранов Короткой Войны, по каким-то своим причинам оставшихся в этих краях, носило до смешного неподходящее своему внешнему виду название. Не могла скрипучая постройка начала века, – плюнь, и сложится сама в себя, – называться «Белой гаванью», да однако же.

Вацек сильно нервничал, беспокоился. Сглатывал, как будто через боль, то и дело протирал платком массивный, испещренный оспинами лоб. Думал он о том, как скоро серьезные гости взбунтуются, обнаружив, что и лошадей в конюшню придется ставить им самим, и комнат на них на всех определённо хватит.

– Не совсем могу, как бы это сказать, помочь, – проговорил Вацек. – Мы не смели и предполагать-с… Нам, позвольте, откуда бы о таком?.. Не сердитесь, ладно? Дэку велел прощать!

– Не поминай имя Благородного всуе, – строго отрезал гвардеец, но тут же смягчился. – Скажи, уважаемый, что нужно сделать, чтобы решить вопрос?

Предводитель каравана, высокий блондин с идеально ровными чертами лица, говорил спокойно, тихо, рассудительно.

– Не хватает пять коек. Давай не затягивать. Никаких претензий. Реши, и благодарность за мной, а она, будь уверен, за мной не ржавеет никогда.

– Есть один вариант, – Вацек не смотрел мужчине в глаза, боялся и самого гвардейца, и того, что Тунахва нежданно поднимется на второй этаж. – Но вряд ли вам, учитывая, ну… вы понимаете. Не думаю, что, точнее…

– Не тяни, добрый Вацек, будь так любезен.

– Бани тётушки Оолу, – выпалил хозяин постоялого двора.

– Бани? – гвардеец или удивился, изогнув бровь, или счел сказанное за оскорбление.

Глава 2. Гости Ицму

I

Про что ни подумай, оно в славном городе Гатаи разительно отличалось от всего, к чему Ицму привык за первые десять лет своей малозаметной жизни. Другие улицы, не те люди, не такие дома. Он, оказавшись тогда в Прилесье впервые, смотрел по сторонам со смесью едва ли не священного трепета, перемежающегося такого же ранга ужасом. Старик, спрятавший голову в плечи, тоже напуганный, и оттого, видать, как собака злой, то и дело велел мальчишке не останавливаться, не вертеть головой. Старик все время говорил, что им нужно спешить.

– Ору-Каамси, ты ведь сказал, что в Прилесье ни одного треугольного… Тогда чего нам бояться?

– У них везде глаза и уши, сопля, осторожность лишней не бывает. Идем, говорят тебе, не отставай!

Ицму вплоть до мелочей хранил тот день в памяти. Они увидели базар, первый в его жизни, их обоих чуть с ног не сшибли доносящиеся оттуда запахи.

– Пойдем посмотрим, ну пожалуйста!

– За мной, говорят тебе!

Старик, все то время, когда тряслись они свиными тушами в телеге, рассказывал любопытному Ицму, что Гатаи ничто иное, как забытая Благородным дыра, и туда треугольные носа не кажут. Крохотный городок, цедил старик сквозь желтые зубы, с презрением, городишко, незнамо, каким-таким образом появившийся настолько близко к Шаварону. Ицму воображал себе город, такой, вроде игрушечного. Однако впервые попав в Гатаи, тогда, целую жизнь назад, или даже несколько, воришка Ицму увидел, что никакой город не маленький, и с восторгом и трепетом гадал, какие же города мог посетить за свою долгую жизнь старик. Теперь, когда Ицму вырос, все ему стало понятно. Не обязательно видеть другие земли и народы, чтобы о своей дали дальней все очень ясно понимать. К двадцати шести годами о своем городе Ицму знал и понимал все.

– Нравится тебе твой новый дом? – спросил старик сквозь годы, указывая на гигантские железные ворота. – Надеюсь, все у тебя хорошо сложится, сопля. Ты добрый малый.

– Не пойдешь со мной, ору-Каамси?

– Не пойду.

Стены, потолок, большая кровать – все было жирно залито фиолетовым светом, но его источник Ицму определить не мог. Тетушка Оолу, волосы у которой на тот момент еще не окрасила обильная седина, чуть толкнула его в спину, заставляя переступить порог.
– Сядь на кровать, понял? Сиди и жди. Скоро к тебе придет гость.

– Что за гость такой?

– Узнаешь.

***

Прошли годы. Сотни гостей. Этот – один из многих.
Фиолетовый свет делал человека похожим на восставшего из могилы мертвеца. Сидел он, – со светлыми кудрями и неправдоподобно правильными чертами лица; явно, кстати, вакааит, – не двигаясь, и глубоко дышал, закрыв глаза. Голое тело, закаленное в боях, не расслаблялось. Он был готов в любую секунду вскочить, схватить ножны с мечом, стоявшие у кровати справа, и отрубить кому угодно голову.

Слухи о временщиках-гвардейцах ходили один другого невероятнее. Ицму не верил, что хоть один из этих слухов хоть как-то близок к правде. Говорили, что в гвардию не берут взрослых, каким бы ты ни был настоящим воином. Мол, лично Ухо отбирал будущих защитников времени из детей-сирот в монастырях.

Может быть, если правду говорят в народе, то и гость Ицму когда-то был беспризорником с туманным будущим. Но сейчас он прекрасно сложен, чист, в отличие от многих других посетителей Ицму. От него пахло торфом, кровью. Больше получаса прошло до тех пор, пока гвардеец, наконец, заговорил, давая тем самым и Ицму вожделенное право открыть рот.

– Девушка готова? – спросил гвардеец. – Вы сделали все, что было вам велено?

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – сказал Ицму, сообразил, что слушаться рано, и потому прозвучали слова особенно жалко и невпопад. – Все давно готово, прошу прощения. Прикажете пригласить?

– Нет, пока не нужно. Скажу, когда. Сейчас ты делай, что умеешь.

Умел Ицму многое, это и смерти не отнять.

– Как прикажете, мой господин, – сказал он, улыбаясь.

II

Дня не прошло после прибытия каравана, а о нем, естественно, гудел весь город. В одном месте говорили, что защитники времени привезли некие дары от Ухо, и собираются спрятать их в лесу, а возню с храмом затеяли лишь для вида. В другом месте спорили, не состоит ли суть дела в войне с урсидами, которая и так, и сяк назревала много лет. Глубинных в Прилесье в последние годы видели все чаще, и очень может быть, – на этом, переломном, конечно, моменте говоривший, сам того не замечая, переходил на заговорщический шепот, – гвардейцы нашли Видящего, и собираются атаковать ставки клыкастых с тыла.

Неужели мы и без того мало навредили лесу? Победа будет за нами! Почему это все вообще должно меня касаться? Победа будет за нами?

Объяснение, которое треугольные пытались впарить всем другим, звучало до нелепого странно, скользко и тревожно. Четыре сотни лет прошло с тех пор, когда Ухо впервые вышел в Паломничество по землям Пятерых, и за все эти годы ни один из старейшин храма брата Солнце не менял маршрут. Приходил в каждый из Великих городов, выходя из Солнечного, и возвращаясь в него спустя несколько лет.

Первые носители титула Ухо, исполняя дэкуадж, надевали железные сапоги, брали железный посох и отправлялись в путь в одиночку, но позже совет старейшин храма был вынужден принять решение о том, что таким образом просить Благородного о прощении для величайшего небезопасно. Так, рассказывают, вместе с Ухо из Солнечного и стала выходить целая армия.

Идти в Прилесье в целом, и в Гатаи в особенности, Паломничеству Ухо и близко было не по пути. Смысл следовать древнему протоколу и отправлять гвардейцев на строительство храма, тратить силы, деньги, время, бесценный человеческий ресурс, но, будто мало того, неужели гвардейцев недостаточно, нужно еще и дозорных с самым настоящих боевым Проповедником во главе? Второй караван придет тогда, когда храм построят. Вроде прозрачно, да что-то во всей истории ой, как не чисто. И оно на поверхности. Смотрит и ухмыляется. Жирный, и до той лишь поры невидимый намек, пока ты его не заметишь всего один проклятый раз.

Глава 3. Ворон

I

Замок Ворона, как и вся его ставка, если верить картам треугольных, относились к землям хеце в окрестностях Северного (у жителей Пяти городов до сих пор в обиходе слово “хеце” – кличка для тех, кому не повезло в них родиться, дословно это переводится как “чужие”, но обязательно с таким надменным презрением, что хоть топор вешай; сколько не запрещали, не наказывали, оно все не выветривается), однако фактически кукун был сам себе господин, и устанавливал на своей земле свои правила, а учитывая его роль в Короткой Войне, треугольные “нести мир” в эти края много лет не очень-то и торопились.

Глубокой иссиня-черной ночью, небрежно укрытой далеким серебряным светом жемчужин-звезд, к замку Ворона приближалась в своей карете тетушка Оолу. Лошади волновались, брыкались, а едва карета пересекла границу вороновой ставки по мосту над беспокойной холодной Стрелой, – веками несущейся тут с гор, чтобы, круто обогнув Чистые холмы, отрезать Ворона от остального мира, чуть дальше преклониться Ледяным горам, сбавив напор, и уйти к Лесу, – так кони и вовсе потеряли рассудок.

Тетушка Оолу каждой частичкой существа ненавидела покидать свои владения. Сам момент выхода за пределы родной земли она ощущала почти физически, как удар плетью по спине, да по соленым ранам, но, увы, в сложившейся ситуации ничего другого ей попросту не оставалось. Если кто и знал, какого наксля происходит, и почему церковники делают вид, что из рук вон выходящего тут ничего, то только Ворон. Гонцов к нему слать было для такого разговора нельзя, невежливо, как минимум, ведь тетушка Оолу во чтобы это ни стало рассчитывала заручиться военной поддержкой своенравного кукуна. Или таким образом она убеждала себя, что контролирует происходящее, а не боится, как маленький ребенок, что закрывает глаза и уши до тех пор, пока не услышит голос своего взрослого.

Скрипучая старинная карета остановилась у ворот замка. Лошади беспокоились, ржали, то нервно переступали с ноги на ногу, то пытались встать на дыбы. Некоторое время не происходило совсем ничего. Тетушка Оолу ждала. Вот загремела цепь – ворота стали опускаться. Затем суровые северные стражники, которых не волновало никогда, кто ты и что ты, будь ты король или глава первого с хвостиком церковного дома, велели ей и ее людям выйти из кареты всем, придирчиво осмотрели гостей. В итоге распорядились распрячь лошадей и велели молча следовать за ними.

Изогнутые полукругом потолки каминного зала тонули высоко в темноте. Огонь, радостно пожирая крупные поленья, гудел, ревел, игрался, как щенок. Ворон сидел во главе длинного обеденного стола, куда дальше от света огня, чем можно было ожидать.

– Кита-Оолу! – воскликнул он.

Разглядеть хозяина замка от самого входа едва ли представлялось возможным. Тетушку Оолу это отчего-то расстроило.

– Не ожидал, что буду рад тебя видеть! Проходи поближе, садись!

Тетушка повиновалась. Оказавшись на расстоянии в восемь или девять шагов, она остановилась, отодвинула от стола тяжелый дубовый стул, села, горестно вздохнув. Теперь она могла лучше видеть Ворона. Высокий, широкоплечий мужчина, черноволосый, с паутиной седины на висках, с острым, как у эльфа, носом. Темные глаза, кривой шрам, пересекающий бледное лицо. В зале холодно, наверное, поэтому на плечах хозяина замка накидка из шкуры дикого зверя. Ворон, сидя у камина, улыбался, разглядывая гостью в ответ.

– Время к тебе беспощадно, кита-Оолу, – сказал он, выдержав полагающуюся паузу. – Расскажи, что привело тебя ко мне на этот раз?

– Не думаю, что для тебя, Ворон, что-то, что скажу, станет или может стать новостью.

– Ты попробуй, вдруг получится, в жизни главное уметь удивлять и удивляться, – Ворон усмехнулся. – Ты задаешь вопросы, я на них отвечаю. Или мы договаривались как-то иначе?

– Церковь Солнца, Ворон, пришла в Прилесье, – проговорила Оолу, не веря при этом собственным словам.

– Брат Солнце заботится о детях своих, – съехидничал Ворон. – Даже о недостойных цехе. Вот, понимаешь ли, насколько он велик.

– Ворон… Мы ведь им чужие, ты и я, и всегда были чужими. Ты хорошо знаешь, кутун, ты знаешь это даже лучше меня. Мне страшно. Потому пришла к тебе на поклон. Помоги нам.

– Чем я могу тебе помочь, киту-Оолу?

– Не знаю, правдивы ли мои догадки, не понимаю, что вообще происходит, но ясно чувствую угрозу. Разве ты не слышишь, Ворон, сам воздух шепчет, что у нас отберут наши дома, отберут рабов, хлеб и наше вино? Я пришла спросить, что тебе известно о караване хроников, зачем они по-твоему прибыли? Потому что чушь свинячья верить в то, что они прискакали на другой конец Пятиьбратья строить храм для Ухо, чушь! В этом нет и крупицы смысла. Но прикрываясь чем-то подобным, они могут создать, например, военную ставку. Что они задумали, Ворон, почему? Есть ли у тебя ответы на эти вопросы? Защитишь ли ты нас, если это потребуют обстоятельства?

– Вот как, заговорили по старым книжкам… – Ворон больше не улыбался. – Объясни тогда, как полагается, о какой помощи ты просишь ставку кукуна севера?

– Ты знаешь.

– Было бы не столь тревожно и холодно, – сказал Ворон, еще больше посерьезнев, причем в один миг, – кабы все соотносилось с твоими страхам, кита.

– Не понимаю.

– Я тоже, – вздохнул Ворон, – и это страшнее всего, что со мной могло произойти. Не верю в открытую войну, не подумай, и не поддавайся глупой панике спившихся вояк. Ухо не идиот. Но зачем ему на самом деле храм в Прилесье, и что это все за представление? Ответов у меня, кита, к сожалению, нет. Помогу ли Прилесью? Помогу, конечно. Если останется кто-то, кому нужна будет моя помощь.

***

Слова, за которыми городскому голове обычно не приходилось лезть в карман, застыли поперек горла, не дать, не взять – тяжелые камни.

– …этими самым словами людям ты и можешь передать, ану-Тухавна, – подытожил командир отряда гвардейцев. Его звали Реик. Тунахва, ни в какую не способный осилить южный говор, произносил имя как “Рец”. Тот сначала кривился, но в конечном счет вроде попривык.

Глава 4. Старик и время

Двадцатью пятью годами ранее

I

Пламень души Благородного, в миг Приношения волею Его и жертвой разделившийся на тьмы тем человеческих душ, теплыми, плотными, настойчивыми волнами, – они казались живыми, мыслящими, – входил в покои Ухо, разливался по ним, грел стены. Старейшине безумно нравилось за этим наблюдать.
Стоит замедлиться всего на пару мгновений, перестав бездумно рваться вперед, – алкать новой, кровавой, иначе не бывает, отчаянно бессмысленной победы над неизвестно кем и зачем, – и в один миг можно ясно увидеть, насколько мир вокруг преисполнен изначального благодатного света души великого Дэку. Увы, дано такое не всякому. Милосердный старейшина Солнечного города, величайший из пророков, искренне жалел несчастных, которые увидеть благодать были решительно неспособны, считал своим долгом перед людьми и Благородным научить их, и ничего, что даже и хеце. Неужто люди эти, называемые выродками, чужими, непрошенными, они в таком разе и не люди вовсе, не дети творца?

Конечно, существуют правила, и от этих правил никуда никому не уйти ни в жизнь. Хеце никак не могли рассчитывать на то, что после гибели мира увидят сияющую алую дорогу в Вечный сад, но и этот печальный факт не мог поколебать уверенность Ухо в том, что они могли бы жить по заветам Благородного здесь, на земле, жить и приносить другим пользу. Однако, к великому сожалению, некоторых из них научить или переучить оказывалось выше сил хроников, и приходилось принимать соответствующие, не совсем приятные меры, но Ухо от всей души сожалел позже обо всех этих смертях. Да, кому-то из несогласных пришлось покинуть бренный мир через гибель не ратную, и не через жертвенную, но мучительную в себе самой, но дело в том, что на земле закон пишет человек, и если не будет у него твердой руки, то и законов не останется, и послушания не будет.

Размышления Ухо нагло прервал вульгарно-настойчивый стук в дверь. Старейшина, ранее отдавший приказ его не беспокоить тем утром ни под каким предлогом, мгновенно рассердился.

– Входи, просящий! – рявкнул он, немного коря себя за то, что не смог быстро совладать с эмоциями. – Пусть будет открыта дверь!

На пороге, когда волю Ухо исполнили, оказались двое гвардейцем и хроник первого кольца, Олктун, невысокий, плотный мужчина на вид лет сорока с небольшим, с густой бородой, широкими плечами и пронзительными синими глазами.

– Прости великодушно, о, Ухо, милосердный, но нам приходится тревожить твой медленный покой, – проговорил он. – Не хотели мешать… мальчишка пожелал уйти.

Ухо разглядел за спинами своих людей тоненькую фигуру в белом.

– Нужно твое слово, величайший, – сказал Олктун, и замолчал.

– Пусть собранный переступит порог, вы же оставайтесь за пределами моих покоев, – проговорил Ухо. – Закройте дверь, смиренно ждите распоряжений.

– Воля твоя, величайший! – гавкнул Олктун.

Мальчишка, худенький, бледный, переступил-таки порог но, сделав несколько еще нерешительных шагов вперед, как новорожденный жеребенок, остановился.

– Подойди ко мне, дитя, – промолвил Ухо. – Я тебя не обижу, не бойся меня.

– Мне сказали, что я могу уйти, если захочу, – отчеканил мальчик. – Могу? Могу ли я уйти? Что ты ответишь, величайший?

– Конечно, можешь. Перейти во второй ученический ранг в нашем славной гвардии человеку дается лишь при его собственном выраженном и осознанном желании. Правила одни для всех. Расскажи, пожалуйста, почему ты решил, будто недостойно тебя служить создателю тверди, по которой ты ходишь, земли плодоносной, дающей пищу, вскормившую тебя?

– Не… – видно, что мальчик собирался живо объяснить или рассказать, но запнулся и резко замолчал, сглотнул. – Совсем не то…

– А что же тогда?

– Скажи, величайший, – осторожно проговорил мальчик, теперь выбирая слова. – кто-нибудь, когда-нибудь за твой век уходил, воспользовавшись этим своим правом?

– Вопросы здесь задаю я, – в голосе Ухо на одну лишь секунду, но промелькнула чистая ярость. – Ты, юноша, отвечаешь на мои вопросы, на любые из них, и отвечаешь до тех пор, пока мне не будет ясна вся картина. Далее, возможно, я разрешу тебе уточнить что-либо, что не вполне ясно для тебя. Понятно?

– Да, величайший.

– Понимаю, тебе страшно, в душе твоей кипит, бурлит, пенится, льётся потоком молодость, сияет изнутри лето, но обстоятельства, паршивые стены, вынудили прозябать сутками, циклами, если не мерами, в башне гвардии. Разве за этим ты шел сюда со мной? Разве такое будущее ждет героев? Ужасно изматывает, не правда ли? Но как изысканно иронично!

– Да… да.

– Да?

– Именно. Честно говоря, не ожидал от тебя подобной реакции, величайший. Ты хорошо понимаешь мое беспокойство.

– Оставь беспокойство, дитя мое. Скажи мне, что происходит с учеником гвардейца, когда он получает второй ранг?

Мальчик замялся.

– Ответишь? Довольно простой вопрос.

– Он приступает к учебе хроника, и от него, и больше ни от кого, зависит, получит он амулет, или станет монахом.

– От него, – отзеркалил Ухо. – И больше ни от кого. Таким образом в нашем городе, и в других четырех великих городах людей было и будет устроено общество. Согласен? Ты можешь принять любое решение в каждый момент времени, но должен быть готов к тому, что за каждым выбором будут последствия. Ты понимаешь, дитя?

– Да, величайший, понимаю.

– Значит, тебе и то известно и понятно, что до получения второго ранга доходят далеко не все, точнее сказать, акцентирую на этом свое внимание, очень немногие, и именно потому в случае, если кандидат, сколько прошедший, добившийся таких невероятных, не побоюсь этого слова, результатов, отказывается от обучения, его прежде всего ведут ко мне. Было ли это тебе известно?

– Конечно.

– Скажи, дитя, откуда ты?

– Из Улья, величайший.

– Прекрасное, прекрасное место! Ты прошел действительно большой путь, дитя, огромный и сложный, оказавшись у порога, за которым начиналась бы твоя новая, другая жизнь. Тебя ждал медальон. Его уже отлили. Тебя ждали и мирные подвиги, и боевая слава. Целая огромная жизнь. Можешь себе представить? Ты ведь знаешь, мой хороший, что служители брат Солнце несколько, так скажем, иначе взаимодействуют с силой завтрашнего дня?

Глава 5. Такова цена

I

Тетушка Оолу, называла разные территории, слова и смыслы, едва ли не всякий раз рассказывала новые обстоятельства, через которые старые боги и вывели ее на путь в Гатаи, и благодаря которым она решила остаться. Как только не возникали в историях и бани, и девочки, и Фиолетовая комната. Порою дело происходило в совсем недалеком прошлом, а подчас, и тут уж решай, верить или нет, корням история уходила в невообразимо далекое прошлое. Иной раз задумаешься, и дурак бы не поверил бы, но глядишь а тетушку, и яснее ясного осознаешь – она говорит правду. Каким-таким образом можно говорить правду, рассказывая разные версии одних и тех же событий – отдельный вопрос, ответа на который нет, пожалуй, не нашлось бы ни у кого во всем Прилесье.

– Знал бы, каково, дорогой мой тоненький друг, расти в Камнеграде, и в детстве, в том нежном возврасте, когда ты формируешься как будущеий человек, видеть одни тебе своды пещер, с которых, как огромные сопли, свисают тихонько мерцающие во тьме камни. Угадай, сколько мне было, когда я увидела, что за такое чудо чудесное, это хваленое учителями солнце?

Слушал Ицму внимательно, всегда, отмечая детали, смену интонации, настроения. Задавал вопросы, показывая тем самым, что заинтересован.

– Сколько?

– Не больше десяти, – крякнула тетушка, опрокинула стопку медовухи, поморщилась. Сидела она в своем рабочем кабинете, где воздух от дыма пахучих палочек и свечей можно было ковырять большой ложкой. – Точнее, к сожалению, не вспомню. Знаешь, что у нас говорили про треугольников?

Сосредотенный, серьезный, может быть, чересчур, Ицму пытался по памяти восстановить, в каком конце мира тетушка не рождалась за все то время, что они были знакомы, и иногда сидели вот так, выпивали, говорили. Кажется, она везде рождалась.
– Что говорили?

– Старались не говорить, – тетушка неожиданно быстро сделала прилично пьяной, и хотя обычно в похожем состоянии она идеально держала себя в руках, накануне проповеди разозлилась и расстроилась настолько сильно, что разрешила себе выразить все, что чувствует. Без остатка. Тем более, они в ее покоях были одни. – На чем водяной наксль кликал беду, на то и спасался, правильно говорю? Или неправильно?

– Правильно, – отозвался Ицму. Ему тоже здорово дало по голове, но он пытался держать себя в руках. – Не помню случая, когда ты была не права, ору-Оола, – он икнул. – Подчас думалка таких высот складывалась, не буду врать, помню, но это я просто дальше носа своего не глядел, а стоило лишь шаг сделать, и все вставало на положенные места.

– Тьфу, ты, льстец! – как обычно, было не до конца понятно, всерьез ли разозлилась тетушка, на некоторое время замолчала, разглядывая визави. – У тебя, мотылек, наксль тебя дери, есть какое-то настоящее собственное мнение?

– Имеется, конечно, не дурак, – проговорил Ицму. – Но потому и не дурак, что не могу на одно только свое слово опираться. Кто я, кто ты, ору-Оола?

– Скользкий какой, смотри, а? – усмехнулась тетушка Оолу. – Годы идут, а мой Ицму не меняется ни пальца, – она выпила новую стопку. – Может, оно и хорошо. Что-то в мире, будь он неладен, меняться все-таки не должно.

***

Дважды за всю свою недолгую жизнь Ицму сбегал от тетушки, пытаясь найти, как и зачем можно существовать иначе, вне стен гостевого дома, за пределами Фиолетовой комнаты. Рассказывали, что нельзя, ни в коем случае, мол, разрешать командовать своей судьбою, и человеку, знать, нужно браться самостоятельно за каждый, пусть и крохотный выбор. Брехня свинячья, но подростком Ицму в это поверил. Идея о свободе в один момент полностью овладела его разумом и существом, он решил – добьется своего во чтобы ни стало.

Первый побег случился, едва минул лунный цикл четырнадцатого дня рождения. В Гатаи вошел большой торговый караван, завернувший в сторону леса, как водится, исключительно ради бань тетушки Оолу, но как бы случайно. В том караване шли и хроники из Солнечного, – таких наглых ваакитов на службе прожорливого старика в горе, Ицму до того не видел никогда, в Северном воров будущего не больно жаловали, – и два простых священника. Все они знали тетушку лично. Она устроила для них грандиозный прием, сидела и слушала их сплетающиеся, замедляющиеся и расплывающиеся к вечеру речи, удивительным образом не теряя хватки в изображении искреннего интереса. Входя в зал приема, она передала Ицму через девочек, чтобы он был готов принял гостя, и, мало того, не смел тому ни в чем отказать. Но гость, войдя в Фиолетовую комнату в пьяном предвкушении, никого там не нашел.

Та ночь осталась в памяти резким запахом костра, холодным ветром. Совсем зеленый, мало, что соображающий Ицму оказался в лагере ловцов, подгадал таким образом, чтобы не куковать, ожидая у моря погоды, но сразу отправиться с ними в лес.

– Думать забудь, – маленький сухой человек со шрамом в половину лица сверлил Ицму глазами. Видимо, проверяя, насколько у того хватит силы духа. Ицму взгляд выдержал. Сказал, что понимает опасность и принимает на себя любую ответственность.

– Ничего ты не знаешь ни о кцоруме, ни о кивах, – процедил человек. – Считаешь, все легко и просто? Приперся сюда, значит, отправился в поход, и вернулся с полными карманами?

– Что сложного? – спросил Ицму, разглядывая мужчину. – Берешь, и ловишь огоньки. Есть работа и тяжелее!

– Выйдут семеро, – сказал мужчина, и эти слова Ицму запомнил, – а вернутся двое. В лучшем случае. Ты когда-нибудь заходил хотя бы в тень Шаварона?

– Нет, никогда.

– То-то и оно… – командир отряда ловцов сплюнул себе под ноги. – Вам всем легко считать, что мы на холостом ходу прожигаем городское золото, а нехай и считайте, мне-то что? Но я не позволю относится к моему промыслу, как ты!

– Что это значит? Как я не так отношусь? Что неправильно сказал?

– Возвращайся туда, откуда пришел, мотылек. Когда-нибудь твой кив найдет тебя без твоего участия. Скажу больше, что и добывать тебе ничегошеньки, блаженный, будет тогда не нужно.
Ловцов в те годы в Гатаи окрестностях собиралось невероятно много. Именно тогда глашатаи из Солнечного объявили, что Ухо поднял оплату за кцорум, и теперь за то количество синего огня, что добывали примерно из пяти кив, – поимку живых огней в лесу легкой задачей не считал, если всерьез, никто и никогда, – можно было купить табун лошадей, а если наловить две дюжины, то целую ферму. Кцорум раньше использовали для того, чтобы закалять медальоны времени, но нынешний Ухо придумал укреплять им и городские стены.