Симфония мостовых на мою голову

ГЛАВА 1. Ботан средней полосы

Ирина Синицына

Даже не знаю, с чего вдруг обратила на него внимание. Типичный такой, знаете ли, ботан средней полосы. По шкале дендрария ему можно было дать десять из десяти баллов. «Дуб столетний занудистый» – значилось бы на его табличке, если бы людей можно было группировать и маркировать.

Большие коричневые очки, брекеты на всю челюсть, рубашка с выглаженным воротничком, пиджак застёгнут на все пуговицы.

Ухоженный, лоснящийся от идеальности парнишка. Сразу видно: заучка.

Ёжики-уёжики, да я ещё со школы помню, что парни, у которых отглажена рубашка, настоящие Зануды, именно с большой буквы. Им мамки стирают носки и проверяют домашку, собирают обеды и выдают карманные деньги. А по вечерам укладывают спать и подтыкивают одеялко.

Я же предпочитаю дерзких плохих парней, самостоятельных чуть ли не с горшка и по безбашенности опережающих меня на два квартала. А Давид Хворь был явно не из таких.

Так почему же я на него посмотрела? Да так и не вспомнить…

А, точно, он со стеной разговаривал!

Я просто шла мимо и совсем не подслушивала. Первое сентября же, первый учебный год в институте, не до того совсем, тут бы разобраться с документами и зачислением.

Давид стоял рядом со зданием института внешнеэкономических связей, отношений и права и старательно надиктовывал кирпичной кладке, что его не сто́ит отвлекать, у него нет времени и вообще, «вали непонятный-мат отсюда!»

И парень, в общем-то, ни о чём. Волосы ни светлые, ни тёмные, что-то среднее, больше серое, брови вроде на месте, а, может, выщипали, настолько невидимые, худощавый, странный, неведомое убожество, одним словом. Даже костюм у него был серый как питерское небо, будто он пытался раствориться в хмурых облаках, никогда не пропускающих солнца.

Но вот отнекивался он интересно, с огоньком. Так кирпич на моём веку ещё никто не посылал.

Тогда я подумала, что он по гарнитуре разговаривает. И несмотря на попытку спрятаться в серости, прекрасно бы подошёл для объектива. Этот его пиджак да в противостоянии с осенью! Даже раскадровка сложилась: Летний сад, жара опадающих листьев и этот серый парень с увесистой книгой в руках.

Кто ж знал, что мне придётся его тушку из говна вытаскивать, а свою под удар подставлять?!

А когда оказалось, что Давид Хворь зачислен со мной в одну группу, да ещё и старостой его выбрали, как-то даже обрадовалась. Но ненадолго.

Пока не заметила, что у него айфон последней модели. Рубашка с запонками вместо пуговиц и губы кривятся при каждой попытке с ним заговорить.

– Очки из осенней коллекции Ху…пня, – последнее слово я не разобрала, но оно больше походило на ругательство. – Я в инсте видела, – шепнула мне заговорщицки фигуристая блондинка в короткой юбчонке. Мы знакомились потихонечку, и, кажется, она претендовала на место моей первой подруги в институте. – И подбородок у него широкий, мужественный. А какие скулы! А руки? Заметила маникюр?

Ну, айфон всех делает мужественнее, тут сложно не согласиться. Ну и маникюр, – мамка постаралась?

И я посмотрела на новоиспечённого старосту другими глазами.

Не типичный ботан, а очень ухоженный, зализанный до зеркального блеска.

Хворь сидел за партой прямо, будто ему спину дверью от сарая ровняли. Весь такой умненький, богатенький. ПРАВИЛЬНЫЙ.

Определённо хорошая черта, но какая-то раздражающая.

А как он этими ручками наманикюренными у себя на столе тетрадочки ровнял да карандаши раскладывал! Серьёзно?! Мужественный?! Да это же заучка в очках с папочкиным телефоном!

А уж как завернул про успеваемость. Уши мои бедные подзавяли! Мол, учиться мы будем дружно, на отлично, с утра и до ночи, без выходных и завтраков, и ждёт нас безбедная старость или бедная, но с красным дипломом. Причём всех. И не понятно, угрожал или провоцировал. Да этого ботана, да на электростанцию – ток выпендрёжем вырабатывать. Спесь и пафос на ионы обменивать.

Не переношу такую показательную хорошесть. Когда слишком много сладкого, скулы сводит и хочется колбасы пожевать.

Но я по натуре человек добрый, квинтэссенция лояльности, можно сказать, и всепрощения. И простила старосте даже по-королевски презрительный взгляд, когда рискнула подойти и оторвать его от важнейшего занятия – ровнения канцелярии на столе. Зря я это сделала.

Не следовало к нему подходить.

Не следовало с ним разговаривать.

Не следовало лезть в его жизнь.

Такое бы количество нервных клеток сэкономила! Жила бы себе спокойно, как шаверма в масле питерском каталась.

Простила бы я себя за то, что бросила человека в беде? Конечно же!

Я ещё и незлопамятная.

Но я, дура, подошла:

– Хэй, меня Ира зовут.

– Привет, – он даже оглянулся, проверяя, точно ли к нему обращались. Сверкнули очки, искажая размер глаз и придавая Давиду ещё более важный вид.

Ёжики-уёжики, как зачесались руки достать телефон и сделать пару кадров. Обожаю живые фотки. Сотовый лежал в кармане моей любимой оранжевой толстовки, провоцируя на глупости. Я прямо почувствовала проникновенный шёпот: «Зафотай старосту! Такой профиль пропадает!». У него реально был харизматичный нос с горбинкой, не каждый день такой встретишь, а скулы – кирпич квадратный, достойные, тут спорить не буду. Но я сдержалась. Собралась с мыслями, перестала пялиться на идеальный белый воротничок и предложила:

ГЛАВА 2. Выйди из моей головы

Давид Хворь

Давид Хворь, внезапно ставший старостой, хотел от одногруппников одного: чтобы они отстали от него. Просто оставили его в покое! Ну, и ещё по мелочи: чтобы хорошо учились, не прогуливали пары и не портили успеваемость.

Потому что кроме индивидуального балла декан начислял ещё групповой балл каждому учащемуся. Рассчитывал он его из успеваемости всех учеников группы. А Хворю объяснил, что он попал на кафедру управления организацией, а не в кружок органической химии, поэтому придётся научиться работать с людьми и управлять ими.

А в конце года ещё и выберут лучшую группу по количеству баллов, а у старост будет отдельный конкурс. И только Хворь может привести свою группу к победе.

А Давид бы и рад управлять, да только люди тупые в его группе собрались. Да ещё и злопамятные.

Он ходил на занятия, сцепив зубы. Потому что после первой вечеринки за ним закрепилась слава непробиваемого сноба и психа.

И всё из-за Синицыной.

Правильно он не хотел отмечать начало обучения.

В маленьком неприметном «Бургер Кинге», стоило повесить пиджак и устроиться на стуле, его тут же нашли.

Ведь куда бы он ни пошёл, за ним волочились голоса и тени.

Рваные комья тумана поползли по полу к ногам Давида. Коснулись лодыжек.

«Не смотри!» – приказал себе Хворь. Попытался нащупать наушники, но они остались на дне сумки. И пока он рыскал в поисках, ОНО переползло ему на грудь и дыхнуло прогорклым маслом прямо в рот:

«Валите отсюда!»

Давид подавился пивом, ставшим вмиг кислее перебродившего кефира.

Попытался съесть гамбургер, но из него полезли извивающиеся черви. Тошнота подступила к горлу.

Главное – игнорировать это. Не смотреть, не слушать. Сосредоточившись на столешнице, Хворь выровнял тарелку относительно стаканчика и края стоя. Провёл невидимую линию, высчитывая угол наклона пластиковой вилки – пока мозг занят расчётами, голоса стихают.

Наггетсы оказались пересолёнными, но это было лучше ожившей и уползающей картошки. Трясущейся рукой Давид отправил в рот сразу несколько кусковжареной курицы.

«Если он помянёт чёрта ещё раз, я залезу ему в горло и вырву кадык», – проскрипело рядом с Давидом обещание. Парень с опаской покосился на рослого блондина из своей группы. Не хватало ещё, чтобы из-за него пострадали другие. И Хворь отступил от своего обычного игнорирующего поведения и попросил:

– Не трогай их.

Существо тут же разрослось чуть ли не в два раза и обрадованно оскалилось россыпью острых зубов:

«Слышишь меня всё-таки?! А я знал! Я видел!!! И будешь слушаться! Будешь! А он сейчас утопится в унитазе. И будет уже на кладбище ругаться».

– Ну и пусть чертыхается. Мы не уйдём. Мы прилично себя ведём. Отстань. Я тебя не слышу. Не слышу.

Тёмное нечто отшатнулось, едва касаясь пола, отплыло на два метра. Оно было не выше человеческого колена. Но жуткие сияющие глаза делали его огромным. Для Давида оно заняло всё кафе.

А потом появилась Синицына. Она прошла рядом с пастью, не замечая клыков, готовых вцепиться ей в ногу, и пристала к Давиду с какими-то вопросами.

Хворь зафиксировал внимание на своём телефоне, про себя возмущаясь настойчивостью девушки.

Хоть секундочку помолчать не судьба? Вообще насколько законно заставлять человека слушать дебильные шуточки, сомнительные комплименты и тупое щебетание?

А Синицына, не замечая напряжения Давида, потянулась к его пиву.

Парень отшатнулся. А чёрный монстр запрыгнул на девушку и принялся опутывать её своим туманом. Ира обхватила себя руками.

Виток за витком. Быстро и сноровисто кокон становился всё плотнее. Такое уже было, и это плохо.

Давид не выдержал. Одно дело игнорировать их, когда они пытаются навредить тебе, а другое дело – подставлять простых людей под удар.

– Отстань. Хватит! – выкрикнул Хворь, и стакан с пивом полетел в гущу темноты, но попал Синицыной в её фиолетовую голову.

***

Вот так и закрепилось за Давидом кличка «бургероненавистник». В основном, конечно, потому что он гамбургеры не жрал и отказывался ходить на попойки с группой, которые сердобольная Синицына организовывала с маниакальной навязчивостью.

С тех пор он старался обходить стороной и злосчастный «Бургер Кинг» на Литейном, и саму Синицыну, которая бесила его даже больше, чем всё, что творилось у него в голове.

Но отбиться от этой улыбчивой пиявки было очень непросто. Она, казалось, обиделась на него, но ненадолго. Буквально через неделю снова трещала без устали и сыпала странными предложениями в адрес Давида вместо того, чтобы пойти и вызубрить макроэкономику.

То на встречу звала, но на фотосессию. Странная.

Отвечал он ей всегда отказом. И даже в чате группы периодически блочил. Это была его любимая тактика против раздражающих обстоятельств.

Не без самодовольства Хворь поначалу решил, что девчонка к нему клеится. Но Ирка была всем в группе «подруга, сестра и скоморох». И не только. Она общалась со старшекурсниками, с деканом, с уборщицей, с охранницей на проходной. Пару раз Хворь видел, как Синицына останавливала на улице незнакомых людей и приставала к ним с разговорами.

ГЛАВА 3. Можно её просто отчислят?

Давид Хворь

Всю ночь Давид писал рефераты для старших студентов. Несмотря на первый курс обучения и признанный статус заучки, он сумел заработать неплохую репутацию в вузе.

Небольшой доход Давид распределял на две части: текущие расходы и «поездку».

Так он называл день, когда съедет от родителей и начнёт жить нормально. В его заначке накопилась уже довольно приличная сумма. Но от немедленного бегства его останавливал Лев.

Мысль, что брат останется совсем один с родителями, пугала.

Отец всегда отличался буйным нравом, особенно по отношению к старшему сыну. Особенно если Давид заикался о своих ненормальных галлюцинациях.

Как сейчас он помнил свой ужас, когда увидел когтистую тварь в первый раз. Примерно в семь лет она пыталась задушить его – обвила лапищами. Он рассказал об этом единственному, кому смог, – отцу.

И тот решил, что самый надёжный способ вылечить ребёнка – выбить из него эту дурь.

Надёжный, но абсолютно бесполезный.

Мать выдвинула идею, что таким образом Давид привлекает к себе внимание, ведь как раз в это время родился Лев.

И, может быть, всё могло закончиться лучше, но последовало происшествие, после которого ненависть отца к виде́ниям стала просто маниакальной.

А у Давида больше не было друзей.

Как раз с этого времени Давид посещал психотерапевта и пил таблетки. Пока не согласился с тем, что всё, что он видит, – ненастоящее. Его следует игнорировать, не замечать и абстрагироваться. Со временем Давид убедил самого себя, отца и мать, что перестал видеть странные чёрные тени.

Он действительно не слышал и не видел их, предпочитая заглушать скрежет тьмы музыкой.

Купил себе наушники, накачал гигабайты альбомов. Лучше всего успокаивала классика. Моцарт, Вивальди. Сонаты и симфонии прекрасно подавляли нежелательные звуки.

Если включить наушники не было возможности, Давид оборонялся образцовой аккуратностью, сосредотачиваясь на одном конкретном действии и отсекая всё остальное.

Выстраивая предметы в строгом порядке, Давид будто создавал непроходимый охранный контур вокруг себя.

Раз в месяц он посещал врача, получал пачку успокоительных и говорил, что вылечился. Он и сам верил в это до поступления в институт. Ведь голоса в голове затихли на целых четыре года и почти не мешали жить. Ровно до момента его первой встречи с одногруппниками.

***

Утро начиналось у Давида с ритуала расчёсывания. Он доставал из нагрудного кармана расчёску, которую всегда носил с собой. Чёрную, из тяжёлой пластмассы, и аккуратно, неторопливо приводил в порядок волосы.

Это вселяло в него чувство защищённости.

Затем Давид доставал из шкафа одну из безупречно отглаженных матерью рубашек, одевался и повторял ритуал.

Зубчики расчёски ему напоминали лапу монстра, что притаился в углу его комнаты. Боковым взглядом Давид ловил недовольный оскал и шевеление. Но дольше секунды старался в ту сторону не смотреть.

Мама уже приготовила завтрак, и Давид торопливо заглотил свою порцию, стараясь успеть до того, как проснётся отец. Традиционные семейные завтраки пропускать воспрещалась, но сегодня он спешил.

– Куда торопишься? Вот-вот подавишься, – недовольно проворчала мама.

– Новый семестр же. Постараюсь всех отстающих убедить в необходимости учиться.

– И как?

– Взятку дам! Пока, мама, – Давид чмокнул её в щёку и сбежал из просыпающегося дома.

И, конечно же, приехал в институт слишком рано. На улицах ещё не было пробок, Литейный мост не стоял, а на обледеневшем окне автобуса пассажиры оставляли дыханием аккуратные кружки, высматривая свою остановку.

– Восемь утра – до занятий ещё целый час! Ты какими судьбами тут? – одногруппница Лена Тихонова, вторая по успеваемости после самого́ Давида, уже сидела в фойе на красных мягких стульях. Она читала книгу, но, заметив медленно бредущего мимо старосту, остановила его.

Большой коридор был оборудован откидными сиденьями вдоль стен специально для студентов и гостей. Здесь ждали результатов экзаменов, которые вывешивали на огромном табло чуть дальше по коридору, отдыхали и пили кофе. На стенах красовались фотографии из жизни института и его знаменитых учеников. В одном углу громоздился аппарат по продаже кофе и сладостей, в другом – ларёк с учебными материалами для тех, кому лень до библиотеки дотопать.

В принципе, Хворь постоянно приходил рано. И потому что старался побыстрее сбежать от отца, и потому что в институте можно было спокойно запереться в туалете и слить таблетки. Дома мать могла спалить его. И ещё потому, что любил составлять список дел утром.

– Хочу расписание взять на кафедре. Пойдёшь со мной? – предложил Давид, надеясь, что Лена откажется. В наушниках как раз началась Девятая симфония Бетховена.

Но девушка радостно кивнула, одним рывком запихала книгу в сумку и подскочила.

Хворь с досадой отключил наушники.

ГЛАВА 4. О вреде помощи ближнему своему

Ирина Синицына

Ой, нехорошо получилось. Бедный Хворь разозлился и расстроился. Я по натуре человек добрый и редко кого задеваю, даже помогать стараюсь. Но тут как-то не по-дружески вышло.

– Он совсем задрот, – пробормотал Стас, помогая мне собрать вещи в рюкзак. – Не обращай внимания. Очки протрёт и успокоится.

– Вообще-то, ему итоговую оценку будут ставить на основании общей успеваемости группы, – влезла Ленка. Тихонова всегда вела себя тише воды ниже травы, а тут смотрите-ка, высунула перископ из подводной лодки, бодаться за старосту полезла.

– А нам какая разница? – раздражённо гаркнул Стас.

Мы перешли в соседнее крыло и поднялись в маленькую аудиторию на два этажа выше.

Проспав две пары, я почти восстановилась после бессонной ночи. Даже поесть захотелось.

Отец вернулся с записи последнего альбома. Но очередной спонсор оказался жуликом, надеющимся подзаработать на популярности группы.

И папа опять задепрессовал. Как любой уважающий себя музыкант, он был уверен в гениальности своих песен и искренне недоумевал, когда его пытались раскрутить на бесплатные выступления или разводили на деньги.

Так как это был не первый случай в папиной карьере, последствия были легко предсказуемы. И дабы папа не свалился в клоаку безнадёжности, мне пришлось всю ночь убеждать его, что он непризнанный гений и вот-вот найдётся человек, который оценит его произведения по достоинству.

Я, например.

А потом всю ночь слушала весь батин репертуар за двадцать пять лет. Прекрасные песни про неземную любовь, заканчивающуюся обычно чьей-нибудь смертью.

У моего жизнелюбивого и позитивного отца почти вся лирика составляла жуткие сопли, которые, впрочем, многим были по душе.

В том числе и мне.

Закончили мы только в семь утра.

Батя успокоился, бездна отчаяния захлопнула пасть, и мы снова были счастливы. Не удивлюсь, если он уже сегодня подпишет новый договор с очередной сомнительной компанией.

Я сгоняла, схомячила шаверму, а вернувшись, не увидела на паре старосту и заволновалась.

Как так?

Заучка, и занятия пропускает?!

Я его довела до истерики?

Я же не специально. Он меня на самом интересном месте сна разбудил. Батя как раз выступал с юбилейным концертом на стадионе, и на него бакланы напали. Такое пропускать жалко.

И вообще, кто будет пропускать пары из-за чужого «неуда»?!

Но что-то мне подсказывало, что именно Хворь и будет. Не зря же он первый среди параллели во всём. И по занудству тоже.

И я бы с радостью проспала весь день и досмотрела сон, но не пропускать же первые учебные пары нового семестра. Да и настроение такое – всем дарить радость хотелось. Отец же вернулся из поездки.

Недовольная рожа старосты так и стояла перед глазами.

Расстраивать Хворя в мои планы не входило. Вот и сбежала я с пары его искать.

У него и без меня жизнь тяжёлая, а мне несложно завтра заскочить к декану.

Первое предположение не оправдалось – в курилке старосту не видели. Я, если честно, вообще сомневалась, что Хворь курит. Хотя в наше время почти все бегали в небольшое помещение напротив туалета, оборудованное специально под это дело. Понятно, что предназначалось оно для преподавателей, но пользовались им в основном студенты.

И я бы бросила эти нелепые поиски, если бы за стеной в туалете рядом с курилкой не услышала звуки ударов и крики.

Мужской туалет располагался рядом с женским. И у меня не возникло сомнений, что бьют нашего старосту.

Кто бьёт и почему, пока не поняла. Но мне с первого дня учёбы казалось, что ему прилетит. Хворь всем своим видом байтил, да только оказался слишком богатеньким, чтобы попасть под руку местным старожилам.

Мысль, что я жду, когда же, наконец, накостыляют старосте, неприятно обожгла изнутри.

«Ты б ещё обрадовалась и ладошки потёрла», – упрекнула совесть.

Стало до невозможности стыдно, и я тут же побежала на выручку.

Потому что даже зануды высшего качества иногда могут пригодиться.

Столкнулась на входе с двумя старшекурсниками, бросившими мне вслед: «Отмороженная!».

Обстановка в туалете к романтике не располагала.

Здесь действительно была драка. На полу виднелась кровь, а зеркало над раковиной разбили.

Мерное постукивание шло из крайней кабинки. И, судя по голосу, били действительно Хворя.

Я постучала в исписанную кучей дурацких надписей дверь:

– Хворь, с тобой всё в порядке? Они тебя обидели? – Я вспомнила лица вышедших старшекурсников. Стасу скажу, он разберётся с придурками.

К стуку прибавился протяжный крик:

– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!

Ого тут ёжиков набежало.

А вдруг он сумасшедший? Набросится сейчас на меня.

ГЛАВА 5. Немыслимые барьеры

Давид Хворь

Быстрый бег и холодный воздух помогли взять себя в руки. Но пальцы продолжали дрожать.

Почему он сорвался в институте?

Раньше такого не было.

Он всегда контролировал эмоции.

Держался в стороне от призраков.

Игнорировал то, что не должен был видеть.

Но сегодня тварь перешла все границы.

Все мыслимые барьеры!

Давид просто пытался успокоиться. Умылся, продышался, расчесался.

Но чёрная тварь выползла из-за спины и, как это обычно бывало, зашипела что-то нечленораздельное. Вот только сегодня она была намного настойчивее, чем обычно:

«Убей её, убей!» – заскрежетало в мозгу.

Давид догадывался, что слышит эти голоса отчётливее, когда испытывает сильные эмоции, особенно негативные.

Его бешенство подстёгивало тварей. Призраки, как он их именовал про себя, или галлюцинации, как называл их психотерапевт, слетались к Давиду, будто он маяком светился в темноте. Монстры кричали на него, ругались, постоянно требовали чего-нибудь, стучали по трубам и отключали сотовую связь, даже в наушники периодически забирались.

Но Давид научился не замечать их.

Думал, что может контролировать их.

Лохматая чёрная тварь за спиной преследовала его с детства. И если раньше она просила просто «Найди», теперь к этому добавилось «Убей!».

– Заткнись! – прикрикнул Давид на черноту. Но та выпучила горящие глаза и потребовала ещё настойчивее:

«Убей её, убей! Убей её!»

Теперь Хворь не был уверен, что поступил правильно, обманув родителей. Его всё ещё мучили эти виде́ния. Да, он согласился у врача, что они всего лишь галлюцинации. Но сам в это не верил. Он знал, что монстры реальны.

Реальней всего, что есть на этом свете.

И единственная возможность их сдержать – контролировать чувства и держать себя в руках.

Зайн!!!

Как же эта Синицына его бесила! Она одна виновата в том, что ему приходится жопу рвать и бегать за ней, уговаривать прийти на пересдачу. Она занята, видите ли!

Отец опять разорётся, мать расплачется, брат будет психовать.

«Убей её, убей! Убей её, убей её!» – морда появилась у Давида под самым носом. Открыла подобие рта так, что лицо парня оказалось внутри его глотки. Звук, издаваемый этой тварью, был похож на скрежет железа. Хотелось заткнуть уши, включить музыку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы заткнуть её.

– Сука! – парень резко ударил, надеясь прибить гадину, но кулак прошёл сквозь густую черноту, разрывая её как облако тумана, и разбил зеркало.

– Чумной! Дебилоид! – два студента вылетели из туалета, покрутив пальцем у виска.

«Убей её, убей! Убей её, убей!» – лязг проникал в мозг и разъедал внутренности.

Давид схватил вещи и закрылся в кабинке. Нельзя, чтобы его опять заперли. Ещё один месяц в больнице он точно не выдержит. Нельзя показывать свой страх.

Нельзя с ними говорить.

Нельзя слушать.

– Заткнись! Заткнись!

Давид закрыл уши руками. Он не заметил, как ударился головой о стену. Один раз, второй, после каждого удара голос тускнел, становился как будто тише, но не смолкал:

«Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей!»

Дело ведь в нём, он настоящий псих. Прав отец, во всём прав. Он урод, монстр, опасный для окружающих.

– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!

Да сколько же можно!!!

Ему лучше сдохнуть, нажраться таблеток и сдохнуть. Он должен был это сделать ещё девять лет назад!

«Убей её, убей! Убей её, убей!»

Монстр хватал его за плечи, тянул за собой. Требовал и требовал.

За одну секунду перерезать себе глотку. И это закончится. Всего-то и нужно достать расчёску…

Неожиданная волна воды заставила захлебнуться.

Воздух вышел из лёгких десятком пузырей, лопнувших у шеи. Давид задохнулся.

Оттолкнулся руками и вынырнул.

Оглянулся.

Перед ним, тяжело дыша, стояла Синицына. Фиолетовые волосы стояли дыбом, оранжевая толстовка задралась на животе. Глаза бешеные. Девушка молча села на пол, зарылась рукой в свою бесформенную сумку и, достав сигареты, закурила.

Давид прислушался, скрежет исчез. Тень пропала.

Понемногу он осознал, что находится в институтском туалете. Весь мокрый, руки в крови, а по лицу стекает явно не пот.

И отчаяние захлестнуло его с новой силой.

Отец узнает.

Вызовет врачей.

Таблетки.

Лечение.

ГЛАВА 6. Да как рука-то поднялась?!

Ирина Синицына

– Чё?

О чём этот ботан очкастый только что попросил?

Ох, не очкастый, очки-то он выбросил.

И да, серые глаза у него офигеть какие странные. По всей комнате рыщут, словно обыск устраивают.

Такой необычный серый, почти прозрачный цвет. Но когда Хворь буйствовал в туалете, они точно были чёрными.

Удивительное изменение.

Но вернёмся к просьбе.

– Можешь всем сказать, что ударила меня? – повторил Хворь.

Нет, он не пошутил. И мне не послышалось.

– И зачем?

– Чтобы было какое-то оправдание этому, – он ткнул пальцем себе в лоб.

Я пригляделась к шишке, залепленной двумя пластырями с розовыми цветочками. Когда Хворь не зализывал волосы набок, он становился похожим на нормального человека. Стрижка под каре больше не казалась пластмассовой накладкой, немного растрёпанные пряди торчали в стороны и были уже не серыми, а пепельными, придавая старосте бомжеватый, но милый вид.

– И что же ты придумал? – спросила я с опаской. Судя по лихорадочному блеску глаз и постоянно облизываемым губам – ничего хорошего. Давида почти трясло от страха.

И пусть я пока не выяснила, что тому виной, обязательно докопаюсь до правды.

Не для того, чтобы щемить потом Хворя по углам, просто мне интересно.

Я с детства в сыщиков хотела поиграть.

Староста не производил впечатления того, кто станет биться головой о стену, да ещё с таким маниакальным упорством.

Ну и хотелось ему помочь.

– Давай скажем, что я приставал к тебе, а ты меня отшила и ударила. И если ты не подашь заявление в полицию, дело замнут.

– Ты?

Кивнул.

– Ко мне?

Кивнул.

Я постаралась не рассмеяться, вспомнив, как чуть не утопила его в унитазе.

Ну-ну.

Приставатель хренов.

– Ты уверен, что это лучше, чем вариант «Поскользнулся и упал в туалете на унитаз»?

– Тогда как тебя там объяснить?

– В твоём варианте тоже спорно. Человек, решивший признаться девушке в мужском туалете, выглядит извращенцем.

– Ну вот и причина, по которой ты не согласилась!

– Охренеть. Я бы и так тебе отказала! И без этого полно́ причин. Туалет тут не главное.

– Да? – обиженно насупился Хворь.

Я постаралась не закатывать глаза. Ох ты ж ловелас недокормленный! Но придержала критику.

От сказанного у парня чуть-чуть покраснели щёки, он не знал, куда деться. Казалось, без очков ему неуютно и стыдно смотреть на людей.

Батина рубашка добавляла ему домашности и мягкости.

Я с удивлением поняла, что Давид не такой уж и урод, если рассматривать внешние данные. Высокий, стройный, светлые волосы. Просто худой слишком и напыщенный.

Да как бы у меня рука поднялась такого бить? Милаха же.

И я согласилась:

– Хорошо, но с условием: ты расскажешь мне, что произошло в туалете.

О-о-о-ох, надо видеть эти глаза. Огромные как тарелки, принимающие заокеанские кабельные каналы. И такие обиженные, будто я попросила его раздеться и твёрк мне забацать.

Впрочем, с его комплекцией жалкое вышло бы зрелище.

– Я… – начал староста и замолчал. Борьба его с самим собой длилась пару секунд. Потом Хворь упрямо поджал губы, и я поняла, что вряд ли добьюсь от него нормального ответа.

– Зачем тебе выставлять себя маньяком, если можно решить всё проще? – Я взяла его за руку, на что староста отчётливо вздрогнул.

Бедный, и почему он настолько зашуганный?

– Как? – по-детски доверчиво поинтересовался Давид. И я почувствовала себя спасителем человечества:

– Скажем, что решили встречаться и в порыве страсти ты долбанулся лбом о раковину.

На этот раз борьба шла намного дольше. Скорее всего, Давид просто не понял, что именно я ему предложила. Хмурился, тёр переносицу, пытаясь поправить очки. Даже рану один раз задел. И решил уточнить:

– Мы начали встречаться в туалете?!

– У каждого свои слабости.

– И мы будем встречаться?

– Нет. Мы сделаем вид.

– Но зачем это тебе?

– Просто хочу помочь.

Он прочистил горло, явно не веря мне:

– Я заплачу. Денег, – сказал зачем-то.

– Не надо. Взамен придёшь завтра в институт в яркой кофте и не будешь больше биться башкой о стены.

Мне этого было достаточно, он ведь наверняка неплохой парень, а я, как никто другой, знала, что бывают в жизни чёрные полосы. И старалась разбавить их яркими красками.

ГЛАВА 7. О неожиданном

Давид Хворь

Зря Давид решил проводить её до дома. Надо было сказать «Спасибо» и уйти. Но Синицына только что вытащила его жопу из такого говна, что здесь одним «Спасибо» не отделаешься.

Нужно было срочно придумать что-то, что его обезопасило бы. Что-то, равносильное её знанию о его слабостях. Что-то, чем он мог бы шантажировать её в ответ.

Давид с детства знал, что люди не помогают друг другу просто так. Они всегда ищут выгоду. И Синицыной явно от него что-то надо.

Как минимум довести до заикания бесконечным потоком вопросов.

У Синицыной даже пальто было ярко-жёлтого цвета, а не чёрного или серого, как у всех нормальных людей. Пуховик же, в котором она пришла сегодня, – красного. Такая яркость ассоциировалась у Хворя исключительно с пустой головой, куда вливаются только рекламные лозунги и бренды.

Но, несмотря на жуткий холод, Давид тащил два пуховика, пакет с одеждой её отца и старался отвечать как можно доступнее.

Его не отпускала мысль, что одногруппница слегка туповата.

– Это мои личные деньги. Скопил, знаешь, хотел от родителей съехать, самостоятельности научиться. Теперь вот заново всё…

Цену за ремонт Штольц выкатил такую, будто туалет собирались итальянской плиткой переложить, а из крана пустить «Хеннесси». Но Хворь безропотно перевёл все деньги, даже не торгуясь.

Ему хватило и вчерашней вспышки отца, когда тот увидел рану на лбу сына. Хорошо хоть Давид успел проскользнуть в дом, пока мать не заметила чужой пуховик. Быстро переоделся и уже вполне приличным вышел на кухню.

Первый крик был о том, что отец засудит тех, кто бьёт его «мальчика». Второй, что его наследник – несчастный слюнтяй, который не может за себя постоять. А дальше, когда Давид признался, что стукнулся сам, неумело приударив за девушкой, Моисей Львович Хворь впал в такое неистовство, что залепил оплеуху сыну прямо по щеке.

Обычно отец бил ниже груди, чтобы синяки не заметили посторонние. О том, что он не оставил попыток выбить из Давида «дьявола» и «психоз», не знал даже психиатр.

Моисей Львович любил всё контролировать как в бизнесе, так и в семье. Поэтому дело его быстро развивалось и приносило огромный доход. А в семье все ходили перед отцом на цыпочках, подчиняясь его доминантному характеру и деспотии.

Отец считал, что мальчиков надо воспитывать по суровым правилам, иначе из них вырастут наркоманы и гомосексуалисты. Он так и говорил:

«Стоит только ослабить контроль, юноши тут же начинают пить, курить, извращаются и в геев превращаются».

Жена с ним была совершенно согласна, кивала и не встревала в воспитание, а иногда даже приносила ремень.

Вообще, Давид и с Синицыной пошёл, потому что очень не хотел возвращаться домой.

Вдруг родители заметят, что он вернулся с двумя пальто? Опять начнутся вопросы, претензии. Лучше не провоцировать. А ещё лучше оттянуть это событие.

Иркина болтовня отлично отвлекала от невесёлых мыслей.

– А Штольц только обрадовался, прикинь, даже пожелал нам удачи… – задумчиво протянул Хворь, пересказывая Синицыной разговор с деканом. Та рассмеялась.

Чтобы объяснить своё поведение, пришлось и в деканате соврать, что они с Иркой встречаются. Реакция Штольца на эту новость очень удивила Давида. Ещё декан сказал что-то вроде «Научи её уму-разуму». Но Давиду показалось, что он ослышался.

Идти было недалеко, но они и не торопились. Прохожие суетливо оббега́ли их медленную парочку. Синицына шла, восхищаясь их нелепым приключением, залипала в витрины на чересчур яркие вещи, причём в пропорции к цвету увеличивалась задержка и протяжность восторженного туповатого: «Ва-а-а-ау».

А Хворь следил за тенью, что таскалась за ними, перетекая от одной арки к другой. Он старался, не показывать девушке своей тревоги. Давид привык не афишировать эти виде́ния. Но подставлять одногруппницу второй раз за неделю не хотелось.

Кот выпрыгнул на них неожиданно. Царапнул густую тень в подворотне и зашипел.

Давид отступил на шаг. Животные не любили его, а он опасался животных. И коты, и собаки явно видели то же, что и он сам. И всегда предупреждали о появлении чёрных монстров шипением или рычанием.

А так как рядом с Давидом всегда тёрлась какая-нибудь тварь, все коты шипели на него, а собаки рычали. Некоторые даже бросались. Заколебался потом прививки делать…

– Тише, тише, – Синицына присела на корточки и протянула руку. Кот зыркнул на Давида, осторожно переступил лапами и понюхал пальцы девушки. – Красивый… Очень красивый. Рыжий, толстый, пушистый. Может, мейн-кун? – почему-то спросила Ира у Давида. Он не знал и буркнул первое, что пришло в голову:

– Может, питерский бомжеватый…

Кот не представлял из себя ничего особенного: дворовое облезлое мяукало с длинными усами. Ещё и с хитрющими жёлтыми глазищами.

Может, сейчас тень появится, кот шуганётся и набросится на Синицыну, раздерёт ей лицо когтями и попадёт по яремной вене, у Иры начнётся кровотечение, и она умрёт. Даже не успеет привиться от бешенства.

– Может, и мейн-кун. Пойдём? – всеми силами сохраняя спокойствие, предложил Давид. Сам не сдвинулся с места, боясь спровоцировать животное. Пальцы нашарили и сжали расчёску в кармане.

ГЛАВА 8. Тени за спиной

Ирина Синицына

Вот уж не думала, что Стас такой эпический гад. Поймала его в фойе, потому что раздевалкой он не пользовался почти никогда.

И уточнила причину неудовольствия.

– Да он же лох полнейший! – «одобрил» мой выбор друг. Карпов ходил на занятия в пуховике, так и сидел одетым. Ему замечаний не делали. Тепло – потей себе сколько влезет. Обычно охранник следил, чтобы верхнюю одежду сдавали в гардероб, а тут прямо непонятно с чего такие поблажки. – Ты на что повелась? Там же ни рожи, ни кожи!

– Зато есть мозги.

– Ириш, ты кому втираешь? Ты с ботанами никогда дел не имела!

– Я берегла себя для единственного.

– Да что с тобой разговаривать… – Стас демонстративно закатил глаза. Ну и пусть придирается, всё равно же всё не по-настоящему.

С каких пор он настолько критичен при знакомстве с моими парнями?! Мой последний парень ему очень даже нравился и был его лучшим другом.

– Ок, но староста под моей защитой! – шепнула ему и побежала навстречу хмурой насупленной моське. Давид уже оделся и искал меня.

У нас же сегодня свидание!

Вот-вот, три сердечка, два притопа.

Жаль только, на час.

Больше сторговать не смогла.

Ну, мне часа должно хватить.

Я перепроверила зарядку на фотоаппарате. Уговорить старосту на фотосессию оказалась даже труднее, чем вытащить из раздолбанного толчка. Он краснел, бледнел и заикался. А его стойкое «нет» грозило перекрыть мне такие атмосферные фотки!

М-м-м-м-м-м, зануда!

До парка дошли пешком. Всего-то пара кварталов. Но Хворь всё равно ныл и недовольно ёжился.

Я же продумывала кадры, чтобы не терять времени зря. В идеале, конечно, было бы его осенью затащить в парк. Но, боюсь, до сентября Хворь передумает.

В парке оказалось грустновато. Лебедей в озере уже не было. Снег замёл клумбы и скамейки ровным белым слоем, статуи забили в деревянные гробы. Хотя мы все знаем, что эти статуи не настоящие, а всего лишь копии. Зачем их прятать?

Фонтаны не работали, а туристов набралось на небольшую демонстрацию.

Парк казался заброшенным и сказочно красивым.

Снег блестел в овалах фонарных огней, хрустел под ногами, люди улыбались, наслаждаясь тишиной и покоем.

Дедушка, одетый в шинель прошлого века, показывал кукольное представление на одной из троп. Я засмотрелась на тоненькую принцессу с густыми алыми волосами и её принца – темноволосого парня в чёрном костюме. Они ненавидели друг друга, но семьи заставили их сыграть свадьбу.

– Ты не торопишься? Время идёт, – раздалось над ухом. Неугомонный Хворь моей любви к прогулкам и уличным спектаклям явно не разделял. И не дал досмотреть, чем же кончится эта душераздирающая история.

Я поспешила выбрать самый яркий фонарь и эффектную изгородь. Снег контрастировал с чёрным пальто Давида, и фотографии получались почти чёрно-белыми, если не считать покрасневшего носа парня и синеющей шишки на лбу.

– Может, тебе помощь нужна? Или консультация? – уточнила между кадрами. Мне надо было отвлечь его, чтобы парень немного расслабился и не застывал истуканом.

Но Хворь отнекивался:

– Не надо ничего.

– А часто у тебя такое случается?

– Какое?

– Ну…

Ведёшь себя странно, шепчешься со стенами, психуешь…

– Мы же договорились, что ты не разговариваешь, – грубо одёрнул Давид. И его лицо стало ещё непробиваемее. Губы поджаты – прямо мраморные ступени Эрмитажа. Не подкопаешься, красиво, но лучше руками не трогать.

Ну да, договорились.

Но интересно же.

Хворь вдруг подошёл к одной из заколоченных статуй и замер, приложившись к деревянному гробу ухом. Спросил, зыркнув на меня очками:

– Слышишь? Да нет – бред какой-то. Не обращай внимания! – тут же отмахнулся и опять стал непробиваемо серьёзным.

Я три раза щёлкнула фотоаппаратом и на всякий случай прислушалась, но, кроме карканья ворон да беседы влюблённых, как раз проходящих мимо, ничего не уловила. А Давид всё тёрся возле заколоченной статуи, шептал что-то неразборчивое.

От этого фотографии выходи́ли загадочные, с налётом поэзии и питерской болезненности.

Я же хотела чего-то более позитивного:

– Может, попробуешь улыбнуться? – попросила, просматривая кадры. Один утопичнее другого. – А, нет, лучше не надо! – поспешила остановить сверкающего брекетами старосту. Всё-таки Хворь такой Хворь. От его жутковатой улыбки разлетелись даже немногие оставшиеся голуби, а я стёрла последние фотки.

Уж больно страшные.

Давид спрятал руки в карманы, угрожающе оскалился прохожим и заявил, глядя мне в глаза:

– А завтра я принесу бумагу, подпишешь, что больше никаких обязательств мы друг к другу не имеем.

ГЛАВА 9. Беспокойство

Давид Хворь

Давид ждал, что Карпов поймает его на улице, в туалете или раздевалке, но Стас впал в полный игнор.

Он не здоровался с ним и не отвечал в общем чате группы. На парах не просил списать и даже не подшучивал над просьбами подготовиться получше к грядущему докладу.

И это ожидание расправы давило даже сильнее, чем быстрый мордобой.

Но первым подходить к Стасу Давид не решился.

Зачем ворошить говно, если не воняет?

На практическую работу по управлению командой проекта дали неделю.

Хворь скинул Синицыной информацию по вопросу, накидал план и даже вызвался всё самостоятельно перепечатать и подготовить. Ире оставалось только прочитать, выучить к презентации и нарисовать пару схем, которые, если она очень занята, Давид тоже был готов взять на себя.

Таким образом он расплачивался за помощь Синицыной. Поняв, какой это шанс для него, Хворь даже обрадовался этому заданию. Про унизительную фотосессию он старался забыть, надеясь, что никто и никогда об этом не узнает.

Сначала Ира оживлённо обсуждала с Давидом материалы, переписывалась, настаивая, что сама составит графики, и Хворь даже подумал, что не такая уж она и неудачница.

А то, что приставала с фотографиями, – у всех свои замуты.

Вот ему лично слышался шёпот из-за заколоченных ящиков со статуями, а из фонтанов чудились выползающие щупальца. Гробы ныли и просили их освободить. Да такими гнусавыми и противными голосами, что сам бы Хворь точно не решился заглянуть внутрь.

Будем надеяться, Ира не заметила, как Давид вздрагивал иногда от этих просьб. Он, как обычно, игнорировал любые странности вокруг, стараясь ничем себя не выдать при Синицыной.

Но в понедельник Ира не явилась в институт. Перестала отвечать на сообщения и реагировать на звонки.

Весь день Хворь пытался достучаться до девушки. Мало ли, вдруг она провела чересчур бурные выходные. Но Карпов на пары пришёл и казался не сильно помятым. Он всё так же бросал на Давида злобные взгляды. И демонстративно презирал его.

Во вторник Хворь мыл руки и расчёсывался в два раза дольше обычного, из-за чего опоздал на первую пару. Он начал подозревать, что Синицына рассказала Карпову об инциденте в туалете. И именно поэтому не ходит на занятия. И как раз в это время, пока он просиживает жопу на философии, они вместе со Стасом строчат на Хворя донос в полицию. Ведь Ира так и не подписала договор о взаимном снятии обязательств. Да Хворь ещё его и не составил.

После занятий Давид даже прошёл два квартала в сторону улицы Маяковского. Но, заметив, что Карпов идёт за ним, быстро сменил направление движения, дошёл до Фонтанки и засмотрелся на бронзового Чижика-Пыжика. Ему казалось, что птичка шевелится и разговаривает.

Ну бред же.

Потом из маленького памятника «Чижику» полезло чёрное марево, раскрываясь вверх, ближе к толпе туристов уплотнилось, превратилось в огромный острый клюв и, проигнорировав гостей Питера, устремилось прямо к Давиду, нависнувшему над статуей. Хворь отпрянул, да так резко, что чуть не угодил под машину.

А вязкая пронырливая чернота обступила его и прошкварчала:

«Обречённый», – и тюкнула в голову клювом. В глазах потемнело. Паника накрыла с удвоенной силой. Если за ним следил Карпов, Давид спалился по полной программе. И от этого стало совсем мерзко. Зайн! Надо же такой мелочи, как птичка, испугаться!

Рожу попроще и не ссать.

Давид со злостью провёл по волосам, стряхивая усталость.

Пальцы нащупали что-то твёрдое.

Монета?

Откуда?

«На удачу», – проскрипело рядом, и монстр пополз обратно за парапет моста к холодной глади Фонтанки.

Давид выругался, сунул десятирублёвую монетку в карман, потому что выбрасывать на глазах у монстра посчитал опасным, сел в троллейбус и покатился домой.

Закончил за один вечер всю работу, скинул Синицыной итог, распечатал двадцать три страницы доклада и подколол в папку.

Отец застал его за бессмысленным перебиранием бумаг, Давид никак не мог решить, нужно ли подкладывать краткую памятку к работе или нет. И каким цветом лучше написать название: фиолетовым или чёрным. Чёрный – это ведь так скучно.

– Ты почему до сих пор не одет? – Моисей Львович вырос над ним внезапно. Он даже дверь вроде не открывал. И как только смог зайти в комнату настолько бесшумно? – Ты через полчаса должен быть у врача!

От этой фразы внутри у Давида всё сжалось. И как он мог забыть? Мигом собравшись, парень вылетел из квартиры и помчался на Василеостровскую. В новенький жилой квартал. Его психотерапевт принимал в частном кабинете, имел два высших образования, принадлежал к еврейской общине и, само собой, держал данные о состоянии Давида в тайне. Медицинские карты были старательно затёрты. Моисей Львович не мог допустить, чтобы за его ребёнком тянулась слава психа.

Эти ежемесячные визиты Давид ненавидел почти так же сильно, как и монстров за своей спиной. Чёрная тень боялась доктора и не выходи́ла, давая немного отдохнуть от скрежета. Зато потом нападала с удвоенным старанием.

ГЛАВА 10. Настоящее сокровище для домохозяйки

Ирина Синицына

М-м-м, что? Откуда?

– Ты как тут? – с трудом выдавила из себя, стягивая потуже края пушистой шали. Мама любила носить её зимой, говорила, тёплая.

В голове гудел туман и размазанная каша. Кажется, я только что спала. Вообще не помню, как проснулась.

А Хворь на пороге – полная неожиданность спросонья. Может быть, он мне привиделся?

– Сеймур Кристианович просил тебя проведать. – Давид протянул мне огромный пакет, набитый чем-то тяжёлым.

– Ого, спасиб! – Заглянула, надеясь, что там куча вкусняшек. Но это же Хворь! Ботан книжек притащил.

Он так и пялился на меня, стоя в коридоре, пока меня не накрыла усталость и я чуть не села на пол. Махнула ему рукой, чтобы заходил, и поплелась в комнату. Шаль бросила на стул. Плюхнулась на диван, закрыв глаза.

Услышала возню в коридоре и плеск воды.

Значит, не ушёл. Стерилизованный Хворь не постеснялся зайти в мою спальню и поинтересоваться:

– Ты как вообще? – Он принёс стул из кухни и уселся на него, как обычно, выпрямив спину и сложив руки на коленях.

– Болею… – голос скрипел по горлу, как наждачная бумага. Я болела уже целую вечность, и, казалось, этой заразе конца не будет.

Меня накрыло в воскресенье: температура сорок, насморк, кашель, дикая головная боль, которая немного стихала, только когда Рыжик ложился на меня.

О, если бы я его не подобрала, я бы точно уже умерла. Кот появился очень вовремя, настоящий спаситель!

Я шла домой после фотосессии, опять заметила рыжий пушистый хвост и поняла, что это тот же самый кот. Это судьба. Если второй день подряд встречаешь такого рыжего очаровашку, разве это не провидение?

Он ждал именно меня! Ждал, когда я спасу его от голода и холода.

Рыжик съел полпачки корма и только после этого перестал жалобно мяукать и переступать лапками.

Я весь вечер провозились с обустройством его нового местожительства. Заказала ему когтеточку, переноску, миски, расчёску для шерсти, ножницы для когтей, совок для говна, ошейник, игрушку. Вторую игрушку. Такую висючку на резинке, чтобы ему веселее было, пока я на парах. Специальный шампунь против перхоти для кошек.

Я даже не знала, что для котов так много всего надо!

Думала, хватит одной лежанки.

О, лежанка!

Я полезла за телефоном. Деньги у меня закончились ещё в субботу. Я забралась в кредитную карту отца по самое «огребу по жопе». Но бате тоже Рыжик понравился, так что он пока не против. Да и баланс ещё не видел.

Хворь деловито принёс пакет, брошенный в коридоре, достал из него кучу книг и принялся рассказывать, что в них и зачем:

– Вот тебе конспекты, всё перепишешь. Выздоровеешь, вернёшь. Это выучить, это решить. Вот тут списать можешь.

– Чего-то ты такой добренький? – Даже сквозь морок болезни я чуяла подвох. Давид от меня чего-то хотел.

– В этом семестре экзамен по психологии.

– И так сдам. – На его озабоченный тон даже отнекиваться лень было.

– Ты мне успеваемость не завали. Хватит и прошлой сессии.

– Глядите, какой строгий! Надзирателем в концлагерь не пробовался?

– Это не для меня, а для всей группы. Тебе, может быть, всё равно, но есть и нормальные люди, для которых благо всего коллектива приоритетней...

Заметив, что я засыпаю под его монотонное бурчание, Хворь раздражённо спросил:

– А лекарства где?

Я махнула рукой на тумбочку, где валялись таблетки, жаропонижающее и спрей для носа:

– Арбидол пью.

– И так тяжело? Ты чего трубку не берёшь?

– Сил нет.

На вопросы Давида тоже нет сил отвечать. Вчера Стас заходил, два часа меня мурыжил, сегодня вот староста. Я невольно усмехнулась:

– Когда звала на вечеринку – не приходил, а стоило заболеть — прибежал.

– Мне кажется, у тебя бред, – пробормотал Хворь. Протянул руку, явно собираясь потрогать мой лоб. Но подвис, заметив прыгнувшего на постель Рыжика. – Что врач сказал?

– Да ну, не люблю их. Даже не звонила.

Ладонь старосты всё-таки впечаталась мне в лоб, Хворь тут же отдёрнул руку и торопливо схватился за градусник, проверяя температуру:

– Ого, у тебя тридцать девять!!! И так всю неделю? – Мне даже шипение послышалось. – Надо вызвать!

– Да норм я.

– А отец где?

– Альбом записывает. В понедельник уехал. Должен вернуться на следующей неделе.

– И ты одна?!

– Со мной Рыжик.

Давид наклонился к коту и долго смотрел ему в глаза. Казалось, между ними шла борьба. И Хворь этот поединок проиграл. Рыжик отскочил от него, подлез мне под руку и потёрся лбом о локоть. Муркнул прямо мне в подмышку. Тёплая шёрстка прошлась по коже.

ГЛАВА 11. Как у птички в голове

Давид Хворь

Вот угораздило-то. Он должен был быть дома в шесть, а уже половина девятого вечера. Да и в Эрмитаже их не ждут.

Давид настрочил сообщение матери, предупредив, что ему необходимо экстренно готовиться к докладу и он задержится в библиотеке.

И кота надо срочно вынести из квартиры.

Иначе Синицына не доживёт до утра.

Во всяком случае, именно так скрежетал его монстр.

Вываливал чёрные глаза из орбит и пытался перекусить алую нить, которая тянулась от Ирки к коту. Полупрозрачная линия, соединяющая животное и девушку, пульсировала, светилась то ярче, то темнее, натягивалась, когда кот уходил в другую комнату, и обвивалась вокруг шеи Синицыной, когда он садился ей на колени.

«Убить. Убить хочет», – скрипело из зубов чёрного монстра.

Призрак расположился у Давида на плече, став почему-то меньше обычного. Запустил противные склизкие щупальца в нос и ухо. Хворь попытался отпихнуть их рукой, но кулак прошёл сквозь чёрное месиво.

«Тянет жизнь», – шепнул в ответ монстр. Это предостережение вначале насмешило Давида.

Ещё он не слушался своих галлюцинаций.

Но как только Синицына заснула прямо перед Хворем, не опасаясь совершенно, что её ограбят или прибьют, рыжий кот громко заурчал, кровавая нить налилась светом, и в комнате почувствовался тухлый запах болезни и приближающегося ужаса.

Давид провёл языком по железякам брекетов, губы саднило с внутренней стороны. Он слишком много разговаривал сегодня.

Наклонил голову влево, поближе к монстру, и тихо спросил:

– И куда его отдать можно?

«В Эрмитаж», – чудовище показало два ряда острых клыков. Давид кивнул, отсел подальше от девушки и тряхнул плечами.

Рваный туман призрака растёкся в воздухе.

Всю стену над диваном занимала огромная пробковая доска с кучей фотографий. Сегодня Давид смог разглядеть их подробней. В основном виды города, яркая одежда и незнакомые Хворю люди. Хотя Стаса он с раздражением узнал. Карпов стоял в обнимку с парнем в кожаной куртке, больше похожим на панка.

Ира заметалась во сне. Одеяло сползло, открывая длинные ноги в коротких шортах. Кожа её сохранила остатки загара, на стопах виднелась полоска от шлёпок. Она постоянно носила мешковатую одежду, и раньше Хворь не замечал, какая Синицына на самом деле худенькая и миниатюрная.

Так и не скажешь, что она способна утопить кого-то в унитазе.

Давид покачал головой, укрыл несчастную.

Без макияжа она была даже ничего. Ещё бы волосы перекрасить и одеть как человека. Хворь подавил желание заглянуть к ней в шкаф. Наверняка там свалка, как и во всей квартире.

На полу валялись тетради, одежда, пылились шесть грязных чашек и лежал ноутбук. Давид чуть не наступил на него. Дешёвенький совсем, обклеенный дурацкими цветными картинками из сердечек и единорогов.

Только фотоаппарат лежал аккуратно, на полочке в коридоре, будто великая реликвия.

Пыль километровой толщины, на подоконнике два завядших цветка и даже нет гардин. Две комнаты и кухня, а грязи на целые конюшни.

В такой квартире не то что жить, повеситься стыдно.

Давид отнёс посуду на кухню, руки как-то сами на автомате помыли все чашки и всё, что было в раковине. Мать убила бы его за оставленную грязь.

Рыжий кот сидел в коридоре и сверкал на него глазами.

Хворь должен был найти способ уговорить девушку расстаться с новым питомцем.

Какой чёрт его заставил заглянуть в холодильник?

***

Давид шёл, вдыхая морозный воздух Питера и стараясь не замечать сверкающих зелёных кошачьих глаз.

Никогда бы не подумал, что будет бояться кота больше призрака за спиной.

Но страх за Ирку оказался сильнее, чем за себя.

Синицына была непривычно тиха. Давид помнил, что во время фотосессии, да и постоянно, в общем-то, она разговаривала и говорила, рассказывала и спрашивала.

Сегодня девушка шагала тихо и не замечала ни тёмного неудовольствия Хворя, ни монстра, трогающего её фиолетовые пряди, выбившиеся из-под шапки, ни нить, обвившуюся вокруг её шеи.

Ира натянула на себя смешные широкие штаны и безразмерный свитер, поверх огромный красный пуховик размера на два больше, чем у самого́ Давида. В этой одежде она походила на круглый блин с маленьким зелёным прыщиком в виде шапки, которую Давид заставил надеть в самый последний момент. Синицына настаивала, что у неё нет шапок как таковых. Но Хворь был непреклонен, и девушка – о чудо! – ещё пятнадцать минут выбирала между чёрной, зелёной и голубой.

Кот, закутанный в шаль, жадно мурчал, сидя на руках Синицыной.

Хворь обернулся. Кто-то пристально следил за ними. Он чувствовал чужой взгляд. Так всегда было, когда рядом околачивался очередной призрак.

Теперь эта чернота следила ещё и за Иркой.

Давид нахмурился.

ГЛАВА 12. Парнишка уже занят

Ирина Синицына

В понедельник я, конечно же, забыла конспекты. И учебники, и ещё кучу всего, что хотела передать Хворю. Мне реально стало лучше в тот же день, можно сказать, уже по дороге домой я пришла в себя и опять полюбила весь мир.

А Хворюшка всё хмурился и ворчал какую-то ахинею.

Я, правда, думала, что он зайдёт ещё в гости. Суп закончился, и хотелось ещё вкусной домашней еды. Но звонить ему с просьбой не решилась.

Тут очень опасно спугнуть.

Судя по неразговорчивости Давида, он на контакт с людьми идёт очень тяжело.

Ему нужны годы, чтобы найти человека, достойного его дружбы. Я уверена, что никто не дотягивает до уровня его запросов. Я уж тем более, и неожиданная лояльность свалилась на меня исключительно из-за дурной привычки совать нос куда не следует.

Поэтому-то этот заносчивый ботан такой замкнутый.

Мне такие проблемы далеки.

С первого дня в институте я перезнакомилась со всеми, кто имел язык и мог говорить.

Камилла Ринатовна мне чуть ли не лучшей подругой стала. А про дядю и говорить нечего. И недели не пройдёт – постоянно названивает.

Но вот успеваемость – точно не мой конёк.

Помня, что сегодня сдавать практическую работу, я тщательно подготовилась: повторила конспект и оделась как можно наряднее.

Вытащила из заначки свеженький зелёный свитер. Яркий, как молодая листва, буду призывать весну! Натянула любимые джинсы в обтяжку и ботинки.

Причесала волосы. Даже попыталась собрать их в хвост, но прятать такую красоту стало стыдно, и я, наоборот, распушила фиолетовость ещё больше.

Отец говорит, что я с таким цветом волос похожа на хуманизацию баклажана. А мне в кайф. Уж очень красиво лёг цвет.

Ещё бы не смывался результат.

Короче, явилась на пары я во всеоружии. Хворь при взгляде на меня челюсть на парту уронил. И карандаш сломал.

Значит, я была особенно прекрасна.

Одна беда – конспекты и какие-то распечатки дома оставила.

– Ира, это же для работы! Они в одном экземпляре. Я – дебил, не додумался ещё сделать. Ты же обещала взять! – схватился за голову Давид и даже попытался выдрать свои прилизанные волосёнки.

– Мы и без них справимся! – ответила самонадеянно, ведь я учила. Но Хворь только пуще прежнего занегодовал.

И ведь даже домой не сбе́гать – практическая на третьей паре, а на первые две я опоздала. Говорю же – готовилась, ботинки искала.

Вот так, собственно, Хворь и получил свой первый неуд.

Кхм.

После пар Давид сидел мрачнее тучи, карандаши и тетради, повинуясь его приказу, выстроились на парте ещё ровнее, чем обычно.

Если бы настроение Хворя могло вызывать осадки, всю аудиторию бы уже затопило.

Я опасалась подходить к нему, даже связываться не хотелось. Но чувство вины грызло где-то под левой пяткой. Пришлось на следующий день приползти с извинениями.

– Отлично сделал, кстати, и красиво оформил, – запинаясь, похвалила работу. Реально, графики в докладе были клёвые – разноцветные, а название на титульнике – фиолетовое. Прикольно.

Давид на меня демонстративно не смотрел, а я вот его беззастенчиво разглядывала. Сегодня белая рубашка с чёрными пуговицами и чёрный пиджак. Волосы опять зализал набок. Очки и туфли натёрты до блеска. Ну какой нормальный человек приносит сменку в институт?! Мы в школе, что ли?!

Заметила на скуле новый синяк, даже ткнула пальцем в него. Уж очень на мои тени похож. Давид шуганулся, да так резво, что я рассмеялась:

– Опять синяки? Ты мазохист и любитель биться о стены? Надеюсь, не из-за вчерашнего неуда…

– Не твоё дело! – рыкнул Хворь.

– Может, и не моё, но я помочь хочу.

– Никто мне не поможет.

– Да ладно, хорош корчить из себя великомученика.

– Да пошла ты, – Давид не повышал голос. Всё-таки мы были в институте. После занятий не так много людей осталось в аудитории, но они не должны были заметить, насколько взбешён Хворь. Я уже поняла, что староста внешне старался хранить олимпийское спокойствие, хотя внутри у него бушевал трешевский панк-рок.

Нельзя так, дружочек.

Если не отпустить эту гадость, изнутри разорвёт. По себе знаю.

Я подсела к нему, игнорируя и его предостерегающий взгляд из-под очков, и злобный блеск брекетов, и заинтересованный нос Ленки Тихоновой, высунувшийся с соседнего ряда.

– Да ладно тебе, я же не злюсь на то, что ты влез ко мне и кота отобрал. Какое тебе вообще до него дело?

– Вот и я не понимаю, – как-то даже обречённо ответил Давид. Порылся в рюкзаке, достал расчёску, повертел в руках и начал расчёсываться. Невозмутимо и игнорируя меня.

Я не выдержала. Ну правда, что за непробиваемый сноб?!

Неожиданно едко даже для себя прошипела:

ГЛАВА 13. Сокровища?

Давид Хворь

Давид знал, что бежать от правды бессмысленно. Он мог бы соврать отцу о том, что получил неуд. Мог бы промолчать. Мог бы отшутиться. Тут, правда, было бы много вопросов. Давид никогда не шутил и даже юмористические передачи не смотрел.

Но сам он смысла в отсрочке наказания не видел.

Разве он не виноват?

Кто его заставлял нести практическую работу к Синицыной? Кто тянул к ней домой? Почему Давид не зашёл в выходные, не забрал все конспекты? Хотел же заглянуть. Хотел проверить, как она… вызубрила или нет всё, что он наработал? Её самочувствие его тоже волновало, но он не признавался себе в этом.

Так надо было зайти, идиот!

Но почему-то Давиду казалось, что у Синицыной будет полный дом друзей. И тут он, как обычно, со своими проблемами.

Парень потёр синяк на скуле.

Сам виноват.

В следующий раз он будет умнее.

Ира помогла ему, он помог ей.

Всё. На этом их взаимодействие закончилось.

Да и что может быть у него с ней общего?

Взбалмошная девочка без мозгов, без намёка на ответственность, страшная, неухоженная.

«Найди её, убей её», – заскрежетало над ухом.

Да твою ж…

Сколько же можно?!

Давид пробовал служить мессу в синагоге, в православном храме ставил свечки, в мечети оплатил ор муэдзи́на, даже в мандир заглянул на Крестовском острове.

Но ни один из богов ему что-то не спешил помочь. Все, сука, игнорировали!

Чёрная гадость прилипла намертво. Служители храмов качали головой, понимающе молились, забирали с прискорбием деньги, но ровным счётом ничего не сделали. Тварь как висела у него за спиной, так и шипела дальше свою ересь.

Зубастая, гадкая, противная, растрёпанная ещё хуже Синицыной! И ныла одно и то же постоянно:

«Найди её, убей её».

И озноб пробежал по спине. На этой неделе чёрное месиво стало ещё настойчивее. Оно шептало ему гадости днём и ночью. Без выходных и перерывов на поссать.

Что искать, кого искать?

Хворь чувствовал: стоит ему согласиться, и он окончательно утонет в своём безумии.

Но сегодня его бесило буквально всё. Даже заусенец, так неудачно вылезший на идеально подстриженных ногтях. Да он руку себе чуть не отгрыз со злости.

Он не хотел видеть ни сияющего лица Синицыной, ни разочарованного качания головой Штольца. Только руки чесались стереть самодовольную ухмылочку Карпова. Этот блондин намыленный по успеваемости на первое место группы выполз, да ещё и Синицыну полпары успокаивал, когда Хворь невольно повысил на неё голос.

Но Давид ведь прав.

Он всю работу за неё сделал.

Ей осталось только пару фраз выучить да бумажки принести. Вот же…

«Убей её», – как никогда слова монстра пугали своей откровенностью. Будто он чувствовал то же самое, что и Хворь.

«Ну конечно, это ведь мой бред», – невесело пробубнил про себя Давид, следя за своим персональным безумием. Призрак просочился в дыру между дверью ректората и стеной.

Вернулся и снова пропал.

Что за фигня? Бешенство у него?

Хворь осмотрел подозрительное место. Ему следовало бы уйти, привести себя в порядок, умыться, причесаться, успокоиться.

Но он легонько надавил, и панель ушла в стену.

Давида будто толкнули в спину, и он влетел в тёмное, тесное помещение.

«Хрен хренский похрененный, наихреннейший! Мы так не договаривались!» – Давид быстро достал телефон, врубил фонарик, огляделся.

Он очутился в тесной каморке с винтовой лестницей, уходящей вверх.

Подъём перекрывали ленты с косыми чёрными засечками на манер заградительных, но Хворь легко пролез под ними, даже не порвав, поднялся по пыльным ступеням на два этажа выше.

Словно в высокую башню, хотя с фасада никаких башен у здания института не было.

Ему казалось, что он уже видел это во сне. Иногда ему снилось, что он бежит по лестнице, спешит, боится не успеть и всегда опаздывает.

Во сне, открыв дверь, он видел тонкую руку на полу и капли крови. Тянулся к телу и просыпался.

Он надеялся, что однажды сможет разбудить несчастную, но знал, что она мертва.

В реальности Давид не торопился, перевёл дыхание, прежде чем толкнуть дверь, которая тоже оказалась не заперта.

Прошёл в помещение с низким арочным сводом, грязное и пустое. Через узкое окно под самым потолком проникал свет и виднелась лепнина огромного зеркала в холле.

На стене пылилась старая школьная доска с остатками надписей мелом, посередине комнаты стоял одинокий деревянный стул. Его, пол и даже стены покрывала пыль. Но не густая, помещение убирали несколько недель назад: едва заметные отпечатки следов перекрывали друг друга, в углу валялись два мятых пластиковых стаканчика и стеклянная бутылка.