Смерть анорексика

Ступени

Шел 1960-й год. Холод проникал сквозь тонкие стены его крошечной квартирки на окраине города N, но К. его почти не чувствовал. Холод стал его постоянным спутником, пронизывающим, но привычным. К. было двадцать два года, а он казался тонким, изможденным, случайно застрявшим в теле, которое давно перестало ему принадлежать. Высокий рост, но каждое движение давалось с трудом, кости выпирали под бледной, почти прозрачной кожей. Впалые щеки, глубоко запавшие глаза, длинные пальцы, синеватые от холода и истощения. Коричневые волосы, безжизненные и редкие, пока ещё скрывали выпирающий череп. К. весил меньше тридцати пяти килограммов – меньше, чем многие восьмилетние дети, меньше, чем соседский мальчик в третьем классе. Это было его достижение, его личная, извращенная победа.

Каждое утро, прежде чем город окончательно просыпался, вставал К. Первый шаг – весы. Старые, со скрипучей пружиной, они были его богом и палачом. Он медленно ступал на них, задерживая дыхание, а затем смотрел вниз, как приговоренный к исполнению приговора. Стрелка колебалась, дрожала, и когда она наконец замирала, показывая на грамм, на десять граммов, на сто граммов меньше, чем вчера, К. испытывал острое, почти эротическое наслаждение. Это был не вздох облегчения, это был экстаз. Каждый отвес был доказательством его силы, его воли, его превосходства над жалкими потребностями тела.

“Ещё меньше“, — шептал он себе. — “Ещё чуть-чуть до абсолютного нуля."

Его "завтрак" был траурной церемонией. Овсянка. Нет, не миска. Чайная ложка. Отмерянная с аптечной точностью. К. насыпал её в глубокую тарелку, заливал кипятком до краев, и ждал. Ждал, пока крупинки набухнут, превращаясь в крошечную, безвкусную порцию. В его голове каждое зернышко было наполнено жиром, который угрожал вернуть ему ненавистный вес.

"Двадцать калорий. Может, восемьдесят, если очень повезет," — рассчитывал К., глядя на тарелку с отвращением и странным благоговением.

Он ел медленно, мучительно, пережевывая каждую микроскопическую частицу до тех пор, пока она не исчезала, не оставляя и следа. Годовалый ребенок ел больше. Годовалый ребенок требовал больше. Он, К., был сильнее. Он мог удерживать контроль над своими инстинктами.

Обед – один, один крекер.

Иногда, в выходные дни, он позволял себе два. Тонкие пальцы К. сжимали его так, что могли бы раздавить. Это было испытание. Крекер крошился, и каждая крошка, упавшая на стол, была не поражением, а возможностью не поглотить ничего лишнего.

"Это всё, что тебе нужно, К., — убеждал он себя. — Люди слишком много едят. Они толстеют. Они гниют. Ты не такой."

Ужин был самым большим испытанием, и самым горьким с точки зрения остальных приемов пищи. Полстакана воды. Иногда, если К. "заслужил", тонкий ломтик огурца. Не кружочек. Ломтик. Желудок сводило от спазмов, но К. игнорировал их. Голод был его чистилищем, каждый приступ — шаг к спасению. Он представлял, как его тело становится легким, невесомым, как вата. К.хотел исчезнуть. Стать настолько легким, чтобы его не смогли схватить, не смогли испачкать.

Тренировки были его нелюбимым, но вынужденным занятием. К. даже вроде как полюбил их, ведь они приносят только пользу. Каждый день, по несколько раз, К. поднимался и спускался по лестнице в своем пятиэтажном доме. Пять пролетов. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Его тощие, слабые ноги отказывали. Он падал кубарем, разбивал себе колени, локти, голова иногда ударялась о ступени. Яркие, холодные синяки покрывали его тело.

Соседи иногда слышали глухие удары и слабые стоны, но предпочитали не вмешиваться.

"Просто К., опять…" — думали они.

Когда ноги перестали его держать, он взял костыли. Это было унизительно, но не остановило его. К. цеплялся ими за ступени, волочил своё изможденное тело вверх, затем осторожно спускался, скрипя зубами от боли. Он падал и с костылями. Один раз так сильно, что ему показалось, что он сломал ребро. Боль была острой, но он улыбнулся.

"Ещё один шаг к легкости, — думал К., лёжа на холодных каменных ступенях, задыхаясь. — Каждая травма — это потеря веса. Каждая боль — это очищение."

Он весил меньше, чем когда был в третьем классе. Этот факт был самой большой гордостью. Кожа на животе натянулась, кости таза выпирали, словно острые углы. К. избегал зеркал, не потому что ему было страшно, а потому что он видел в них не себя, а свой кошмар. Каждое ребро, каждый позвонок, проступающий под кожей, был утешением.

Минимальный вес — это было стремление. Это было его единственной целью, даже религией. К. не хотел быть просто худым, он хотел быть ничем.

Невесомым.

Невидимым.

Хотел достичь такого состояния, когда тело перестанет быть обузой, когда оно растворится в воздухе. К. верил, что чем меньше он весит, тем чище он становится, тем больше он контролирует свою жизнь. В его извращенном сознании, голод был синонимом силы, а истощение — идеалом.

Граммы, килограммы

Работа. О, работа. Для К. это было ещё одно мучение, где он пытался забыть о проклятом весе. Он занимал скромную должность в небольшом бюро, практически на окраинах N, занимающемся регистрацией недвижимости. Работа была сидячей, почти бесшумной, требовавшей лишь аккуратности и усердия, но никак не физической силы. И это было единственным спасением для К. Если бы требовалось стоять больше часа, он бы просто рухнул.

Каждое утро, задолго до того, как его бледное лицо появлялось в дверях офиса, в голове проносилась та же мысль: "Главное — не выдавать себя. Не показывать слабость. Не дать им повода заметить. Они не должны знать, что со мной."

Когда К. садился за свой старый, деревянный стол, голова кружилась. Цифры расплывались перед глазами, тонкие линии на документах сливались в неразборчивые каракули.

"Это от голода, – шептал ему внутренний голос, – это от слабости. Ты слишком много съел вчера."

Хотя К. знал, что вчера он "съел" лишь кипяток и, может быть, одну крошку крекера. Его пальцы, длинные и тонкие, дрожали, когда он держал ручку, едва способный вывести ровную линию. Руки мертвенно бледнели, синева вен проступала сквозь кожу, как бензин в луже.

Коллеги избегали К. Например, одна тучная женщина с пухлыми щеками, которая постоянно что-то жевала, лишь кидала на него быстрые, брезгливые взгляды, когда К. проходил мимо.

"Что-то с ним не так, – слышал он обрывки их шепота. – Он выглядит, как смерть. Наверное, какая-то болезнь, заразная."

К. не возражал. Он был доволен своей изоляцией. Эти “обидные сравнения“ были комплиментами. Чем меньше внимания, тем меньше вероятность, что кто-то попытается "помочь" ему, то есть заставить его есть.

Рабочие дни казались непрерывными. Голод сводил желудок судорогой.

"Терпи, К. Каждая такая боль — это твой жир, который горит. Ты становишься чище. Легче. Лучше."

Он чувствовал постоянный, пронизывающий холод, даже в теплой комнате. Тела не было, чтобы генерировать тепло. К. надевал несколько слоев одежды, но все равно дрожал, его зубы стучали. Соседи по столу кидали на него сочувственные или раздраженные взгляды, но никто не решался подойти.

По мере того как вес К. снижался, его мир становился всё более сюрреалистичным. Звуки заглушались, цвета тускнели. Каждый шаг был преодолением гравитации, каждый вздох — усилием. В его сознании исчезала граница между реальностью и его извращенными фантазиями о невесомости.

К. весил меньше 35 кг уже давно. Цель в 20 кг, которую он когда-то считал фантазией, стала навязчивой идеей. Он был одержим этой цифрой.

"Ещё чуть-чуть. Ещё один шаг к идеалу."

Костыли стали его постоянными спутниками, даже в офисе он опирался на них, чтобы дойти до уборной. Люди не понимали, почему такой молодой человек, который сидит за столом весь день, нуждается в костылях.

Каждое утро весы становились все более жестокими.

"29.7 кг. О, нет! Опять этот лишний вес! Я же ничего не ел! Я чувствую, как каждый грамм цепляется за меня, как грязь."

Или, если чудом удавалось увидеть: "29.5 кг! Да! Чуть-чуть! Я почти там! Почти! Я сбрасываю эту проклятую плоть! Выбираюсь из этого убогого тела!"

Тело К. превратилось в скелет, обтянутый кожей. Кожа на руках и ногах была синевато-фиолетовой от постоянного холода и недостатка кровообращения. Волосы начали выпадать чаще, оставляя еще более заметными острые углы черепа. Обычно К. наблюдал эти волосяные клочки у себя на подушке, когда просыпался утром. Его движения стали прерывистыми, дёрганными. Глаза казались огромными, черными провалами в бледном лице. Он не видел себя, он видел только цифры на весах.

Вскоре К. добился ещё большей потери веса, в один из холодных весенних дней 1957 года. Он едва дополз до весов, опираясь на костыли, каждый шаг отзывался болью в разрушенных суставах. Он встал на платформу, его сердце колотилось, как ненормальное. К. зажмурил глаза, затем медленно, мучительно открыл их.

Стрелка остановилась на отметке: 28.3 килограмма.

Его голова запрокинулась назад, и из горла вырвался хриплый, почти беззвучный смех, который мог бы быть и рыданием.

"Это оно! Это почти двадцать! Я почти ничего! Я сделал это! Я победил!"

В тот момент К. чувствовал себя преодолевшим все человеческие ограничения. Он был легким, прозрачным, почти неосязаемым. Его кости болели, желудок сводило, но боль была лишь доказательством его стараний.

Он едва стоял на ногах. Одно неловкое движение, и он бы рухнул, возможно, навсегда. Тело было на грани полного отказа.

В тот день К. не пошел на работу. Он лежал на полу, укрытый всеми одеялами, которые смог найти, но дрожь не отступала. Его разум блуждал в полубреду, в котором он был невидимым, легким как кусок хлопка, парящим над городом N.