Шурка

Глава 1

Воспоминания детства, к которым в последнее время она невольно возвращалась, были невыразительными, размытыми, как во сне или в тумане. Почему-то обычно всплывали в памяти только некоторые эпизоды, в основном очень неяркие. Возможно, из чувства самосохранения, подсознательно, они с каждым новым воспоминанием стирались, тускнели, становились менее запоминающимися.

Те воспоминания были связаны с очень грустными событиями в Шуркиной жизни, когда она не могла преодолеть сложные жизненные обстоятельства. Запутанные лабиринты сознания возвращали её в прошлое всё чаще и чаще. Словно в тумане видела большую деревенскую хату, без обычных перегородок, которые делят жилое пространство здания на комнаты, спальни, кухню, прихожую. Всё в этом доме свидетельствовало о бедности: старая мебель, шаткий, в дырах, подгнивший пол, отклеившиеся от стен обои, даже большая икона Божьей Матери с младенцем в самом углу, как и вышитый рушник, наброшенный на рамку из деревянных планок, давно утратили яркие краски, выцвели.

Через узенькое оконце с мутным немытым стеклом едва пробивался свет. В наиболее освещённой части хаты на скамье стоял гроб, выбитый синим плюшем. В гробу, совсем не похожий на себя, лежал отец, в новом чёрном костюме, в блестящих лакированных туфлях. Тогда её особенно удивляло самое необычное, загадочное — непонятная желтизна лица и такие же жёлтого цвета руки. Эти два цвета — жёлтый и синий, преобладали, выделялись и глубоко запали в этой серой и мрачной картине детского сознания, как два случайных, необязательных мазка художника.

Людей на поминках было немного, слёз ни у кого на глазах она не заметила, чувствовалось гнетущее молчание и тишина, которые невидимым грузом повисли в воздухе. Все словно понимали, что слёзы были лишними, плакать нужно было раньше, когда человек сам шёл, скорее катился по выбранной дорожке и докатился до такого финала, конечной остановки, за которыми ничего не было. Все это видели раньше, понимали, однако никто не остановил, не стал стеной на его шатком, смертельно опасном пути, что, несомненно, вёл к погибельной топкой трясине.

Потом, уже став взрослой, она узнала от тётки, что умер отец от цирроза печени в свои неполные тридцать два года, от пьянства.

Ещё одно воспоминание было таким же мучительно тяжёлым. Однажды ночью — ей тогда исполнилось лет семь, она проснулась от громкой некрасивой матерной брани. Из кухни в комнату проникал тёмный неяркий свет. До неё изредка доносился незнакомый грубый мужской бас, другой голос был мягкий, женский, потом она догадалась, что этот приятный голос принадлежал матери. Испугавшись, втиснула голову в плечи, спряталась под одеяло. Неожиданно раздался жуткий нечеловеческий, крик, который заставил девочку содрогнуться, потом вдруг всё стихло.

Трудно сказать, сколько времени она находилась в состоянии оцепенения, чутко прислушиваясь к тишине, надеясь услышать какое-то движение или слово. Набравшись смелости, босая, на цыпочках, крадучись, пробралась на кухню.

Мать лежала на полу, ненатурально подогнув под себя ноги, распущенные волосы делали бледное лицо необычайно красивым. Такой в воображении Шурки виделась раньше спящая красавица из сказки, что когда-то ей читали перед сном. Красное, небольшое, с невыразительными рваными краями пятно на груди мать прикрывала окровавленными руками.

Просьбу и уговоры дочери женщина не слышала.

Продолжение этой трагической истории она потом слышала не однажды уже от тётки, которая пожалела осиротевшую девочку, привезла племянницу в другой город, в другую соседнюю страну.

Тогда от перенесённого потрясения куда-то пропало чувство страха, что до этого сковывало её, среди ночи она побежала к соседям. Девочку не остановил даже лохматый пёс на цепи, он заливался громким лаем, стремился сорваться с цепи, броситься на ребёнка, растерзать его. Соседка баба Маня внимательно выслушала путаный рассказ перепуганного ребёнка.

Увиденная через несколько минут картина ошеломила соседку, так что она закричала не своим голосом, заголосила; напуганная этим криком девочка тоже заплакала. Баба Маня вдруг стихла, начала утешать девочку, потом её действия стали спокойными, она делала всё необходимое, что нужно было делать в подобных случаях. Вспомнила, что когда-то молодая красивая, но достаточно непредсказуемая распущенная женщина приехала на Украину из Белоруссии, где жила с родителями, где и познакомилась с будущим мужем, которого солнечная Украина направила служить в край голубых озёр и зелёных тенистых боров.

В молодости, а тем более в беззаботной юности, не пугаясь никаких преград, больших расстояний, когда абсолютно все кажется простым и достижимым, все трудности ничто в сравнении с большой любовью, направилась юная девушка за любимым, уверенная в том, что счастье возможно, только когда рядом будет её Вася. Бросила учёбу в медицинском училище, понимая, что любовь, семья — понятия более для неё важные и значимые, чем диплом медицинской сестры.

Потом оказалось, что любовь может быть необычайно неустойчивым чувством. Устал былой солдатик от её ласк очень быстро, начал искать утех и забав на стороне, часто возвращался домой поздно, нетрезвым, а потом где-то пропадал по несколько дней кряду. Надежды на счастье улетучились, не радовала её и работа санитарки. Разочарование, обиду на мужа, на свою неудалую судьбу пробовала заглушить алкоголем, однако облегчения рюмка не принесла, а интерес к спиртным напиткам только усиливался.

Сначала муж потерял работу. Рассчитывать на его случайные заработки, которых с каждым днём становилось всё меньше, не приходилось. Единственное, что интересовало его, а вскоре и её — заглянуть в рюмку. Вскоре и ей пришлось уволиться с работы. Сначала были прогулы, потом запои. С таким положением главврач не мог мириться.

Глава 2

Провожатых с дискотеки до дома у Шурки хватало, подруги ей завидовали, особенно если кто-то из парней вдруг начинал уделять именно ей особое внимание. Но разве в этом она была виновата? Только почему-то самой девушке никто из парней не нравился.

На Бориса она сначала не обращала никакого внимания, отмахнулась, как от назойливой мухи. А парень не был обижен — ни ростом, ни статью. Было в нём что-то непристойное, наглое, чувствовалась могучая сила. Голова гладко выбрита, от этого оттопыренные уши всегда вызывали у Шурки улыбку. Круглое лицо с по-детски пухлыми щеками, казалось, ещё больше вытягивалось вширь, в узком разрезе глаз угадывалось что-то татарское, а когда он улыбался, глаза казались закрытыми.

Познакомились они обычно. Борис пригласил Шурку на танец. Внешний вид парня больше отталкивал, чем привлекал, но вместе с тем вызывал удивление своим чрезмерным спокойствием и уверенностью во всём том, что делал, как себя вёл. Во время танца он все время молчал, только когда танец окончился, задержал её, не выпуская руку.

— Классный у тебя вид, — он открытым, немигающим взглядом рассматривал её лицо. — Ты мне нравишься. У нас с тобой будет большая любовь. Не сейчас, не сегодня, скорее всего потом. А может быть сегодня, сейчас, а? Пойдём?

Шурка от такой наглости не могла даже вымолвить слова, чувствовала, как закипает злость, однако, стараясь быть спокойной, ответила, освобождая руку.

— Народу здесь много, поищи, может, и найдёшь такую, которая тебе нужна для твоей большой любви, — после того, как он отпустил руку, чуть ли не бегом направилась к лестнице, что вела в вестибюль, не удержалась и на ходу оглянулась, по-детски скорчила гримасу своему партнёру по танцу, который глазами провожал девушку, показала язык.

— Держись от него подальше, — советовали ей потом подруги. — С тёмными личностями тусуется. Долго с девушками не ходит, меняет их как перчатки.

На протяжении нескольких месяцев Борис приставал к Шурке со своими наглыми предложениями о большой неминуемой любви. Появлялся он всегда неожиданно. Даже то, что Шурка танцует с другим парнем, для него не было преградой, подходил как ни в чём не бывало.

— Прости, дружище, это моя девушка, мне обещала, сама забыла об этом. А ты отдохни, вытри пот.

И, как правило, все её кавалеры быстро, без слов соглашались, выходили из круга танцующих.

В такой ситуации Борис каждый раз с ухмылкой громко повторял вопрос насчёт того, созрела ли она для горячей любви?

— Когда рак на горе свистнет, наглец, — обычно со злостью и ненавистью говорила в ответ на его взгляд и выбегала из зала.

Но необычное упрямство только, казалось, его подзадоривало и усиливало интерес к девушке.

Неожиданно Шурка заметила, что все её воздыхатели куда-то пропали, активности не проявляли. Никто из её былых кавалеров девушку не искал, а новые не появлялись. Часто домой Шурка возвращалась по ночной улице одна. После дискотеки обычно становилась у гардероба в очередь за верхней одеждой.

Борис, ещё раньше заметила Шурка, брал пальто без очереди. Однажды он остановился возле неё.

— Давай жетон. Не надоело одной возвращаться домой?

— Обойдусь. Лучше одной, чем с таким типом.

В ответ Борис загадочно ухмылялся.

— Я терпеливый. Подожду.

— До пенсии придётся ждать.

— До пенсии готов ждать, — к Борису подошла модно одетая девушка, и он, обняв её за плечи, направился к выходу.

Удивительно, но у Шурки возникло раньше неизвестное, что-то похожее на чувство ревности. Девушка, которая не уклонялась от объятий, показалась красивой. Сравнивая её с собой, Шурка без раздумий, честно, отдала бы предпочтение незнакомке. Что ж такого Борис увидел во мне, думала девушка, что от такой красавицы может отказаться?

Глава 3

Шурка тогда оканчивала учёбу в школе, готовилась поступать в медицинское училище. И хотя часами сидела, в который раз повторяла материал школьных учебников, однако заметила, что дома что-то случилось. Всё чаще тётя задерживалась на работе. Её подруги уже не заходили в гости, на женщине появились новые, но, по мнению племянницы, безвкусные наряды. Дяде Васе, который часто впадал в запои, это позднее возвращение домой не нравилось, у него возникли подозрения. Между ними почти каждый день вспыхивали ссоры, которые заканчивались оскорблениями.

В тот день Шурка сдала экзамен, причём на «отлично». Её пятёркой были приятно удивлены не только учителя, но и она сама. Окрылённая успехом, хотела как можно скорее поделиться радостью с домашними.

Дядя Вася был на вид трезвым, но перед ним на столе стояла бутылка с водкой, наполовину опорожнённая. Из закуски — порезанное на большие куски сало, зелёный лук, полбуханки хлеба. Этот скромный, даже бедный натюрморт, даже для Шурки показался притягательным. Она не утерпела, наклонилась над столом, чтобы взять кусочек сала, горбушку хлеба. В то же мгновение неожиданно почувствовала, как её руку оттолкнула грубая ладонь дяди.

— Дядя Вася, что за шутки? — Шурка уставилась на хозяина.

— Шутки закончились. Собирай свои манатки и шуруй вслед за своей тёткой-потаскухой на все четыре стороны.

— Ты, дядя Вася, уже совсем... Может, хватит, а то до белой горячки допьёшься…

— Ну вот, яйца курицу учат. Ты своей тётке пойди лекцию прочитай. На старости лет ей шуры-муры крутить захотелось.

Шурка с удивлением смотрела на пьяного человека, а он, не закусывая, налил и выпил ещё одну рюмку.

— Ничего не скажешь, сюрпризик подготовила. Только подумать — сказала, что нашла лучшего хахаля, к нему уходит. Вот и думай, Шурка, как теперь будешь жить дальше. Думаю, чужому дяде ты не нужна. Тётке, если судить по её поведению, тоже. У неё совсем другое на уме. Это ж надо до такого додуматься, роман вздумала крутить… Насмотрелась сериалов, красивой жизни захотелось. Все вы одинаковые, стервы…

От услышанного Шурка сжалась, оцепенела, ноги сделались непослушными, ватными. Она опустилась на старый, с облезлой белой окраской табурет, чтобы не упасть. Всё, сказанное дядей, было так неожиданно, что осознать, принять и поверить она не могла.

Две рюмки дядя наполнил и выпил, к закуске не притронулся.

— Я хоть и жалел тебя, Шурка, но какая же ты мне племянница? Чужая, кормить тебя, поить не обязан, да и не буду, нет такого желания. Дом этот и всё в нём принадлежит мне. Кто знает, может, лучшую бабу, чем твоя тётка найду?

Шурка молча слушала пьяные рассуждения дяди Васи.

— Ты уже взрослая. Иди, работай. Дадут общежитие. Об учёбе забудь.

Шурка сидела на табуретке. Пыталась осмыслить происходящее, наблюдала, как дрожащей рукой дядя брал бутылку, наливал в рюмку водку, подносил ко рту.

— Вот как… А я есть хочу, — Шурка словно хотела проверить, действительно ли с этого момента её жизнь наполнится новыми проблемами, и главная из них — о куске хлеба.

— Ну не зверь же я. Бери. А завтра думай, как быть? Моя позиция тебе, кажется, понятна.

Шурка пожевала сала с хлебом, проглотила, и в который раз наблюдала, как мужчина уже не жадно, а с безразличием наливал и пил, одновременно наполнялся злостью и отчаянием.

— Вы хоть бы закусили, — посоветовала Шурка, глядя на заплывшие глаза и опухшее лицо.

— Кусок в горло не лезет, — отозвался на совет. — Сколько лет вместе… Не, я не подарок, но, с другой стороны, я никогда даже пальцем… Ты же знаешь.

Шурка сходила на кухню, кастрюли на плите были пустыми, в холодильнике нашла пакет молока, приготовила молочный суп с макаронами. Когда принесла тарелку с супом дяде, увидела, что тот уснул за столом. Попытки разбудить его оказались безуспешными.

Готовиться к новому экзамену было трудно, но она заставила себя раскрыть книгу. Проблемы героев «Вишнёвого сада», Евгения Онегина отдалились от неё ещё больше. Шурку волновали сейчас совсем другие вопросы.

Поздно вечером она задремала над учебниками. Разбудили и испугали её удивительные ощущения. Чьи-то грубые руки ощупывали её ноги, мяли грудь. Потом она услышала запах перегара, немытого мужского тела. Прогнав остатки сна, открыла глаза, очень близко над ней склонилось поросшее короткой щетиной лицо дяди Васи. Она резко уклонилась от его похотливого рта.

— Ты с ума сошёл, дядя Вася, — вскрикнула Шурка, пытаясь вырваться из крепких объятий цепких худых рук.

— Ну и чего ты ломаешься, мне баба нужна, а тебе угол. Заживём не хуже других, назло твоей тётке-стерве, — немолодой пьяный мужчина лапал её руками.

Как могла, Шурка стремилась уклониться от страшного в своём зверином желании существа в обличии человека, к которому раньше чувствовала только добрые чувства, благодарность за приют.

— Пусти хоть в туалет, — в какой-то момент она перестала отбиваться.

Просьба для дяди Васи оказалась неожиданной, он опустил руки — Шурка вырвалась из объятий.

— Обдурила старого дурня, стерва, — догадался мужчина, когда Шурка стремительно бросилась к входной двери.

Глава 4

Как ни странно, Борис и сейчас смеялся тем самым беспричинным смехом. Реагировать на этот дурацкий смех не было ни сил, ни желания. В конце концов и злости на парня уже не осталось.

— Прекрасная погода для прогулки, только вижу, почему-то не по погоде оделась, — он, оценивая девушку, смотрел на промокшую футболку.

Шурка не знала, что сказать в ответ. От холода её здорово пробирала дрожь, с которой девушка никак не могла справиться. Мокрая майка прилипала к телу, обняв её грудь, джинсы стали лубяными.

— А что за сырость на лице? — Борис бесцеремонно мизинцем провёл по щеке. — Не понял: или дождь, или слезы? — поинтересовался, но заметил покрасневшие глаза, припухшие веки. — Кто обидел? — спросил строго, снял с себя куртку, набросил ей на плечи, взял Шурку за руку и уверенно повёл за собой. Шурка не сопротивлялась. Она уже и не надеялась, что кто-то проявит к ней внимание и сочувствие. «Возможно, и зря от него убегала, — мелькнула мысль. — Говорят, своей судьбы не миновать, от неё не спрятаться».

Борис привёл её в кафе, куда раньше она несколько раз заходила с подругами. Здесь перед дискотекой они пили пиво, которое придавало им решительности и уверенности, силы, оценивали молодых людей за соседними столиками, завидовали тем, кто сидел не в женской компании, а с парнем. Сейчас здесь было малолюдно. Она увидела тех мужчин, хорошо выпивших, что встретились ей возле кафе. Они, видно, вернулись сюда, посчитали, что выпили недостаточно. У окна в углу сидела пара влюблённых. Они держались за руки, ничего вокруг для них не существовало. А за столиком напротив проводили время две яркие блондинки, что чересчур переусердствовали с косметикой, и сейчас небольшими глотками через короткие паузы через зубы цедили пиво из небольших чёрных бутылок.

Борис заказал две рюмки водки и чашку кофе. Девушка за стойкой быстро приготовила горячий напиток, от душистого аромата у Шурки в желудке стало даже нехорошо, тошнота поднялась к горлу. Окоченевшие руки потянулись к чашечке с тёмной жидкостью, над которой поднимался пар. Этот жест заметила девушка за стойкой. Кажется, она была из той категории людей, что понимали тоску в глазах кошек, собак и несчастных людей; сейчас она смотрела на Шурку не напыщенно, а полным жалости и сострадания взглядом.

В другой ситуации это бы очень задело Шурку, но не сегодня. Самые жизненно важные, необходимые потребности каждого человека в тепле, еде, крыше над головой для неё невероятно отдалились, и более высокие и тонкие материи показались не такими уж важными.

Только присев за столик, Шурка поспешно схватила горячую чашку с кофе и с жадностью поднесла его к губам. После нескольких согревающих глотков лицо девушки просветлело. Она совсем иначе, с чувством благодарности посмотрела на Бориса и впервые измученно-виновато улыбнулась.

— Как мало нужно человеку для счастья, правда? — заметив перемены в настроении Шурки, констатировал молодой человек. — Но, чтобы окончательно получить настоящее наслаждение, тепло, нужно выпить вот это.

— Да я никогда не пила водку. Вино пробовала однажды, — отмахнулась Шурка.

— Ну, когда-то же придётся попробовать и вкус водки. Ну, давай за встречу и за улучшение отношений между нами, — сам Борис опрокинул рюмку водки, подмигнул Шурке, чтобы она сделала то же самое.

Шурка нерешительно взяла рюмку в руки, осторожно поднесла ко рту, почувствовала неприятный запах, скривилась.

— Не обращай внимания. Раз — и в дамках. Более решительно, — давал советы Борис.

Шурке почему-то захотелось показать, что и она уже что-то видела, знает взрослую жизнь, все же после настойчивых слов Бориса выпила из рюмки водку.

Вкус напитка был, естественно, отвратительным, пекуче-горьким, однако быстро она действительно почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и какая-то внутренняя медленная расслабленность. И что было удивительным, её постепенно перестали беспокоить те проблемы, что так остро встали в этот вечер, они отступили, отошли, уже не казались такими нерешаемыми. «Какая же я дура, убегала от человека, который в тяжёлый момент стал единственным небезразличным к ней».

Шурка почувствовала необходимость рассказать о своей ситуации, о своей беде, что свалилась на неё; говорила она с каким-то отчуждением, словно приключения произошли не с нею, а с другой девушкой. Борис слушал внимательно, не перебивая, потом пошёл к стойке принёс ещё две рюмки водки.

Уговаривать Шурку уже было не нужно.

— Действительно, попала ты в сложную историю, — с какой-то злостью и еле припрятанной неудовлетворённостью сказал Борис.

Но выбора у него, кажется, не было. Не мог он, в конце концов, оставить эту несчастную душу на улице, да ещё в такую непогоду. Нечасто в нём просыпались эти непонятные чувства сострадания и жалости. Он боялся их, стремился жить просто, особенно не волнуясь, ни о чем серьёзно не думая. Сейчас, видно, впервые пришла мысль, что он станет очередным звеном в цепи несчастий этой девушки. Отступить уже он не мог, дело катилось по раньше принятому шаблону; он чувствовал, что вскоре число его мужских побед увеличится.

Шурке ничего не оставалось, как пойти с Борисом в его квартиру.

Когда они оказались в пустой комнате, Борис сразу же, только переступив порог, набросился на неё, обнял, нашёл губы. Шурка как могла сопротивлялась, оттолкнула парня, но другой крепкий поцелуй, возможно, разбудил и в ней спрятанное желание — так её никто никогда не целовал. Она вспомнила, как несколько часов назад к ней приставал дядя Вася. В памяти всплыла каждая отталкивающая мелочь — похотливые грубые руки, одутловатое морщинистое лицо, противный перегар изо рта. Пусть лучше будет этот молодой парень, что не вызывает слишком неприятных чувств, пусть лучше он лишит её невинности. Он пожалел её, утешил, угостил, дал приют, когда мокла под дождём и не было куда пойти. Именно он стал для неё спасательным кругом в этом холодном бессердечном мире. Как и каждая девушка, она ещё надеялась, верила и ждала свой корабль с алыми парусами, ждала свою единственную, на всю жизнь любовь. Вера эта уже оказалась с червоточиной сомнений, и эта протянутая ей рука может вновь обмануть её надежды. В её рассуждениях появилось и что-то практичное, эти мысли диктовались элементарными потребностями выживания. Когда она откажет ему в его намерениях, то снова окажется на улице.