Соблазн с ароматом корицы

1

Лес сгущался с каждым моим шагом, будто сама природа ополчилась против света, который я нёс в своём сердце и на лезвии меча. Ветви, словно костлявые пальцы ведьмы, цеплялись за мой плащ, шепча проклятия на забытом языке. Воздух был тяжёлым и влажным, пах гнилой листвой и чем-то ещё — едва уловимым смрадом скверны, что вел меня вернее любой карты.

Я, брат Ордендо из Ордена Пламенеющей Десницы, шёл уничтожать демона. Не простого немощного беса, а суккуба, что звалась Моргиана. Говорили, она высасывает души через сладкие сны, а её логово устлано костями тех, кто осмелился поверить её ласкам. Моя рука сама собой легла на рукоять меча. Сталь под пальцами была холодна и тверда — единственная истина в этом болоте обмана.

— Скоро, сестра, — прошептал я, обращаясь к духу меча, в котором была заточена благословенная сущность одной из первых воительниц нашего Ордена. — Скоро мы совершим правосудие.

Мои доспехи, отяжелевшие от влаги, отзывались глухим лязгом. Каждый шаг был обдуман, каждое дыхание — молитвой. Я представлял себе её, Моргиану. Высокую, гибкую, с кожей цвета заката и глазами, полными адского огня. Она наверняка чувствовала моё приближение. Готовилась. Собирала свою тёмную мощь. Я мысленно репетировал первый удар — резкий, как молния, направленный прямо в её шею, чтобы не дать излить яд лживых слов. Мы, рыцари Ордена, знали — их речь опаснее любого клинка. Она размягчает волю, затуманивает разум.

Сквозь чащу начали проглядывать очертания поместья. Заброшенное, как и говорили в деревне. Камень почернел от времени и плесени, часть крыши обрушилась, но не это привлекло моё внимание. Из высокой трубы поднималась тонкая струйка дыма. Значит, кто-то был внутри. Верный признак. Сердце забилось чаще, не от страха, нет — от праведного нетерпения. Я ускорил шаг, уже чувствуя солёный привкус предстоящей битвы на губах.

Я не стал стучать. Какие могут быть церемонии с исчадием ада? Я плечом, с размаху, ударил в массивную дубовую дверь. Та с грохотом поддалась, отскочила и ударилась о стену. Я ворвался в зал, выхватывая меч, и замер на пороге, ослеплённый не светом, а… контрастом.

Тёплый, густой воздух ударил мне в лицо, он пах не серой и смертью, а ванилью, корицей и свежеиспечённым хлебом. Я ожидал увидеть алтарь с жертвенными кинжалами, свисающие с потолка цепи, может, пару подвешенных за ребра скелетов. Вместо этого мой взгляд утонул в горе подушек — самых разных, пуховых, бархатных, кружевных — разбросанных по огромному дивану и на ковре перед камином, где весело потрескивали поленья. Повсюду лежали мягкие пледы, а на низком столике стояла плетёная корзинка с… булочками. И они пахли так, что у меня предательски засосало под ложечкой.

И тут я увидел её.

Она сидела, вернее, утопала в этих подушках, поджав под себя ноги. В руках у неё была книга в кожаном переплёте и кружка, из которой поднимался лёгкий пар. Это была не Моргиана. Во всяком случае, не та, которую я себе представлял. Она была… другой. Мягкой. Её щёки были круглыми и румяными, словно персики, а губы — пухлые и приоткрытые от удивления. Большие, бездонные глаза цвета спелой сливы смотрели на меня не со злобой, а с лёгким испугом и любопытством. И самое главное — из густых огненно-рыжих волос проглядывали небольшие, изящно изогнутые рожки. Они были… обмотаны какой-то мягкой пряжей нежного, розового цвета, будто кто-то заботливо укутал их от холода. А с дивана свешивался длинный, тонкий хвост с пушистым кончиком, который лениво подметал пол.

Мы молча смотрели друг на друга. Я — с занесённым мечом, в грязных, пропахших дымом доспехах. Она — в уютном, вязаном домашнем платье, окружённая теплом и уютом.

— Демоница Моргиана! — прогремел я, заставляя свой голос звучать твёрже, хотя внутри всё перевернулось. — Твоему гнусному существованию пришёл конец! Готовься предстать перед судом Пламенеющей Десницы!

Она ахнула. Книга с лёгким шлепком упала на ковер, а её рука с кружкой дёрнулась, расплескав тёмное, ароматное содержимое. По запаху я понял, что это было какао.

— Ой! — воскликнула она, и голос у неё был совсем не демонический, низковатый, бархатный, с лёгкой хрипотцой, от которой по спине пробежали мурашки. — Вы… вы меня так напугали! Я думала, дверь с петель слетит. И вообще-то, моё имя Люсиферра.

Она поставила кружку, подняла книгу, бережно отряхнула её и только потом подняла на меня взгляд.

— Вы кто? И зачем так шуметь?

Я стоял, чувствуя себя полнейшим идиотом. Меч в моей руке вдруг показался неподъёмным и абсолютно бесполезным. Я пришёл сражаться с демоном, а она… она какао пьёт и книжку читает...

— Я… брат Ордендо, — выдавил я. — Рыцарь Ордена. Я пришёл уничтожить тебя, исчадие!

Она нахмурила свои аккуратные бровки, и её пухлое личико приняло озадаченное выражение.

— Уничтожить? Меня? Но… за что? Я тут никому не мешаю. Ну, разве что мышей в подвале гоняю, но они сами наглеют.

— Не смей лгать! — я сделал шаг вперёд, и кончик моего меча дрогнул. — Ты пожираешь души невинных!

Она смотрела на меня так, будто я говорил на незнакомом языке. Потом её взгляд скользнул к занесённому мечу, и в глазах мелькнула не боль и не злоба, а какая-то детская обида.

— Я… я не пожираю души, — тихо сказала она. — Это как-то… неприятно. И негигиенично. — она вдруг смущённо потупилась, а пальцы принялись теребить подол платья. — И вообще, я булочки люблю…

У меня отвисла челюсть. Я был готов к чему угодно — к ослепляющим вспышкам магии, к когтям, к ядовитым речам. Но явно не к такому. Язык будто онемел. Я пялился на неё, на её укутанные рожки, на пушистый хвост, на кружку с какао. В голове стучала одна-единственная мысль: «Это ловушка. Самая утончённая и опасная из всех. Она пытается усыпить мою бдительность».

— Не подходи ближе! — просипел я, когда она пошевелилась, чтобы встать.

— Да я и не собираюсь, — она вздохнула и с некоторым усилием поднялась с дивана. Её платье мягко обрисовало пышные, округлые формы. — Вы весь мокрый и грязный. Испортите ковёр. Лучше присядьте, раз уж вломились. Я вам принесу полотенце и… ну, булочку, что ли. Они ещё тёплые.

2

Он так и остался стоять, сжимая в руке этот громадный, бесполезный кусок железа. Я же, стараясь не смотреть на него прямо — чтобы не спугнуть, будто дикого зверя, — прошла на кухню. Сердце моё колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим, частым стуком в висках. Рыцарь. Настоящий рыцарь из Ордена, прямо в моей гостиной! И он пришёл… уничтожить меня. От этой мысли по спине пробежал противный холодок, но следом за ним — странная, щемящая жалость. Он выглядел таким потерянным, таким сбитым с толку, таким… мокрым и несчастным. Его яростный взгляд, полный праведного гнева, столкнулся с моим миром булочек и уюта и попросту разбился вдребезги. Теперь в его глазах читалась лишь растерянность и глубокая, застарелая усталость.

Я молча подошла к шкафу и достала оттуда самое большое и пушистое полотенце, какое у меня было, нежно-розового, как рассвет, цвета. На его мягкую поверхность я бережно положила две ещё тёплые булочки с корицей.

Когда я вернулась, он не сдвинулся с места. Казалось, он даже не дышал. Я осторожно, двигаясь плавно и предсказуемо, как учат обращаться с испуганными животными, протянула ему свёрток.

— Вот. Вытритесь хотя бы. И… булочки. Съешь пока не остыли.

Он не взял. Его пальцы, сжатые вокруг рукояти меча, побелели от напряжения.

— Я не прикоснусь к твоим демоническим дарам, — прорычал он, и его голос прозвучал хрипло.

— Это не дары, — вздохнула я. — Это просто полотенце и булочки. Обычные. Я сама испекла.

— Отойди от меня.

Я отступила на шаг и положила свёрток на край столика. Пусть сам решит, брать или нет.

Потом, не в силах смотреть на эту душераздирающую картину, я повернулась и пошла наверх, в свою спальню. Спина горела от его взгляда. Я чувствовала его на себе — тяжёлый, подозрительный, изучающий каждый мой шаг, каждый вздох. Это было невыносимо… и порочно возбуждающе. Никто ещё не смотрел на меня с таким жгучим, пусть и негативным, вниманием.

Ночь выдалась долгой и тревожной. Я лежала в своей огромной, мягкой кровати, уткнувшись лицом в подушку, и прислушивалась к каждому звуку внизу. Ничего. Ни единого шороха. Ни скрипа доспехов, ни тяжёлых шагов. Лишь потрескивание догорающих в камине поленьев да завывание ветра за окном. Неужели он так и простоит всю ночь? Как истукан? Эта мысль не давала мне покоя. Мне вдруг до боли захотелось спуститься вниз, накрыть его тем самым тёплым пледом что у меня есть, погладить его непокорные, наверняка жёсткие волосы… Я с силой тряхнула головой, отгоняя эти опасные фантазии. Он убил бы меня на месте. И был бы прав, с его точки зрения. Ведь я — демон. Искусительница. Пусть и совершенно никчёмная.

Под утро я всё же сдалась. Осторожно, на цыпочках, спустившись по скрипучей лестнице, я заглянула в гостиную. Он не стоял. Он сидел, прислонившись спиной к стене у самого входа, подложив под себя свёрнутый плащ. Его доспехи тускло поблёскивали в слабом свете занимающейся зари. Голова была запрокинута, глаза закрыты, но всё его тело было напряжено даже во сне — сжатые кулаки, нахмуренные брови. А на столике… на столике не было ни полотенца, ни булочек. Я не смогла сдержать улыбки. Значит, демонические дары всё же не так уж и противны? Или просто голод оказался сильнее гордости? Я решила не смущать его и тактично ретировалась на кухню, чтобы начать готовить завтрак. Предстоял долгий день.

Когда я накрывала на стол, он уже проснулся и опять стоял, всё в тех же доспехах, с тем же каменным выражением лица. Но тень под глазами была заметнее, а взгляд — ещё более раздражённым. Видимо, сидячий сон на полу не прибавил ему бодрости.

— Доброе утро, — робко поздоровалась я, расставляя тарелки. — Садитесь, позавтракаем.

Он проигнорировал моё приглашение и сделал шаг вперёд.

— Тебя ожидает допрос, демоница, — его голос прозвучал твёрже, чем вчера. Он нашёл свою опору в долге и подозрениях. — Начнём с главного. Как именно ты пожираешь души невинных?

Я отставила кувшин с молоком и посмотрела на него прямо.

— Я уже говорила. Я не пожираю души. Это противно.

— Не лги! — он ударил латной перчаткой по спинке стула, и тот жалобно заскрипел. — Все суккубы питаются жизненной силой. Энергией. Как ты её получаешь?

Я почувствовала, как по щекам разливается краска. Вот уж действительно, допрос с пристрастием.

— Я… я питаюсь тёплыми чувствами, — начала я, глядя в свою тарелку. — Нежностью. Лаской. Близостью. Когда человеку хорошо, когда он чувствует себя в безопасности и… любимым, его душа излучает особый свет. Самый вкусный. А если это происходит в момент… э-э-э… пикового наслаждения, то этот свет становится таким ярким и насыщенным, что его хватает надолго.

Он слушал, не проронив ни слова. Я рискнула поднять на него взгляд. Его лицо было невозмутимым, но в глазах я прочла нескрываемое отвращение.

— Так ты соблазняешь их, — заключил он ледяным тоном. — Ты заманиваешь их в свои сети ложью и колдовством, а затем высасываешь их жизненную силу через… через этот мерзкий акт.

— Нет! — воскликнула я, и мои собственные глаза наполнились предательскими слезами. Почему он не хочет понять меня? — Я не заманиваю! И не высасываю! Это… это взаимный обмен. Они получают то, чего хотят — ласку, тепло, объятия, нежность. А я получаю то, что нужно мне, чтобы жить. Все уходят довольные и счастливые! Спроси любого в деревне!

— А куда делись те самые путники, о которых говорили в деревне? — не отступал он.

— Они ушли! Каждый по своим делам! Один был торговцем, он зашёл погреться и попробовать моих булочек, другой — студентом, мы проговорили всю ночь о поэзии… Они просто ушли!

— Не верю, — отрезал он. — Ты лжёшь. Ты лжёшь так искусно, что даже пахнешь не серой, а булочками. Это самая опасная ложь.

Он развернулся и отошёл к камину, демонстративно повернувшись ко мне спиной. Разговор был окончен. Моё сердце сжалось от обиды и бессилия. Я доела свой завтрак в гордом одиночестве, потом убрала со стола и его нетронутую тарелку. Всё утро он провёл, сидя в кресле и наблюдая за мной. Его взгляд был физически ощутим — тяжёлый, как свинец. Я пыталась читать, но буквы расплывались перед глазами. Пыталась вязать, но петли путались. В конце концов, я сдалась и ушла на кухню, единственное место, где можно было хоть ненадолго скрыться от этого пронзительного внимания.

3

Проклятие. Проклятие, ад и всесожжение! Я съел это печенье. Нет, я сожрал его, все три штуки, с волчьим аппетитом, который проснулся во мне после долгой ночи на холодном полу и утра без завтрака. А когда я пришёл в себя, было уже поздно — на тарелке лежали лишь крошки, а во рту стоял сладковатый привкус мёда. И этот вкус был… божественным. Я чувствовал себя предателем. Предателем своего Ордена, своих обетов и самой сестры, чей дух обитал в моём мече. Она молчала, и её молчание было красноречивее любых упрёков.

Я сидел, пытаясь восстановить в себе образ грозной искусительницы, пожирательницы душ, но он упрямо расплывался, замещаясь картиной этой… этой пухлой и милой девушки. Она подстроила это. Она всё подстроила, демоница! Она знала, что я голоден, знала, что не выдержу, и подсунула мне это проклятое печенье, чтобы продемонстрировать своё превосходство. Да, именно так. Иного объяснения быть не могло.

С этого момента я начал наблюдать за ней с удвоенным, почти болезненным вниманием. Я искал изъяны, трещины в этом образе милой, домашней неумехи. И они, конечно же, были. Она была на редкость неуклюжей. Встав с дивана, она неизменно цеплялась своим хвостом за ножки столика или путалась в нём, чуть ли не падая. Однажды она попыталась достать с верхней полки книжного шкафа тяжёлый фолиант, встав на цыпочки. Книга пошатнулась и грозилась рухнуть ей на голову.

— Осторожнее! — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать.

Она вздрогнула, удержала книгу и обернулась ко мне с широко раскрытыми глазами.

— Что?

— Ничего, — буркнул я, отводя взгляд и чувствуя, как горит лицо. Зачем я это сказал? Пусть бы придавило этого бестолкового демона…

— А… спасибо, что предупредили, — тихо сказала она, и в её голосе прозвучала какая-то тёплая, смущённая нотка, от которой мне стало ещё хуже.

Позже, когда она переставляла вазу с цветами и чуть не уронила её, я снова, скрепя сердце, подсказал:

— Держи крепче. Дно скользкое.

— Ой, правда, — она перехватила вазу двумя руками и, прижимая её к своей пышной груди, унесла в другую комнату.

Я сжимал кулаки от досады. Что со мной происходит? Я должен был радоваться её неудачам, видя в них подтверждение её демонической, разрушительной сущности! Вместо этого моя рука сама дёргалась, чтобы помочь, а рот выдавал дурацкие предупреждения. Это её магия. Иначе не может быть. Она излучает что-то такое, что размягчает волю и пробуждает инстинкты заботы. Да, именно так.

Наступила вторая ночь. Я снова устроился на полу у стены, завернувшись в свой плащ. Было холодно. Камень буквально высасывал из тела тепло. Я ворочался, пытаясь найти хоть какую-то удобную позу, и в который раз проклинал эту ситуацию. Сон накатывал урывками, короткими и тревожными. В одном из таких моментов полудрёмы мне почудилось, будто кто-то крадётся ко мне. Я мгновенно пришёл в себя, но не подал вида, приоткрыв глаза. Это была она. Демоница. Спустившись босиком по лестнице, она несла в руках большой, невероятно пушистый плед. Она остановилась рядом, и я почувствовал её запах — корица, ваниль и что-то ещё, тёплое и неуловимое. Она недолго постояла, будто колеблясь, а затем осторожно, чтобы не разбудить, накрыла меня.

В тот миг во мне боролись два чувства. Первое — яростный гнев. Как она смеет? Жалеть меня? Считать, что я, брат Ордендо, нуждаюсь в её демонической жалости? Второе… второе было физическим, животным облегчением. Плед был невероятно мягким и тёплым, будто вобравшим в себя всё тепло камина. Он пах ей. И это тепло мгновенно разлилось по моим замёрзшим конечностям, согревая куда лучше, чем любой костёр. Она ещё секунду постояла, а потом так же тихо удалилась.

Я сидел, не в силах пошевелиться, поражённый до глубины души. Этот простой, дурацкий жест доброты ранил меня куда сильнее, чем любая магическая атака. Он пробил все мои защиты, все догмы и добрался до чего-то самого простого и забытого — до одинокого, уставшего и замёрзшего мужчины. Я ненавидел её за это. И впервые за долгие годы мне захотелось не сражаться, а просто… поспать. Укрывшись этим пледиком. И я проспал так до самого утра, глухо и без сновидений.

На следующее утро мы молча избегали взглядов друг друга. Она не спрашивала, понравился ли мне плед, а я не благодарил. Но когда она поставила передо мной тарелку с омлетом, я… не отказался. Я съел его. Молча, не глядя на неё. Он был идеальным — воздушным, с нежной сырной корочкой. Это была капитуляция, и мы оба это понимали.

Вечером я придвинул своё кресло поближе к камину. Она сидела напротив, на своём привычном месте, утопая в подушках, и смотрела на огонь. Её хвост лежал на полу, и пушистый кончик изредка подрагивал. Выражение её лица было непривычно грустным, даже потерянным.

— Вы всё ещё думаете, что я вас обманываю? — тихо спросила она, не отводя взгляда от пламени.

— Я обязан так думать, — ответил я, и мои слова прозвучали не так уж и твёрдо.

— Я понимаю, — она вздохнула. — Вы ведь ожидали увидеть кого-то вроде моих сестёр. Высоких, статных, с голосами, что сводят с ума одним шёпотом.

Я промолчал, что было красноречивее любого подтверждения.

— Они… они сильные. И могущественные. Они могут заставить человека возжелать их одной лишь мыслью. А их магия… она берёт всё, что им нужно, не спрашивая. А я… — она горько усмехнулась, и этот звук был полон такой тоски, что мне стало физически нехорошо. — Я — брак. Ошибка. Неудавшийся эксперимент какого-то заскучавшего архидемона. Моя магия… она работает только тогда, когда всё по-настоящему. Когда чувства искренние. Когда человек сам, без всякого принуждения, хочет прикоснуться, обнять, подарить тепло. Я не могу взять силой. Я могу только… принять дар. И, как видите, — она развела руками, указывая на окружающий нас уют, — желающих одаривать неуклюжую толстушку, путающуюся в собственном хвосте, находится не так уж много.

Она говорила, а я слушал, и во рту у меня стоял горький привкус. Не от лжи. А от понимания, что это — чистейшая правда. Вся её сущность, вся эта нелепая, уютная обстановка кричали об этом.