Синдром отлива

Пролог

«Может, зверь этот и есть... Может... это мы сами».

Уильям Голдинг, «Повелитель мух»

Аляска, остров Рейчел Карсон, 28 сентября 1999 года[1].

Когда-то мне казалось, что память – это кинолента, хранящая миллиарды дорогих сердцу воспоминаний. Иногда она портится, показывая нам болезненные моменты, спрятанные в глубоких уголках сознания. Но сейчас я считаю иначе. Память – это прилив.

Он накрывает внезапно, как влажный ветерок, вслед за которым добавляется нарастающий звон в ушах, и вот уже холодная волна накрывает тебя с головой вместе с резким запахом морской соли, визгливым криком чайки, и остатком крупинок мокрого песка, забивающегося между пальцев босых ног. Это длится всего пару мгновений, за которые сердце отбивает несколько резких ударов, а легкие делают один прерывистый вдох. Затем вместе с водой уходит остаточное тепло на коже, знакомые голоса, яркие краски мира, оставляя от тебя лишь иссушенную душу. Никакие звуки не доходят до ушей. В голове наступает гробовая тишина. Та самая, поселившаяся на острове и не покидавшая его все эти годы.

Остров Рейчел Карсон для кого-то лишь блеклое пятно на огромной карте мира, заповедник для придурковатых орнитологов со своими дурацкими биноклями и записными книжками. Для других – это место, где нечастые туристы делают однотипные селфи на фоне багрового заката. Для меня же он стал единственным отпечатавшимся в голове пейзажем, навсегда врезавшимся в сетчатку глаз. Остров просто существовал, притягивая к себе вместе с океанскими водами сломанные судьбы.

Особняк «Приливная Усадьба» стоял на его северной части, где когда-то, на старых почтовых открытках и фотографиях приезжих, он сиял словно драгоценный камень, был символом чьей-то безудержной амбиции и свалившегося с неба богатства, но к нашему прибытию превратился в серую черепушку, избитую разгневанным морем. Его стены, десятилетиями крошившиеся сильными ветрами и едкой соленой водой были покрыты глубокими трещинами, напоминающими морщины на лице уставшего от жизни старика. А внутрь, через разбитые окна, заглядывал плотный белоснежный туман.

Именно там я и открыла глаза, замечая, как он стелился по неровному каменному полу неизвестной комнаты, как заползал в легкие при каждом вдохе, отчего невозможно было надышаться. Он пах гниющими водорослями, ржавчиной и смутно знакомым сладковатым запахом, который я тогда, в свои годы, не могла опознать. Теперь я знаю, что это был смрад забвения.

Мне было четырнадцать лет, три месяца и, вроде как, семнадцать дней. Кажется, я помню это так точно благодаря тому, что в день моих последних именнин папа подарил мне часы с гравировкой на внутренней стороне, которую я все никак не могу вспомнить. Лежа в той кровати, я не могла оторвать от них взгляда. Близко приблизив их к глазам, я пыталась зацепиться за что-то знакомое, лишь бы не окунуться в это море безумия с головой. Прохладный металл туго сжимал мое запястье, отображая замершие стрелки ровно на без пятнадцати шесть. Они не сдвинулись ни на миллиметр за все те долгие дни, проведенные в Усадьбе. Словно само время в этом месте текло иначе, подчиняясь собственным законам. Или, быть может, их не было здесь вовсе.

Последнее, что я помню перед тем как оказаться здесь – мокрую, подсвеченную луной асфальтированную дорогу, окруженную чащей соснового леса. Я ехала в летний лагерь, наверное, или… возвращалась из него? Был ли со мной кто-то на пассажирском сиденье? Кто тогда был за рулём? Где были никогда не замолкающие папа с мамой? В голове осталась лишь каша, состоящая из маленьких обрывков самых разных воспоминаний.

Я лежала на спине, глядя на высокий потолок, не моргая, пытаясь выцепить краем глаза хоть малейшую деталь, которая могла бы подсказать мое примерное местоположение. Сначала в голову пришла мысль – может, это все просто дурной сон? Пусть и слишком реалистичный. Я даже ущипнула себя за тонкую кожу на левом предплечье, и, к моему сожалению, боль была настоящей. Именно тогда я впервые почувствовала страх, медленно вытеснивший все оставшиеся чувства и превращая моё тело в неподъемную вату.

Кое-как я заставила себя встать с кровати, проходясь босыми ногами по ледяному полу. На мне оказалось то же белое хлопковое платье, как из последнего воспоминания, но сейчас оно было идеально чистым, без единой складочки и пылинки, а темно-каштановые волосы были аккуратно завиты в небольшие кудри. Осознание такой крохотной детали напугало сильнее непроглядного тумана. Меня явно не могли привезти сюда в подобном образе. Соответственно, это было сделано уже после…

На носочках я медленно подошла к огромной дыре в окне, снова пытаясь высмотреть что-нибудь помимо этой идиотской дымки. Но были видны лишь нечеткие очертания каких-то черных скал, а до ушей долетал шум бушующего океана.

Нужно было найти людей. Каких угодно. Хватило бы одного слова, легкого прикосновения… Лишь бы доказать, что не я одна сошла с ума. Дальше ноги повели меня в бесконечно длинный коридор, где туман был не столь густым, и можно было, наконец, детальнее осмотреть место своего заточения. Я провела рукой по рассыпающимся стенам, рассталкивая лежавшие в трещинах маленькие камушки.

— Есть… здесь кто-нибудь? — наконец решилась подать голос я.

В ответ послышались лишь падающие кусочки каменных стен, до которых дотронулись мои руки с десяток секунд назад. Тогда я решила пойти наугад, придерживаясь за холодную поверхность стены. Пару раз пальцы цеплялись за острые камни, из-за чего ладонь покрылась мелкими царапинами. В один момент, в промежутке между очередным падением куска стены и собственным дыханием послышался едва различимый шорох, что был больше похож на шелест сухих листьев. Он доносился от одной из десятка темных дверей, расставленных на каждом метре. Напротив одной из них, я, затаив дыхание и посильнее вжавшись в стену, остановилась. Сердце, казалось, сейчас добежит до горла и вывалится прямо через рот. Я прикрыла губы рукой, услышав очередной шум. Подойдя чуть ближе, ступни почувствовали текстуру пушистого ковра, отчего тело на миг застыло, чувствуя небольшой прилив тепла. Чуть выше, по середине высоких стен виднелись пустые рамы, расставленные по обе стороны. Казалось, из них только что вытащили портреты, которые оставили после себя лишь слабые очертания на обоях, похожие на призраков.

Глава 1. Вороний дождь

1 октября 1999 года

Я лежала на матрасе в той самой комнате, где еще вчера мы оставили Оливию, пытаясь вдохнуть полной грудью как можно больше воздуха, но отчего-то в горле вставал ком. Мое тонкое хлопковое платье промокло от сырости и противно прилипало к коже, из-за чего пришлось кутаться в найденный нами в одной из комнат потертый плед.

Пятеро находились здесь, где когда-то, вместо горстки ракушек, аккуратно выложенных в форме человечка, лежала одна из нас. Софи все так же сидела, забившись в угол, и ковыряла ногтем побитую стену. Бордовые пряди скрывали часть ее лица, но я видела, как часто и мелко дрожали ее слипшиеся ресницы. «Она не из тех, кто позволяет себе плакать на людях», – промелькнуло у меня в голове. – «Гордость?»

Лиам сидел рядом со мной, уставившись на трещины в полу и впиваясь пальцами в колени потертых джинсов. Его взгляд, обычно такой собранный, сейчас метался с Ноа на Айяну, на меня, и снова утыкался в пол, словно в попытках за что-то зацепиться.

Ноа, раньше не отрывавшийся от блокнота, сейчас сидел на краю кровати откуда исчезла Оливия, нервно подергивал ногой и покусывал нижнюю губу до крови. Он был закутан в мешковатый коричневый пиджак, отчего казался еще более худым. Рядом с ним, на голом холодном камне, сидела Айяна, уткнувшись лицом в колени. Ее тонкие пальцы с обкусанными ногтями безнадежно теребили длинные рукава огромного свитера. По лицу стекали влажные дорожки слез, которые она подтирала когда-то белой футболкой.

Воспоминания о том, как сдружились эти две девочки резко врезались в мою голову.

Первый день. Мы все стояли в той самой столовой, Айяна тогда была похожа на испуганного кролика, забившегося в углу. Она не говорила ни слова, лишь жалась к стене, иногда смотря на нас своими небесно-голубыми глазами. Оливия была первой, кто из нас подошел к Айяне. Она протянула девочке кусок сухого печенья, который мы нашли в пыльном ящике на кухне.

— Тебе, наверное, страшно, – тихо сказала она. – Мне тоже.

Следующие дни, пока мы с Лиамом и Ноа пытались изучать особняк, а Софи язвительно комментировала наши успехи, они держались вместе. Я видела, как они, прижавшись друг к другу, сидели на подоконнике в одной из комнат с целым окном и смотрели в стену тумана, словно надеясь разглядеть в нем что-то знакомое. Айяна, обычно абсолютно молчаливая, начинала шептать что-то Оливии на ухо, и та кивала, искренне улыбаясь.

Третий день. Мы нашли на кухне банку с засахаренным и покрытым плесенью вареньем, которое тогда показалось нам роскошным десертом. Оливия, смеясь, намазала немного на палец и дотронулась до губ Айяны. Та сначала вздрогнув, тихо рассмеялась – это был первый раз, когда я услышала ее смех.

Позже, когда мы вдвоем разбирали коробки с консервами, Оливия как-то призналась мне:

— Она как младшая сестра, которой у меня никогда не было.

На ней была все та же голубая кофта, но теперь на локте красовалась дырка, а на плече – пятно от пыли.

Вернувшись в настоящее, я продолжала смотреть на убитую горем Айяну. Ее чувства можно понять, в конце концов, она потеряла первого человека, который сумел достучаться до ее замкнутого мира в этом аду.

— Ты можешь заткнуться наконец? – первой нарушила безмолвие Софи, отшвырнув от стены небольшой камушек, который, подпрыгнув, покатился по полу к ногам Айяны. – Надоело слушать.

Та резко вдохнула, пытаясь заглушить подступающую истерику, но тихие рыдания сменились хрипами.

— Не ее проблема, что у тебя нет базового чувства сострадания, – буркнул в ответ Ноа, тыча указательным пальцем в сторону сидевшей в углу девочки. – Оливия пропала в момент твоей смены, Софи. Это ты должна вытирать сопли с лица, а не Айяна.

— Не моя вина, что она превратилась в фарфоровую куколку, умник! –Софи с силой ударила кулаком по стене, и с потолка посыпалась мелкая крошка. – Ее и так бы ничего не спасло. Случись это в твою с соплячкой смену, ты бы так не говорил!

— Хватит! – сидевший возле меня Лиам, наконец, заговорил, отчего Софи на мгновение умолкла. – Прекратите кидаться друг на друга. Вместо того, чтобы ссориться, нам нужно понять, что здесь происходит!

— А что происходит? – снова начала кричать Софи, вскакивая на ноги. – Мы в полном дерьме с паранормальщиной – вот что! Или, может быть, у кого-то из вас найдется более логичное объяснение?

Четыре пары глаз переметнулись к Ноа, надеясь услышать от него, как всегда, что-то понятное и объяснимое в этом рушащемся мире. Поправив очки средним пальцем, он отвернулся в сторону разложенных ракушек, и, пару минут поглядев на них, лишь покачал головой.

— Фокусы тоже кажутся магией, пока не поймешь их механику, – наконец произнес он. – Если нас сюда притащили насильно, а это несомненно так, то нашим похитителям не составило бы труда подменить Оливию на горсть ракушек. Всё для того, чтобы мы усомнились в собственном рассудке и не искали логики там, где она есть.

— А что тогда случилось на кухне? – наконец, решила вмешаться в разговор я. – Она ведь не просто исчезла.

— Это правильный вопрос, Эмма! – поддержала меня Софи. – хоть у кого-то еще среди нас не мозги зубрилки.

Ноа тяжело вздохнул, скрестив руки на груди. Было заметно, как раздуваются его ноздри. Да, Софи мастерски умела действовать на нервы.