Симфония для попаданца

Пролог

Максим, 25 октября 2025 года.

Это было утро, сотканное из октябрьского золота и хрустальной прохлады. День, выкроенный будто специально для меня. Я потянулся на диване, словно ленивый кот, сбрасывающий с себя бремя забот, и ощутил, как впереди расстилается бескрайний океан времени. Можно было нырнуть в «Симфонию реальности» – мир, где магия кружится в танце со сталью клинков, а судьбы закаляются в горниле эпических сражений. Именно там я смог залечить израненное сердце. Именно там я встретил Лилию. Имя её звучало, как нежная мелодия, а образ пленил душу с первого взгляда.

Признаюсь честно, я уже и не чаял, что моё сердце вновь дрогнет. Слишком много женских предательств оставили на нём шрамы. Но здесь было что-то другое, непреодолимо влекло меня к ней, как бы я ни пытался себя отговорить. Впрочем, страх повторить прошлые ошибки всё равно таился где-то в глубине.

Три месяца пронеслись в вихре опьяняющего счастья. Я просыпался с улыбкой на губах и засыпал с улыбкой же, унося её образ в царство грез. Как же сильно я жаждал нашей встречи! Но расстояние, эта безжалостная стена, разделяла нас, а плотный график держал в плену рутины.

Я окунулся в «Симфонию» еще в марте, бегством спасаясь от тоски, обиды и всепоглощающего одиночества. Друзья один за другим обзаводились семьями. Ипотеки, токсикозы, выбор колясок – их мир стремительно менялся, и вместе с ним менялись наши встречи. А я никак не мог перешагнуть через этот порог. Они настойчиво пытались познакомить меня с подругами жён, желая избавить меня от ощущения "лишнего" на их праздниках жизни. Но все эти попытки были тщетны. В этих встречах не было искры, огонь в моём сердце оставался не зажжённым. И вот, в конце июля, в нашу гильдию постучалась она.

Боевой маг с поддержкой, 86-го уровня, 12 VIP. Третья в рейтинге арены. За неё сражались две сильнейшие гильдии. Но она выбрала нас, занимавших скромное десятое место.

– Я не гонюсь за рейтингом, – написала она как-то в чате. – Я пришла к вам, чтобы играть для души, а не чтобы меня дёргали в два часа ночи из-за очередной войны.

В ней было прекрасно всё: её персонаж, её ник, её облачение, её оружие. Но больше всего меня восхищало её присутствие рядом, на одном поле битвы.

Помимо сокрушительного урона – одним заклинанием она могла отправить на тот свет десяток противников – она умудрялась накладывать баффы на всех наших союзников, лечить раненых и воровать сундуки прямо из-под носа врага.

В чате она была немногословна: просто здоровалась и прощалась. Редко вступала в споры и обсуждения. Но если уж вступала, то своей дипломатичностью моментально гасила конфликты или незаметно направляла к правильному решению.

Впервые я услышал её голос в сентябре, когда она поздравила учеников и студентов с Днём знаний. Это был нежный, обволакивающий голос, его хотелось слушать бесконечно, как успокаивающий шёпот дождя. Спокойный, таинственный и умиротворяющий. Тогда, кажется, половина сервера отправила ей приглашение на брак. Она вежливо отказала всем. И в этот момент я почувствовал, что у меня появился шанс. Да, в моих побуждениях была толика корысти: игровая жена с 12 VIP-статусом, разносящая в одиночку треть вражеской команды и прикрывающая тылы союзников… Но даже сквозь эту прагматичную призму я видел, что меня к ней тянет. Я написал ей шутливое сообщение, что мы своих сестёр кому попало не отдаём. Она рассмеялась и пообещала, что выйдет замуж только за члена нашей гильдии. Так завязалось наше общение. Я стал просить её подстраховывать меня в Бездне. Она никогда не отказывала. Это были лучшие полчаса каждого вечера. Я в одиночку зарабатывал там больше, чем вся гильдия вместе взятая, потому что никто не осмеливался вступать с нами в бой. Вся Бездна принадлежала нам двоим. Вернее, мне. Она ничего не фармила, просто помогала уничтожать боссов.

Я дико нервничал, когда приглашал её в наш чат в мессенджере. А когда она согласилась и прислала мне свой номер телефона, я прыгал от счастья, словно мне снова пятнадцать лет.

Добавив её в чат, все первым делом бросились рассматривать её аватарки. И на последних двух было её настоящее фото.

Мягкое лицо, округлый овал, плавные линии скул и нежный подбородок. Светлая кожа с лёгким румянцем, словно персиковый закат на щеках. Большие карие глаза с золотистыми искорками, обрамленные густыми тёмными ресницами, придавали взгляду загадочность. Тёмно-каштановые волосы с медным отливом были собраны в низкий пучок, а несколько свободных прядей кокетливо обрамляли лицо. А её губы – умеренно полные, естественного розового оттенка, с чуть приподнятыми уголками, словно она готова улыбнуться даже в самый серьёзный момент, – сводили меня с ума.

Я осыпал её комплиментами, не в силах сдержать свои эмоции. Они рвались наружу, пробиваясь сквозь броню сдержанности. Она реагировала спокойно, не отталкивала, но и не поддавалась на мои ухаживания. Снежная принцесса, в которой проснулось любопытство. Именно тогда, мой внутренний скептик зашевелился. Не бывает таких идеальных женщин. Но я подавил его, потому что безумно хотел верить в любовь.

В конце сентября я признался ей, что безумно хочу встретиться. Она не возражала. Наш чат был исписан тысячами сообщений. Двухчасовые телефонные разговоры ни о чём и обо всём сразу. Мне было с ней невероятно интересно. Она заполонила все мои мысли. Хотя меня немного напрягало, что мы никогда не созванивались по видеосвязи, что иногда, в самый ответственный бой, она просто пропадала из онлайн, разговаривали только тогда, когда ей было удобно. Но я списывал это на свою подозрительность.

И вот, до нашей встречи оставалось всего восемь часов.

Один день, который, я верил, перевернёт мою жизнь. Я ехал навстречу своей судьбе, окрылённый надеждой. И ни один попутчик не смог омрачить моё предвкушение чуда.

В «Симфонии» начался рейд на босса. Последние часы перед отъездом я решил провести за компьютером. Надо набираться опыта и сил, чтобы соответствовать своей возлюбленной магичке. Всё шло по плану, наш стратег идеально сработал, врагов становилось всё меньше, комната с боссом всё ближе.

Глава 1. Там, где стираются следы

Темнота. В ушах — вой сирены, будто застрявший в висках нож. Я дёрнулся, пытаясь вдохнуть, и острая боль в рёбрах напомнила: я жив. Горячий асфальт под спиной… Нет, уже не асфальт. Сырая земля впивалась в кожу, а вместо бензина пахло полынью и хвоей. Веки дрогнули, и сквозь ресницы пробился тусклый свет фонаря.

— Надоедливый фонарь, и зачем только его тут установили, — ворчу себе под нос.

Я попробовал подняться, но кости гудели, как порванные струны. Каждая клеточка моего тела кричала от боли. Наверное, далеко отбросило. Чудом, что жив остался. Сколько же я тут провалялся? Странно, что никто скорую помощь не вызвал. Вообще никого не слышно. А может, пока я был в беспамятстве, меня за город отвезли и выбросили. Сейчас ещё пару минут полежу и встану.

Трава охлаждала моё потрепанное тело, фонарь светил, будто городские депутаты решили не экономить на лампах и поставили самую мощную. Запах сырости. Шелест листьев вместо гудков машин.

— Жив. Чёрт, как же больно… Куда я попал? Сколько раз я себе уже задал этот вопрос? — опять ворчу, возраст, наверное.

Ну надо же как получилось. Невнимательно, Максим Петрович. И опасненько. Наверное, это просто показатель того, что пора ставить точку с этими женщинами. Больше им нечего высосать из моей души. Переключусь на полезное дело. Ребятам из детского дома помогу. Или больным ребяткам, которым нужна операция. Хорошо, что зарплата позволяет...

— Помочь детям… да я сам как щенок, брошенный в лесу, — пробубнил в пустоту.

Надо бы матери позвонить. На могилку к отцу съездить. Столько дел. Сдались мне эти чувства.

Как же больно, пытаюсь снова подняться. Более-менее получилось на корячках. По крайней мере, я сейчас не в лежачем состоянии. Голова гудит, как улей, а земля ускользает из-под ладоней, словно мокрая рыба. Пить хочется, хотя тошнота подкатывает. В ушах — вой, будто в череп закатили колокол. Щурюсь и пытаюсь понять, где я. За городом точно. Точно выбросили. Даже как-то удивительно. Не сказал бы я, что похож на 50 - килограммовую барышню. Вес около 80 килограмм. Ростом вообще 192 сантиметра. Как меня затолкали в машину только, не ясно.

Начинаю ползти, меня кренит в бок, заваливаюсь на бок. А в глаза-то светит далеко не фонарь. Это луна. Большая, слишком большая.

— Где я?

Собираю последние силы, встаю на корячки, поднимаю голову. Большие деревья, дубы, наверное. Вековые. Ни дороги, ни электровышек.

— Это куда меня завезли-то?

Всё кружится и плывет перед глазами.

— Ладно, хватит тут шататься уже, надо собраться. Пора возвращаться в гостиницу.

Встал. Стою. Головокружение не прекращается, но и не заваливаюсь уже.

— Хорошо.

А теперь вопрос на засыпку…Куда идти? Откуда меня привезли? Ни следов, ни запахов резины…

Осмотрев себя, я едва сдержал горький смех. Рваные джинсы, свитшот в кровавых подтёках.

— Как я объясню это, если встречу людей? — тревожно спросил самого себя.

Кажется, у меня сотрясение — буквы в глазах двоятся, а в висках стучит, будто кузнец бьет по наковальне, я не могу захватиться за мысль, в голове просто кавардак. Надо отойти от этого места, вдруг мои похитители решат проверить тело.

Добрел до дуба фирменной походкой, когда ветер очень сильный и земля тебя не держит, без приключений, ни разу не упав. Красивый дуб. Мощный. Таких в Питере не сыскать. Дуб врастал в небо, будто древний исполин, видевший рождение рек. Кора, покрытая мхом, напоминала морщины старика, который видел больше, чем я смогу понять и исцарапана странными знаками — то ли руны, то ли детские каракули. Знаки будто пульсировали в такт моему сердцу. Галлюцинация? Или…просто надо отдохнуть.

Но, возле дуба было хорошо, приятный шелест листьев, запах свежести. Умиротворяющие звуки. Тишина то какая. «Лепота» — почему-то вспомнилась фраза из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию».

Облокотившись на дуб, я отметил, что луна освещает поляну, но вокруг не было ни одного фонаря — только звёзды, яркие, будто кто-то проткнул небо иголкой. Где асфальт? Где хоть одна вывеска? Всё вокруг выглядело… ненастоящим. Слишком чистая природа. Слишком тихо.

— Что тут вообще происходит? Куда меня отвезли?

За такими думами, меня сморил сон. Детский, с падениями с крыши и леденцовыми замками. Проснулся я на том же месте, где и заснул. Солнце уже стояло в зените — значит, прошло несколько часов.

Всё тот же дуб, что скрывал меня в своей тени. Только теперь я вижу, что он ещё больше, чем казался. Тот же ветерок, что холодил. И тишина…Никого…

Сквозь крону листьев просачиваются лучи солнца. Щебет птиц. Время будто остановилось.

— Ну, не плохое такое место.

Уединенное, залечивающее раны души. Я сел по-турецки и просто наслаждался природой. Никогда такую девственно чистой её не видел. Нет банок из-под пива, окурков и пакетов, ни следов человека — только следы лис да перепёлок на песке. Как же хорошо. Дышу полной грудью, воздух обжигал лёгкие непривычной свежестью, словно я впервые дышал. Без примесей. Голова даже закружилась, хотя…это может быть последствия моей невнимательности, которая закончилась аварией.

Поляна, будто вырезанная из изумруда. Бабочки мелькали, как клочки разноцветного пергамента. Деревья и кусты. Возле кустов мальчик стоит в странной одежде. А чуть правее куст с ягодами. С голоду не помру значит. Стоп…Мальчик?

Может, деревня близко? Повертел головой в разные стороны. Но где же избы? Где хоть дымок из трубы? Почему я не услышал, как он подошёл? А может это призрак какой. Неупокоившаяся душа ребенка. Изверги, ребенка - то за что убили.

Мальчишка шмыгнул носом, вытер рукавом сопли и шагнул ко мне, не сводя глаз с кровавыми подтёками. Живой. Слишком живой — щеки в веснушках, штаны в заплатках. Нет, ну я взрослый мужчина, мне 33 года, в эту чертовщину я не верил никогда. Но тут…Неприятный холодок пробежал по моему больному телу. Мальчишка подошёл и еще раз шмыгнул носом.

Глава 2. Осколки других эпох

Иду по полянке к лесочку, а в голове — будто взорвали Яндекс.Навигатор. Мысли путаются, как оборванные провода, искрятся обрывками воспоминаний: асфальт, гул машин, вспышка света… А теперь — только трава по колено, шепот ветра в листве и странная, давящая тишина.

Мальчишка — словно из сказки, речь старинная: «человече», «аки», а глаза тёмные, как лесные омуты, смотрят недоверчиво, будто я не человек, а призрак.

- Может, это я спятил? Нейроны, что ли, перемкнуло от удара?

В ушах звенит, в висках пульсирует. Если б не боль в боку, можно было бы решить, что это сон. Но рёбра ноют с такой отчётливой, живой яростью, что хоть кричи.

- В психушку затащат, если узнают. Или я в коме? Мать реветь будет.

А парнишка-то крепкий, хоть и щуплый. Действительно же помогает идти. Впился плечом в бок, как робот-сиделка, и ведет тихонько по тропинке. Без него я бы тут и сдох, честно. На корячках могу только ползать, а ноги подкашиваются, будто кто-то невидимый режет поджилки. Шаг — боль в рёбрах, шаг — мир плывёт. Да и тропинку эту я бы не заметил. Всё же нереальное место, тут что-то не сходится. Слишком уж живописно. Деревья, блин, пахнут… настоящими деревьями, не как в парке с их пластиковыми скамейками. Здесь запах смолы и влажной земли бил в нос, как удар совести после вранья.

Лес постепенно редеет. В просветах между деревьями уже маячат крыши – низкие, покосившиеся, будто придавленные тяжестью лет.

- Почти пришли, - буркнул мальчишка, шмыгая носом и вытирая сопли рукавом. Смешной такой. Попробовал улыбнуться, но он отпрянул. Видимо, моя улыбка больше походила на гримасу боли. «Решит, что я псих», — мелькнуло в голове. «А вдруг я прав? Может, я и впрямь сошел с ума, и всё это галлюцинация?»

Вышли из леса прямо в деревню. Самая обычная деревня. Совсем как в «Игре престолов», только без бюджета. Ни проводов, ни асфальта. Нет музыки, и никто не жарит шашлык. Даже мусора нет! Ни одного ржавого «Жигуля», ни одного пластикового пакета, цепляющегося за кусты, как городской призрак. Абсолютно не современная. Есть только лай собак и кудахтанье кур.

Избы, самые настоящие избы! Стоят тесно, словно жмутся друг к другу, но не от страха, а чтобы быть ближе и роднее. Старушка на крыльце долбит что-то в ступе — хоть бы взглянула. Её лицо, изрезанное морщинами, казалось, хранило тайны старше этих изб. Мы медленно идём мимо. Из трубы валит густой дым, пахнущий не дровами, а чем-то горьким — полынью, наверное. Или тлением времени.

Деревушка маленькая, примерно 10 изб, вросших в землю, как грибы после дождя. Кривые деревянные заборы, покосившийся колодец с цепью и какой-то палкой. Над крышами вился дымок, смешиваясь с запахом навоза. У дальнего края стояла церквушка - деревяшка с облезлым крестом. Крест был перекошен, словно сам Бог отвернулся от этого места. Очень странно, у нас вроде следят за церквями. Дверь забита досками. Батюшка, видимо, на удалёнке или сбежал…

Медленно, но, верно, мы шли к самой обшарпанной избе. Сенька шёл целенаправленно в её сторону. Значит это его дом. Обычная почерневшая бревенчатая изба. Крыша прогнулась, виной всему — мох, проросший сквозь кровлю. Ставни висят на одной петле, будто скелет, повешенный на ржавый гвоздь. На дворе есть дровяник и корыто. Корыто с водой мутнее питерского канала.

- Не, пить не буду. У меня и так кишечник в режиме квеста. Хотя… может, зря? Вдруг это эликсир бессмертия?

Мы прошли этот бедненький дворик, направляясь к отдельной постройке. Низкая, с покатой крышей. Именно туда меня и завел Сенька, открывая скрипучую дверь с железной скобой. Скрип звучал как крик забытой души.

Внутри темно и пыльно. Сено свалено в углу, паутина на балках. Запах прелой травы, как в заброшенном сарае детства. Нет окон, только щели в стенах, в которые просачивается солнце. В углу брошены вилы и серп, как у деда Мороза из кошмаров. На стене — царапины, похожие на цифры.

Сенька помог добраться до сена, и, кряхтя, я опустился в него. Атмосферно. Сразу детство вспомнилось. Как я у бабушки лежал так же в сене, а она делала вид, что не может меня найти. Только тогда сено пахло летом, а сейчас — неясностью…

- Лежи-ка тут без печали - хлеб-соль принесу. Батька как с реки воротится, к тебе приведу. Матухе не сказывать — засуетится, сердешная... – сказал Сенька, оглядываясь в поисках чего-то, но не нашел. Сунул в солому пучок травы какой-то.

- От лихого глаза… - пояснил он.

- Спасибо, Сенька. Можно сказать, ты меня спас. – искренне я поблагодарил мальчонку. Как выберусь, обязательно сюда вернусь, помогу семье. Нельзя в такой бедности жить. Да и родители, хорошо воспитали сына. А может и вообще сюда переберусь. Заведу курочек. Буду пить чай и качаться в кресле.

Сенька мотнул головой и мышкой выскользнул в дверь. Сухо, тихо и темновато. Самое то для лечебного сна. Путь проделал я большой. А самое лучшее лекарство это сон! Тут точно меня не побеспокоят.

Не знаю, сколько я спал. Но проснулся от того, что кто-то громко кашлянул. Разлепив свои глаза, еле-еле сосредоточившись, увидел мужика. Хороший такой мужик. Деревенский. Одной рукой может голову расшибить. Примерно с меня ростом, с большой рыжей бородой, как у Илона Маска после изоляции. Если бы питался нормально, то весил бы побольше меня. Да, загнали мужика. Видно, отец Сеньки, уж больно похожи. Хотя Сеньки не вижу рядом, видно, запретил приближаться. «Или спрятал, чтобы я его не напугал», — подумал я.

Отец Сеньки, низко кланяясь, начал говорить, от чего волосы зашевелились:

- Добрейший вечер, господине…Терентий моё имя. Сын мой, Сенька, сказывал — под дубом древним обрёл тебя. Речь твоя чудна, аки у книжника, да не холоп ты… Одеяние зело ценно, хоть и в кровище.

Он пристально смотрел на мой свитшот, будто пытался прочесть логотип. «Для него это просто узор», — понял я. Помолчав, он прищурился:

- Чи не беглый боярин? Чи не из тех, кого опала царская коснулась?

Глава 3. Репьи времени

Я смотрел на мужчину, пытаясь прочесть в его глазах хоть каплю лжи. Или намёк на большую шутку. Вдруг я попал в какой-то скрытый квест? Повертел головой, в надежде, что найду камеру. Но с каждой секундой надежда рушилась, как куличик из песка. Взгляд Алексея Николаевича был прозрачен, как стёкла тех очков, что я разбил в день, когда первый раз заступился за девушку. С тех пор я не носил очки, а переключился на линзы. Рука сама потянулась к виску — привычный жест, когда мозг перегружен. Алексей Николаевич заметил это движение и усмехнулся, будто узнал что-то:

— Тоже контузия? У меня после Миуса так было. Месяц фамилию вспомнить не мог.

Он потянулся к фотографии, поправил её криво висящий угол. Пальцы дрожали — мелкая дрожь, как у алкоголика на второй день. Но в движениях была нежность и обречённая печаль.

— 178-й медико-санитарный батальон, военврач 3-го ранга. 100-я гвардейская стрелковая дивизия, — он выдохнул дым самокрутки, и лицо на мгновение скрылось за сизым облаком. — Погиб 16 октября 1944-го. Осколок в спину… Прикрыл санитарочку. Ей бы 17 было.

Его голос сорвался на «17», словно зацепился за край воронки. В углу избы заскрипела мышь, будто спеша укрыться от этой боли.

— А потом… — Алексей Николаевич резко встал, откинув полу рубахи. На бледной коже живота зиял шрам, похожий на карту рек. — Проснулся тут. Три года назад. Терентий нашёл в лесу с горячкой. Думал, что шпион.

Он расстегнул чехол, вынув шприц. Стекло было мутным, но жидкость внутри странно поблёскивала.

— Адреналин. Последняя ампула. Со склада под Кёнигсбергом вынес, — он потёр ампулу рукавом. — Комбат, перед тем как в атаку рвануть, кивнул: "Бери, доктор, тебе нужнее". — Провёл пальцем по гравировке «Кр. Арм. Склад №7». — Тут гангрену свёклой лечат. Раньше хоть смеялся, а теперь…

Алексей Николаевич замолчал и уставился на меня, абсолютно не сомневаясь, что теперь я расскажу свою историю. Его глаза оживились. Правда, немного стыдно было признавать, что погиб я по своей же невнимательности. Премия Дарвина точно мне заказана. Герой Советского Союза и балбес, который развесил нюни из-за женщины, которая в принципе мне ничего не обещала. Любовь-то я выдумал. Даже гаденько стало на душе.

— Я, Максим Петрович Соколов, родился в 1992 году в Ленинграде, в моё время он называется Санкт-Петербург. Погиб в Екатеринбурге 16 октября. Сбила машина на светофоре. Не заметил красный сигнал.

Тень пробежала по его лицу, когда я сказал про 2025 год. Он замер, будто превратился в одну из тех фотографий, что висели на стене.

— Победили? — Его шёпот был похож на скрип двери в ту самую скрипучую избу.

— Да. 9 мая 1945 года. Берлин взяли. Знамя над Рейхстагом…

Он вдруг схватил мою руку так, что кости хрустнули. Его глаза, серые и глубокие, как окопы под Прохоровкой, впились в меня:

— Кто? Кто поднял?

— Егоров и Кантария. 150-я стрелковая…

Он отпустил меня, отшатнувшись. Упал на табурет, закрыв лицо руками. Спина дёргалась, а тень на стене колыхалась, будто пыталась убежать от боли. Но звуков не было — он научился молчать ещё в сорок первом.

— Восемьдесят лет… — прошептал он наконец, поднимая голову. На щеке блестела полоса чистой кожи, смытая слезой. — А Сашка… Сашка так и не узнает.

Я посмотрел на висящее фото.

— Нет, вот Сашка. Сестра. — протянул он мне снимок.

Я взял фото девушки в гимнастёрке. Она смотрела строго, но в уголках губ пряталась улыбка.

— Осталась в Ленинграде… в сорок втором, — он начал крутить самокрутку. Пальцы дрожали так, что табак просыпался на стол. — Крапива с полынью. Настоящий не достать, — сунул мне самокрутку. — Будешь?

Я мотнул головой, и в его глазах мелькнуло что-то вроде укоризны.

— Значит, погиб 16 октября… словно роковая печать. — Он глядел на меня, будто пытался разгадать ребус. — Ты и я… Нас словно вырвали из времени и бросили сюда, как два осколка одного снаряда. Не зря тут говорят — даты липнут к душам, как репьи.

Внезапно он хлопнул ладонью по столу, заставив меня подскочить на месте. Нервишки шалят, где-то в моём мире один невропатолог остался без клиента:

— Мы с тобой не первые, кто появился тут. И, видимо, не последние, — достал из-под стола потёртый блокнот. — Записи. Гипотезы. Время здесь… оно течёт иначе. Как река с обратным течением.

Он открыл страницу с набросками звёздного неба и цифр, похожих на координаты.

— Думал, сойду с ума, пока не спас мальчишку от лихорадки, — глаза его смягчились. — Теперь знаю: мы тут не зря.

Я ощущал себя ребёнком, который нашкодил, но вместо наказания получил шанс всё исправить. Грусть от мысли, что не вернусь, смешалась с странным облегчением.

— Мама… — прошептал я, глотая ком в горле. — Совсем одна… Слеза скатилась по щеке и упала мне на руку.

— Понимаю, — Алексей Николаевич положил руку мне на плечо. Тяжёлая, тёплая ладонь. — Но ты нужен здесь. Терентий с Сенькой три дня мой порог оббивают.

Алексей Николаевич отложил ложку, вытер губы рукавом и посмотрел на меня с едва заметной улыбкой:

— Сенька тебя в овин приволок. Боялся отцу сказать, но Терентий сам тебя нашёл.

Он кивнул на заиндевевшее окно, за которым кружились первые снежинки:

— Середина октября, а уже морозец. Ты три дня в горячке метался, как сознание потерял. Парнишка каждый час бегал — травы носил, снег на лбу менял. Говорил: «Не дам помереть, батька велел».

Я представил Сеньку, корявые варежки и сизый пар от его дыхания в холодном овине.

— А Терентий?

— Тот тоже подключился, — Алексей хмыкнул. — Сначала думал, ты беглый холоп. Но как Сенька сказал: «Он волхв!» — заинтересовался.

Он поднялся, достал с полки глиняный горшок, полный мутной жидкости:

— Вот, ихнее зелье. Крапива, кора дуба, шиповник. Сенька сам собирал. Терентий варил. Говорит, дед его так раны заживлял. Пил бы — не пил, а лил тебе в рот ложечкой. Бормотал: «Господи, пронеси чашу сию».

Глава 4. Кочерга вместо стартапа

Утром меня разбудил петушиный крик, пробившийся сквозь щели в ставнях. Голос птицы был хриплым, будто она сама задыхалась от мороза. Первая мысль, обманчиво-сладкая — мне девять, я в бабушкиной избе, и сейчас она войдёт, шурша крахмальным фартуком, подоткнёт одеяло, поцелует в щёку…

А вот фиг тебе, размечтался. Воспоминания накрыли холодным душем. Я не ребёнок, и над моей разбитой коленкой не станут склоняться бабушки с припарками из подорожника. Теперь я в избе лекаря, закинутого в петровскую Русь, как и я. Неспроста. Он умеет лечить, я — конструировать. Значит, есть шанс.

Хватит рассиживаться, пора начинать жить. Первым делом — умыться. Сполз с лежанки, шершавые доски под ногами напомнили о том, что ковров тут не водится. Голова кружилась, но уже не так, как в первые дни. Взгляд скользнул по избе: низкие потолки, почерневшие от дыма бревна, паутина в углах, как кружево, смотрелось очень атмосферно. М-да, Алексей явно не фанат уборки. Меня бы за такое матушка отчитала. Она считала, что: «Порядок в квартире – порядок в жизни!». Только что-то это мне не сильно помогало. Ну да ладно, некогда грустить о днях прошедших.

У печи, сложенной из грубых камней, стояло корыто с водой. Лёд по краям узорчатый, будто мороз специально вырезал инеем: «Добро пожаловать в XVII век, балбес». Зачерпнул ладонью — холод обжёг, но взбодрил лучше кофе. Вода пахла дымом и сосной. Видимо, Алексей натаскал её из проруби. Хороший мужик, есть чему мне поучиться у него. Кроме уборки, тут он явно дилетант.

Пока умывался, мозг сам собой начал сканировать пространство:

1. Печь — дымоход кривой, как бракованная труба на ТЭЦ, дым частично идёт в избу. «КПД — как у китайского чайника. Надо глиной щели замазать, да заслонку из бересты сделать…»

2. Окно — Я сначала думал, что это стекло, но сейчас рассмотрел, что стеклом тут и не пахнет. Свет едкий, жёлтый, как моча больного. Бычий пузырь. «Стекло бы… Да где его тут взять? Разве что слюда, но и её в деревне не сыщешь»

3. Лавка у стены — ножки подкосились, сидеть страшно. «Клин да топор — и будет тебе трон».

Видимо, Алексей коллекционировал странности. На полке были глиняные горшки разных размеров, кривой серп, монокль, какие-то кости и ещё разной мелочовки. «Видно, действительно. тут присутствует некая аномалия, раз такие странные вещи находят».

Рядом с дверью висела лучина в железном держателе. Фитиль подгорел, копоть стекала чёрными сосульками. «Свечи бы… или масляный светильник. Льняное масло же тут есть?»

На полу у порога валялась связка берёзовой коры. «Из этого можно клише вырезать. Мог бы печатный станок смастерить…, да кто тут читать-то будет? Хотя бы азбуку для деревни сделать».

Взгляд упал на кочергу у печи. Крюк на конце напоминал вопросительный знак. «Вот она, новая жизнь — начинается с кочерги и ледяной воды».

— Алексей? — позвал я, но в избе было тихо. Только треск поленьев в печи да скрип половиц.

На столе лежала записка, нацарапанная углём на бересте:

«Ушёл к Терентию. У девочки жар. Есть хлеб в сундуке».

Хлеб в сундуке оказался чёрным, как совесть очень-очень непорядочного человека, но с запахом тмина. Откусил — горчащий. «Надо будет научить их дрожжи ставить», — подумал я, размачивая краюху в воде. Руки сами сжались в кулаки — воспоминания из школьной жизни. Тогда дрожжевая культура погибла из-за моей ошибки, и за проект я получил два. "Хлеб здесь — как бетон. Но хоть не смертельно", — усмехнулся я, глотая кислятину.

Мысли вертелись вокруг Ариши. У Василия сын родился с дисплазией. Шина Виленского, массаж… Я тогда очень поддерживал их, даже начал свой проект ортопедической шины. Но его завернули, сказали, что слишком дорого. По всем признакам у Ариши тоже самое. Мне бы самому посмотреть, чтобы точно убедиться. И если это так, то… Но тут нет ни гипса, ни пластика. Только кожа, дерево да надежда. Придётся мастерить из того, что есть.

Распахнул дверь. Утренний воздух ударил в лицо. На крыльце — груда дров, припорошенная снегом. «Значит, моя доля — быть дровосеком. Инженер-топорник. Романтика…» Привык я что-то к комфорту. Пора возвращаться к реалиям жизни. Прямо воодушевление какое-то. За избой маячил лес, слегка поблескивая инеем. А впереди была деревня. Где-то там Терентий с дочерью. И я… я должен сделать то, что не смог в прошлой жизни: не облажаться.

Пока стоял и вдыхал кристально чистый воздух, осознал, что в моей одежде достаточно некомфортно. Надо бы утепляться. Только где тут они берут тёплую одежду? Вроде магазинов в деревнях раньше не было. Точно, они ткали. Надо найти ткацкий станок. Но я ткать не умею. Ладно, на практике разберусь, всё же инженер, а не гуманитарий. Хотя их знания, мне бы тоже пригодились. Действительно, каждый труд важен.

Осмотревшись по сторонам и насладившись прекрасными видами, я опустил взгляд на Сеньку. У него точно какая-то сверхспособность ходить бесшумно. Смахнув иней с ресниц, он продолжал разглядывать меня. А я его.

— Батюшка-де пужался, што опять дух твой от тела отшёл, — выпалил он, сверкнув глазами, словно галка. — Алексей велел тя проведать, дабы отец-родитель не крушился.

Он сунул мне в руки тряпичный узелок. Внутри — лепёшка из ржаной муки и кусок сала, обёрнутый в лопух.

— Сама мамка пекла. Грит, волхва кормить надо, а то духом ослабнет… — Он покраснел, потупившись.

Я кивнул, пряча усмешку. Волхв… Пусть думают. Вера здесь дороже хлеба.

— Спасибо, — кивнул я, пряча улыбку. Лепёшка пахла дымом и детской наивностью.

— Следы волков видел у околицы. Не ходи пока в лес, а то…

Он вдруг замолчал, уставившись на мои кроссовки.

— Это… сапоги твои? — спросил он, округлив глаза. — Ни кожи, ни подмёток. Чудно.

Пришлось соврать:

— Заморские. В Питере такие носят.

— Питер… — прошептал Сенька, словно пробуя неведомый вкус. — Далече ль?

Глава 5. Серебро для Аришки

След позади нас с Сенькой растаял, оставив на снегу влажное пятно, будто слезу. Ещё одна аномалия? Надо с Алексеем потом посидеть, разобраться в происходящем. Если мне тут жить, то надо обезопасить своё существование. Может, я тут найду своё тихое семейное счастье.

Первый шаг мой был в сени. Ничего необычного, но меня поразила чистота. В сравнении с тем, что происходило у Алексея дома, тут царила почти стерильность. Внутри избы пахло не болезнью, как я думал, а чабрецом, мёдом и лепёшками. В доме было уютно, по-домашнему. Центральный элемент, конечно же, большая русская печь из глины. На ней лежала маленькая годовалая девочка. Худенькая, с большими карими глазами, которые смотрели на этот мир с печалью. Но всё же искорки веры присутствовали.

Мой взгляд скользил по стенам и двери, которые были в саже, значит, печь топилась «по-чёрному», дымохода нет, в принципе сделать его не составит мне труда. Пол утрамбован глиной. Мебель обычная: лавки вдоль стен, массивный стол у «красного угла», сундуки для хранения одежды и утвари, полати под потолком. Бедненько, но чисто.

— Можно посмотреть на ноги Аришки? — спросил я.

— Вестимо, — ответил Терентий. — Марфа, подай дитятко.

Женщина лет тридцати, худая до прозрачности, юркнула к печи и достала ребёнка.

— Дважды хлеб убрали, как дитя на свет пущено, — зашептала Марфа, — родилася в тягости великой, ноженьку исправить не управилися. Оттоле и ходити не может, и лежит, словно пташка подбитая. А хлебушка в уста — и того не впрок. Частенько недужится.

Терентий нервно теребил шапку:

— Мы и костоправа молили, и бабки-шептухи. Тугое пеленание пробовали. Всё одно: коли до ходьбы не исправится — хромота на веку. А то и нога отсохнет, коль сухотка приключится. Сглаз… Божья кара.

— Что скажешь, Максим? — Алексей приглушил голос так, что слышно было только мне. — В твоё время умеют такое лечить, я знаю, что ты не врач, но, может, ты что-то слышал, что-нибудь, чтобы я смог помочь…— в его шепоте была слышна мольба.

Я смотрел на Аришку и понимал, что у неё точно такая же проблема, как у сына Василия. Только запущено до крайности.

— Это врождённый вывих бедра! Пытаясь «вправить» сустав грубой силой, вы усугубляете травму. Тугое пеленание? Да оно только кровообращение нарушает! Заговоры на луну? Это же не порча. Проблема в связках — они слабые от рождения.

В голове уже вертелись варианты. Но, что меня больше беспокоило, так это то, что в наше время диагноз ставится в первые месяцы жизни, и к году дети уже здоровы. А здесь, скорее всего, уже поздно для консервативного лечения. Остаётся только думать об облегчении страданий: обезболивание отварами, упражнения для мышц. Но без операции — увы, инвалидность неизбежна.

Я покосился на Алексея…Сможем ли? В принципе, можно. Но рисковать здоровьем ребенка я не готов. Надо всё обсудить с Алексеем и Терентием.

— Сейчас помочь не могу. Нужны месяцы. Есть идеи, но… — я понизил голос, чтобы Марфа не слышала. — Надо обсудить с тобой и Терентием. Разговор будет сложным.

Алексей кивнул и резко поднялся:

— Ну тогда, нам пора. Марфа, коли что — Сеньку шли. Мы пойдем. Терентий пойдет с нами. — бросил он через плечо, открывая дверь в сени.

Возвращались мы в полной тишине. Я шел за Алексеем. В голове формировался чёткий план действий. Алексей выпрямился, как на параде, шагал быстро. Терентий плёлся сзади. Голова поникшая, видно, что готовился к худшему.

Как дошли, даже не понял, вроде только вышли, а уже заходим внутрь нашего пункта назначения.

В избе Алексей развёл огонь в печи и усадил всех за стол.

— Максим, теперь ты можешь говорить спокойно. Терентий знает, что мы… не здешние.

Терентий мотнул головой. В его глазах — мольба и тень надежды.

— Болезнь Аришки это не сглаз, — начал я. — Шанс на выздоровление ничтожен. Всего каких-то 20%. – помолчав, добавил, чтобы Терентий понял – один из пяти. Остальное — это смерть. Вопрос в том, согласитесь ли вы на операцию?

Терентий переводил взгляд с меня на Алексея. Шумно сглотнул, но ничего не смог сказать. Он уставился на иконку в углу, будто вымаливая ответ. Пальцы его сжали край стола так, что суставы побелели. Руки при этом у него дрожали, и он поспешно их спрятал под стол. Алексей скрутил ему скрутку. Но Терентий отказался. Поэтому Алексей сам прикурил её от лучины. Дым пахнул горько — Алексей, как всегда, набил скрутку полынью с крапивой.

«Антисептические свойства, – промелькнуло у меня в голове. Инструменты можно прокипятить в щёлоке — хуже фабричного автоклава, но лучше ничего нет.»

Пока он думал, Алексей вставил своё слово:

— Если не выживет… Меня сожгут как колдуна. Но иного выбора нет. Я готов. Терентий, теперь только за тобой слово. Но ты не должен отвечать сейчас. Иди, посоветуйся с берёзой у ворот — она мудрость предков в себе держит. Если посчитаешь нужным, расскажи Марфе. Иди.

Терентий снова мотнул головой, встал и вышел. Алексей повернулся ко мне:

— Объясняй. – и уставился на меня, внимая всем моим словам.

— Если не попробовать, ребёнок обречён на пожизненную инвалидность, — начал я. — У моего коллеги была подобная проблема с сыном. Но в наше время эту болезнь обнаруживают очень рано, и такой запущенности нет. Я полгода изучал медицинские трактаты для проекта, даже у хирургов консультировался…чтобы помочь таким детям, но его не приняли, так как для моей компании это не принесло бы прибыли. А теперь эти знания могут спасти жизнь.

В груди закипала знакомая злость — словно я снова стоял перед комиссией, тыча пальцем в чертежи, а они перешептывались: “Нерентабельно”. Я так старался, а они…тьфу на них.

— Если кратко, то надо сделать разрез, чтобы открыть доступ к суставу. К огромному сожалению, у нас нет рентгена. И надо будет ориентироваться на пальпацию. После этого головку бедренной кости надо вправить в вертлужную впадину вручную. Для фиксации можно использовать…деревянные штифты (если не смогу найти более подходящий материал) или кожаные ремни, стягивающие кости.

Глава 6. Ω-Клинок: Артефакт из Бесконечности

Мы шли около двух часов по вязкой тропе болота, утопая в промозглой тишине, которую нарушал лишь хруст льда под сапогами. Болото дышало запахом гниющих водорослей и железа. Холод пробирался под кожу, несмотря на зипун. Каждый был погружён в свои мысли.

Алексей, как всегда, шагал впереди, его выгоревшая гимнастёрка сливалась с серым небом. Я же подсознательно считал шаги, пытаясь отогнать тревогу. Вокруг природа замирала, готовясь к долгой зимней спячке: деревья стояли голые, как скелеты, а болотная вода покрывалась первым хрупким ледком, напоминающим морозное стекло.

Ветер выл в камышах, как потерянная душа, а лёд на лужах трещал, словно кости под ногами. Внезапно среди них что-то блеснуло, поймав косой луч солнца.

— Алексей, подожди! — крикнул я, даже не оборачиваясь, и резко свернул к зарослям.

Раздвинув грубые стебли, я замер. В промёрзшей земле, словно специально подложенная кем-то, лежала ложка. Покрытая ржавчиной, с обломанным краем, но всё ещё целая. На ручке едва читалась гравировка: «НКПС 1942».

— Ложка, — протянул я находку Алексею, вращая её на ладони. — Переплавить можно, если что.

Он кивнул, поправляя мешок за спиной. Его лицо оставалось непроницаемым, но я заметил, как дрогнул уголок губ — будто вспомнил что-то.

— На болоте всегда что-нибудь находишь, — сказал он, избегая моего взгляда. — Пакеты, монеты, стеклянные бутылки…

— Стекло? — я резко поднял голову. В сознании вспыхнула идея: «Печь для стекла… Окна вместо бычьих пузырей!»

— Да. Часть вещей исчезает, как только выходишь из аномалии. Другое остаётся. — Алексей махнул рукой в сторону чащи, где чёрные ветви сосен сплетались в решётку. —Местные — суеверные, как дети. Спрятал под балки в сенях.

Мы двинулись дальше, пробираясь меж лужиц. Я неотрывно вглядывался в блики на земле. Сердце бешено стучало: «Серебро… Хоть кроху серебра! Деревянные штифты ненадежны, а это прямая дорога к гангрене. Хоть грамм серебра — и девочка выживет.» Внезапно Алексей остановился, резко подняв руку.

— Тише.

Из чащи донёсся шорох — будто кто-то крупный продирался сквозь камыши. Алексей медленно потянулся к ножу за поясом. Я затаил дыхание, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Через минуту шум стих, оставив после себя лишь трепет ветра в сухих стеблях.

— Волки? — прошептал я.

— Или хуже, — буркнул он, но шаги ускорил.

— У нас час до заката, — бросил Алексей, сверяясь с карманными часами, которые всё ещё показывали берлинское время. — До темноты надо вернуться.

— Согласен. Улов у нас так себе: ложка, обломок шестерёнки и носок с логотипом «Абибас», — с горькой усмешкой проговорил я, пнув кочку.

Комок мёрзлой земли взлетел в воздух и шлёпнулся Алексею на плечо.

— Ты чего хулиганишь, балбес? — огрызнулся он, но в его голосе прорвалось что-то вроде смешка.

— Простите, Алексей Николаевич, — я опустил взгляд, и тут заметил: в ямке от кочки лежало что-то узкое, покрытое грязью.

Сердце ёкнуло. Я наклонился, схватил предмет — и тут же дёрнулся. По пальцам пробежала мелкая дрожь, будто сквозь кожу прошёл ток.

— Алексей… Это кинжал.

Он обернулся, и его глаза сузились. Взяв кинжал в руки, Алексей попытался счистить рукавом грязь, получалось плохо.

— Из твоего времени? У нас таких не делали, — утвердил он.

— Может быть, но надо ближе рассмотреть. Пока не могу понять, что за сплав. Похож на кость, но и пластик вроде есть.

— Возвращаемся, продолжим поиски в другой раз.

Обратная дорога казалась длиннее. Всё таже тропинка с кочками и ямками. Ноги вязли в болотной жиже, а ветер, сменив направление, бил в лицо ледяными иглами. Алексей шёл, будто маршировал на параде, не оборачиваясь, но я видел, как его плечи напряжены — будто он нёс не мешок с находками, а груз веков. На мгновение мне показалось, что он напоминает тех самых суеверных крестьян… только вместо страха в его движениях читалась мудрость.

Я сжимал кинжал, завёрнутый в тряпицу, и чувствовал, как сквозь ткань передаётся лёгкая вибрация — будто внутри артефакта тикал крошечный моторчик.

Стволы берёз по краям тропы постепенно синели, сливаясь с сумерками. Ветер принёс запах дыма — где-то в деревне уже затопили печи. Алексей вдруг обернулся, резко, как на плацу:

— Спрячь, балбес, — Алексей бросил взгляд на дверь, за которой слышался скрип полозьев. — Местные и гвоздь со звёздочкой за порчу сочтут, а тут... чёртова железяка с бесовскими письменами.

Я сунул свёрток за пазуху, и тут же по всему телу разлилась теплота. Кинжал будто грелка, начал обволакивать всё моё тело. Волшебная вещь.

В избе пахло не только дымом и кислятиной ржаного хлеба, но и затхлостью старой древесины, смешанной с железным привкусом болотной воды. Алексей, не говоря ни слова, сунул мне чугунный таз с водой и тряпку.

— Щёлок кончился. Оттирай как есть.

Грязь отставала легко — будто кинжал хотел быть найденным. Под слоем ила проступила рукоять из биомеханического сплава, напоминающая кость, теплую, почти живую, но с золотистыми «венами», пульсирующими слабым светом. Форма рукояти подстраивается под ладонь, как умный пластик. Лезвие было из чёрного метаматериала с мерцающей голубой прожилкой по центру. На срезе виднелись микроскопические поры — будто для распыления чего-то.

Материал менял текстуру: при свете на болоте он был матовым, как обсидиан, а теперь, в темноте, стал полупрозрачным, словно стекло с вихрями туманности внутри. Гарда была минималистичная, в форме двух переплетённых колец — символ бесконечности. На внутренней стороне выгравирован код: «S-2317-Ω».

— Алексей, глянь… — я повертел клинок под светом лучины. — Эта гравировка… Эта… — я задохнулся от переполнявших чувств внутри. — Этот клинок точно не из моего времени.

Он провёл пальцем по гарде кинжала, и тень пробежала по его лицу. При касании проецировалась карта местности с отметками аномалий, как у Алексея, но детальнее.

Глава 7. Кинжал, кролик и серебряные штифты

Утро встретило меня ледяным ветром, пробирающимся сквозь щели избы. Я проснулся от стука — Алексей колол лёд в деревянном ведре, ругаясь сквозь скрутку с крапивой, стиснутую зубами. Кинжал на балке уже не светился, но под потолком висел слабый зелёный отблеск, будто заряженная молния в тучах.

— Алексей, доброе утро, — поприветствовал я. — Хочу спросить: можно я переделаю печь? Сделаю её эффективнее.

Алексей поднял на меня глаза, почесал подбородок и буркнул:

— Если сможешь — даю добро. Только поясни, как?

— Глина у нас есть, но надо больше. Ещё в аномалиях могут быть старые кирпичи, носки же находили — очень надеюсь, что будут кирпичи. Их и используем. А эти шестерёнки… — я ткнул пальцем в угол с корзинами. — Переплавим на колосник и заслонку. Если кирпичей не найдём — слепим сами из дерь... глины и соломы.

— Кузнец дорого берёт, — Алексей хмыкнул. — Тот ещё мародёр. Или ты сможешь сам?

— Теоретически могу, мне бы тигели. Я бы смог тогда в очаге их расплавить. Ну, а если нет — согнём как есть. — подумав, добавил: — Дымоход сузим, обмажем глиной с песком. Тяга усилится — дым перестанет валить в избу.

— И сколько на это времени уйдёт? — Алексей скрестил руки.

— Два-три дня. Сегодня материалы соберём, завтра печь разберём, послезавтра сложим.

— Три дня… — он тяжко вздохнул. — Ладно. Только чтоб после этого печь не дымила, как чёртова фабрика. Переделывай под свою «современность».

— После переделки хоть жарь, хоть копти селёдку, — сказал я.

— Селёдки тут нет, — напомнил Алексей. — Как и всего остального.

— Идём за глиной и песком? — чуть ли не в припрыжку спрашиваю, не обращая внимания, что Алексей явно не очень рад моему энтузиазму.

— Да, заодно протестируем кинжал твой. Что он умеет, — буркнул Алексей, доставая свой мешок для дороги.

Позавтракали лепёшками, по вкусу напоминающими подошву. Алексей, как всегда, жевал, будто грыз гранит науки. Может, так и есть. Я скривился — даже в общежитии еда была вкуснее.

— После печи займёмся огородом, — пообещал я, выхватывая мешок из рук Алексея. — Найдём свёклу, репу…А, если очень повезёт, то клубень картофеля…

Я был так воодушевлён, что не заметил, что ушёл один. Оглянулся и увидел, что Алексей стоит на крыльце, сверля меня взглядом. Лицо его кривилось в гримасе, словно он решал: закопать меня в болоте сейчас или после того, как печь сложим.

Виновато улыбнувшись, сказал:

— Когда я начинаю что-то делать, меня иногда заносит. Молчу. Никакой картошки.

Воздух пах прелой листвой и железом. Алексей нахмурился, подходя ко мне и всматриваясь в чащу.

— Пойдём уже, Архимед будущего.

Мы вышли на тропинку, ведущую к болоту:

— Чую, болото сегодня неспокойное…

— Паранойя, — засмеялся я.

— Мы в XVII веке, балбес. Тут всё неспокойное.

— Понял, — сдался я, поднимая руки.

Дорога на болоте напоминала квест из плохой видеоигры — кочки, лужи и вечный запах гниющих водорослей. Алексей шёл впереди, тыча палкой в подозрительные участки грунта.

— Аномалии — это как временные карманы. Тут может быть всё: от артефактов до мусора, — бурчал себе под нос Алексей.

Я достал кинжал, и он сразу показал местность аномалии. На голограмме отображались камни, глина и растения. Выбрав самый ближний участок с глиной, направился в ту сторону.

— Эй, Архимед, — обернулся он, — твой кинжал точно показывает, куда идти? А то мне болотная грязь уже в сапоги заливается.

— Карта показывает, что тут где-то глина, — я тыкал в голограмму, которая парила над гардой. — И… э-э-э… большой синий круг. Может, озеро?

— Озеро? — Алексей фыркнул. — Да тут даже лягушка не выживет.

Кинжал вдруг дрогнул, и голограмма сменилась — теперь она подсвечивала участок у корней кривой сосны.

— Вот бы он ещё показал, где серебро и кирпичи, — вздохнул я.

Карта мигнула, и на ней зажглись новые метки — ярко-белая, в двухстах шагах, и серая, практически возле ярко-белой. Алексей поднял бровь:

— Говоришь, а он слушает. Может, спросишь дорогу назад?

— Не надо ерничать. Там серебро, понимаешь? Штифты для Аришки! Сейчас не до дороги назад.

— Согласен. Но запомни, будешь уходить, меня верни. К семье.

— Понял. Принял. Обработал, товарищ командир! — ответил я, стараясь подстроиться под военный ответ. Алексей только ухмыльнулся.

Через четыре минуты мы были на месте. Копали молча, пока лопата не звякнула о металл. Под слоем ила оказался ржавый контейнер с выцветшей надписью: «Серебро коллоидное. 2023 г.». Внутри — ампулы с жидкостью, похожей на ртуть.

— Нашёл твоё «серебро», — Алексей потряс пузырёк. — Только как это в кость вставлять? Шприцем?

— У этого вещества есть противопоказания, но оно применяется в медицине. Я читал об этом. Но оно, кажется, используется только на поверхности кожи.

— Хорошо, разберёмся, — засовывая в мешок контейнер, ответил Алексей. — Хоть что-то.

Дальше кинжал вёл нас, как GPS-навигатор. Всё, что мы нашли, мы сразу же честно делили:

1. Садовую тачку с проколотым колесом.

Максим: хоть кататься будем!

Алексей: мы в XVII веке, тебя сожгут.

2. Нержавеющую походную кастрюлю:

Максим: в ней можно глину месить!

Алексей: варить суп из крапивы!

3. Три пластиковых контейнера, каждый по 3 литра.

Единогласное решение, — для хранения сыпучих. В данный момент — песка.

4. Ножовка по металлу.

Алексей тут же прицепил её к поясу, не успел я открыть свой рот.

5. Пара красных носков с надписью «YOLO». Решили не комментировать.

6. Две серебряных цепочки и 4 перстня.

Единогласное решение — для Аришки.

7. Алюминиевое ведро.

Его нашёл я, значит ведро, для глины.

8. Бидон спирта 1943 года. Целый.

Без комментариев.

9. Оплавленный металлический котёл с клеймом «СССР, 1982».

Можно использовать вместо тигеля.

Глава 8. Печь, надежда и сталь

Солнце ещё не взошло, но я уже возился с глиной, смешивая её с песком и соломой. Руки дрожали — то ли от холода, то ли от адреналина. Алексей, прислонившись к косяку, наблюдал, как я размечаю камни под новый фундамент.

— Ты хоть представляешь, какую температуру выдержит эта… «современная» печь? — спросил он, сплёвывая скрутку с крапивой в огонь.

— До тысячи градусов. Хватит, чтобы расплавить даже твой скептицизм, — буркнул я, вытирая лоб.

Я набросал на бересте нужный мне чертёж для визуализации. На старой кладке я отметил слабые места — трещины, кривые швы.

— Вот тут сузим дымоход, тут — расширим топку. И колосник сделаем из…

— Из чего? — Алексей поднял бровь.

— Ржавой решётки, что нашли в аномалии. Нержавейка, между прочим.

Он хмыкнул, но молча протянул лом. Разбирать старую печь оказалось проще, чем я думал — глина крошилась, как песочное печенье. К полудню мы вытащили последний кирпич, и я замер, глядя на зияющую чёрную пасть очага.

— Теперь самое сложное, — пробормотал я, разворачивая холст с найденными в аномалии шестерёнками. — Без тигля не расплавить металл.

— Кузнец может обмануть, — напомнил Алексей.

— Других вариантов нет, может, сможем договориться.

Кузнец Игнат жил на краю деревни, в избе, от которой пахло углём и свежими лепёшками. Его борода, седая и лохматая, напоминала веник, но глаза светились добродушным любопытством. Увидев нас, он отложил молот и вытер руки о фартук.

— Чего надо? — спросил он, и голос его гудел, как у медведя после спячки.

— Инструменты одолжить. Тигель, щипцы…

— Пшёл вон, — Игнат плюнул в чан с водой. — Серебра нет — разговора нет, — развернулся и продолжил свою работу.

Я замялся. В кармане — три пятака 2003 года, эти монеты тут принимают за диковинные талисманы, в лучшем случае. В мешке тросы и шестерёнки из аномалии. Взгляд упал на кузнечный мех — допотопный, с дырявыми мехами и кривым рычагом.

— А если я твой мех улучшу? — выпалил я. — Тяга усилится, угля меньше тратить будешь.

Игнат замер, молоток, занесённый над железным прутом, завис в воздухе.

— Ты, паря, кузнецом прикидываешься? Мех дедовский, ему сто лет!

— Именно поэтому. Дай мне день — и ты будешь ковать вдвое быстрее.

— Ладно, валяй. Посмеёмся.

Он расхохотался, но через минуту мы уже стояли у меха. Я осмотрел мех. Швы расползались, рычаг скрипел. Вытащил из мешка всё необходимое для ремонта.

Игнат с Алексеем молча стояли за моей спиной. Игнат с подозрением смотрел на происходящее. Алексей с напряжением следил за кузнецом.

— Вот тут поставим подшипник… Тут — рычажную систему… — бормотал я, скручивая детали.

— Подши… что? — Игнат наклонился, любопытство пересилило скепсис. — Это что за диковина? — Игнат тыкал в шестерёнку грязным пальцем. — Штука-то вроде колеса, да не для телеги…

—Земля дала, чтобы помочь честному люду, — соврал я, закручивая гайки.

К вечеру мех заработал. Игнат дёрнул рычаг — воздух ворвался в горн с рёвом, пламя взметнулось к потолку.

— Твою диковину… — прошептал кузнец. — Да ты, паря, сам чудо!

— Не чудо. Инженер. Заморский, — ухмыльнулся я.

Игнат расцвёл. Он хлопнул меня по плечу, чуть не сбив с ног:

— Бери тигель, щипцы, что ещё надо! И… — он сунул мне в руку мешочек. — Уголька возьми. На печь.

На обратном пути Алексей молчал, но у края леса вдруг остановился:

— Ты рискуешь. Если он догадается, что мы не из их времени…

— Он думает, что я инженер заморский. Качеством меха он остался доволен. Да и не выглядит он, как мародёр. Добрейшей души человек.

Алексей качал головой:

— Добряк, а выглядит, будто медведь в кузнице поселился.

— Видимость обманчива, — рассмеялся я. — Главное — печь будет.

К утру мы выложили первый ряд кирпичей. Нержавеющая решётка сверкала, как серебряный мост между прошлым и будущим.

Игнат принёс ещё угля и пару советов:

— Глину с яичным белком мешай — крепче будет.

Потоптался на месте.

— Что ещё? — нервно спросил Алексей.

— Слухи слыхал. Что собираетесь вы помочь младшей Терентия. Жалко девчушку. Сглазили. А ведь и мои все ушли, друг за другом. Терентий одного уже потерял. Я знаю, его боль. Помочь хочу. Если нужна будет моя помощь, знаете мою избу.

С этими словами он выскочил из избы, будто мальчишка, который признался в первой любви.

«Вот тебе и грозный кузнец» — подумал я. Всё же у нас душа необъятная. Всегда хотим всем помочь. Навыков у него побольше, чем у меня. Значит, штифты получатся качественнее. В памяти всплыло, как в институте разбирал схему эндопротеза на лекции по биомеханике. А сможет ли он….

Под такими мыслями печь была закончена.

— Зажигай, — сказал я, отступая.

Алексей швырнул в топку факел. Огонь проглотил дрова, взвыл — и печь ожила. Дым потянулся вверх по узкому дымоходу, не задерживаясь в избе.

— Работает… — прошептал я, чувствуя, как дрожь в руках сменяется восторгом.

— Пока не обрушится, — буркнул Алексей, но в уголке его рта дрогнула улыбка.

Довольные мы присели отдохнуть. Я взял лист бересты и начал накидывать чертёж импланта. Если мою идею сможет притворить в жизнь Игнат, то Ариша не только сможет ходить, но и бегать, и прыгать.

Алексей смотрел на меня с интересом. В глазах читалось что-то вроде отцовской гордости за своего сына.

— Что дальше, Максимка? — с интересом спросил он.

— Идём к Игнату. Узнаем, сможет ли он это выковать.

Алексей сжал губы. Он не верил в импланты, но верил в меня. До избы кузнеца мы не дошли. Добежали. Не терпелось отдать ему чертёж.

Игнат взял чертёж в руки, разглядывая его так, будто это была карта сокровищ. Его грубые пальцы осторожно провели по линиям, словно пытаясь прочесть тайный смысл.

— Колдовство… — пробурчал он, но в голосе слышался азарт. — Но ковать такое — честь для кузнеца. Только, где мне сплавы — то найти?

Глава 9. Чистота, сталь и страх

Холодный ветер рвал края платка Марфы, словно сама зима пыталась вырвать из её рук последнюю кроху надежды. Она стояла на крыльце, вглядываясь в даль, где силуэты двух мужчин таяли в предрассветной мгле. Серебряные нити инея на кровле избы мерцали, как слезы ангелов, застывшие на промерзшей соломе. Когда фигуры приблизились, Марфа судорожно вытерла ладонью лицо — платок уже промок насквозь, и зашла обратно в дом. В избе пахло ромашковым отваром и страхом.

Дома она увидела, что Аришка уже проснулась. Светлое дитя, которое сглазили, пока она была у неё в утробе. «За что?» Этот вопрос она задавала сама себе на протяжении двух лет.

Аришка лежала на лавке, завернутая в промасленную рогожу. Её нога, скрюченная и синюшная, напоминала обломанную ветку после ледяного дождя. На щеке девочки застыла высохшая тропинка от слез. Ей было страшно, но она храбрилась.

— Мам… — хриплый шепот сорвался с губ ребенка, когда Марфа вошла.

— Спи, ласточка, — женщина прикрыла дрожащей рукой страшную ногу, словно пряча ее от сглаза.

Она вспомнила, как два года назад мучалась, два дня в родовой горячке. На масленицу родилась дочь, и как морозы лютые стихли. Родилась слабой. Роды были очень тяжёлыми для неё. Повитуха отдала ей сверток с тихим плачем: «Ножками вперед вышла, словно бежать от жизни торопилась». Аришка тогда весила меньше кошки, а её ножки были мягкими, как ивовые прутики. «Сломана с рождения», — сказал лекарь, тыча пальцем в синеву на крохотном бедре.

Два года к ним ходили знахари, бабки-шептухи. Разное советовали, да только ничего не помогло. Лекарь Алексей Николаевич, тоже не мог помочь. Пытался вправить, да Аришка такой вой подняла, что надежда с каждым днём терялась.

И вот, приехал к ним молодой волхв, как они думали, только он не волхв, а сын учёный. Такие сидят у господ, да барышень обнимают. А этот — другой. Глаза живые, сердце доброе. Знания в мир несёт, ничего взамен не просит.

Она заворачивала еду в холстину с таким ожесточением, будто в каждом движении прятала обрывки молитв: «Господи, помоги, пронеси, пронеси…» Пальцы не слушались — узлы расползались, как раны.

— Мамка, всё будет… — Сенька потянулся к свёртку, его голос дрожал, как тонкая льдинка под сапогом. Он сам ещё не верил в эти слова, чувствуя, как ком страха в горле душит каждое «хорошо».

— Молчи! — Марфа впилась в него взглядом, острым как серп. Её глаза, обычно тёплые, как печная зола, сейчас горели ледяным огнём. — Не накаркай. Не смей.

Подходя к дочери, сердце сжалось от страха.

«За что такое дитю выпало? Лучше бы я взяла на себя этот крест, чем она», — билась мысль в её голове.

— Мамочка… будет больно? — Аришка ухватилась за подол матери, и Марфа почувствовала, как тонкие пальчики впиваются в кожу, как коготки птенца, выпавшего из гнезда.

— Будь храброй, — она насильно расправила лицо в улыбку, от которой щеки свело судорогой. — Максим с Алексеем… они… — голос сорвался, превратившись в хриплый шепот. —Они волшебные кузнецы. Сделают ножку крепкой, и ты побежишь за малиной…, — она понимала, что, если лекари не справятся, она в последний раз обнимает свою младшенькую.

Девочка потянулась к глиняной кукле с перекошенным лицом — единственной игрушке, слепленной братом из речной глины. На кукольной ноге красовалась тряпичная заплатка — Сенька пытался «вылечить» ее вчера вечером.

Марфа подошла к мужу Терентию:

— Будь с ней, лекарям помогай. Сделай всё, чтобы наша дочь выжила.

Обнявшись с мужем, она, взяв Сеньку за руку, — так спокойнее было ей, — «Хоть этого смогу сберечь. Не пущу никуда», — уверено сказала сама себе. Они вышли во двор, где воздух звенел от мороза и тревоги. Игнат стоял у плетня, переминаясь в грубых валенках. Его борода, заплетённая в две неровные косы, казалась смешной и трогательной одновременно — словно великан пытался стать «чистым» для святого дела.

— Не бойсь, — прохрипел он, забирая свёрток. Его ладонь, шершавая как кора, на миг прикрыла руку Марфы. — У меня в горне и не такое горе плавилось. Вон, Серёжка-кузнечонок без пальцев живёт — и то песни поёт. Повезло нам с Максимом и Алексеем. Моих бы тоже спасли. Пойдём. Будем вместе молиться.

Аришка сидела на скрипучей лавке, укутанная в отцовский тулуп. Её босые ноги, худые как тростник, болтались над землёй. Она смотрела, как я с Алексеем вошли в дом и поклонились. Как швыряем в костёр сырые берёзовые полешки. Пламя лизало котёл, и в пузырящейся воде отражались её глаза — огромные, как у филина.

Когда я подошёл к ней, Аришка съёжилась, прижав куклу к груди. Мои руки пахли железом и чем-то чужим, страшным.

— Всё будет хорошо, — я присел на корточки, и девочка увидела в моих глазах то, чего не было у знахарей — не жалость, а мучительную вину.

— А куколке тоже ножку почините? — она сунула мне игрушку, и я вдруг понял, что эта треснутая глина — единственное, что осталось у ребенка от нормального детства.

— Починим, — мотнул я головой.

На столе уже дымился котелок со спиртом. Алексей выкладывал инструменты — сверло с зазубренным краем, серебряные штифты, похожие на гвозди для гроба.

— Пей, лапушка, — Терентий поднес дочери чашку с мутной жидкостью. Руки его тряслись, и хмельной отвар расплескался на одеяло, оставив пятна, как слезы.

— Горько… — скривилась Аришка, но послушно сделала глоток. Её взгляд упал на страшные штуки на столе. Зажмурившись, допила одним большим глотком и пустую чашку отдала отцу. Веки стали тяжёлыми, но в глазах ещё мелькала искорка страха — отвар глушил боль, но не мог усыпить ужас.

Тем временем мы начали готовиться. Алексей готовил инструменты, повезло, что он попал сюда со своей медицинской сумкой. Я закрыл все окна холстиной и начал мыть пол спиртом.

— Спирт, бинты, огонь, кипяток, скальпель... — Алексей перечислял предметы на столе, будто заклинание. Его палец дрогнул, касаясь сверла с зазубренным краем. — Сверло, штифты, серебряные зажимы, льняные нити, игла.