Слезы на раскаленном асфальте

Сейчас, когда я пишу эти строки, моя лента в соцсетях периодически оживает яркими, солнечными кадрами. Знакомые и малознакомые люди, с которыми свела судьба на том или ином этапе этого пути — в Мексике или уже здесь, в Штатах, — выкладывают ностальгические воспоминания. «А помните Тихуану?» — подписывают они фото с улыбками на фоне колоритных улиц, тарелок с такос и ярких стен. Алгоритмы, уловив мой интерес, подкидывают мне блоги путешественников: счастливые пары в чистых кроссовках и с дорогими камерами наперевес рассказывают о «настоящей Мексике», которую они отыскали, заблудившись в паре кварталов от туристической зоны.

Их Мексика — это аромат жареной кукурузы и лайма, зажигательная музыка, льющаяся из распахнутых дверей баров, и теплое солнце на коже. Они показывают свои номера в гестхаусах, морща носики: «Ну, тут, конечно, все очень просто… двухспальная кровать, маленький телевизор, душ работает, но напор слабоват… Зато недорого!» Для них это — элемент экзотики, легкая неудобность, придающая поездке острый привкус авантюризма. Они выбирают это сами. На их картах отмечены ресторанчики, бары и смотровые площадки. Их главная забота — успеть везде и выбрать самый вкусный коктейль.

И я смотрю на эти кадры, и мне не хватает воздуха.

Потому что моя Тихуана пахла иначе. Она пахла пылью, раскаленным металлом, потом отчаяния и едкой гарью с ближайшей свалки. Ее солнце не ласкало, оно выжигало все силы, безжалостно показывая каждую трещину на растрескавшемся асфальте и в душе. Музыка для меня была не фоном для красивых сторис, а оглушительным, бесконечным корридо, за которое приходилось платить бессонной ночью на полу церкви.

Тот самый «убогий» номер с двухспальной кроватью и телевизором, который у блогеров вызывает снисходительную улыбку, для меня тогда был бы недостижимым раем, роскошью пятизвездочного отеля. Местом, где можно было бы выспаться, не прижимая к груди сумку с ноутбуком, не прислушиваясь к каждому шороху, не вдыхая пыль с матраса десятков предыдущих беженцев. Местом, где есть дверь, которую можно закрыть изнутри. Где есть стены, которые защищают не только от непогоды, но и от чужих взглядов, от жалости, от страха.

Я не осуждаю их. Ни капли. Их опыт — настоящий. Их удовольствие — искреннее. Они увидели другую грань этого города, ту, на которую у меня просто не было права. У меня не было права на неспешные прогулки, на выбор уличной еды из эстетических соображений, на любование закатом. Мое право заключалось в поиске крыши. Точки на карте, где можно было бы остановиться, не будучи сметенным этим шквалом безысходности.

Я знаю ребят, которые и в тех условиях умудрялись находить работу. Мыть посуду в забегаловке, разгружать фуры, помогать на стройке. Они были сильнее, расторопнее, удачливее, моложе в конце концов. Или, может, просто отчаяние у них было другого сорта — более горючее, более толкающее вперед. У меня же не складывалось. Каждая попытка наткнуться на хоть какой-то заработок разбивалась о языковой барьер, о необходимость быть мобильным (а на такси денег уже не было), о простое невезение. Моей единственной, всепоглощающей работой стал поиск безопасности. Это отнимало все ресурсы, не оставляя сил даже на то, чтобы продать себя за гроши.

И сейчас, глядя на эти светлые, беззаботные лица на фоне знакомых, но таких чужих мне улиц, я ловлю себя на мысли: мы были в одном городе, но мы жили в параллельных вселенных. Их Тихуана была яркой декорацией для приключения. Моя — лабиринтом, на стенах которого было написано одно-единственное слово: «Выживи».

Возможно, если бы у меня в кармане был тот самый запас денег, билет обратно и уверенность в завтрашнем дне, я тоже увидел бы ее краски, а не только серую штукатурку и ржавчину. Возможно, я оценил бы остроту соуса и темперамент музыки. Но у меня этого не было. И поэтому мой взгляд был прикован к земле в поисках хоть какой-то опоры, к лицам — в поисках понимания, и к горизонту — в поисках той самой Стены, которая была не туристическим объектом, а единственной целью, смыслом и призрачной надеждой.

Две Тихуаны. Две реальности. И между ними — невидимое, но непробиваемое стекло. Стекло толщиной в кошелек, в паспорт, в право на выбор. Стекло, которое одним позволяет любоваться видом, а другим — лишь искать место, чтобы приложить к нему уставшее от безысходности лицо.

С рассветом я проснулся от холода и гула голосов. Воздух в церкви был спертым но одновременно прохладным, с вероятно привычным для таких мест миксом пыли и пота. Люди начинали просыпаться, сворачивали свои пожитки, матрасы складывались в те же беспорядочные стопки, и относились в кладовку, из которой их доставали прошлым вечером. После пробуждения я полежал несколько минут, прислушиваясь к своему телу. Каждая мышца ныла протестом, веки слипались, но сознание уже работало, прокручивая единственную мысль: что дальше?

Прикинув свои финансы— я с холодной ясностью понял: иного варианта, кроме как искать другой шелтер, у меня нет. Отель был непозволительной роскошью. Здесь меня явно не ждали. Фраза Марии — «только на одну ночь» — висела в воздухе, как приговор. Да и подводить Астрид, которая заступилась за меня перед суровой управляющей, совсем не хотелось. Ее доброта была одним из немногих лучей света в этом хаосе, и платить за нее возможными неприятностями для нее я не мог.

Достав телефон, я подключился к слабому, но работающему вай-фаю. Мысль о еде пока ещё отдалённо, но тем не менее напомнила, что когда-то ведь этот вопрос встанет ребром. Я прекрасно понимал — еда - халяль, да еще и бесплатная, в этом городе могла быть только в одном месте. В том самом мусульманском шелтере, откуда меня вежливо, но твердо послали подальше. Других вариантов у меня не было. Голод диктовал условия.