Штиль

Deep.

И я видел горы мрачных туч зимнего времени и место, куда впадает вода целой бездны.

Книга Еноха.

Я бегу по узкому перешейку, соединяющему остальной остров с утесом, на вершине которого выстроен маяк, неприступный, словно средневековая крепость. Луч света бьет в спину, вырывает из мрака рифленые камни под ногами и гладкое, невозмутимое полотнище моря, обступающее полоску суши со всех сторон. Море так спокойно, что кажется ненастоящим, нарисованным.

Стоит полный штиль. Накрапывает мелкий дождь, и капли расцветают на водной глади черными струпьями.

Я оборачиваюсь, и вспышка маячного фонаря жалит глаза. Я прикрываю веки, проводя несколько мгновений в кромешной темноте, успокаивая дыхание и лихорадочный пульс. По гальке не шуршат чужие шаги. Никто меня не преследует. Вокруг царит тишина – зловещая, напряженная, как перед началом бури.

Я все равно никуда не денусь с этого острова.

Я все равно никуда не денусь от них.

От него.

Он тут как тут. Я не понимаю, откуда он взялся, ведь минуту назад на перешейке я была совсем одна. Не из моря же он вышел? Впрочем, это вполне в его духе. Я не раз видела его – и ночью, и днем, застывшим у самой кромки воды, неподвижно как статуя. Его веки плотно зажмурены, голова клонилась к плечу, будто он прислушивался, силясь разобрать песню сирен в шепоте волн. И только его длинные волосы шевелились от ветра, как водоросли под водой. Он и сейчас стоит в той же позе – расслабленной, почти небрежной, руки в карманах, босые ступни белые-белые на черных камнях, а глаза, – я давно заметила, что он никогда не моргает – пристально сканируют мое лицо.

— Слышишь? – спрашивает он.

— Что? – роняю я, рефлекторно отступая назад. Страх свивается клубком в животе. Я чувствую себя загнанной в угол, и его улыбка – легкая, мимолетно мелькающая на губах, больше не приносит облегчения. Она зловещая в темноте, когда мы один на один, а вокруг только камни и тихие волны.

Что я должна слышать?! – хочется воскликнуть мне, но слова застревают в горле. Я нервно сглатываю, силясь протолкнуть ком. Слюна во рту ощущается солоноватой, как морская вода, словно море уже проникло внутрь, наполнило собой все мое существо, каждую клеточку тела. Кажется, даже кожа уже приобрела характерный гнилостно-рыбный запах. Как у него.

Я слышу.

Зов – не снаружи, а раздающийся где-то в черепной коробке, по спирали кружащийся по стенкам ушных раковин. Я трясу головой, зажимаю уши руками, но не могу его прогнать. Зов нарастает. Зов, и гул, низкочастотный, как от трансформаторной будки, запрятанной где-то в глубине темных вод.

— Вот, - удовлетворенно говорит он, - теперь слышишь.

Я перевожу взгляд на его протянутую ладонь, а после, сдавшись, вкладываю в нее свою кисть. Его руки очень холодные, а кожа будто влажная – не из-за дождя, а всегда. Я старалась этого не замечать – того, сколько в нем нечеловеческого, странного, вызывающего отторжение, противного логике, но мозг больше не способен строить бастионы отрицания. Все щиты пали.

Он ведет меня к кромке прибоя, терпеливо ждет, пока я сниму обувь, следуя его примеру, и вместе мы вступаем в воду. Камни ранят босые ступни. Волны неспешно облизывают щиколотки, затем икры, утяжеляют подол юбки, принимают тело в свои объятия. Я не чувствую холода, лишь странный трепет. Предвкушение и азарт. Нет, я не убегала. Я целенаправленно двигалась навстречу своей судьбе, своей инициации, своему перерождению.

— Время пришло, сестра, - шепчет он.

Сестра – горько повторяю я про себя, испытав короткий укол обиды. Он говорил, что я буду его избранницей, его пророком, его вечной супругой, его апостолом… выходит, просто «сестрой». Но все это нагромождение слов больше не имеет значения. Все свершилось, как это ни называй. Я здесь, с ним, по грудь в ледяной воде, а не кто-то другой. Он выбрал меня. Он приведет меня к свету истины. Он даст мне все, что обещал, пусть я и не готова понять глубину его замысла. Я всецело ему доверяю – его убаюкивающему голосу, его жестким пальцам, сжимающим мою руку. Его ладони, что давит на голову, заставляя пригнуться, нырнуть.

Он удерживает меня. Я открываю глаза и сквозь сизую толщу воды вижу приближение неясной тени. Я беззвучно кричу, и крик вырывается изо рта вместе с последними пузырьками воздуха, спешно покидающими грудную клетку. Я взмахиваю руками, бью по волнам, тщетно силясь освободиться. Тщетно. Тщетно!

Зов стихает.

Я слышу лишь его голос, шелестящий, как ночной ветер, невозмутимый, как штиль.

— Прими эту жертву, - говорит он.

Hope.

Я иду на вечеринку, хотя всю жизнь избегала подобные сборища. Мне страшно некомфортно среди толпы подвыпивших незнакомцев; от прожекторов рябит в глазах, я вздрагиваю от смеха, громких музыки и голосов, и нерешительно жмусь в дальний угол помещения. Тиффани настояла.

Она сказала, что мне надо лично познакомиться с «предметом своего обожания».

Ну как… в ее представлении все, конечно, выглядит совершенно иначе. Но я не собираюсь посвящать Тиффани во все нюансы. Она и про него узнала по чистой случайности: заметила, как я смотрю его рилсы на паре, на которой мы сели с ней вместе.

Она сказала: кстати, а ты знала, что он тоже тут учится?

Да ты что! – воскликнула я.

Ага, - подтвердила Тиффани.

Он тоже тут учится. И он тоже пошел на эту вечеринку. Еще бы не пошел.

Он здесь – в самой гуще событий, в самом эпицентре, чувствует себя, в отличие от меня, как рыба в воде. Он привык к вниманию, он любит его, нуждается в нем, и принимает с воистину королевским великодушием. Это его мир. Он, Стиви Вендел, царствует здесь, как истинное божество. Вместо тиары – спущенные на шею оливковые AirPods Max (я долго копила на такие же), вместо церемониального облачения – худи оверсайз Supreme, джинсы-багги и кроссовки Off-White, слепящие своей белизной, как и его улыбка. Вместо державы – пластиковый стаканчик ром-колы, вместо скипетра - iPhone 17 Pro Max. Стиви не выпускает его из рук – даже сейчас он лишь наполовину присутствует в этой комнате, ведь другая принадлежит его четырёмстам тысячам подписчиков в тик-ток, для которых он ведет прямую трансляцию. Ему весело. Должно быть и им.

Если бы не давление Тиффани, я наблюдала бы его в онлайне, как и остальные. Но теперь я имею счастье видеть Стиви Вендела воочию, злясь от того, что кто-нибудь постоянно маячит между нами, перекрывая обзор. Подойти ближе я не решаюсь. Я прилипла к этой стене. Мое худи – такое же, как у Стиви, но другого цвета и купленное на алиэкспресс, все взмокло. Я боюсь, что кто-то заметит темные пятна пота подмышками. Я боюсь, что кто-то заметит меня.

Я проверяю телефон - и реальность раздваивается. Благодаря трансляции Стиви, происходящее там и происходящее наяву дублируются, переплетаются. Я предпочла бы быть в своей комнате, и, завернувшись в теплый плед, все же подглядывать исподтишка. Это куда проще делать на безопасной территории, чем погрузившись в недружественную, опасную среду. И чертовка-Тиффани отказалась пойти со мной, заявив, что Стиви – мой краш, а не ее. Я ее не заставлю. Она заучка, синий чулок, ей тут никто не обрадуется.

Эй, какого хера ты онлайн? – пишет она – почему не веселишься?

Веселюсь, - печатаю я и подвисаю, выбирая смайлики, в моем представлении достаточно полно иллюстрирующие это утверждение.

Трусиха, - журит меня Тиффани. Обилие эмодзи в моем ответе не делает ее сострадательнее. Я сердито сбрасываю окно диалога, переключаясь на тикток, на трансляцию Стиви. Он, с парочкой его корешей, кривляется, подпевая песне, под которую, скорее всего, отрывались еще наши дедушки с бабушками. Но винтаж – это вайбово.

Это не самый подходящий момент, чтобы подойти – оправдываюсь я. Я же не могу ему помешать. Песня будет испорчена. Это выйдет крайне неловко, если в процессе в кадр вдруг влезет какая-то девица и… дальше я не придумала. Я без понятия, что собираюсь делать. У меня не было никакого плана, с которым бы я заявилась сюда. Вот я и стою в углу, как полная дура, кринжуя с себя самой, и не решаюсь даже пробраться через толпу, чтобы раздобыть себе выпить.

Трусиха, - повторяю я слова Тиффани.

Трусиха, трусиха, трусиха.

Глаза болят от вспышек света. Голова гудит от громкости музыки и голосов. Ладошки липкие-липкие. Я догадываюсь, что у меня вот-вот начнется паническая атака или что-то типа того. Мне нужно на воздух. Я чуть не кричу это, расталкивая людей на своем пути, лавируя между студентами, словно хрупкое суденышко среди смертоносных айсбергов.

Я вылетаю на улицу, в сентябрьскую ночь, и прижавшись спиной уже к другой стене – не оштукатуренной, а кирпичной, глубоко дышу. Я читала, что это помогает. Вроде как, еще выпить воды, но где ее взять? Вокруг меня только кусты, подсвеченные маленькими фонариками, отделяющими дорожки от аккуратного газона.

— Эй?

Я ору не своим голосом, когда из-за моего плеча возникает чей-то силуэт, а обернувшись, не верю своим глазам. Это он, Стиви Вендел собственной персоной, возвышается надо мной, выглядит дружелюбным, но слегка озадаченным. Его свита куда-то пропала, как и вездесущий телефон. Вместо него в руке Стиви электронная сигарета, которую он подносит к губам и неспешно затягивается, окуривая меня клубами ароматного дыма.

— Ты в порядке? – спрашивает он, словно мы старые знакомые, а не разговариваем лично впервые в жизни, и убирает электронку в карман худи, спохватившись, что ее вид меня смутит. А я и так на грани истерики.

— Нет… да… эм… - бормочу я и принимаюсь нервно заправлять волосы за уши, - просто… просто…

— Паническая атака? – подсказывает он с легкой улыбкой.

— Да, - сдаюсь я.

Он вдруг берет меня за руки и пристально смотрит в глаза.

— Дыши вместе со мной, - говорит он почти ласково, - на счет раз вдох, на два выдох. Давай. Раз…

Эта дыхательная гимнастика помогла бы мне, если бы от соприкосновения с ним меня не начало трясти сильнее, чем до того. Его руки большие, теплые и держат мои скользкие от пота ладошки так бережно, что я вот-вот упаду в обморок. Это потрясающе. Это лучшее, что случалось со мной. Но Стиви этого не замечает. Он продолжает счет, и, повторяя за ним, я потихоньку прихожу в себя. Сердце все еще взволнованно стучит, но уже не пытается проломить мне грудную клетку и выпрыгнуть на дорожку. Пульс в пределах нормы.

— Вот, - удовлетворенно говорит Стиви.

— Как ты… - не знаю, как закончить фразу. Как ты здесь оказался? Как вообще возможно, что мы с тобой одновременно вышли на улицу? Как, как, как… Заткнись, Хоуп – приказываю я себе. Скажи что-то нормальное. Что люди говорят в таких ситуациях, чтобы не показаться невменяемыми?

Transformation.

Еще только вчера я впервые ночевала с мужчиной (с самим Стиви Венделом), а сегодня уже тащусь домой к какому-то мутному незнакомцу. И хоть он и представился - зовут его Эзра, а фамилию он опустил – ни незнакомцем, ни мутным он оттого быть не перестал. Имя чудное, как псевдоним. Но я то тоже сказала, что меня зовут Синди.

А что было делать? В больницу я ехать отказалась, зачем, когда у меня удивительным образом ничего не болит, не к себе же его вести? И уж точно не в какую-нибудь кофейню или забегаловку, чтобы на нас пялились все, кому не лень. Видок у нас еще тот – оба мокрые и грязные, как бродячие псины. Так что я в каком-то смысле сама набилась к нему.

На минуточку, я пыталась покончить жизнь самоубийством. Мне поздно чего-то бояться.

И все же слегка стремно.

Обитает Эзра, к счастью, недалеко, и не на заброшенном складе или в жутком бункере маньяка, а в обычном старом доме. По пути он вскользь упоминает, что и оказался на мосту, потому что частенько гуляет на набережной. Ему нравится смотреть на воду. И, надо думать, на самоубийц, что ныряют в нее в любое время года. Это я добавила от себя. В целом его квартира цивильная, но такая пустая, будто тут вообще никто не живет. Минимум мебели. Минимум вещей. Простой, однотонный, скучный дизайн, который и дизайном то не назовешь.

Эзра спроваживает меня в ванную, и, запершись изнутри, я принимаюсь ползать по полу, выискивая между плитками остатки застарелой крови. Благодаря сериалам и тру-крайм я в курсе, что серийные убийцы расчленяют трупы именно в ванной.

Ничего нет.

Чисто.

Или он аккуратный маньяк, или не маньяк вовсе.

И хоть мне повезло не утопить телефон, он все равно промок и не включается. Мне остается только понадеяться, что маме не понадобится позвонить мне прямо сейчас, а гаджет придет в себя как-то сам. Я оставляю его на сушилке для полотенец, сильно сомневаясь, что у моего спасителя найдется дома фен. Насколько я знаю, парни не сушат волосы. А подружки у Эзры, скорее всего, нет. Я уверена в этом, поскольку в ванной также пусто, как и везде – ни косметики, ни предметов гигиены или уходовых средств, словом, ничего, свидетельствующего о присутствии здесь особи женского пола.

Путь свободен, - желчно подшучиваю я над собой. Можешь стащить шампунь, чтобы положить начало своей новой коллекции.

Больше брать тут и нечего. Разве что… бритву. Бритва – это на самом деле ценная вещь. Я трусиха. Мне все-таки страшно. Я… ну, бывала в гостях у одноклассников, случалось, но не дома у мужчины, что, предположительно, ровесник моего отца. Или нет? Я не знаю, сколько ему. Но Эзра явно меня старше и старше прилично.

Короче, какой-то дед.

Бритву я прячу в карман выданных мне сменных штанов, но, выйдя из ванной, быстро теряю к ней всяческий интерес, и жалею, что определила Эзру в категорию «дедов». Он переоделся – сменив свитер на простую темную футболку, не скрывающую, что для пенсионера он вполне себе в неплохой форме. У него красивые руки, крепкие мышцы на груди, а из-под рукава выглядывает татуировка на бицепсе – однотонный геометрический узор. Ух ты. У папы, как и у его друзей, ни татуировок, ни мышц толком не было, зато имелись пивные животики.

Ладно-ладно.

Беру слова про деда обратно.

— Выпьешь чего-нибудь горячего? – деловито предлагает Эзра, - горячительного не держу, да и ты… ты вообще совершеннолетняя?

— Я учусь в колледже, - с апломбом сообщаю я, но сдаюсь под его насмешливым взглядом, - на первом курсе, - добавляю, сконфузившись.

Он пожимает плечами, мол, со всеми бывает. Или нет. Не понимаю, как трактовать его жест. Спохватившись, я указываю в его сторону пальцем и предостерегающе говорю:

— Чаю, но заваривай его при мне! Вдруг ты захочешь мне что-то подмешать.

Боже, какая же я идиотка – сержусь я. Эзра не обижается, а с совершенно невозмутимым видом извлекает из кухонного шкафа коробку заварки, предварительно предложив мне осмотреть ее содержимое и дно чашки. Я давлю страдальческий стон от демонстративности этого ритуала. Зачем тыкать меня в мою же глупость? Или это шутка такая? Стариковская.

Себе Эзра наливает просто стакан воды из-под крана.

— А тебе сколько лет? – вырывается у меня.

— Тридцать три, - спокойно откликается он. Выходит, он куда младше родителей, но все-таки, по моим меркам, уже староват. Мне недавно исполнилось восемнадцать. Я не могу представить себя тридцатитрехлетней, как не могу представить себя с кем-то настолько взрослым. Я, конечно, слышала, что мужчины наоборот предпочитают помоложе, но мне кажется, конкретно этот экземпляр воспринимает меня, как сущее дитя. Не иначе, сейчас начнет ездить мне по ушам, какое ребячество самоубийство.

Я шумно хлебаю чай, и на всякий случай долго поласкаю первую порцию во рту, пытаясь ощутить сторонние примеси. Чай и чай. Гадкий и горький, а сахар я попросить не решилась. Это уж точно не раф с малиной и солью, который я предпочитаю обычно, но раз никто не планирует меня убивать или насиловать, лучше не наглеть. Кстати об этом.

— Спасибо, - выдавливаю я, так и не разобравшись, за что именно благодарю. За невкусный чай? За душ? За гостеприимство? За непрошенное спасение? Почему, кстати, Эзра еще не приступил к тому, ради чего мы здесь – в смысле, к допросу, зачем я прыгнула в воду?

Я жду. Я ершусь внутри, готовясь дать отпор. Не надо меня жалеть. Не надо обесценивать мои чувства. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить, что подтолкнуло меня к краю. Ты не знаешь, что такое быть изгоем, когда все тебя ненавидят, когда ты упустил свой единственный шанс на счастье, которое было так близко. Я ухожу. Пока-пока.

Но я рассчитывала сказать это, прежде чем смыться. А Эзра не спрашивает ни о чем. Он пьет свою воду, покачивая стакан в крупной ладони. Он даже не смотрит на меня, а куда-то мимо. И не моргает, что начинает меня нервировать.

Тревожность зашкаливает.

— Ты сказал, что хочешь услышать, почему я прыгнула, - напоминаю я. Бросаю вызов. Вызов, который проходит мимо цели. Темные глаза скользят по мне. Выражение лица Эзры по-прежнему бесстрастное.