Следствие ведёт Горыныч

Часть 1. Дуэт Тени и Света

Дело о Плачущем Болоте

Холод в ту ночь стоял не осенний, промозглый, а живой и цепкий - мой собственный. Я сидел в своей конторе, что располагалась в подвале старого купеческого дома, и «пил» очередное дело. Вернее, не пил, а вдыхал, смаковал. Вглядывался в пожелтевшую фотографию украденной реликвии - серебряного оклада с иконы. От неё исходил терпкий, пряный аромат жадности святотатца, смешанный со страхом потерять добычу. Это мой единственный деликатес, моя отрава и моё топливо. Я - Горыныч, вурдалак-одиночка, частный детектив по делам нечисти и прочей ерунды.

Дверь с вывеской «Сыскные дела. Разрешение проблем тонких материй» со скрипом открылась, впустив не просто посетителя, а целый вихрь противоречивых ощущений. И пахло... мёдом, сушёным зверобоем и чем-то невыносимо тёплым, солнечным, отчего моя внутренняя мерзлота сжалась в комок.

На пороге стояла она, Агафья, молодая знахарка с глазами цвета летнего неба и упрямым подбородком. Я её знал, вернее, знал о ней. Она лечила бабку Лукерью от порчи, наведённой соседкой-завистницей и от её визитов у меня неделю стоял звон в ушах, будто я проглотил колокол.

- Горыныч? - её голос был мягким, но в нём слышалась стальная струна. - Мне нужна ваша помощь.

- Сомневаюсь, - просипел я, отодвигая фотографию. От неё исходило болезненное тепло, как от раскалённой печки. - Ваше присутствие вредит моему... пищеварению.

Она не смутилась, а шагнула вперёд и швырнула на мой стол свёрток, тряпичный, пропахший слезами и страхом.

- В деревне Омутово пропали трое детей за неделю. Местные шепчут про Болотника. Староста уже и шамана своего нанимал, всё бестолку.

Я развернул свёрток, там лежала дешёвая пластмассовая заколка в виде цветка. Детская вещь, но от неё исходил такой концентрированный, сладковатый ужас, что у меня заныли клыки. Это был не страх перед выдумкой и не ночной кошмар. Это был настоящий, животный, леденящий душу ужас перед чем-то совершенно реальным и чудовищным.

- Болотник, - фыркнул я, стараясь скрыть внезапный интерес. - Старая песня, он дурит мужиков, пугает, топить любит…но детей вязнуть по одному - не в его стиле, слишком... примитивно.

- Я знаю, - твёрдо сказала Агафья. - Но я была на том болоте. Дух там не злой, он... плачет. Я чувствую, он напуган.

Вот именно, это её «чувствую»… От этого слова у меня сводило зубы.

- И что вы предлагаете? Сходить, пожалеть его? Спеть колыбельную? - я язвительно усмехнулся.

- Я предлагаю найти детей, - её глаза вспыхнули. Это тепло обожгло мне кожу. - А вы - лучший, кто может докопаться до сути. Говорят, вы умеете высасывать не только кровь, но и правду.

Лесть…грубая, но эффективная. И этот детский страх на столе... он был таким насыщенным, таким многослойным. Там был и миг удивления и горькое разочарование, и осознание предательства. Настоящий шедевр. Я не мог устоять.

- Ладно, - буркнул я, поднимаясь. Мой плащ, пахнущий пылью и вековой мерзлотой, тяжело взметнулся. - Но предупреждаю: ваше светлое лицедейство - подальше от меня. Будите лечить - вышвырну в трясину лично.

- Договорились, - коротко кивнула Агафья и в уголке её губ дрогнула тень улыбки. - А я, в свою очередь, предупреждаю: если вы решите, что дети - это ваша закуска, я вас так припечатаю, что вы напрочь забудете кто вы, где вы и зачем.

Мы стояли друг напротив друга: я - олицетворение холода и цинизма, она - воплощение упрямого тепла и сострадания. Два полюса, которых свело вместе дело о пропавших детях и плачущем болоте.

Ехали мы в Омутово на её разваленной «Ниве» молча. Я - потому что её присутствие в салоне было пыткой. Она - потому что, наверное, молилась своим светлым богам, чтобы сдержаться и не вышвырнуть меня из машины на полном ходу.

Дорога в деревню была сплошным издевательством. Каждая кочка на разбитой грунтовке отзывалась в моих костях глухим стуком, а «тепловое излучение» от Агафьи на соседнем сиденье заставляло мою мерзлотную сущность сжиматься в комок. Она, конечно, пыталась это компенсировать - открыла окно, впустив внутрь промозглый ветер и запах мокрой хвои, но от этого стало только хуже. Теперь в машине пахло её дурацкими травами и тоской российского леса.

- Здесь ничто не хочет жить, - пробормотал я, глядя на чахлые берёзы с облезлой корой.

- Оно просто боится, - парировала Агафья, не отрывая взгляда от дороги. - Когда всё вокруг пропитано страхом, даже деревья сжимаются.

Само Омутово оказалось именно таким, каким и должно было быть - серым, покорным и безнадёжным. Избы стояли криво, будто устав от собственного существования. Люди, которых мы видели из окна, шли, опустив головы, не глядя по сторонам. Их страх был старым, выдохшимся, как запах гнилой картошки из подпола.

Нас ждал староста, мужик с лицом, как у задумчивого кабана, - Федот. Он вёл нас к себе в избу, постоянно оглядываясь.

- Ну, шо, колдунья, привезла своего... - он кивнул в мою сторону, не зная, как назвать.

- Напарника, - сухо закончила за меня Агафья. - Рассказывайте, Федот, с чего всё началось.

Оказалось, первый мальчик, Петька, пропал по дороге из школы. Болото было в стороне, но туда вела тропинка. Все сразу подумали на Болотника. Вторую, девочку Анфису, нашли на краю деревни - мокрую, в тине, но живую. Она неделю не разговаривала, а потом начала твердить одно: «Он не злой, он плачет». А, через день исчезла снова и уже бесследно. Третий, малыш Ваня, будто сквозь землю провалился.

- А, что этот... ваш…Шаман? - спросил я, с наслаждением вдыхая тяжёлый, густой страх Федота. Он пах забродившим квасом.

- Семён? - Федот махнул рукой. - Собирался на болото, наутро нашли спящим на пороге. Очнулся - и ни слова, речь у него отняло.

Агафья встрепенулась.

- Он здесь? Можно к нему?

Федот отвел нас в соседнюю избу, где на лавке у печи сидел тщедушный мужичок и безучастно смотрел в стену. От него исходил странный, плоский запах - не страх, а пустота. Как будто всё содержимое, включая душу, у него вынули и оставили одну оболочку.