Штефан

Вместо пролога

...Читают о прошлом обычнее всего старики. Младости не свойственно... вглядываться и вдумываться в дела людей, которые тоже ведь когда-то были и дерзки и молоды, но уже уснули, прошли, развеялись, и прах их истлел и смешался с прахом иных... кому охота думать о том, что дух отошедших к Творцу... овеивает и нас, сиюминутных и бренных, коим в свой черед придет отзвенеть, отгулять и упокоиться в родимой земле?

                                                                              Д.М.Балашов (роман "Отречение")

Часть 1. Глава 1. Несчастный профессор

…Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы…
«Недостает только хвоста и рогов, — подумал я, — Однако ясное дело — жулики!»
У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом:

— Нечестивый! Гряди за мной в ад!

                                                                                                                                                                                                 И.Д.Путилин[1]

                                                                                    1

В тот вечер, с которого и начнется наша история, в одном из окон двухэтажного доходного дома, коих в те далекие годы имелось множество в Петербурге, замерцал огонек. Странного в этом ничего не было - подходил к концу третий день Рождества, а зимой, как известно, темнеет рано. Да что говорить - в некоторых частях России не успевал еще начаться рассвет, как вновь наступал вечер. К тому же в святочные праздники нередко случались гадания, а подобные обряды непременно проводились при зажжённых свечах.

Дом располагался недалеко от центра города, на пересечении двух тесных улочек. Выглядел он довольно старым, но добротным, о чем свидетельствовала хоть и потемневшая, но все же кирпичная кладка. Когда-то он принадлежал известному в городе купцу, теперь же его комнаты обрели новых хозяев и сдавались за небольшую плату. Через дорогу, прямо перед фасадом, тянулся в обе стороны покосившийся деревянный забор, а за ним - не менее унылого вида пустырь. Случайный прохожий, решивший заглянуть в щель забора, увидел бы за ним лишь хилые кусты акации, сиротливо торчавшие из промерзшей земли, да пару бездомных дворняг, считавших данный участок своим владением. Еще дальше, за пустырем, изгибалась ограненная набережной и скованная льдом река. 

В такую пору, а пора, надо отметить, выдалась щедрой на холода, уже с обеда в особняках, квартирах, каморках и на чердаках  привычно зажигались свечи, керосиновые и масляные светильники, а кое-где, благодаря близости электростанции и статусу жильца, электрические лампы. Тут и там, сквозь прозрачные занавески можно было разглядеть украшенную всякой всячиной рождественскую елку. Чего на ней только не было: нарядные куклы во фраках и платьях, бумажные конфеты и расписные стеклянные шары, гирлянды и огромные хлопушки, а на одной елке даже конь в пальто – в общем все, что могло доставить радость и детям, и взрослым. Как правило, рядом с лесной красавицей устанавливался большой праздничный стол, застеленный новой накрахмаленной скатертью. Вокруг собирались гости, в числе которых, помимо соседей, встречались и жильцы других домов. Они пили ароматный горячий чай и с упоением играли в преферанс.

Настоящей примечательностью улиц, по большей части центральных, являлась в то время подсветка дворцов, огни рекламных вывесок и фонари, разбавляющие ночную палитру города мутными желтоватыми мазками. Встречались они повсюду – на заснеженных аллеях и у парадных подъездов, возле булочных и аптек, внутри курдонеров[2] и вдоль заиндевевших набережных.  Вот и сегодня в их призрачном свете беспокойно кружились белые хлопья снега.

 Холода, надо заметить, настали отменные, а на Крещение, как и положено, обещали завернуть еще круче. Так что горожане предпочитали в такое время сидеть по домам, и оттого улицы выглядели пустыми и одинокими. Не слышались призывы фабричных и заводских гудков, и даже трамваи вдалеке звенели как будто тише. Лишь иногда, поблизости с упомянутым домом, разносился смех какой-нибудь веселой компании, которая вываливалась на морозный воздух из прокуренного и душного кабака. Но тут же, словно по команде, к ней подкатывали сани с угрюмым и бородатым извозчиком. Копыта лошади взметали снег и гуляки, распевая песни и размахивая шапками, мчались куда-то в конец улицы, пока не скрывались за углом последнего дома. На этом звуки Петербурга вновь утихали. Могло еще показаться, как совсем близко, в одной из квартир, чьи-то пальцы перебирают клавиши фортепиано, но мелодия под ними звучала настолько тихо, что почти не отличалась от шёпота падающего снега.

Но что же это мы, дорогой читатель, поддавшись очарованию Петербурга, удалились от сути нашего повествования. Вернемся к упомянутому окошку, в котором всего лишь три минуты назад замерцал огонек.

Окно относилось к небольшому кабинету, в который, стараясь не производить лишнего шума, вошел человек с керосиновой лампой в руке. Охарактеризовать его следовало так: мужчина, худощавый, среднего роста, ничем особо не примечательный. В тусклом свете можно было разглядеть его лицо подробнее: задумчивый взгляд, высокий лоб, прямой с горбинкой нос и волнистые пряди волос, зачесанные набок. Не забудем также упомянуть аккуратно подстриженные усы и клиновидную бородку с пробивающейся сединой. Выглядел он лет на пятьдесят. Возможно, возраст мы установили неточно, но утверждать наверняка мешало плохое освещение. Фигуру незнакомца облегал длинный стеганый халат темного цвета; кожаные шлепанцы тихо шуршали по паркету, пока не ступили на мягкий ковер. Мужчина аккуратно прикрыл дверь и, уже не опасаясь быть услышанным, спокойно проследовал к письменному столу. Нет, он не являлся ночным вором, да и какой вор станет красться в свой собственный кабинет?

Часть 1. Глава 2. По холодным следам

Мишка с его детскими, невинными глазами ребенка не производил впечатления разбойника. Впоследствии во время своей службы я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение, что глаза есть «зеркало души» ...

                                                                               И.Д.Путилин

                                                                                1                   

- Так-с, докладывайте, - следователь сыскного отделения Алексей Петрович Белозеров  находился сегодня не в духе.

Он выехал к месту убийства с полицейским надзирателем, но посреди дороги от мороза у пролетки заклинило ось, и она встала. Кучер остался ее починять, а надворному советнику Белозерову и его коллеге пришлось с версту топать пешком. К тому же Алексею Петровичу нездоровилось – поднялась температура, отчего во всем теле неприятно ломило, а перед глазами то и дело проплывали радужные круги. 

На месте преступления уже находились: околоточный надзиратель Семен Ефимов, городовой (имя, к сожалению, утрачено), дворник, по прозвищу Кузьмич, и врач, проживавший на соседней улице. Именно к первой из четырех обозначенных персон и обращался сейчас Белозеров.

- Жертва убита в упор пистолетным выстрелом, - начал доклад околоточный Ефимов, склонив голову набок и прижимаясь замерзшим ухом к приподнятому воротнику шинели.

Он давно бы перебрался куда-нибудь на юг России: ветреный и влажный столичный климат его добивал, но и без Петербурга помыслить своей жизни он также не мог. Из его обрывочного рассказа Алексей Петрович составил следующую картину:

«Сей ночью Ефимов и двое городовых дежурили в участке. Ночь в целом выдалась спокойной, если не считать одного самоубийцы, который бросился с моста на лед Невы, но удивительным образом остался жив. В тесном помещении дежурки весело потрескивала дровами самодельная печка, и от нее по всем углам растекалось приятное тепло. Шинель Ефимова лежала на спинке стула, и там же стояла прислоненная к стене шашка, называемая в просторечье "селедкой". В общем, околоточному Семену Ефимову дежурилось хорошо и комфортно. Грешным делом, он почти задремал, сложив руки конвертом на столе, как это принято обычно у студентов во время скучной лекции. Поверх рук он уже хотел разместить свой широкий лоб, как вдруг в засиженное мухами окошко истошно заколотили. Стучавшим оказался знакомый Ефимову дворник Гаврила, более известный под прозвищем Кузьмич. Однако узнать того удалось не сразу.  Причиной явилась мертвенная бледность, залившая лицо дворника, отчего на фоне густой и черной бороды оно походило более на лицо покойника, чем на физиономию живого человека. Невольно рука околоточного совершила крестное знамение. Последовав его примеру, Кузьмич тоже перекрестился и сбивчиво рассказал о том, как неподалеку от его каморки убили человека. Выслушав доклад, околоточный отдал распоряжение городовому, чтобы тот незамедлительно звонил в сыскное отделение, сам же быстро накинул шинель, прицепил портупею с шашкой и бросился к указанному месту, проклиная про себя всех подлецов и негодяев, даже в праздники не дающих покою добрым людям».

Рассказ дворника представлялся Белозёрову приблизительно так:

 «Посреди ночи Кузьмич проснулся в своей каморке, имевшей полуподвальное расположение и единственное оконце, выходящее на улицу вровень с мостовой. Случилось это между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. Он сразу понял, что разбудила его сильная жажда и ему непременно требуется испить воды. Кузьмич поднялся с топчана, сделал два шага и очутился возле стола, на котором стоял видавший виды чайник. Сделав из носика несколько жадных глотков, от которых его кадык с громким звуком заходил ходуном, он вернул чайник на место, подбросил в печку три березёвых полена и выглянул в оконце. Сначала ничего не увидел, кроме снега, падающего на мостовую, но тут же слух уловил странный хлопок, и уже через несколько секунд в его сторону пробежал человек. Когда тот скрылся из виду, дворник разглядел через дорогу черное неподвижное пятно на тротуаре, которого там быть никак не могло, и пришел к заключению, что это не что иное, как тело человека. Убийцу Кузьмич не рассмотрел ввиду плохого освещения улицы и спешки, с которой тот покидал переулок, но одно мог сказать уверенно – убийца являлся мужчиной и был обут в черные сапоги». На этом рассказ Кузьмича завершался.

 Пока Белозеров выслушивал показания околоточного и дворника, его напарник установил на землю треногу с фотокамерой, повозился с объективом, прицелился и поджег фитиль. Раздался хлопок. Яркая магниевая вспышка, испустив клуб дыма, на мгновение озарила ночную улицу.

 Неподалеку от тела была найдена гильза, предположительно от маузера. Ее приобщили к делу в качестве улики.

– Личность убитого установлена? – спросил Белозеров околоточного, внимательно осматривая снег, на котором виднелось несколько четких отпечатков обуви - в том числе и Ефимова.

- Да-с, - ответил тот. Теперь околоточный уже обеими руками прижимал воротник шинели к ушам, но видимо, и это не спасало его от холода, вынуждая наклонять голову, то в одну, то в другую сторону и тереться ею о суконный воротник. - Это Воронов Дмитрий Афанасьевич, профессор Межведомственного Радиотелеграфного Комитета.  Проживает... то есть, проживал здесь с супругой, Ларисой Николаевной - он кивнул в сторону дома. – Со слов последней, - продолжал околоточный, - она проснулась от громкого звука, какой обычно случается, если сильно хлопнуть дверью. Мужа рядом не оказалось, но это ее не насторожило по той причине, что тот в последнее время взял моду работать по ночам. Затем, с улицы послышался хлопок, но она тоже не придала ему значения, решив, что неподалёку развлекается толпа праздных гуляк. Все же, уснуть ей никак не удавалось, и тогда она отправилась в кабинет профессора - но, ни там, ни в других комнатах его не оказалось. Заметив, что в гардеробе отсутствует шуба, женщина вышла на улицу, где и обнаружила мёртвое тело. Поблизости никого не было - убийцу она не видела. Согласно ее показаниям, у профессора имелись проблемы с сердцем, поэтому она решила, что у мужа случился приступ. Тут и мы с Кузьмичем подоспели. Я попросил Ларису Николаевну вернуться в дом, а сам осмотрел профессора - он уже не дышал, пульс не прощупывался. Послал Кузьмича за доктором, чтобы тот засвидетельствовал смерть; выставил городового. С энтой самой минуты никто здесь ничего не трогал и ближе пяти шагов к телу не приближался. - Шмыгнув носом, Ефимов неуверенно добавил: - Кажись, все.

Часть 1. Глава 3.Таинственная табакерка

— Да, видите, папенька, — сказал Миша, протирая глазки, — мне всё хотелось узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на неё прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал-думал и стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверца в табакерке растворилась…

                                          Одоевский В.Ф. "Городок в табакерке"

                                                                                      1

Покуда Белозеров допрашивал вдову, к месту преступления подъехало двое саней. В первые погрузили покойника (после чего они немедленно умчались прочь), а другие остались дожидаться сыщиков. Наконец, те появились.

- Давай-ка в морг, любезный, - попросил кучера Алексей Петрович, усаживаясь вместе с Егором Прохоровичем на деревянное сиденье.

В подвальном помещении под округлыми белыми сводами царили тишина и полумрак. Обнаженное тело покойного Дмитрия Афанасьевича к приезду сыщиков уже лежало на железном столе. Белозеров осмотрел рану и след от крови. Учитывая тот факт, что любая жидкость под действием силы тяжести устремляется к земле, сыщик окончательно убедился, что жертва в момент выстрела стояла на ногах, а затем упала на левый бок. Именно в таком положении труп и находился на месте преступления. Тело профессора сфотографировали, после чего из его спины была извлечена пуля. Она пробила легкое и сердце, после чего застряла под левой лопаткой. На всякий случай, ее решили отправить в кабинет научно-судебной экспертизы, находящийся на Литейном проспекте. Все необходимое было сделано, и вскоре  сыщики оказались уже в привычной обстановке сыскного отделения.

Итак, делом профессора Воронова занялся один из опытнейших следователей Петербурга. Алексей Петрович Белозеров когда-то мечтал проснуться знаменитым, и однажды так все и случилось. Увы, к тому времени он уже перерос свои мечты и счастья, которое ожидал испытать - не испытал. Росту он казался выше среднего. Рано овдовел. Из одежды предпочитал костюм-тройку, который в любых ситуациях сидел на нем безупречно. Шею, поверх сорочки, повязывал однотонным сатиновым платком. Имел лицо, которое у всякого невольно вызывало чувство доверия. Нужно ли говорить, что последнее обстоятельство, вкупе с прекрасным знанием преступной среды, не раз помогали ему внедряться в разбойные банды и раскрывать самые тяжкие преступления. При желании он мог стать своим в любой компании, и в этом заключался его главный талант. Помимо всего прочего, некоторые коллеги Белозерова отмечали его высокий лоб, крепкий подбородок, прямой нос и, несомненно, усы, ставшие, как и все перечисленное, неотъемлемой частью его внешности. Без них сыщику никак было нельзя! Ничто не могло укрыться от внимательных серо-зеленых глаз Алексея Петровича, немного насмешливых, с прищуром, но в глубине своей скрывавших печаль.

Алексей Петрович увлекался музыкой и неплохо играл на гитаре. Мог, к примеру, связать из веревки любой замысловатый узел. К слову, на стене его кабинета, прямо над столом, висела вырезка из журнала, на которой во всех деталях и пошагово изображалось несколько способов плетения подобных узлов. Однажды на допросе один из подозреваемых, по кличке Корень, заинтересовался и принялся эти картинки разглядывать, после чего заявил:

- Гляжу я, ваш участок впереди других будет, Алексей Петрович. Повсюду дела только шьют, а у вас -  таки вяжут.

 Но, конечно, Белозеров ничем подобным никогда не занимался и дел никаких не вязал. Все преступники, которые благодаря ему отправлялись на каторгу, оказывались там совершенно заслуженно. Даже не сомневайтесь в этом! Бывало, конечно, что начальство, как говорится, давило на подчиненных, требуя немедленно отыскать виновных. Так вот, Алексей Петрович именно искал, а не назначал (будем честны перед читателем - некоторые полицейские иногда грешили превышением своих полномочий). Но вот что самое поразительное - Белозеров находил, причем именно того, кого следовало. Но в этот раз внутреннее чутье подсказывало ему, что расследование убийства профессора Воронова окажется долгим и непростым. И не удивительно, если дело передадут в Охранное отделение, которое негласно наблюдало за некоторыми деятелями от науки. Ведь вполне могло случиться, что профессор Воронов и ему подобные, со всеми своими новаторскими идеями и опытом, окажутся в руках революционеров или иных противников царского режима.

После приема лекарства Белозерову полегчало, но временами его все же прошибал холодный пот и знобило.Оказывается, чувствовать себя здоровым – великое счастье! Утром Алексей Петрович благоразумно решил не ездить на место преступления, а отправиться домой и отлежаться - Егор Прохорович справится и без него. Если они что-то и упустили ночью из виду, то коллега это заметит - в этом Белозеров не сомневался. С Егором Прохоровичем, выходцем из тверских крестьян, они проработали два года и, несмотря на разницу в возрасте, оказались схожими по духу. Тот также отличался честностью, не прогибался перед начальством и искренне обожал свое дело. В участке таких сотрудников, как Миронов, водилось немало, но Белозёров выбрал в помощники именно его. Казалось бы: вон тот - вроде тоже неплох и обладает тем же набором полезных качеств, но нет – чувствуется, что чужак - из иной стаи. Егор Прохорович оказался для Белозерова своим. Старый сыщик доверился отставному вояке, как самому себе. Но талант не папироса - просто так его по рукам не передашь, поэтому Алексей Петрович щедро делился опытом, привлекая коллегу к расследованию самых запутанных преступлений.

Часть 1. Глава 4. Сваты едут

Не покупай у ямщика лошади, а у вдовы не бери дочери: у ямщика лошадь изломана, у вдовы дочь избалована.

Худую взять – стыдно в люди показать.

                                                           Пословицы о свадьбе

                                                                               1

Вдоль замерзшей речки неслись сани. Деревня Муратовка осталась в версте позади, и даже белые столбики печного дыма уже скрылись за сугробами. Под полозьями весело скрипел снег, и белые хлопья летели из-под копыт резвой лошадки. Сваты, сваты едут!

Их было двое. Отец - Алексей Иванович Федорин и его сын - Степан. Оба в овчинных бекешах[1], шерстяные порты заправлены в новые кожаные сапоги с высокими голенищами, меховые шапки лихо заломлены назад, а русые вихры разметаны ветром. Санями правил Степан: на руках его теплые рукавицы, которыми он крепко держал вожжи. Намётанный глаз подмечал на снегу волчьи и заячьи следы. Лица наездников розовели от мороза, ноздри вбирали хрустальной чистоты воздух, а взоры устремлялись вперед.

Мимо саней проплывали клены и березы, словно в приветствии склоняя посеребренные ветви; гроздья алой рябины, покрытые тонкой корочкой льда, так и просились в рот. «Сваты, сваты едут!» - звенели железные колокольца под дугой. Деревенская баба отставила коромысло с ведрами и провожала их от проруби долгим взглядом, прикрывая глаза ладонью.

Вот и село под названием Царевщино. Нет, им не сюда - дальше. Поехали краем, оставив в стороне ярмарку. Сейчас там многолюдно: слышался неясный гул голосов и музыка шарманки. Народ стекался из окрестных деревень, и торговля нынче шла бойко. Но ничего, калачи и баранки никуда не денутся, сейчас дело куда важнее будет.

- Чу!

Навстречу выскочили ряженые в вывороченных наизнанку шубах и разукрашенных масках. Один из них тащил за собою ведро - не то пива, не то кваса. Смеясь и приплясывая, перегородили саням дорогу. Отец Степана прикрикнул на них, замахал руками: мол, проехать дайте, но, те не расступались. Один схватился за уздечку, осаживая лошадь, другие принялись приплясывать вокруг саней. Пришлось откупаться: самому бойкому, с рожей косоглазого черта и обломанным рогом, достался медный пятак, а остальным – кому по целой копейке, а кому по две полушки[2]. Поздравили друг друга с Рождеством и по-доброму распрощались.

Вскоре сани миновали холм, на котором стояла каменная церковь. Степан с отцом, как полагается, скинули шапки и троекратно перекрестились. «Хороший знак»,- радостно подумал Степан, когда золотые маковки, проплывая над головой, брызнули в глаза солнечными искрами. Поправляя в руках вожжи, юноша мельком глянул на отца, который важно восседал чуть позади. Вид Алексей Иванович являл донельзя серьезный, если не сказать - суровый, и Степан, отвернувшись, невольно спрятал улыбку в высоком овчинном воротнике. «Батя-то, небось, прикидывает размеры приданого», - думал он. Когда отец прослышал о его желании жениться, да еще и на дочери старосты из соседней деревни, то долго молчал и задумчиво скреб щеку, но Степан понимал - это он так, для пущего вида.

- Гоже, сын, - произнес, наконец, Алексей Иванович, и даже густая борода не смогла утаить его довольной улыбки.

Сам же Степан ни о чем другом, как о предстоящем сватовстве, и помышлять не мог. В отличие от родителя, в благополучном исходе дела он даже не сомневался. Еще бы - такой прекрасный день. А красотища-то вокруг какая! Поля, холмы и лощины  – все укрыто тонким серебряным покрывалом. Сама природа благословляла его. И ничего, что невесту он видел всего лишь раз в жизни - ему и этого хватило, чтобы влюбиться по-настоящему.

Девушку звали Христиной Муляновой. Росту она была среднего, пышности в теле не имела и потому по деревенским меркам красавицей не слыла. Под вечер, как водится, на завалинке дома Муляновых обсуждались все события, произошедшие в деревне и за ее окрестностями, но стоило зайти разговору о детях, как мачеха Христины непременно всплескивала руками, качала головой и восклицала:

-А моя падчерица, кака худюща-то! И душа где у нее только держится?

После этого, она обычно принималась подолгу горевать: «Мол, засиделась Христина в девках, да вот жениху взяться неоткуда: сверстники давно переженились, а в остатке только малолетки да старые вдовцы». Да и вообще, мужиков по количеству всем бабам явно недоставало. Настроение на завалинке враз изменилось, когда до мачехи Христины донеслась радостная весть. Перспектива породниться с зажиточной семьей из соседней Муратовки привела ее в неописуемый восторг. Едва узнав о приезде сватов, она кинулась обнимать растерявшуюся от неожиданности Христину и, уже не стесняясь, обронила на пол избы несколько горячих слезинок.

И вот долгожданный день настал. Степан мчался в санях и представлял свою возлюбленную: чернобровую, с длинной косой до пояса и ласковыми карими глазами. Их судьбоносную встречу он вспоминал каждый день.

                                                                                   2

Часть 1. Глава 5. История профессора

…На первых порах молодому Попову поручали регулировать напряжение динамомашины, служившей для освещения одного из садов Петербурга. Роль вольтметра исполнял мальчишка, смотревший на фонари: если свет становился, по его мнению, более тусклым, чем следовало, он орал Попову страшным голосом: «Поддай!» …

…Летом 1896 года А.С.Попову сообщили о том, что некий итальянец Гульельмо Маркони получил в Лондоне патент на «Способ передачи электрических импульсов и сигналов и аппарат для этого». Ничего о схеме работы выяснить не удалось, хитрый итальянец прятал свое устройство в черные ящики. И только через год стало известно, что аппарат Маркони не что иное, как близнец радиоприемника Попова…

                                                                      Из истории радио.

                                                                                   1

Ночь, в которую убили профессора Воронова, едва успела смениться утром, как обнаружилось еще одно тело. Оно изрядно окоченело и представляло собой жуткое зрелище. Молодой человек лежал лицом вниз в луже собственной крови, а в его горле зияла глубокая рана. Когда тело перевернули, на сыщиков уставились остекленевшие глаза, в которых выражался весь ужас и муки несчастного. Даже доктор, прибывший для медицинского освидетельствования, некоторое время смотрел на него с сочувствием.

О данном происшествии немедленно доложили в управление полиции города. Убитого доставили куда следует. В целях установления личности провели фотосъемку, для чего тело покойного переодели, причесали и усадили на стул, привязав веревками. Чтобы глаза не выглядели тусклыми, в зрачки закапали глицерин. Вскоре фотографии были готовы и их раздали городовым. На карточках убитый выглядел как живой.

Миновала неделя, за ней еще одна, а подозреваемых в деле Воронова по-прежнему не находилось. Белозеров, как и обещал, отправился болеть к себе на квартиру, поэтому Егор Прохорович на повторный осмотр места преступления поехал один. Впрочем, новых улик это не добавило. Зато допрос вдовы подтвердил некоторые предположения сыщиков. Лариса Николаевна вспомнила, что супруг, помимо некоторых странностей, имел еще одну – хранил маленькую табакерку, которую, с его слов, привез из очередной служебной командировки. В 1906 году он возглавлял группу инженеров, в задачу которых входило развертывание экспериментальной радиостанции на Дальнем Востоке. Про табакерку профессор рассказывать не хотел. Упомянул лишь, что ему кто-то ее подарил, а кто и зачем – непонятно. Данный предмет (вдова описала его Егору Прохоровичу во всех подробностях), имел обыкновение находиться на его столе в кабинете, но последние полгода женщина перестала его замечать. А вскоре и вовсе о нем забыла.

Записав показания, Егор Прохорович поинтересовался:

- Как вы поняли, что это именно табакерка, а не шкатулка для украшений?

- Открыть я ее не сумела, но от нее пахло дешевыми папиросами, - ответила женщина.

- Как это – не сумели открыть? – изумился следователь.

- Не знаю, - пожав плечами, ответила Лариса Николаевна, - это мог сделать только Дмитрий Афанасьевич. У табакерки имелся некий секрет, но я не настаивала, чтобы супруг о нем рассказывал. Я вообще старалась не вмешиваться в дела, связанные с его работой, потому что ничего в них не смыслила. А эта маленькая табакерка, как мне показалось, имела к ним непосредственное отношение.

- Почему вы так решили?

- Просто, мне так показалось, - ответила Лариса Николаевна.

Егор Прохорович тут же отправился к Белозерову. От того недавно ушел врач, прописав строгий постельный режим и прием лекарств по расписанию.

- Лежу, подобно бревну, на кровати и рассматриваю трещины на потолке, - пожаловался Егору Прохоровичу новоиспеченный больной, но рассказ вдовы привел его в большое волнение. - Мистика! – воскликнул он, приподнимаясь. – В ночь убийства мне про эту табакерку приснился сон. Вы не поверите, но все сходится – и треугольник на крышке, и даже то, что открывается она не всякому. Как такое возможно?

Егор Прохорович в ответ только пожал плечами.

                                                                                 2

Вскоре удалось установить личность второй жертвы. Несчастного опознали по фотографии, которую повесили на дверь одной студенческой забегаловки. Убитым оказался молодой актер одного из частных столичных театров, некий Александр Гружевицкий. На сцене он исполнял самые неприметные роли, но при этом обладал особым талантом - умел подражать абсолютно любым звукам и голосам. Стоит ли говорить, сколько раз он пользовался этим ради забав и шуток.

 Александр снимал тесную комнатушку, расположенную во флигеле старого одноэтажного дома. Большую часть ее занимала кровать, рядом с которой находился табурет и тумбочка, по совместительству служившая ему письменным столом. Александр постоянно нуждался в денежных средствах, и по этой причине очень скоро влился в ряды протестного студенчества. Однажды его задержали по подозрению в антиправительственной агитации - он расклеивал листовки, в которых звучали призывы к свержению ненавистной царской власти. Без каких-либо разбирательств Александра чуть не выгнали из труппы, но ему всё же удалось вымолить прощение. После этого он безропотно соглашался даже на роли деревьев и лесных зверей.

Часть 1. Глава 6. Семь Неизвестных

Мы видим что-либо только тогда, когда изображения этого появляются на сетчатке наших глаз, но даже эти изображения мы не воспринимаем, пока они не вызовут электрические импульсы в наших нервах и наш мозг не получит и не поймет эти импульсы.… Все, что мы воспринимаем, может быть иллюзией или сном: как-никак, иллюзии и сны – обычное дело.

                Дэвид Дойч (британский физик-теоретик, один из пионеров в области квантовых вычислений).

Чугунные ворота, ведущие во двор, стояли распахнутыми настежь. Давно уже умер старый дворник, который обычно сидел возле на лавке и, покашливая, спрашивал у незнакомцев о цели визита. Фонтан посреди двора уже не рассыпал вверх искрящиеся брызги и покрылся ржавчиной. Окна лавок и мастерских, располагавшиеся когда-то на первом этаже, были наглухо заколочены, а статуи в нишах пожелтели от сырости. Тяжелое чувство одиночества и пустоты овладевало всяким, кто оказывался в этом дворе. Казалось, что сами тени прошлого наблюдали за незваным пришельцем из-за треснутых оконных рам.

- Что ты забыл здесь, чужак? – шептали они, цепляясь сухими ветками деревьев за ограду, а ветер вторил им скрипом ржавых петель. – Убирайся отсюда! Это наш двор, наша жизнь. Проваливай на улицу – она для всех! Она для таких, как ты!

Стоял пасмурный зимний день. Во двор быстрым шагом проследовал молодой человек в сильно поношенном пальто и сбившейся набок шапке. Он сутулился от проникающей под одежду стужи и все время дул в загрубевшие ладони. Каблуки его старых сапог скрипели и безжалостно крошили осколки ледяных сосулек, нападавших с козырька крыши. Миновав двор, он неожиданно остановился и обернулся на ворота. Убедившись, что слежки нет, обошел дом и отворил перекошенную дверь черного входа. В подъезде снял шапку, осмотрелся - в тесном пространстве расползался мрак, и только узкий столб бледного света падал откуда-то сверху в лестничный пролет.

В тот же момент в незнакомце произошли перемены, и даже темнота не могла скрывать их более. Сальные волосы, местами торчавшие, подобно жухлой траве, сами собой расчесались и приняли форму модной стрижки. Куда-то исчезли мозоли с ладоней, пальцы рук побелели и вытянулись - на одном из них сверкнул золотой перстень с драгоценным камнем. Лицо разгладилось, приобрело правильные черты и здоровый цвет. Горбатый нос выпрямился, шумно втянул воздух, пахнущий ветхостью и мышиным пометом, и с отвращением фыркнул.

- Нельзя было почище место выбрать? - вырвалось из тонких надменных губ незнакомца.

-Я все слышу, Марк, - раздался скрипучий голос сверху, - поднимайся.

Молодой человек театрально отвесил поклон, выражая тем самым учтивость и готовность подчиниться. Одежда его, между тем, также претерпела изменения: под ветхим пальто обнаружился фрак, а вместо рваных сапог нарисовались черные лакированные туфли. Марк стал не спеша подниматься. Лестница заскрипела под каблуками, и звук этот весьма походил на голос, позвавший его. Молодой человек шел, брезгливо морщась и стараясь ни к чему не притрагиваться. Наконец, он оказался на верхней площадке, снял пальто, положил его на перила, а сверху устроил свою облезлую шапку. После этого стал пристально осматривать стены, отыскивая дверь. Если бы он не знал, что она существует, то никогда бы не нашел ее. Вскоре, ему удалось нащупать ручку, больше похожую на торчавший из стены кусок арматуры. Надавив на неё, он услышал, как щёлкнул механизм замка, и ступил в образовавшийся проход. В уши тут же ворвалась музыка. «Тридцать четвертый опус Рахманинова», - отметил про себя Марк.

 Помещение, в котором он оказался, больше походило на дворцовую залу, чем на комнату заброшенного фабричного общежития. Пол и потолок оказались выложены мозаикой, а мягкие ковровые дорожки поглощали звуки шагов. Со стен, драпированных красной бархатной тканью, горделиво взирали русские цари, императоры и императрицы в массивных золоченых рамах. К внутренней стене примыкал портик с малахитовыми колоннами и капителями, в глубине которого располагалась тумба с граммофоном и крутящейся пластинкой. Напротив входной двери располагался камин, в котором, потрескивая поленьями, плясали языки пламени. В десятках канделябров, расставленных повсюду, мерцали свечи. Их тени то вытягивались, то вновь сжимались, и от этого казалось, будто комната живая и дышит.

Перед камином, но спиной к Марку, сидел человек.  Он занимал одно из двух кресел, между которыми располагался небольшой чайный столик.

-Садись, - теперь голос хозяина комнаты звучал вполне обычно.

Марк направился к свободному креслу, дивясь окружавшей его обстановке. Насколько он знал человека, чье близкое присутствие холодило сейчас его кровь, тот имел великое множество денег и страдал отсутствием малейшего вкуса. Теперь же цвета, предметы и их расположение в пространстве комнаты прекрасно сочетались и гармонировали друг с другом. Марк опустился в кресло, чувствуя, как оно мягко охватывает тело, положил руки на удобные подлокотники и посмотрел на хозяина дворцовой залы. Через столик от Марка сидел старик, в восточном атласном халате и вязаных шерстяных носках. Руки его сверкали перстнями всевозможных размеров. Длинные седые волосы были аккуратно расчесаны и спадали на плечи. Шею украшала золотая цепь с тонкой филигранью. Он смотрел в огонь каким-то хищным, прищуренным взглядом. Все лицо его, прорезанное глубокими морщинами, несло на себе печать прожитых лет; губы искривились гримасой, словно его ужалило мерзкое насекомое или он сам намеревался кого-то ужалить; ноздри плавно раздувались и это, пожалуй, являлось единственным свидетельством наличия жизни в теле старика.

- Что случилось, уважаемый Оттон Людвигович? – прервал молчание молодой человек. – Зачем вы позвали меня?

Марк прекрасно знал, что в паспорте хозяина комнаты значилось совсем иное имя, но правила Братства, к которому они оба принадлежали, требовали неукоснительного выполнения.

Часть 1. Глава 7. Отголоски прошлого

Человек, в отличие от вещи, пока жив, никогда не завершен, он все время «делает» и переделывает сам себя… Никто не является раз и навсегда трусом или храбрецом: в каждый данный момент – «здесь и теперь» - человек заново решает, поступить ему храбро или трусливо.

                                                                            А.Б. Демидов

                                                                                  1

 Белозеров, наверное, как и многие люди, обожал лето, но причины для этого имел свои. В эту пору криминальный люд Петербурга, благополучно перезимовав в трущобах и наконец-то почуяв тепло, оставлял город, устремляясь во все стороны необъятных российских земель - к родным, так сказать, истокам.  Для сыщиков наступала долгожданная пора отпусков. Но не для Алексея Петровича - он предпочитал отдыхать прямо на службе. Если кто-то замечал, что Белозеров приходит в отделение на час позже обычного и держит в руке стопку свежей прессы, то никаких сомнений не оставалось – Алексей Петрович находится в отпуске. Иначе подобных вольностей он бы себе не позволил. Неделю назад газеты сообщали об убийстве австрийского принца Фердинанда и его жены, а сегодня на первых полосах красовались новости о неряшливых столичных извозчиках, о скорпионах, приплывших из Америки на пароходе вместе с грузом красильного дерева, и, конечно, о Григории Распутине, якобы замеченном на вокзале в сопровождении трех девиц сомнительной наружности.

Год и впрямь выдался тяжелым, поэтому некоторым сотрудникам полиции отдохнуть не мешало. Но Белозеров и на этот раз в отпуск не собирался. Он надеялся использовать его для расследования незавершённых дел, которые весьма отягощали его настроение. Таким уж он был человеком: все в своей жизни хотел разложить по полочкам и довести до логического конца. Больше всего ему не давало покоя убийство Воронова. Но начальство, как это обычно бывает, имело собственное мнение, и Белозерова убедительно попросили на две недели удалиться из участка.

Из кабинета начальника отделения он вышел с хмурым лицом.

- Слушайте, Алексей Петрович, - попытался его утешить Егор Прохорович, - поезжайте к моим родителям, в Тверскую губернию.  И они будут рады дорогому гостю, и вы от городских стен отдохнете. Езжайте, говорю вам. Там и дела все обдумаете. Со стороны-то оно виднее бывает. Заодно и весточку от меня передадите, и гостинцев каких.

«А что, - подумал Белозеров, - может, и правду глаголет Миронов? Неудобно, вот только, к незнакомым людям на проживание являться».

Поделившись своими опасениями, он тут же был заверен, что они напрасны. Стариков он ничем не стеснит, а наоборот обрадует, потому как он, Егор Прохорович, много им хорошего про Белозерова рассказывал. А раз так, то получается, что заочно они уже знакомы. Против таких аргументов сыщик спорить не решился.

- Ну тогда, Алексей Петрович, я к вам сегодня забегу на квартирку, не против? – обрадовался Миронов: - Письмецо вот только настрочу и посылочку укомплектую. Да не переживайте, - засмеялся он, увидев, как Белозеров вздохнул, услышав о посылке, - много места в чемодане она не займет.

За два дня до отправления сыщик купил билет на поезд до Лихославля. Оттуда ему предстояло добраться до Ржева, а дальше – уже на извозчике. В общем, путешествие обещало быть интересным. Егор Прохорович пожелал проводить коллегу на вокзал, но Алексей Петрович от сей любезности отказался.

- Вы лучше телеграмму родителям пошлите,- попросил он. - Предупредите о моем приезде.

- Всенепременно дам, Алексей Петрович, - заверил Егор Прохорович.

И вот наступил тот день, когда Белозеров вышел из дома с большим чемоданом, поймал пролетку и отправился на Николаевский вокзал. По пути, следуя старой привычке, подмечал всех, кто встречался на пути, включая пассажиров конок и трамваев, и, обнаружив знакомые черты, извлекал из памяти все, что могло касаться данного лица. В этот раз, проезжая по Миргородской улице, он встретился взглядом с прилично одетым молодым человеком. Белозеров отметил его модные штиблеты, идеально сшитый по фигуре костюм-тройку и сорочку цвета брызг шампанского с бабочкой в красный горошек. В руке молодой человек держал шляпу-котелок. Он стоял, небрежно привалившись к фонарному столбу, но во взгляде его читалось напряжение и предельная сосредоточенность. И еще этот взгляд неотступно следовал за Белозеровым. Это весьма озадачило сыщика. «Не покушение ли на меня готовят? – усмехнулся он про себя и тут же оттолкнул эту мысль. – Убийца уж больно холеный и одет, словно на парад. За что мне, простому сыщику, такая честь?»  Ему вспомнились слова смертельно раненого Петра Столыпина, после того как террорист Богров выпустил в него две пули из браунинга: «Этот человек ужасно был жалок, когда бледный, согнувшийся подходил ко мне». К слову сказать, для Белозерова Столыпин являлся чем-то вроде иконы.

У сыщика врагов и впрямь хватало. Два раза ему каким-то чудом удавалось избежать, казалось бы, неминуемой смерти. Сначала в него стрелял сотрудник одной юридической конторы, когда Белозеров приехал допросить его на предмет сотрудничества с подпольем эсеров[1]. Револьвер, к счастью, дал осечку, и сыщику удалось скрутить негодяя. Второй раз его пытались зарезать в переулке и, если бы не толстая записная книжка, которая лежала во внутреннем кармане его пиджака, все могло бы закончиться печально. Лезвие пробило несколько слоев бумаги, после чего скользнуло вбок и поранило ребра. Убийца намеревался ударить еще раз, но Белозеров успел схватить вооруженную руку и всем телом на ней повиснуть. Преступник пытался освободиться. Он протащил сыщика на четыре сажени, прежде чем Белозеров, не имея более сил сопротивляться, оттолкнул от себя вооруженную руку и упал на землю. Тут бы и настал ему конец, но убийца и сам подустал, к тому же борьба наделала много шума. Он не стал добивать сыщика и бросился бежать (поймать его так и не сумели).

Часть 1.Глава 8. Шкура

                                                                                 1

Свадьба Христины и Степана гуляла два дня. На ней произошло все, что полагалось в подобных случаях: плач по невесте («умирающей» для своей семьи), венчание в церкви, веселое застолье, пляски под гармонь, катание на тройках с бубенцами, а у некоторых и горькое похмелье. А как же драка? – спросите вы. Позвольте огорчить – ее в наличии не имелось, и это, пожалуй, стало единственным отклонением от традиции. На следующий день снарядили возок для переезда Христины в Муратовку. В него погрузили сундук, в котором помимо одежды, имелись и прочие предметы, такие как веретена с пряслицами, отрезы тканей, беленые холсты, украшения, клубки ниток, иголки, вязальные спицы и многое другое, что и сегодня вызывает удивление у мужчин, если их просят что-нибудь отыскать в дамских вещах. Рядом с сундуком установили два больших плетеных короба, в одном из которых лежали свадебные подарки, а в другом - напитки и яства, оставшиеся с гуляний, - не пропадать же добру. Дорога показалась Христине легкой и радостной. Вся Белогорка провожала ее до околицы с пожеланием счастливой замужней жизни, словно уезжала она не в соседнюю деревню за тринадцать верст, а в далекие заморские страны. По дороге Христина исподволь наблюдала за мужем, который сидел на облучке и правил лошадью. Он часто оглядывался, и тогда их глаза встречались. Христине еще не верилось, что отныне и навсегда ее жизнь связана с этим улыбчивым и немного застенчивым юношей. Они почти ничего не знали друг о друге, но Христину это вовсе не пугало. Наоборот, ее душа трепетала перед дверями новой, доселе неведомой супружеской жизни.

В мужнем доме ее встретили радушно. Она удивительно быстро нашла общий язык со свекровью и стала помогать ей в управлении домашним хозяйством. Прошло еще совсем немного времени, и женщины сделались подругами. Вечерами за рукодельем они часто беседовали, доверяя друг другу сокровенные женские тайны. Поэтому не стоило удивляться, что свекровь первой узнала о беременности Христины. Степан, как нарочно, вытянул жребий и в том же году подлежал призыву в армию. Отец пошел хлопотать об отсрочке. Вовсе уклоняться от службы считалось делом постыдным. Вроде и не мужик ты, коль здоров, а в армии не был. А тех, кого призывная комиссия браковала, могла постичь та же печальная участь и при сватании невесты. Да чего там невеста – дворняги, и те норовили лишний раз облаять негодного всей сворой. А отсрочка – это можно, почему бы и нет? Но на сборном пункте Алексею Ивановичу популярно объяснили, что в полках сейчас недокомплект, а то, что жена беременна, – так за это, согласно закону, отсрочка не полагается. И слушать более ничего не захотели. Так что впереди Степана ожидали три долгих года армейской службы.

Лето прошло в поле, за сенокосом и жатвой. После того, как убрали и обмолотили рожь, копали картофель.

- Так-то, - поговаривал отец Степана, наворачивая щи большой деревянной ложкой, когда вся семья возвращалась с работ и рассаживалась за столом, - один день год кормит.

Сам Алексей Иванович, хоть и состоял на службе у князя, а землю свою не бросал. Но теперь не сыновья ему помогали, а он им, – если на то оставалось время. Урожай собрали хороший, амбар ломился от зерна, а всю подловку[1] и деревянный ангар под завязку набили сеном. Настала осень, полили дожди. Время призыва неуклонно приближалось.

Накануне отправки на призывной пункт, Степану не спалось. Проснувшись среди ночи, он долго лежал на спине и смотрел на потолок. Глаза уже пообвыклись, и он смутно различал предметы, находящиеся в избе. К тому же, через окно, что выходило на восточную сторону, светила беспокойная бледная луна. Одеяло обволакивало тело приятным теплом. На стене мерно тикали часы. В растопленной с вечера печи чуть слышно потрескивали березовые поленья. Хрестя спала рядом. День для нее выдался тяжелым : на проводы явилась чуть ли не вся деревня, и надо было накрывать на столы, подносить, уносить, в общем, ухаживать за гостями. Теперь же от ее тихого крепкого сна веяло спокойствием и уютом.

- Ничего, - думал Степан, - время минет незаметно. Тем более, полк дислоцируется неподалеку, может, когда и повидаться сумеем.

И все же какое-то неясное чувство копошилось в груди и не давало уснуть. Нехорошее чувство. Нет, оно точно не было связано с женой. Христина останется ему верна и обязательно дождется, иного он и помыслить себе не мог. Нет, тут таилось нечто иное. Он лежал, прислушиваясь к себе, и в какой-то момент ему подумалось, что таким, как сейчас, он своего дома больше не увидит. И так явно он это ощутил, что даже сел на кровати от внезапно заколотившегося сердца. "Надо все запомнить, - решил Степан, - сберечь в памяти".

Он тихонько проскользнул на крыльцо, поёжился от осенней прохлады. Долго стоял, прислушиваясь к дыханию ночи. Затем принялся все примечать: тоскливый крик совы в ельнике, лунный круг в чернеющем небе, запах антоновских яблок, доносящийся из сада, и даже рыболовную удочку, прислоненную к стене. Вот где-то вдалеке, видимо, на другом конце деревни, забрехала собака. Степан запомнил и это. «Наверное, кто-то по дороге идет», - подумалось ему.

 Озябнув, вернулся в избу. Тихо присел на край постели, осмотрел комнату, запоминая каждый предмет. Вздохнув, забрался под одеяло. Долго любовался женой, которая во сне чему-то улыбалась. Ему хотелось сейчас если не остановить, то хотя бы замедлить время. Он даже пытался сделать это силой мысли, представив, как маятник часов замер, достигнув верхней точки. Тянутся минуты счастья. Рядом родные люди. Живые, любящие его. Он как будто слышит их голоса, а они называют его по имени. Из их уст оно и звучит как-то по-особенному. Не так, как у других, а приятно – Степан, Степушка. Он обещает вернуться, и тогда жизнь этого дома потечет так же, как прежде. На душе от думок стало хорошо, сладко. Лунный свет обволакивал и окунал в теплые воды сна.