Шипы и поцелуи. Во власти короля

Пролог

Последний закат Аскании окрасил небо в цвет раны – кроваво-алый, пронзительный, безнадежный. Он не был похож на те ласковые, розовые сумерки, что Катарина помнила с детства. Это была предсмертная борьба света, и свет проигрывал.

Воздух, некогда напоенный ароматом полевых цветов и свежескошенной травы, был теперь густым и едким. Он состоял из дыма, пожирающего деревянные предместья, из запаха гари, расплавленного металла и чего-то сладковато-приторного – горящей плоти. Золотистые поля, колышащиеся на ветру, теперь чернели, будто прокаженные. Над королевством стоял стон – нечеловеческий, составленный из треска рушащихся стен, ржания умирающих коней, предсмертных хрипов и победных криков завоевателей.

Принцесса Катарина стояла на холодном каменном балконе своей опочивальни, вцепившись тонкими пальцами в резной парапет так, что кости белели под кожей. Ее замок, ее дом, песочный, солнечный, с воздушными башенками, похожими на растопленные свечи, был осквернен. По его стенам, словно ядовитые жуки, карабкались чужие штандарты – черные, как уголь, с изображением хищной птицы, терзающей молнию. Знамя Нордмара.

Она видела, как далеко внизу, на площади перед горящим собором, горели костры из книг. Тысячи страниц мудрости, поэзии, истории ее рода превращались в пепел, который ветер разбрасывал по окровавленной земле. Это был не просто захват. Это было уничтожение. Стирание памяти.

— Катарина.

Голос отца был тихим, обугленным, лишенным былой мощи. Она обернулась. Король Аскании, седой и гордый, стоял посреди комнаты, сгорбленный, в простых дорожных одеждах. На нем не было ни короны, ни королевских регалий. Только печать бесконечной усталости на лице и пустота в глазах.

— Отец… — ее собственный голос прозвучал хрипло, чужим шепотом. — Не может быть… Мы должны сражаться…

— Все кончено, дитя мое, — он подошел и взял ее лицо в свои руки, шершавые от мозолей, оставленных мечом и уздечкой. — Стены пали. Гвардия мертва. Сопротивление бессмысленно.

— Тогда я умру с тобой! Как подобает принцессе Аскании! — в ее глазах, зеленых, как летний лес, вспыхнул огонь ярости, последняя искра гордости.

— Нет, — его слово упало, как гильотина. — Ты не умрешь. Ты будешь жить. Ты – последняя капля крови нашего рода. Ты – заложница.

От этого слова у Катарины похолодело внутри. Заложница. Не воин, не мученица, не принцесса. Вещь. Разменная монета. Гарантия того, что последние очаги сопротивления в покоренном королевстве будут подавлены без лишнего шума.

— Он… он требует тебя, — голос отца дрогнул. — Эридан. Черный Король. В качестве трофея. В качестве гарантии.

По щекам Катарины покатились слезы, горячие и соленые. Они оставляли чистые дорожки на ее лице, испачканном дымом и пылью. Она не рыдала. Она стояла неподвижно, и слезы текли сами, словно из переполненной чаши.

Ей помогли надеть простое шерстяное платье серого, грязного цвета – цвет праха. Ни украшений, ни фамильных драгоценностей. Только маленький, заточенный с одной стороны гребень из перламутра, подарок матери, она успела сунуть в складки пояса. Ее золотые волосы, всегда уложенные в сложные косы, теперь просто спадали на плечи, тусклые и безжизненные.

Когда она вышла в главный зал, ее охватила ледяная пустота. Роскошные гобелены были сорваны, мозаичный пол залит кровью и грязью. На ее троне, высеченном из белого мрамора, сидел нордмарский полководец в закопченных доспехах и с насмешливой ухмылкой. Он что-то жевал, не глядя на нее.

Ее проводили через город, вернее, то, что от него осталось. Она шла, спотыкаясь о трупы тех, кого знала с детства: старый пекарь, юный паж, рыцарь, когда-то учивший ее держаться в седле. Их глаза, застывшие в ужасе, смотрели на нее, на небо, в никуда. Безысходность сковывала ее душу тяжелее любых цепей. Она была принцессой, и она не смогла их защитить.

У городских ворот, уже превращенных в груду обломков, ее ждал отряд всадников. Они были совсем не похожи на ее рыцарей. Их черные латы, покрытые зазубринами и царапинами, казались, выросли из их тел. Они не шутили, не смеялись. Их лица были каменными масками. Это были не люди, а орудия.

Ей подвели лошадь – тощую, запуганную клячу. Никакого почетного эскорта для плененной принцессы. Только грубая сила.

Перед тем как тронуться в путь, она обернулась в последний раз. Ее дом, замок Аскания, пылал. Огненные языки лизали стены, вырывались из окон, как из пасти чудовища. Золото и песок превращались в угли и пепел. Это был погребальный костер ее прежней жизни.

Дорога в Нордмар стала для нее одним долгим, размытым кошмаром. Дни слились в серую полосу грязи под копытами, ночи – в леденящий холод, от которого не спасало тонкое одеяло. Ее кормили черствым хлебом и солониной, поили водой из луж. Охранники обращались с ней не жестоко, но с безразличием, унижающим больше, чем побои. Она была грузом. Предметом.

Они проезжали через земли, уже покоренные Нордмаром. Выжженные деревни, поля, поросшие бурьяном, висельники на придорожных дубах – молчаливые свидетели мощи Черного Короля. Атмосфера мрака и подавления была повсюду, она впитывалась в землю, в воздух, в самые камни.

И вот, спустя недели, они увидели его. Столицу Нордмара. Не город, а нагромождение черного базальта и стали, вставшее на пути у самого неба. Он носил соответствующее имя – Обсидиан.

Замок не строили, казалось, его высекли из гигантской скалы, нависающей над бездной. Башни его были остры, как клыки, стены – голы и неприступны. Ни ярких витражей, ни резных украшений. Только щели бойниц и свинцовые громады ворот. От него веяло таким холодом, что он достигал Катарины даже на расстоянии. Это был не просто замок. Это был символ абсолютной, бездушной власти.

Когда ее маленький отряд начал подъем по серпантину к воротам, Катарина почувствовала, как последние остатки надежды покидают ее. Ее везли не просто в плен. Ее везли в самое сердце тьмы. Ее прошлое было сожжено. Ее будущее – лежало здесь, за этими черными стенами, и оно было похоже на сырую, холодную темницу.

Глава 1. Песок и Обсидиан

Память — предатель. Она шепчет тебе о солнце, когда вокруг — лишь бесконечная ночь. Она заставляет чувствовать тепло очага, когда твои пальцы коченеют от холода камня. Сейчас, стоя на коленях на чуждой мне земле, я цепляюсь за один-единственный образ: песок.

Не тот песок, что забивается в сапоги на плацу, а песок Аскании. Теплый, золотистый, мелкий, как мука. Я помню, как он обжигал босые ступни в полдень и как приятно было в него погрузиться, прячась от закатного зноя. Я помню, как мы с матерью строили из него целые замки с башенками из ракушек, а она смеялась, и смех ее был похож на звон хрустальных колокольчиков. Этот песок был частью меня. Теперь он — пепел, развеянный по ветру, смешанный с кровью и сажей.

А под моими коленями — обсидиан. Черный, острый, холодный. Он впивается в кожу даже сквозь тонкую шерсть платья, оставляя синяки на память. Он повсюду в этом проклятом месте: из него сложены стены, вымощены полы, высечен трон. Замок Обсидиан. Название звучало как приговор, и теперь этот приговор стал моей реальностью.

Меня привели сюда, в тронный зал, сразу после того, как ворота поглотили последний клочок серого неба. Воздух здесь густой, тяжелый, пахнет дымом, старым камнем и чем-то еще… железом и мощью. Влажностью глубоких пещер. В зале нет окон, лишь факелы, чье пламя отказывается весело плясать, а лишь уныло коптит, отбрасывая на стены гигантские, искаженные тени. Тени придворных, что столпились по обе стороны от длинной черной дорожки, ведущей к трону.

Они не смотрят на меня. Вернее, смотрят, но так, будто я пустое место. Пятно грязи на их идеально отполированном полу. На мне все то же серое платье, в котором меня вывезли из горящего дома. Оно пропахло дорогой, страхом и потом. Мои волосы, некогда гордость и символ рода, свалялись в безобразные пряди. Я пыталась держать голову высоко, но охранник грубо толкнул меня между лопаток, заставив пасть на колени.

И вот я здесь. На коленях. Жду.

Сердце колотится где-то в горле, бешеным, звериным ритмом. Каждый мускул напряжен до боли. Я смотрю на свои руки, вцепившиеся в грубую ткань платья. Руки принцессы, умеющие держать кисть для рисования, перебирать струны арфы, а не царапать каменные полы тюрем.

Шепот затих. Воздух замер, стал плотным, как вода перед бурей. И тогда я почувствовала его. Прежде чем увидела.

Это была не просто физическая сущность. Это было давление. Волна абсолютной, неоспоримой власти, что прокатилась по залу, заставив факелы мигнуть, а тени — сжаться. Холод, исходящий от камня подо мной, показался вдруг жарким по сравнению с тем ледяным дыханием, что исходило от фигуры, поднявшейся на помосте.

Я заставила себя поднять голову.

Он стоял перед троном, высеченным из цельной глыбы обсидиана, похожего на застывшую грозовую тучу. Король Эридан.

Его волосы, черные, как смоль, длиной до плеч, были гладкими и тяжелыми, обрамляя лицо с резкими, словно вырубленными изо льда, чертами. Никакой бороды, только идеальная, жесткая линия челюсти. Но больше всего — его глаза. Синие. Не цвет неба или моря. Это был цвет ледника в безлунную ночь. Цвет глубины, где не водится ничего живого. Они медленно скользнули по залу, и вот, наконец, остановились на мне.

Взгляд был не любопытным, не злым, не оценивающим. Он был… аналитическим. Таким, каким я в детстве разглядывала букашек, пойманных в стеклянную банку. Без ненависти, но и без сочувствия. Просто констатация факта.

Он сделал шаг вперед. Каждый его шаг отдавался в моих костях глухим эхом. Латы на нем были не блестящими, как у наших рыцарей, а матово-черными, поглощающими свет. Он был высок, невероятно широк в плечах, и каждое его движение выдавало сокрушительную, хищную силу.

Он остановился в паре шагов от меня. Я чувствовала его запах — холодный, как зимний ветер, с примесью кожи, стали и чего-то неуловимого, темного. Как гроза на горизонте.

— Так это и есть последний цветок Аскании, — его голос был низким, бархатным, но в нем не было ни капли тепла. Он резал слух, как обсидиан режет плоть. — Бледный. Иссушенный.

Он не ждал ответа. Его слова были констатацией факта, высеченной на скрижалях.

— Поднимись, — приказал он.

Я заставила дрожащие ноги повиноваться. Поднялась, едва не пошатнувшись. Я все еще была вынуждена смотреть на него снизу вверх, но теперь, по крайней мере, я стояла.

Его ледяной взгляд скользнул по моему лицу, по моим грязным волосам, по жалкому платью.

— Ты думаешь, что ненавидишь меня сейчас, — произнес он безразлично, и это прозвучало ужаснее любой угрозы. — Но ты еще даже не знаешь, что такое настоящая ненависть. Ты — прах былого королевства. Ты — гарантия покорности тех, кто еще помнит твое имя. Ты не принцесса здесь. Ты — заложница. Запомни это.

Он повернулся к одному из стражников.

— Определить ее в прислугу в северное крыло. Пусть научится быть полезной.

И все. Моя судьба была решена. Без суда, без споров. Мной распорядились, как вещью.

Он повернулся, чтобы уйти, его плащ взметнулся, отбрасывая на стену тень, такую же огромную и бесформенную, как его власть.

И тогда что-то во мне сорвалось с цепи. Отчаяние, унижение, ярость — все смешалось в один клокочущий клубок. Я сделала шаг вперед, сжимая кулаки.

— Мой отец… — мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко в гробовой тишине зала. — Что вы с ним сделали?

Он остановился. Медленно, очень медленно обернулся. И в его ледяных глазах впервые промелькнула искра. Не интереса. Скорее… удивленной насмешки. Как если бы та самая букашка в банке вдруг укусила его за палец.

— Король Аскании мертв, — произнес он с ледяной четкостью, от которой у меня перехватило дыхание. — Он пал в бою. Как и подобает королю. Чего не скажешь о его дочери.

Его слова вонзились в меня острее любого клинка. Отец… мертв. Последняя опора, последняя связь с прошлым… рухнула.

Мир поплыл перед глазами. Словно кто-то вылил на него воду и все краски — мрачные оттенки обсидиана, тусклое пламя факелов, ледяную синеву его глаз — расплылись, смешались в грязное, бесформенное месиво.

Глава 1. Ярость в прахе

Тюрьмой в Обсидиане была не только моя камера. Ею была вся его бесконечная, давящая структура. И самыми надежными тюремщиками оказывались не стражники с алебардами, а те, кто разделял со мной это заключение — другие слуги.

Утром, едва серый свет начинал сочиться в бойницу, меня, как и всех, гнали в общую трапезную для прислуги — огромный, низкий зал с потолком, с которого вечно капала вода, образуя на каменном полу лужицы ржавчины. Воздух был густым от запаха кислой похлебки, немытых тел и отчаяния.

Я занимала место в самом конце грубого деревянного стола, стараясь стать невидимой. Но это было невозможно. Я была Катарина фон Аскания. Чужая. Плененная принцесса. И худшая из служанок.

— Смотри-ка, наша золотая птичка почти не испачкалась сегодня, — сиплым голосом проворчала Бригитта, женщина лет сорока с морщинистым лицом и руками, покрытыми старыми ожогами от кухонных плит. Она была старшей среди уборщиц северного крыла и смотрела на меня с нескрываемой злобой.

— Ей некогда пачкаться, она королевские покои натирает, — вторила ей юная, тщедушная Эльза, с восторгом и страхом в глазах, глядя на Бригитту. — Шелками, поди, вытирает пыль.

Я молчала, уставившись в свою миску с мутной бурдой, в которой плавало несколько зерен ячменя и кусок репы. Мои пальцы, ободранные в кровь о щетки для золы, сжимали деревянную ложку.

— Слышала, вчера чуть ковер в кабинете не спалила, — продолжала Бригитта, громко хлебая свою похлебку. — Уголек выронила. Нашей бы кожи это не стоило. А ей — ничего. Особенная.

Она произнесла это слово с такой ядовитой насмешкой, что я не выдержала.

— Я не просила быть «особенной», — прошипела я, поднимая на нее взгляд. — И не просила вас меня ненавидеть.

Бригитта усмехнулась, обнажив кривые зубы.
— Нас здесь никто ни о чем не спрашивает, принцесса. Мы тебя ненавидим не потому, что ты просишь. А потому, что из-за тебя нам хуже живется. Из-за твоей входки охрану удвоили. Проверки участились. Горм злее стал. Ты — как камень в башмаке у всех. И пока ты здесь будешь корчить из себя гордую, всем нам будет больно наступать.

Ее слова ударили больнее, чем я ожидала. Я готова была к ненависти Эридана, к жестокости стражников. Но эта простая, бытовая ненависть от тех, кто должен был быть мне товарищами по несчастью, ранила по-другому, подтачивая изнутри. Я была для них не символом сопротивления, а источником их бед. Изгоем среди изгоев.

В тот же день меня ждало новое, изощренное унижение. Горм, с его вечной гримасой отвращения, вызвал меня после утренней уборки.

— Сегодня вечером прием у Короля, — бросил он, оглядывая меня с ног до головы. — Не хватает рук. Будешь подавать.

Ледяная волна прокатилась по моему телу. Стоять рядом с ним. С его гостями. С теми, кто пировал на пепелище моей родины.

— Я… я не умею, — попыталась я возразить, но голос дрогнул.

— Научишься, — отрезал Горм. — Или будешь учиться в карцере, на хлебе и воде. Выбор за тобой, Ваше Высочество.

Уже вечером меня облачили в грубую, но чистую темно-серую униформу служанки, слишком широкую в плечах и короткую в подоле. Ткань неприятно скребла кожу. Мне выдали тяжелый серебряный кувшин с вином — такой тяжелый, что мои и без того уставшие руки дрожали от напряжения.

Большой тронный зал, который я видела лишь однажды, на коленях, теперь был полон света и жизни — чужой, враждебной жизни. Знатные лорды и леди Нордмара в бархате и шелках, с бриллиантами на пальцах, сидели за длинными столами, ломившимися от яств. Воздух гудел от смеха, разговоров и музыки — мрачной, воинственной, режущей слух. И над всем этим, на своем троне из обсидиана, восседал он.

Эридан был облачен в темно-синий дублет, оттенявший лед его глаз. Он не пил и не смеялся, но его присутствие доминировало над залом. Он наблюдал, и его взгляд, холодный и всевидящий, скользил по пирующим, как взгляд паука в центре своей паутины.

Меня поставили за его стулом. Я должна была стоять неподвижно, как статуя, и по первому жесту дворецкого подходить и наполнять его кубок. От него исходил тот же знакомый холод, смешанный с запахом дорогого вина и кожи. Каждый раз, подходя, я чувствовала, как все мое тело напрягается до дрожи. Я старалась смотреть куда угодно, только не на него — на резные ножки стола, на отблески огня в своем кувшине, на насмешливые лица гостей.

В какой-то момент один из лордов, могучий седовласый воин с шрамом через глаз, громко рассмеялся, рассказывая о том, как он «загнал в угол последних асканийских зайцев» и «поставил точку в их жалкой истории». Его соседи одобрительно заулыбались.

Кровь ударила мне в голову. Рука, сжимавшая кувшин, задрожала так, что вино заплескалось через край, капнув мне на башмак. Я увидела, как пальцы Эридана медленно постукивают по ручке трона. Он слышал. Он все слышал.

И тогда его палец слегка пошевелился — едва заметный жест, требующий вина.

Я сделала шаг вперед, ноги были ватными. Я подняла тяжелый кувшин, стараясь не смотреть на него, и наклонилась, чтобы наполнить его массивную серебряную чашу. В этот момент он медленно, намеренно, повернул голову. Его ледяные глаза встретились с моими. В них не было ни гнева, ни насмешки. Была лишь все та же бездонная, спокойная мощь, которая стирала все на своем пути, включая мою ярость.

— Терпение, — произнес он тихо, так, что только я могла услышать. Его голос был ровным, без единой нотки эмоций. — Вино, как и месть, нужно наливать медленно. Иначе — расплескаешь. И останешься ни с чем.

Он отпил глоток, не отрывая от меня взгляда, а затем так же медленно отвернулся, продолжая слушать рассказ своего лорда.

Я отступила на свое место, за его спину, чувствуя, как горит вся кожа на лице. Его слова были не утешением, не угрозой. Они были уроком. Еще одним звеном в цепи моего порабощения. Он показывал мне, что даже в моей ненависти я была ему подконтрольна. Что любая моя эмоция — лишь инструмент в его руках.