Снегурка и контракт на чудо

Глава 1. Не тот корпоратив

Воздух в банкетном зале «Платинум Холла» был густым, как кисель. Запах подгоревшего карпа под майонезом, дешёвого парфюма и тщетных попыток веселья висел тяжёлым облаком, цепляясь за блёстки на костюмах и натянутые улыбки. Из колонок лилась бессмертная кавер-версия «Jingle Bells» в стиле техно, под которую невозможно было танцевать, но было стыдно просто стоять.

Я, Снежана Морозова, менеджер по особым поручениям отдела ивентов (читай: профессиональный тушитель пожаров), стояла у стены, будто на дежурстве. Мой костюм был верхом иронии — короткое платье Снегурочки из синтетического синего сатина, обшитое белым мехом, похожим на обработанную пластмассу. Всё это я натянула на себя в последнюю минуту, потому что мой собственный, купленный со скидкой деловой костюм был залит шампанским ассистенткой ещё на этапе подготовки. «Снежана, ты же у нас главная по празднику! Будь душой компании!» — сказала тогда HR-менеджер Катя. В её глазах читался не просвет, а приказ.

«Душа компании, — мысленно фыркнула я, наблюдая, как начальник отдела логистики в костюме оленя пытался станцевать что-то подозрительно похожее на танец маленьких лебедей, наступив на подол платья бухгалтерши-снежинки. — Скорее, её призрак».

Корпоратив в самом разгаре. Директор, Сергей Петрович, решил, что классических розыгрышей призов мало. Нужен был «живой символ удачи и корпоративного духа». Так в программе вечера появился «Хомяк удачи» — золотистый, пушистый комок с чёрными бусинками-глазами в позолоченной клетке. Подарок тому, кто лучше всех споёт караоке на новогоднюю тему. Победителем, под дружный (и немного пьяный) аккомпанемент, объявили Марту из бухгалтерии. Но когда Сергей Петрович с пафосом открыл клетку, чтобы вручить «награду», шустрый зверёк юркнул между его пальцами, спрыгнул со стола и исчез в лесных дебрях под скатертями, ног и дамских сумочек.

Наступила тишина. Потом — хохот. А потом на меня уставился сам директор.

«Снежана, — сказал он с той сладковатой интонацией, от которой у меня ёкнуло в желудке. — Ты же у нас находчивая. И главная по празднику. Найди, пожалуйста, наш символ удачи. Чтобы всё было… чики-пуки».

Чики-пуки. Да. Пока коллеги пили и смеялись, я, в своём идиотском костюме Снегурочки, ползала по ковровому покрытию «Платинум Холла», заглядывая под стулья и пытаясь не думать о том, как моя жизнь скатилась к этому моменту.

Когда-то, в далёком детстве, Новый год пах мандаринами и тайной. Он был полон ожидания не подарка-гаджета, а чуда. Шёпота под ёлкой, обещания, что в эту ночь возможно всё. Теперь же это был просто ещё один квартальный отчёт, обёрнутый в фольгу и гирлянды. И я — его менеджер, ползающий в поисках сбежавшего грызуна.

Я нашла его спустя сорок минут. Не под столом, а за тяжёлой бархатной портьерой, ведущей на служебный балкон. Он сидел там, неподвижный, будто и не собирался никуда бежать. Его крошечные лапки сжимали какую-то крошку от печенья. Он смотрел на меня. И в его чёрных глазах-бусинках не было ни страха, ни паники. Была… усталость. Такая же глубокая и знакомая, как моя собственная.

— Ну что, беглец, — прошептала я, медленно протягивая руку. — Пойдём. Тебя ждёт торжественное вручение и жизнь в позолоченной клетке. Как у меня.

Он не шелохнулся. Позволил взять себя. Его шёрстка была на удивление тёплой и мягкой. Я прижала его к себе, к этому дурацкому синтетическому меху на груди, и вышла на балкон, чтобы перевести дух. Мне нужно было хотя бы на минуту сбежать от этого ада с гирляндами.

Тишина обрушилась на меня, почти физически ощутимая. Здесь было темно, холодно и пусто. Город внизу сверкал миллионами равнодушных огней, ни один из которых не был гирляндой для меня. Лёгкий морозец пробирался под тонкую ткань платья. Хома зашевелился у меня в ладонях, устроился поудобнее и уставился куда-то вдаль, за огни, будто видел что-то, чего не видела я.

Я вздохнула, и моё дыхание превратилось в маленькое облачко.

— Жалко тебя, малыш, — сказала я тихо, больше себе, чем ему. — Попадёшь ты к Марте… Она через неделю забудет тебя кормить. Или кот съест. Лучше бы ты сбежал по-настоящему. И меня бы с собой прихватил. Куда-нибудь… где нет этих дурацких корпоративов. Где новогоднее чудо — не опция в договоре с ивент-агентством.

Хома повернул ко мне голову. И чихнул. Маленькое, деликатное «Пфф!».

И всё.

Мир не замер. Музыка за стеной не стихла. Только в самой сердцевине этого чиха, будто в спрессованной точке, мелькнула искра. Не световая, а какая-то… иная. Как вспышка на экране выключенного телевизора — быстрая и ничего не значащая.

Я моргнула. И поняла, что держу в руках пустоту.

Там, где только что был тёплый, пушистый комочек, теперь висел в воздухе золотистый отблеск, похожий на растянутую каплю мёда. А сам Хома…

Сам Хома сидел у меня на ЛАДОНИ. Но не на этой, а на какой-то другой. Прозрачной, едва заметной, будто отражённой в тысячах разбитых зеркал. И смотрел на меня уже не с усталостью. А с… нетерпением.

Я услышала, как из зала донёсся особо оглушительный хлопок петарды. Или это было что-то другое?

Золотистое пятно передо мной пульсировало и начало расширяться, поглощая края балкона, стекло, огни города. Не поглощая — стирая, как ластик стирает карандашный набросок.

Последнее, что я успела понять, — это то, что я не чувствую под ногами холодного бетона.

А потом не стало ничего. Кроме этого взгляда. Двух чёрных бусинок в кольце растекающегося золотого света, которые тянули меня за собой в тишину, густую, как смоль, и холодную, как космос.

И одной чёткой, дикой мысли, пронесшейся в голове перед тем, как сознание поплыло:

Боже. Он же не сбежал. Он меня ПОХИТИЛ.

Глава 2. Волшебный мир принимает утилизацию

Сознание вернулось ко мне медленно, неохотно, будто продираясь сквозь слой ваты и колючей проволоки. Первым пришло ощущение — холодная, липкая влага, просачивающаяся сквозь синтетический мех моего костюма прямо к коже. Потом — запах. О, боги, этот запах! Он ударил в нос сложным, тошнотворным коктейлем: палёная резина, прокисшее молоко, металлическая пыль и что-то сладковато-гнилостное, от чего свело скулы.

Я открыла глаза. И сразу захотела закрыть.

Над моей головой было не привычное новогоднее небо Москвы, а свинцово-серый потолок из клубящихся, грязных облаков, с которых моросил противный, едкий дождь. Я лежала не на бетоне балкона, а в куче… хлама. Но такого хлама, который не снился самым отчаянным сновидениям урбаниста-футуриста.

Вот в двух шагах от моей руки торчала из груды ржавых шестерёнок и обгорелых книг изящная хрустальная туфелька, треснувшая пополам. Рядом с ней мирно посапывал, испуская розовые пузыри, небольшой… череп какого-то гуманоида. Чуть дальше лежал скрученный в бараний рог меч с надписью «Победителю», который медленно и печально плавился под дождём, превращаясь в лужу серебристой жижи. Повсюду были обломки посохов, потухшие магические кристаллы, смятые баннеры с нечитаемыми заклинаниями, сломанные волшебные палочки и горы какого-то мерцающего шлака.

Это была свалка. Грандиозная, бесконечная, простирающаяся до горизонта под печальным дождём. Свалка волшебства.

Меня трясло. От холода, от шока, от полного и абсолютного непонимания происходящего. Я медленно поднялась, поскребя ладонью по липкой, разноцветной жиже под ногами. Мой кокошник съехал набок. Платье было испачкано в саже и чем-то фиолетовым, светящимся тусклым светом.

— Х… Хома? — хрипло позвала я, озираясь.

Тихое шуршание послышалось у меня за спиной. Я обернулась. На обломке мраморной колонны, увенчанной разбитой короной, сидел он. Мой похититель. Он вылизывал лапку, совершенно невозмутимый, как будто мы приехали на дачу, а не в самый сюрреалистичный кошмар его (и теперь моего) существования.

— Ты… — я сделала шаг к нему, и моя нога провалилась во что-то мягкое и издавшее обиженный булькающий звук. — Ты что наделал?! Где мы?!

Хома закончил умывание, посмотрел на меня тем же усталым взглядом и… спрыгнул с колонны прямо мне на плечо. Его маленькие коготки впились в ткань, он устроился, свернувшись калачиком у моей шеи, и, кажется, приготовился вздремнуть.

«Всё. Я сошла с ума. Корпоратив, стресс, шампанское… У меня галлюцинации. Сейчас придут санитары в белых халатах и увезут. Или Сергей Петрович скажет, что это тимбилдинг».

Резкий, скрипучий звук, похожий на скрежет железа по стеклу, заставил меня вздрогнуть. Из-за ближайшей горы магического мусора, состоящей преимущественно из потрёпанных ковров-самолётов, выполз… транспорт.

Это была тележка. Нет, катафалк. Нет, нечто среднее. Деревянная, на кривых колёсах, запряжённая тощей, шестиногой тварью, покрытой чешуёй вместо шерсти. На облучке сидело существо ростом с ребёнка, но сложенное из углов и недовольства. Длинные уши, острый нос, кожа землисто-зеленоватого оттенка, одет оно было в промасленный непромокаемый плащ и держало в руках длинный шест с крюком на конце.

Гоблин. В мозгу само собой всплыло это слово из прочитанных в детстве сказок. Только этот гоблин выглядел не злобным воином, а… муниципальным работником. Крайне недовольным своей сменой.

Тележка скрипя остановилась рядом со мной. Существо медленно, с похрустыванием шеи, повернуло ко мне голову. Его жёлтые глаза с вертикальными зрачками осмотрели меня с ног до головы, задержались на кокошнике, скривились ещё больше, а потом уставились на Хому у меня на плече.

— Эй, ты, — проскрежетал он голосом, который звучал так, будто он годами глотал наждачную бумагу. — Ты. Новый мусор?

Я открыла рот, но ничего не вышло. Я просто стояла, мокрая, грязная, в дурацком костюме, с хомяком на плече, и пыталась найти хоть какую-то логику в происходящем.

— Я… Я человек, — наконец выдавила я. — Я попала сюда случайно. Мне нужно… в посольство. Или куда-то, где можно позвонить.

Гоблин хмыкнул. Звук был похож на падение пустой канистры.

— Чело-век? — он растянул слово, как будто пробуя его на вкус и находя его прогорклым. — Не числится в каталоге утилизируемых артефактов пятой категории. Хотя… — Он прищурился, внимательнее оглядывая моё платье. — Кривой предмет одежды с остаточными следами низкосортного гламур-заклятья… Может, и числится. Инвентарный номер?

— Какой ещё инвентарный… У меня нет номера! Я живая!

— Все здесь живые, пока их не списали в утиль, — философски заметил гоблин, спрыгивая со своей тележки. Он приблизился, и я почувствовала запах старого масла и мокрой глины. Его крюк щёлкнул в воздухе в сторону Хомы. — А вот это. Живой инвентарь. Самовольное перемещение по свалке категории «Альфа» без бирки и сопроводительной манифестации. Нарушение. Серьёзное.

Хома, казалось, только этого и ждал. Он не стал ни убегать, ни пищать. Он просто повернул голову и уставился на гоблина своими чёрными бусинками. И чихнул. Совсем тихо. «Пфф».

И вдруг гоблин сморщился, будто унюхал невыносимую вонь. Он отпрыгнул на шаг, махнув перед носом ладонью.

— Фу! Что это? Незарегистрированная эманация? Ты, артефакт, что за несанкционированный выброс? У тебя лицензия на спонтанные манифестации настроения?

— Он… он просто чихнул, — неуверенно сказала я, чувствуя, как погружаюсь в безумие всё глубже.

— «Просто чихнул», — передразнил меня гоблин скрипуче. — У нас тут порядок. Всё по статьям, всё по формам. Должен быть акт о чихании! Форма 7-Г! А у него что? Ни бирки, ни чипа, ни сопроводиловки! И ты, кстати, тоже. — Он ткнул крюком в моё направление. — Подозрительный кривой артефакт с неизвестным живым инвентарём. По закону, пункт 14, подпункт «Ж», я обязан вас обоих конфисковать и доставить на станцию для сортировки и определения категории опасности.

Он сделал шаг вперёд, и его крюк занёсся, чтобы зацепить меня за воротник. В этот момент инстинкт пересилил шок. Я рванулась назад, поскользнулась на чём-то склизком и упала на спину в липкую холодную грязь. Хома взвизгнул и спрятался у меня за шею.