Сказ про гончара и лесную горлицу

Пролог

“Говорят, будто раз в пятьдесят лет, а то и реже, боги выбирают человека, чистого душой и помыслами, и дарят ему возможность исполнить самое заветное желание. Может он распорядиться этим правом по своему усмотрению, но только во благо. Коли по злому умыслу использует, то покарают его боги страшною карой.”

Горислав знал эти слова наизусть. Столько раз читал и перечитывал, что, разбуди его темной ночью, повторил бы без запинки. Не знал ни покоя, ни отдыха с тех пор, как нашел вырванный листок меж страниц одной из древних колдовских книг. Кто-то будто нарочно вложил его. Только как заслужить милость богов или найти того избранного, не поведал.

Десять лет, как одержимый, искал Горислав хоть какую-то подсказку, пока не повстречал однажды старца Будимира. От него узнал, как провести ритуал поиска. За то знание отдал колдуну пять лет своей жизни, служил ему верой и правдой. Никакой работой не брезговал. Все обиды молча сносил, но на ус мотал. Ничего не забывал, хотя и виду не показывал.

Горислав дождался своего часа, провел ритуал, да едва не лишился жизни: столько сил и крови выпили духи, прежде чем указали ему верный путь к той, кого отметили боги. Зато увидел полынью и девушку с пшеничными волосами, что провалилась туда, и себя будто со стороны. Протянул руку, спас горемычную, а в ответ попросил лишь желание. Ей-то зачем такая сила? А ему пригодится. Знал, за что боролся.

Едва оправился от болезни, колдун, двинулся в путь. Долго блуждал по городам и весям. Не одни сапоги стоптал, не один кафтан износил. Побывал и на постоялых дворах, и на сырой земле под звездами ночевал. Наконец, добрался до Горенок, большого, зажиточного села в Залесском княжестве.

И прежде удача не всегда сопутствовала Гориславу, а тут и вовсе отвернулась. Избранная богами девица оказалась совсем юной, не вошедшей в брачную пору. Значит, еще не была отмечена богами. Эх, поторопился он, погнался за видением. Не рассчитал время.

Покамест наблюдал, как девица свернула обратно на тропу. Отчего-то передумала идти через пруд. Видно, не так была глупа, поняла, что лед тонок. Поостереглась.

– Придется обождать, – пробормотал Горислав в бороду. – Столько лет ждал, потерплю еще немного.

Да только и отступать не собирался. Мало ли что за эти годы произойдет. Чего доброго, кто опередит его, выторгует желание. Махнул колдун рукой, призывая ветер. Махнул другой, поднимая метель. Закружило, завьюжило так, что дальше своего носа ничего не разглядеть. Но то простым людям. Сам Горислав прекрасно видел, как девка сбилась с пути и повернула в реке. Поскользнулась и упала. Взмахнула нелепо руками, когда лед под ней треснул, закричала истошно. Тяжелый медвежий полушубок быстро промок и тянул на дно.

Выждал немного колдун и пошел на выручку. Не хватало еще, чтобы девка раньше времени к предкам отправилась. Обошел по широкой дуге, выбирая место посуше да лед покрепче. Много сил потратил, призывая метель в ясную погоду, теперь придется по старинке, руками вытаскивать девчонку, пока не утопла.

Пока присматривался, опоздал. Увидел, как какой-то дюжий молодец распластался на льду и уже тянул за собой побелевшую от холода девку. А после усадил, как была в мокрой одежде, в сани и повез домой. Только красную ленту с волос обронил.

Колдун ухмыльнулся: и того достаточно, чтобы девку найти да навести на нее хворь. Пусть помается, а там и он явится, спасет горемычную. Хорошо, если она окажется сиротой, тогда сразу можно с собой забрать да воспитать, как ему надобно, чтобы век его доброту помнила и слова поперек не смела сказать. Но и с родителями, коли живы, он договорится. Ко всякому человеку можно найти подход. Кому золото посулить, кому в беде помочь, кому пригрозить.

Так и вышло. Явился колдун спустя седмицу. Притворился странствующим травником, попросился на постой. Убитые горем родители не отказали. Накормили, напоили, постель в горнице постелили. Об одном лишь просили – облегчить страдания их дочери. На выздоровление уже не надеялись. Сколько было лекарей, ни один не помог.

Вошел Горислав в горницу, глянул на девку и не узнал: бледная, как снег, худая, как жердь, синие вены сквозь кожу проступают. Краше на погребальный костер кладут.

– Она уже несколько дней ничего не ела, даже глаза не открывала, – запричитала мать и отвернулась, пытаясь сдержать слезы.

– Никаких денег не пожалею, если поможешь, – добавил отец.

Колдун покачал головой, вздохнул печально, но обещал попытаться. Попросил зверобоя и мать-и-мачехи, воды теплой и несколько свечей. В травах он не разбирался. Поломал в руках да высыпал в кружку и начал свечой вокруг больной водить.

– Воды бурные, травы вешние, – бормотал для отвода глаз, а сам незаметно вложил ленту в руку девицы, сжал безвольные пальцы. Выждал немного, чтобы насланная хворь оставила тело, и забрал почерневшую ленту обратно. – Будет жить.

Девка и правда вздрогнула всем телом и открыла глаза. Мать упала на колени перед постелью. Целовала тонкие руки дочери.

– Ясенька, милая, звездочка моя! Очнулась, слава Макоши!

– Я спас, а дурная баба богов славит, – буркнул Горислав и спросил громче: – Сколько лет девке?

– Пятнадцать, – ответил отец, нахмурился, будто почуял недоброе. – Спасибо тебе, за помощь. Век за тебя молиться буду. Проси, что хочешь.

– Ну, коли так… – колдун притворился, будто раздумывал. – Как отпразднует твоя дочь восемнадцатую весну, отправишь ее ко мне в Межель. Со мной жить будет.

– Зачем она тебе? – опешил хозяин. – Ты, не в обиду будет сказано, сам ей в отцы годишься. Возьми железом, мехами. Деньги все, что есть, отдам.

Ох, и смешно было смотреть, как здоровый мужик испугался. Ничего, скоро его, Горислава, имя всех будет повергать в трепет, а не только сельского старосту.

– Женюсь, – ответил колдун. – Ты не смотри, что рубаха моя истрепалась, сапоги каши просят. Это я в дороге поиздержался. Есть у меня и дом, и деньги, и сила мужская. Дочь твою не обижу. Справедливая цена, – добавил он с нажимом, – ведь без меня ей не под венец идти, а через три дня на погребальном костре гореть. Ну, что, согласен? Продолжать мне лечение или бросить?

Глава 1

Забравшись с ногами на скамью, Ясна смотрела в окно. Только за окном ничего не видела, будто и не здесь находилась. Все думала, за что на нее матушка осерчала. Почему запретила выходить из горницы? Разве она в чем-то провинилась? Высказала неуважение к кому или богов прогневала? Не было такого. Сгоряча обронила на днях, что родители ее не любят, так тут же повинилась.

Мало ли ей отец привозил крашеного льна на сарафаны, жемчуга речного? Сапоги купил красные сафьяновые, каких ни у кого в Горенках не было. Височные кольца[1] она носила не медные, а серебряные. А сколько лент у нее было? Не сосчитать.

Мало ли матушка заботилась о ней? Учила шить и вышивать, стряпать, но никогда работой не нагружала. О том, чтобы своими белыми ручками Ясна одежду стирала или в огороде копалась, и речи не шло. Как княжна жила дочь старосты Изяслава.

И все же не любили ее родители. Девятнадцать весен минуло, а она до сих пор в девках ходит. Сын кузнеца к ней сватов засылал. Мельник приходил. Двое княжеских дружинников из-за нее подрались. Еле разняли их селяне, пока парни друг друга не покалечили. А толку, если отец каждому отказывал? Для кого берег ее?

Ясна тяжело вздохнула. Когда заметила на улице Светлу, и вовсе пригорюнилась. Молодая женщина тяжело шла, часто останавливалась дух перевести, а все же зависть брала. Со дня на день подружка должна была от бремени разрешиться, новую жизнь в мир принести на радость себе и мужу. Да разве она одна? Все, поди, замуж вышли, только дочь старосты так и помрет в девках. Слезы навернулись на глаза.

Меж тем к дому подъехали сани, запряженные тройкой гнедых лошадей. Колокольчики весело оповестили о приезде гостей. Неужели опять сваты?

Ясна тут же забыла о печалях. Даже ставни открыла и выглянула на улицу. Зябко повела плечами, но не спешила возвращаться в тепло горницы. Хотела увидеть, кто приехал с первым снегом. Может, сам князь? Может, для него отец берег свою единственную дочь?

– Макошь, не оставь меня, горемычную, – взмолилась девушка. – Вразуми моих родителей. Не век же мне в девках сидеть!

Сани свернули за угол дома. Звон стих, или его не было слышно за собачьим лаем. Обычно спокойная Журка рвалась с цепи, почуяв чужаков. Никого так прежде не встречала. Не к добру это, ох, не к добру.

Ясна захлопнула ставни. Накинула на плечи теплый шерстяной платок. Растерла ладонями озябшие плечи. Сейчас бы киселя горячего или чая с мятой. Она мигом бы согрелась.

Недолго думая, забыв о родительском запрете, девушка открыла дверь, прокралась через теплые сени к светлице. Лишь там никого не было, а будут – пусть. Не умирать же с голоду и холоду.

Ясна взялась за ручку, потянула и услышала торопливый шепот матери.

– Не реви! Может, оно и к лучшему. Подумай, кому ты, сирота, нужна? А тут жених сам сыскался.

Вот оно как! Значит, и правда сваты, да не по ее, Ясны, душу.

– Тетя Бажена, боязно мне. Вдруг кто проведает? – всхлипнула Найдена.

Ее еще совсем девочкой лет семи-восьми от роду подкинул кто-то к порогу дома старосты. Не свои селяне, но теперь уж не дознаться. С тех пор Найдена так и жила здесь. Помогала по хозяйству. Никакой работой не брезговала. Никогда не спорила. Едва не молилась на Бажену с Изяславом. Да и родители относились к сироте с теплом. Заботились, крышу над головой дали, не обижали.

Непоседливая капризная Ясна отчего-то быстро привязалась к робкой Найдене. С годами их дружба только крепчала. Родители не мешали, замечая, как их собственная дочь под влиянием сироты становилась вдумчивее, рассудительнее. Девушки доверяли друг другу все тайны, самым сокровенным делились, о чем матери совестно сказать. Обе синеглазые, с пшеничными косами, издалека они и вовсе были похожи, как сестры. Злые языки даже поговаривали, что староста нагулянную дочь в дом привел. Но Бажена едва ли им верила, никогда не позволяла себе косого взгляда или дурного слова.

Что же случилось теперь? Отчего матушка так переменилась?

– Кто, ежели мы с тобой молчать станем? Ну-ну, успокойся, – добавила Бажена.

Стукнула крышка сундука. Послышался шорох прикладываемой одежды. Найдена уже не спорила. Тихо всхлипывала и молчала. Других голосов тоже не было слышно. Видно, гостей и в дом не пригласили.

– Ну, ступай. Да хранят тебя боги!

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина. Ясна, осмелев, вошла в светлицу и обомлела. Никогда в доме не было такого беспорядка. А тут и рушники на полу валялись подтаявшими кучками снега, и наволочки вышитые. В красном углу, у полочки с вырезанным на деревянной дощечке ликом щура занавески задернуты, будто что постыдное здесь творилось.

Девушка выскочила в холодные сени и едва не столкнулась с матерью. Бажена развернула дочь и толкнула обратно в светлицу. Вошла следом и тут же задернула занавески и на окнах.

– Матушка, кто эти люди? Куда Найдену повезли? Почему она плачет?

– Сваты это. Всякая девка плачет, когда отчий дом покидает. Как свадьбу сыграют, все переменится. Не станет девки, появится женщина, после матерью станет…

О простых вещах говорила, привычных, да только глаз не поднимала. Жениха у Найдены отродясь не было. Так, провожал ее раз с вечерок Завид, но о свадьбе еще речи не шло. Уж Ясна-то знала, что на душе у подруги было. Или не так и откровенна была та? Может, нарочно жалела, не делилась своей радостью?

– Вот, значит, как? – не сдержалась девушка. – Чужую дочь замуж отдали, а родную сгноить хотите в четырех стенах?

– Молчи, дуреха! – Бажена занесла руку, но не ударила. – Не ровен час, кто услышит. Грех на душу взяла, чтобы тебя, горемычную, спасти. За тобой приехали.

– Как за мной? Кто? Почему ты заперла меня? Даже не показала сватам?

Бажена тяжело опустилась на скамью, привалилась спиной к резной спинке, будто силы разом оставили ее. Вздохнула, покачала головой.

– Помнишь, три года назад ты в полынью упала и заболела? – спросила мать. Ясна кивнула. В ту пору она уже успела с жизнью проститься. Думала, и не выживет. – Так вот, спас тебя какой-то пришлый травник Горислав, а в награду попросил твоей руки.

Глава 2

Ясна уже выбилась из сил. Воздуха не хватало. В груди саднило. Ноги дрожали. Казалось бы, не так давно уехали гости, немного времени прошло, но, как бы она ни старалась, так и не смогла догнать сани. Лишь колокольчики, словно дразнясь, звенели вдали, да виднелся санный след на снегу. Не собьешься с пути. А толку?

Можно обойти, мелькнула запоздалая мысль. Дальше дорога сильно петляла, словно змея. В одном месте крепкий деревянные мост, а у истока Сны, на левом берегу которой раскинулись Горенки, образовалась гать[1]. Не люди сделали, чтобы запрудить реку. Скоре бобер подточил дерево. Ясна сама не видела. Кто-то из парней на вечерках сказывал. Если повезет, и дерево не убрали, можно быстро перебраться на ту сторону и срезать версту-другую.

Только бы успеть, не упасть от усталости раньше времени. Благо снега в ночь насыпало немного. Кое-где он даже подтаял. А порой скрывал тонкую корочку льда. Ничего не стоило поскользнуться. Потому приходилось еще и под ноги смотреть, не только по сторонам, хотя ветки кустарников и деревьев доставляли не меньше хлопот. Цеплялись узловатыми пальцами за сарафан, а то и вовсе норовили платок с головы сорвать.

Ясна прошла через мост, пробежала по лугу, добралась до самого узкого места реки. Здесь вода еще не замерзла. Из-под земли били ключи, которые даже морозу пока не под силу было сковать. Над ними, протянувшись от одного берега до другого, нависла старая сосна. Упала она, должно быть от старости, а не стараниями бобра. Да и стружки нигде не было видно.

Идти по такому мосточку в эту пору было страшно, а обойти нельзя. Дальше топь. Засосет, и поминай как звали.

Ясна сняла валенки, взяла под мышки, чтобы не уронить. Осталась в одних тонких полотняных онучах[2], еще и подол сарафана приподняла. В валенках, конечно, теплее, но без них легче идти по стволу поваленного дерева. Меньше риска поскользнуться. Мелко здесь, чтобы утонуть, а все равно страшно. С тех пор, как едва не утонула в полынье, девушка опасалась одна ходить на реку.

Не глядя по сторонам, чтобы еще сильнее не испугаться, Ясна ступила на дерево. Сделала шаг, другой, убедилась, что ствол достаточно крепок, чтобы выдержать ее, и перебежала на другой берег. Снова обулась, чувствуя, как по ногам медленно разливалось живительное тепло, и поспешила к дороге.

Звон колокольчиков подсказал девушке, что она не опоздала. Вскоре показались и сани, запряженные тройкой лошадей. На узкой дороге не удалось бы разминуться, но девушка боясь опоздать и крикнула:

– Эй, стойте! Стойте же!

А после, собрав последние силы, бросилась наперерез, замахала руками. Возница едва успел затормозить.

– Ты куда, дурная, лезешь? Жить расхотела?

– Я… – Ясна тяжело дышала. Изо рта шел пар. В горле пересохло. – Я – дочь старосты, не она.

– Ага, рассказывай нам сказки! – ухмыльнулся коренастый мужичок, покрутил рыжий ус. Его приятель, худой и бледный, как полотно, снисходительно улыбнулся. – Сначала дочку отдали, а потом передумали. Иди, куда шла, покуда я не осерчал.

В подтверждение своих слов он достал из-под седла кнут, положил на колени. Никто доселе Ясну пальцем не тронул, даже угрожать не смел. Родители и вовсе прощали ей, до недавнего времени, единственному ребенку, все шалости. Но она не отступила. Вцепилась замерзшими пальцами в уздечку.

– Говорю вам: не ту девушку с собой забрали, перепутали! – разозлилась она. Обошла лошадей, откинула медвежью полость[3], что прикрывала ноги Найдены, приказала: – Вылезай!

Испуганная подруга подняла красные от слез глаза и покачала головой. Тихая была, но могла и заупрямиться. Не хватало только уговаривать ее. Еще и посланные Гориславом мужики, не стесняя, глазели на них. Не вмешивались, выжидали.

– Не надо, Ясенька, – прошептала Найдена. – Возвращайся домой, покуда не простыла. Мне теперь все одно.

– Ясенька, значит, – протянул возница.

– Ясная, говорю, – спохватилась Найдена, – как зорька. Не слушайте ее. Я старостина дочка. Меня к жениху везите.

– Вот мы и посмотрим, кто тут дочка, а кто так, подменыш, – произнес тощий мужик. – А ну показывайте руки. Не стесняйтесь, показывайте.

Осознала Найдена свою оплошность, да только слов назад не воротишь. Сняла нарядные рукавицы, подаренный Баженой, показала натруженные работой сухие ладони. Следом и Ясна протянула свои покрасневшие на морозе, но холеные, нежные.

Сколько ни уговоривала мужиков Найдена, как ни просила взять и ее вместе с подругой, те и слышать не хотели. Еще и Гориславу пообещали донести об обмане, коли девушки продолжать настаивать на своем.

– Ты прости меня! – Найдена бросилась на шею подруге, обняла крепко. – Как мне теперь твоим родителям в глаза смотреть? Черной неблагодарностью ответила на заботу. Хоть в полынью…

– Одумайся! – пристыдила ее Ясна, а у самой голос дрожал, когда говорила. – Тебе еще жить да жить. Ежели Завид посватается, присмотрись. Он парень хороший. Вот, – сняла с пальца серебряное кольцо, серьги из ушей вынула, – возьми на память обо мне или на свадьбу подарком.

Найдена приняла дар и еще пуще залилась слезами, будто оплакивала подругу.

– Довольно, и так задержались, – пробурчал возница. – Из-за вашей подлости до деревни затемно не успеем. Не в лесу же ночевать!

Тронул вожжи, погрозил кнутом. Лошади тронулись с места, двигались все быстрее, уносили Ясну все дальше от дома.

– Матушке скажи, чтобы не серчала, – крикнула она, – я по совести поступила, как она учила. Ежели упрекнет тебя, к батюшке иди. Он про мамкину задумку ничего не знал, защитит тебя. Прощай!

И отвернулась. Подняла воротник кожуха, уткнулась лицом в овечий воротник, чтобы никто не видел, как она плачет. Долго еще слышала, как Найденино “прости” повторяло эхо. Но ни разу не обернулась. Все боялась смалодушничать и попросить отпустить ее, а то и вовсе выпрыгнуть из саней и сбежать. Сбежала бы, да Горислав и его люди знали, где ее дом. Не ровен час, отомстили бы за несдержанное слово. Да и боги могли покарать.

Глава 3

Долго ехали. Так далеко от дома Ясна еще не бывала. Уже и рощу миновали, и луга, и перелесок. Позади остались заросли шиповника и терна. Здесь возница и его приятель ненадолго остановились, о чем-то негромко спорили, доказывали друг другу свою правоту, пока не разругались в пух и прах.

Из разговора Ясна узнала, что ехать до Межени не один день. Уже гадала, где проведет эту ночь. Одной было страшно, а с посланниками Горислава еще страшнее. Только богам известно, что у них на уме. Кажется, только хозяина и боялись.

Пока же девушка воспользовалась короткой остановкой. Сбегала в лощину по нужде. Вымыла руки нежным первым снегом. На обратном пути набрала спелые чуть тронутые морозом ягоды. Шиповник ссыпала в карман кожуха. Терн съела сразу. Шутка ли, с утра во рту маковой росинки не было. Голод немного притупился, но захотелось пить. Ясна и горсти снега была бы рада, но кони, подстегиваемые возницей, бежали все быстрее.

Мужики в пути тоже ничего не ели. Должно быть, плотно позавтракали перед дорогой или матушка накормила их, пока уговаривала Найдену и собирала вещи. Ясна чувствовала под ногами мешок или сумку – приданое, не иначе, будто Бажена и правда родную дочь проводила.

Так и получилось. Подруга, должно быть, уже вернулась домой и рассказала о том, как они поменялись. Ясна будто наяву видела, как матушка падает на скамью и плачет, как отец хмурится, отворачивается. Негоже мужчинам показывать слезы, но и сдержать их порой тяжело. Заболело, защемило в груди, хоть волком вой.

Она бы и завыла, но только вместо этого затянула тоскливую песню. Тяжело вздохнула и замолчала. Прикрыла глаза. Не заметила, как задремала. Видно, отогрелась в медвежьей полости. Мерное скольжение саней убаюкало ее, а ягоды притупили чувство голода.

Очнулась внезапно. Спросонья не сразу поняла, где она, как очутилась здесь. Осознав, заозиралась по сторонам.

Сумерки сгустились. Уставшие за день кони все чаще спотыкались. Сани поскакивали на ухабах, а дороге не видно было и конца. Хотя и дороги тоже не было. По обеим сторонам тянулись ели да сосны. Где-то вдали протяжно завыл волк. Уж не сбились ли с пути ее провожатые?

Перед ними Ясна робела, хотя и старалась держаться на равных. Один раз поспорила, но угроза сделала свое дело, и в пути девушка не произнесла ни слова. И все же это люди. С ними можно договорится, а голодному волку что сказать? Не ешь меня, я тебе пригожусь?

Набравшись смелости и побольше воздуха в грудь, спросила:

– Далеко ли еще?

– У него спроси! – произнес бледный мужик. Имен Ясна не знала. Про себя так и звала Коренастый и Бледный. – Хотел бы я знать, куда этот дурень нас завез.

– Я? – переспросил Коренастый. – Я? Ты свернул к Сосновке, пока я дремал. Зачем?

– Так короче, – ответил Бледный. – Кто же знал, что там такая грязь, что ее и морозы не берут? Объехали же!

– Объехали, да так, что… – Коренастый посмотрел на Ясну и тут же отвернулся. Махнул рукой. – Как теперь выбираться? Не ночевать же в лесу.

– Ехать надо, пока можно. Авось скоро этот лес кончится.

– Если нет? Лучше уж переждать, чем застрять здесь. Да и кони еле идут. Не хватало еще, чтобы впотьмах споткнулись и ноги себе переломали. Что тогда?

Мужики еще долго спорили. Сани двигались все медленнее. Наконец и вовсе остановились. Кони замерли как вкопанные. Прислушивались, фыркали. Почуяли что-то тревожное. Жаль, что людям о том не могли поведать.

– Слышишь?

– Тсс!

– Ты послушай!

– Тише, говорю!

– То-то и оно!

Мужики притихли, насторожились. Коренастый снова достал кнут. Бледный вынул какой-то мешочек, развязал, но не коснулся пальцами содержимого.

Ясна любила лес. Подняв голову, любовалась солнечными лучами, что, с трудом проникнув сквозь густую листву, преображали все вокруг. Подолгу слушала тетеревов и дятлов. Пытала у кукушки, сколько ей лет жить осталось. Одна, конечно, не ходила, чаще с подружками. Приносила с собой то пирожок, то ломоть хлеба. Оставляла на пне, дабы уважать лешего. Видно, потому никогда с пустыми руками не возвращалась. Если за грибами шла, то приносила полную корзину белых или рыжиков. Коли ягоды искала, то непременно находила черничную поляну или заросли малины.

Этот мрачный безмолвный лес пугал Ясну. Не только ее, поняла девушка, когда возница взмахнул кнутом и прикрикнул на лошадей. Несчастные животные, страшась то ли наказания, то ли какого-то неведомого врага, резко сорвались с места. Понеслись по проложенной в лесу просеке. Только деревья мелькали, сливаясь в зелено-коричневое полотно, да били ветки.

Ясна пригнулась, стараясь защитить лицо.

Сани вдруг накренились. Перевернулись на бок и остановились. Мужики успели бросить вожжи и спрыгнуть с козел. Девушке повезло меньше. Едва дух не вышибло, когда она удалилась сначала о борт, а после - о мерзлую землю. Полость, мешок, какие-то вещи – все рухнуло на нее сверху, придавило к земле, приглушило звуки. Но в голове все равно звенело, будто кто-то ударил по пустому чугуну. В темноте вспыхивали, причиняя боль глазам, то ли звезды, то ли искры от костра.

Откуда в лесу костер? Был ли лес? Может, все это лишь приснилось ей?

Ясна коснулась головы. Даже сквозь шерстяной платок почувствовала влагу. В нос ударил запах железа. Плохи дела. Еще хуже будет, если, почуяв кровь, прибегут звери. Ей одной не отбиться. Спрятаться негде. На дерево в сарафане тоже не забраться.

– Помогите! Эй! Кто-нибудь! – простонала девушка и зажмурилась: даже собственный голос раздражал ее.

Она продолжала звать на помощь, пока не охрипла. Никто не откликнулся. Ее бил озноб. Руки и ноги затекли, но она не могла ни выбраться из-под саней, ни пошевелиться.

Время спустя кто-то все же услышал или случайно нашел ее. Мощным рывком приподнял сани, мало заботясь о той, что пряталась под ними.

– О, девка!

– Живая ли?

– Кто ж ее знает? Пощупай.

Ясна не шевелилась, будто еще не пришла в себя. Слышала лишь, как натужно дышали мужики, удерживая сани. Третий рывком выдернул девушку из-под них и бросил на снег. Чьи-то руки принялись проворно растягивать кожух, развязывать платок, коснулись шеи.

Глава 4

С вечера небо затянуло тучами. К ночи ветер утих. Потеплело, хотя легкий морозец еще чувствовался. Пошел снег. К утру его навалило столько, что Всеволод едва не передумал идти в лес. Накануне ходил в село. Выменял на посуду муки ржаной и пшеничной, гусиного и свиного жира, сала. Бабка Милана еще и трав ему с собой дала от разных хворей. В погребе лежала репа с редькой, морковь и свекла, капусты десять кочанов – до весны не съесть. С ярмарки целый бочонок ароматного гречишного меда привез. Всего в достатке, а дома не сиделось. Будто какая сила тянула в лес.

Чутью Всеволод доверял. Ни разу еще не обманулся, когда искал глину или песок. Уходил за ними подчас так далеко, что до темна не успевал вернуться. Ночевал под открытым небом, потому не только небольшую лопату носил в заплечном коробе, но и нож за голенищем сапога.

Всеволод вышел, едва забрезжил рассвет. Хотел было на лыжах пойти, но мокрый снег так и лип, далеко не уедешь. Пришлось остаться в валенках. Взял с собой лук и стрелы, нож и отправился в путь. Если повезет, подстрелит разжиревшего к зиме зайца, а нет, так хоть душа успокоится.

Буян, лохматый добродушный пес, сперва прыгал вокруг хозяина, напрашиваясь на ласку. Чуть с ног не свалил. Всеволод в шутку погрозил ему пальцем.

– Не балуй! По делу идем.

Пес присмирел, будто и правда понимал человеческую речь. Принюхивался и приглядывался, но далеко не отходил. Только когда Всеволод час спустя подбил-таки зайца, первым бросился за добычей. Принес не успевшего вылинять к зиме зверька, положил к ногам хозяина. Сел на задние лапы, вытянул морду.

– Молодец, – похвалил его мужчина, почесал за ухом. – Настоящий товарищ. С таким не пропадешь. А теперь домой. Хватит покамест.

Всеволод связал веревкой зайца, перекинул через плечо, чтобы в руках не нести. Повернул обратно. Тревога, что с утра не давала ему покоя, утихла, но не исчезла. Душа словно рвалась куда-то. Знать бы, куда.

Вдруг Буян сорвался с места и побежал к оврагу. Летом на его склоне Всеволод нашел красную глину и не раз приходил сюда после. Осенью да по мокрому снегу не рискнул бы спуститься.

– Куда? – крикнул мужчина. – А ну, стой!

Послушный пес будто не слышал его. На одно ухо и правда был глуховат, но сейчас, как нарочно, не откликнулся. Подбежал к краю оврага, спрыгнул вниз и принялся разгребать лапами снег.

– Мышей тебе, что ли, мало? Куда понесла нелегкая?

Всеволод отправился следом. Корил себя за глупость и все же осторожно, боком, начал спускаться. Отсюда лучше видел, что привлекло внимание его товарища. Пес нашел мертвяка. Разгреб лапами снег, сел подле тела, тыкался носом и скулил.

– Тут уж ничего не поделаешь, – произнес его хозяин, поравнявшись с ним. – Пойдем домой. Ему ничем не поможешь, а у меня валенки намокли. После вернемся.

Сказал, но сам не спешит уходить. Смотрел на мертвячку. Девка, совсем молодая, в одном только сарафане. Губы синие, лицо белее снега.

– Чуть не успел, – вздохнул Всеволод. Снял шапку, склонил голову.

Постоял недолго. Собрался было уходить. Вдруг с ветки взлетела горлица, осыпала снегом замерзшую девку. Пальцы несчастной сжались, будто в ее теле еще теплилась жизнь.

– Чур меня! Неужели нечисть? – воскликнул Всеволод. – Отродясь такого в нашем лесу не водилось.

Ему бы уйти, но он остался. Приложил ладонь к холодной шее. Нащупал жилку, что едва билась.

– Живая? Быть того не может?

Пока говорил, не стоял без дела. Снял веревку с зайцем, скинул кожух. Осторожно поднял девушку, отряхнул от снега и завернул в теплую овчину. Добычу снова повесил на плечо, а находку поднял на руки и пошел с ней вдоль оврага. Подняться здесь не смог бы: слишком крутой склон. Но ближе к реке овраг мельчал. Можно попытаться выбраться даже с такой ношей.

Всеволод шел, а сам то и дело поглядывал на несчастную. Та еле дышала. Не открывала глаз. Должно быть, готовилась отдать богам душу. Пусть так, но побороться за ее жизнь все же стоило.

Он боролся, когда обвязал веревкой девушку поверх своего кожуха и поднимал по склону оврага. Отнес к лодке, спрятанной в зарослях камыша, бережно уложил и приказал Буяну сторожить находку. Сел, оттолкнулся от берега, взялся за весла. Решил, что так получится быстрее, чем идти до моста, делать крюк и возвращаться домой. Время дорого.

Пока греб, согрелся и вновь подумал о том, что пришлось пережить этой девушке. Выживет ли она? Небольшой мороз едва ли мог ее убить, но одним богам известно, сколько времени она провела в лесу, без теплой одежды. Как оказалась здесь? Может и правда, нежить какая, а он из сил выбивается, пытаясь спасти ее. В одном не сомневался: пришлая. В Ржавках все друг друга знали. Если кто к кому приезжал в гости, так то было по теплу, а не эту пору, когда на улице то снег, то слякоть.

Наконец, лодка уткнулась носом в берег. Всеволод перемахнул через борт, подтянул ее ближе, привязал веревкой. Быстро, пока холодная вода, пропитавшая валенки, еще не обожгла ноги, подхватил девушку. Плечом толкнул дверь, вторую, в избу, открывал дольше. Кое-как изловчился и, не выпуская из рук находку, ухватился рукой, потянул на себя.

В доме первым делом разулся. Бросил обувь у порога. Уложил девушку на лавку. Развязал веревку, освободил от кожуха. Снял с нее платок, ледяные валенки, носки. На мгновение задумался и решил, что не до приличий. Закатал сарафан вместе с исподней рубашкой, стянул через голову. Из сундука достал свою, чистую. Одел, как ребенка, поворачивая безвольную незнакомку то в одну сторону, то в другую. Старался не смотреть, но разглядел и жилку на шее, и хрупкие ключицы, красивую грудь и тонкий стан. Светлая, едва тронутая загаром кожа, так и манила прикоснуться, провести рукой. Но даже этого не позволил себе мужчина.

Отнес на печь, укрыл одеялом и оставил отогреваться.

Вернулся за брошенным в лодке зайцем. Оставил покамест его в сенях. Закрыл все двери. Растопил печь. Несколько раз подбросил дрова. В небольшой чугунок налил воды, высыпал горсть трав. Бабка Милана как знала, когда накануне вручила ему несколько мешочков и рассказала, что и как заваривать. Верно люди говорят, не так проста она. Да оно и к лучшему.