Мне было девятнадцать, когда я впервые поняла одну мерзкую истину: люди не боятся правды. Они боятся, что правда окажется о них.
И в ту среду она оказалась обо мне.
Утро было обычным. Серое, как город после дождя, хотя дождя и не было. Липкое небо, запотевшие окна маршруток, запах мокрого асфальта. Я стояла на остановке, зажала телефон в руке, прокручивала треки в плейлисте и пыталась выглядеть как человек, у которого есть дела.
А потом — вибрация.
Алина:
«Ты видела сторис Макса?»
Сначала я просто уставилась на сообщение. Оно будто пульсировало на экране. Сердце в груди — тоже.
Пальцы стали холодными. Я будто знала, что сейчас произойдёт.
Я нажала.
Видео длилось 14 секунд.
Он снимал, она смеялась. Они были на кухне. Его худи на ней. Его рука на её талии. Её глаза — сияют.
Она тянется к нему, целует в щёку, а потом смотрит в камеру и пишет:
«Кто бы мог подумать, что счастьетак близко❤️»
14 секунд.
Этого хватило, чтобы внутри всё оборвалось. И ничего не произошло снаружи. Люди проходили мимо. Автобусы гудели. Старушка спорила с водителем. Жизнь продолжалась, будто мне не воткнули нож в спину.
Макс был моим. Ну, как — не по статусу, не по документам. Он был моим в разговорах до трёх ночи, в поцелуях после лекций, в обещаниях "давай начнём по-настоящему, я просто немного запутался".
Он был моим до тех пор, пока не стал её
Алина...
Алина знала всё. Каждую чёртову деталь. Как я плакала. Как прощала. Как писала ему и стирала, писала и стирала. Как надеялась.
Она смотрела мне в глаза, когда я говорила:
— Он меня всё ещё любит, я чувствую.
Она кивала.
Она врала.
Я закрыла сторис. Нет — я выколола её из глаз, но она продолжала гореть внутри. Я заблокировала Макса. Потом — Алину. Удалила их номера. Очистила переписки.
Но вот что странно: легче не стало. Потому что настоящая боль — не в телефоне. Она под кожей. В голове. В груди.
Я доехала до универа, как робот. Села на лекции. Отвечала на вопросы. Улыбалась одногруппникам. Говорила: — Всё норм.
А в голове — только одно:
Я устала быть хорошей девочкой.
Хорошие девочки ждут, когда их выберут.
Прощают тех, кто уже ушёл.
Они тихо страдают, не портят никому день.
Пишут подруге: "Я не злюсь, правда. Если ты счастлива — значит, всё правильно".
Потом идут домой и рыдают в подушку.
А я?
Я хотела злости. Хотела, чтобы сердце било не от боли, а от жизни.
Хотела доказать, что я не слабая. Что умею мстить — не словами, а взглядом. Что могу быть другой. Громкой. Смелой. Бессовестной, если надо.
Я пришла домой, стояла под душем почти сорок минут. Вода бежала горячая, как кровь. Я смотрела в зеркало — глаза опухшие, губы дрожат. И сказала себе вслух:
— Всё. Хватит.
Вечером я оделась в чёрную юбку, чуть выше колен, майку на тонких бретелях и кожаную куртку, которую когда-то он называл "слишком дерзкой".
Я подкрасила губы красным. Оставила волосы распущенными.
И пошла в бар.
Без подруг. Без планов. Без цели.
Просто чтобы дышать. Чтобы быть.
Бар оказался тёплым и шумным. Музыка — не слишком громкой. Воздух — полным чужих запахов, смеха, алкоголя и флирта.
Я села у стойки, заказала красное вино.
И впервые за долгие недели почувствовала себя не слабой — а живой.
Парень в кожаной куртке сидел в двух стульях от меня. Татуировки на пальцах. Цепочка на шее. Он посмотрел на меня — не так, как смотрят. А так, как видят.
Я посмотрела в ответ. И улыбнулась.
И тогда я ещё не знала,
что он не спасёт меня.
И даже не разрушит.
Он просто покажет мне, кто я есть на самом деле.
Когда тебе девятнадцать, кажется, что вся боль должна пройти, если просто переключиться. Надеть юбку, накраситься, выйти в люди. Сделать вид, что всё под контролем.
Но когда я вошла в бар в ту ночь, я знала — это не про контроль.
Это было про то, чтобы потеряться. Осознанно. Намеренно.
Бар назывался «Ржавый маяк». Старое здание на углу, в котором когда-то был книжный. Теперь здесь наливали крепко, громко играли Arctic Monkeys, и никто не смотрел слишком долго в глаза.
Именно то, что мне было нужно.
Я заказала бокал красного. Не для вкуса — для ощущения. Хотелось, чтобы пальцы были заняты, а мысли — заняты ещё больше.
Я сидела, крутила стекло между ладоней, чувствовала, как вино тёплое, как будто оно живёт.
И вдруг — взгляд. Слева.
Он сидел чуть дальше. Чёрная куртка. Татуировки на пальцах. Молча пил что-то янтарное. И смотрел прямо на меня. Не как парни, что оценивают. А будто пытался прочесть.
Я встретилась с его взглядом. Не отвела.
Он усмехнулся. Легко, как будто знал, что я не уйду.
— Ты не из этих, — сказал он. Голос — низкий, хриплый, будто в нём пыль старых улиц.
— Из каких? — я подняла бровь.
— Из тех, кто сюда приходит забыться. Ты пришла запомнить.
Его слова были как нож. Но не острый — точный. Он видел то, что я сама ещё не успела понять.
— Может, ты просто плохо разбираешься в людях, — ответила я.
Он кивнул, медленно.
— Может. Но я умею видеть боль. А у тебя её столько, что ты, наверное, даже ходишь с ней спать.
Я рассмеялась. Не фальшиво, не натянуто. По-настоящему. Он задел какую-то нервную точку, и смех вырвался изнутри.
— У тебя имя есть? — спросила я.
— Ник.
Просто. Сухо. Без излишков.
— Кристина, — ответила я. Тоже без фамилии, без "приятно познакомиться", без маски. Просто — Кристина. И в этом было что-то удивительно честное.
Мы разговаривали. Не о себе — о людях. О том, как всё вокруг шумит, но никто никого не слышит. О том, как больно — не от ударов, а от слов, которые не сказали.
Он не спрашивал про Макса. Про Алину. Про то, почему я сижу в баре одна. Он просто был.
И этого было достаточно.
— Ты хочешь стать плохой? — вдруг спросил он, глядя на меня из-под ресниц.
Я замерла.
— Хочу стать собой.
Он усмехнулся.
— Это страшнее.
Мы молчали. Минуту. Две. Музыка играла, кто-то смеялся, кто-то ссорился у туалета, жизнь бурлила.
Но между мной и Ником — была тишина. И она не пугала.
В какой-то момент он протянул руку.
— Пойдём. Покажу одно место.
— Куда?
— Туда, где ты поймёшь, что ты уже изменилась.
Я посмотрела на его руку. Долго.
Я должна была сказать «нет». Я знала это.
Но всё внутри говорило «да».
И я взяла его за руку.