Смелее

Воздух пропитан терпкой и чувственной наг чампой. Пространство обширно: в углах, куда не попадает свет десятков свечей, клубится тьма. Сквозь дымку сложно разобрать очертания того, что находится в центре зала. Но Киллиан и без того знает, что там. Кто там.

Лайтвуд ступает мягко, боясь потревожить благоговейную тишину. Сегодня он здесь гость, а значит не имеет права нарушать правил. Он готов быть ведомым, если его женщина просит об этом. Непривычное чувство отсутствия контроля сначала раздражает, не дает расслабиться, но он убеждает себя, что этот поступок – доказательство его безграничного доверия Амале.

Дымка наконец рассеивается. Теперь он видит ее достаточно четко. На ней красное шелковое одеяние до пят. Струящаяся ткань не способна скрыть женственных форм. Она непроницаема, но Киллиан прекрасно знает, какова Амала под ней. Ему известно, что на ощупь ее кожа ничем не уступает этому шелку; и как выглядят изгибы ее тела, когда он проводит по ним кончиками пальцев; и как оно реагирует, когда он усиливает нажим.

Эти образы заставляют сердце разогнаться под воздействием адреналина. Его охватывает предвкушение.

Ощутив его приближение, Амала поворачивается к Киллиану. Гордо поднятая голова, прямой властный взгляд, расправленные плечи. Здесь и сейчас она – квинтэссенция силы, а не хрупкая женщина. Таковой Басу будет вечером после возвращения домой. Но сейчас она способна подчинить себе весь мир.

Она делает к нему шаг, легкий и невесомый, но Киллиану кажется, что от него изменилась реальность. Воздух загустел и просачивается в легкие вязкой патокой. Время тоже замерло. Как в замедленной съемке он видит плавное движение женской руки, тянущейся к нему.

На нем легкая льняная рубашка без пуговиц, открывающая крепкий напряженный торс, будто вырезанный из редкой дорогой породы дерева, и такие же свободные брюки на завязках. От облачения легко избавиться, но Амала не торопится. Нарочито медленно проводит рукой по льну, и разгоряченной кожей Киллиан ощущает сквозь ткань прикосновение ее прохладных пальцев. Мурашки пробегают по всему телу, но он не подает виду.

Рубашка летит прочь. Амала жадно исследует взглядом его торс, хотя видела тело своего мужчины уже сотню раз. Касаться не смеет, будто боится, что этот мираж развеется. Наконец она поднимает на него взгляд янтарных глаз. В них отражается свечное пламя, отчего они походят на кипящую лаву. Будь сейчас перед Басу не любимый мужчина, а враг, он обратился бы под таким взглядом горстью пепла.

Не произнося ни слова, она берет его руку и кладет себе на плечо, где крепится широкая шелковая ткань. Пальцы Киллиана нащупывают это место. Одно легкое движение, и Амала будет стоять перед ним полностью обнаженная. Ему приходится сжать челюсти, чтобы подавить рвущийся из груди рык вожделения и не рвануть невесомую материю.

— Смелее, – тихо произносит она, но в его голове это тихое слово звучит набатом.

Он поддевает край ткани. Тот выскальзывает из простого узла, и шелк, переливаясь в пламени свечей, начинает струиться по ее телу, как водопад. От этого зрелища Киллиан окончательно теряет связь с реальностью. За пределами этого зала, наполненного запахами благовоний, не существует ничего.

Амала обнажена перед ним. Как телом, так и душой. Его разрывает противоречие: сгрести ее в охапку, заслонить, закрыть от всего на свете, защищать ее так же рьяно, как дракон стережет свое золото, чтобы ни одна живая душа не посмела причинить ей вред; или впиться в приоткрытые губы цвета марсалы исполненным похоти поцелуем, затем, грубо развернув к себе спиной, заставить прогнуться в пояснице, одним резким движением оказаться в ней и утонуть в стонах и ощущении безраздельной власти над этой женщиной.

Киллиану приходится сжать пальцы в кулаки, чтобы подавить в себе желание коснуться ее. Сегодня верховодит Амала – ей и решать, что будет дальше.

И она точно это знает. Потянув за тесьму на его брюках, она освобождает Лайтвуда от последнего элемента одежды. Ее взгляд медленно спускается от его широких плеч к крепкой груди, подтянутому рельефному животу, узким, но сильным бедрам. Хоть она и старается не терять самообладание, но участившееся дыхание, приоткрывшиеся губы, расширившиеся и заполнившие собой почти всю радужку зрачки и влажно поблескивающая внутренняя поверхность бедер выдают ее с головой.

Напряжение нарастает. Держать и без того ничтожную дистанцию между их телами становится все труднее. Но ритуал не терпит спешки. Он призван освободить мощную энергию, которой прежде требуется насытиться эмоциями.

Амала кладет его ладони на свою шею так, чтобы он мог контролировать их поцелуй, безотрывно смотрит в потемневшие глаза, в глубине которых готовится разразиться настоящая буря. Пока там только начинают клубиться тучи, но скоро грянут гром и молнии. Ради этого все и затевается.

Чтобы дотянуться до его губ, ей приходится привстать на носочки. С таким головокружением, какое Киллиан вызывает у нее, это непросто, и ей приходится положить руку на его плечо, чтобы схватиться, если станет терять равновесие. Его кожа горячая, почти обжигающая. Вылить на него воды – и он зашипит, как раскаленное железо.

Через мгновение их губы соприкоснуться, и последний рубеж падет. Обоим хотелось растянуть этот миг навсегда и преодолеть его как можно скорее.

На правах главнокомандующей этого ритуала, Амала первой переступает через ту невидимую черту, за которой начинается иная реальность. В ней не будет ни Киллиана Лайтвуда, ни Амалы Басу. Будут только Он и Она – два источника чистой божественной энергии, своим союзом порождающие Вселенную.

Она ощущает его губы своими. Мягкие, до боли знакомые. Она могла бы узнать их из миллиона других. Его дыхание разжигает пламя у нее внутри. Оно концентрируется внизу живота. Горячий узел затягивается сильнее, заставляя колени дрожать.

Первые, исполненные нежности поцелуи уступают место плотоядным. Проведя языком по его верхней губе, Она заставляет Его приоткрыть рот, просить большего. Он мягок, податлив, готов повиноваться во всем. Их языки соприкасаются, и это распаляет еще сильнее. Ей неймется, и только усилием воли она заставляет себя притормозить. Поцелуй должен быть медленным, сладостным, вынуждающим изнывать от желания.