Шестнадцать вечеров

Железная дорога

Эта история случилась давно.
Я садился на поезд до Брентвуда в Эссекс, где меня ожидал старый друг, пригласивший отпраздновать его пятьдесят первый день рождения. Он был вдовцом с двумя взрослыми сыновьями, разъехавшимися по стране.
Джон Браун — так его звали — был человеком, любившим хорошую выпивку и не менее хороший табак, который закупал только у одного продавца. Еще он часто пропадал в личной библиотеке или в саду, находя какое-то странное удовольствие в том, чтобы копаться в земле.
Так вот, я садился на поезд с самыми тёплыми мыслями о Джоне, с которыми не виделся, по меньшей мере, пять лет, общаясь письмами.
Место, которое мне досталось, оказалось в самом конце последнего вагона. Там особенно хорошо чувствовались все неровности дороги, но за неимением других приходилось мириться с этим.
Опустившись на жёсткую скамью и спрятав под неё потрёпанный чемодан, я отвернулся в сторону окна, и, не зная, куда деть руки, скрестил их на груди, замерев.
Поезд тронулся. Замелькали дома, деревья, и вскоре растворились силуэты оставшихся на перроне людей. Я смежил веки и, кажется, задремал.
Мысли мои от предвкушения созерцания видов более живописных, чем лондонские, плавно перетекли на стоящую в проходе молодую девушку, которую я увидел, едва открыв глаза. Она разглаживала на платье несуществующие складки и старательно рассматривала носки своих кремовых туфель. Я молчал, с лёгким любопытством ожидая, когда она сама заговорит. Уж не знаю, какие цели преследовал мой разум, но, видно, решительно был настроен ждать ответа на невысказанный вопрос, повисший в воздухе.
— Простите, сэр, — в конце концов, сдалась она, бросив короткий взгляд из-под пышных светлых ресниц, — здесь не занято?
Я отрицательно промычал в ответ и вновь отвернулся к окну. Слух уловил шелест платья и скрип старой деревянной скамьи.
Минут с десять мы молчали, вслушиваясь в мерный грохот тяжёлых колёс. Потом послышался тяжёлый вздох, и девушка спросила:
— Вы любите железную дорогу?
Я недоуменно нахмурился, повернувшись в сторону говорившей и прямо взглянув на неё. Она смутилась от такого прямого взгляда, слегка покраснела, но всё равно поспешила объяснить:
— У Вас был такой мечтательно-умиротворённый вид, когда Вы вслушивались в стук колёс, — она помолчала немного, а затем снова спросила, заправив прядь белокурых волос за ухо. — Так Вы любите?
— Люблю, — согласился я, ещё раз окинув её хрупкую фигурку взглядом.
— Но за что?
Этот невинный вопрос поставил меня в тупик на несколько минут. За что я мог любить железную дорогу? Да за всё, пожалуй. За вид, который открывался из маленького окна с нелепыми зелёными шторками, за шум сигнала и стук колёс, за жёсткие скамейки и гомон пассажиров, за время. Ведь именно в дороге рождаются великие сюжеты для книг, пишутся признания в любви или осмысливаются жизни. А ещё любил, наверное, за историю. Два, три столетия назад ничего не было — голая земля. Теперь здесь железная дорога, соединяющая и разъединяющая тысячи судеб в год. Об этом я и сказал.
Девушка удовлетворенно кивнула, поблагодарила за что-то и молча отвернулась к стеклу.
Уже на станции я спросил её о смысле и значении этого вопроса, но она лишь улыбнулась и, попрощавшись, растворилась в толпе. Друг посоветовал тогда просто выбросить из головы и странный вопрос, и странную девушку. Но я не смог.
Даже сейчас, спустя пятнадцать лет, у меня нет ответов на свои вопросы. Был ли смысл в том, чтобы натолкнуть на мысль, что если и любят, то за всё? Или это было простое любопытство? Я не знаю, и вряд ли когда-нибудь смогу узнать.

Лес

— Бабушка, — рыжеволосая девчушка бойко забралась на большой диван и, пригладив ладошками платье, повернулась в сторону кресла, — а расскажи сказку.
Старая женщина, сидевшая в том самом кресле и гревшаяся у камина, мягко улыбнулась, глядя на внучку, кивнула чему-то своему и прокашлялась.
— Ну, хорошо, — согласилась она, сцепляя худые сухие руки в замок. — Тогда внимательно слушай и не перебивай.
Девочка серьезно закивала, сжав розовые губки, и, подражая бабушке, сцепила руки в замок.
— Давным-давно существовало большое королевство. Все люди в нём были очень красивые, всегда поражавшие случайных путников своим изяществом.
Но вот однажды король красивого королевства узнал, что в глубине леса за его замком, в таинственной пещере лежат самые чистые и большие бриллианты на всём белом свете. Тогда король созвал пять своих верных воинов и велел им принести ему эти драгоценности.
На следующий день выступили воины в путь. Долго бродили они средь высоких деревьев и кустарников, пока самый младший из них не вывел всех остальных к скрытой пещере.
Могучие воины привязали лошадей и осторожно пошли к входу. Однако не успели они дотронуться до камней, усыпанных мхом, словно изумрудами, как выступили из глубин чащи странные существа. У них было тело и лошади, и человека, а себя они называли кентаврами.
Бесстрашные кентавры, умные по природе, вежливо поинтересовались у пяти воинов о чистоте намерений короля красивого королевства. И тогда воины, словно в стыду, склонили перед мудрыми существами головы.
Они отправились домой с посланием, что король получит бриллианты сразу же, едва кентавры убедятся, что камни нужны ему не из слепой жадности.
Королевство по возвращении воинов ещё долго обсуждало всю таинственность и великолепие леса, возле которого они жили. Король же, обезумев от желания обладать бриллиантами, однажды ночью повелел сравнять лес с землей.
Под страхом смерти верные войска его начали жечь и вырубать деревья, отлавливать животных, только чтобы добраться до пещеры. Но сколько бы лучники ни ловили, сколько бы дровосеки ни рубили, не могли они найти того входа и тех камней, усыпанных мхом.
Когда же король одумался, лишь пустошь простиралась рядом с его королевством, растерявшим былое величие.
— И что же, — помолчав, промолвила девочка, — на том месте никогда больше не рос лес?
— Никогда, — серьезно ответила старая женщина, — никогда на том месте ничего не росло в напоминание людям, что может сотворить их жадность и желание обладать.