Содержанка для Президента

Пролог

СОДЕРЖАНКА ДЛЯ ПРЕЗИДЕНТА

Ульяна Соболева

Аннотация:

Я продала себя сама. Ему, незнакомцу, который остановился проездом в нашей провинциальной гостинице в ненастную ночь. Продала свою девственность и красоту за возможность сбежать от нищеты и издевательств мачехи с отчимом. Но я не подозревала, кем именно будет мой покупатель. Теперь я содержанка самого влиятельно человека в стране. А на самом деле я всего лишь вещь. Без права на любовь, материнство и свободу. Когда я ему надоем, то меня просто убьют.

ПРОЛОГ

– Купите меня, пожалуйста. – нервно дергая пуговицу на платье, понимаю, что могу ее оторвать, и Королевишна мне голову открутит. Это ее платье, и мне его дали на один вечер. – Я хочу уехать с вами.

Мужчина поднял голову от ноутбука и посмотрел на меня, чуть прищурив синие, очень холодные глаза. Какие же они отталкивающие, с темной, пугающей глубиной. Такие же безразличные и опасные, как океан. Лицо практически ничего не выражает. Только взгляд цепкий и хищный, такой, наверное, бывает у очень опасных и извращенно богатых людей. Взгляд, под которым хочется съежиться, стать маленькой и незаметной. Наверное, его подчиненные содрогаются, когда он на них смотрит. Мне почему-то казалось, что у него очень много подчиненных. Возможно, он военный. Генерал. Даже сидя в кресле, мужчина очень ровно держал спину. Я посмотрела на руку с бокалом и заметила толстое обручальное кольцо на безымянном пальце. Стало невыносимо стыдно, и к щекам прилила вся кровь, но я уже не могла отступить. Какая разница. Чумаков тоже женат. 

– Отчим продаст меня Чумакову за документы на водоем. Продаст старому, женатому мужику в содержанки сегодня ночью.

– И?

Равнодушно и слегка раздраженно, как будто его совершенно не трогает то, что я говорю, а я не верю, что действительно это сказала. Предложила себя купить. Совершенно неизвестному мужчине, которого вижу впервые и даже имени не знаю. Если сейчас позовет своего охранника или нажмет на кнопку вызова, отчим меня убьет за то, что к гостю посмела пойти прислуживать за столом вместо Нины.

– Купите меня у отчима. Я хочу принадлежать вам, а не Чумакову. Вы можете. Я знаю.

– Почему я, а не тот? Чем я отличаюсь?

Что-то написал в ноутбуке и заинтересованно взглянул на экран, потягивая виски, потом снова на меня. Безэмоционально осмотрел с ног до головы, и у меня запекло даже кончики ушей. Мне казалось, что я стою перед ним вся пунцово-красная и такая жалкая. От уверенности в собственной красоте не осталось и следа.

– У вас больше денег и вы моложе. А еще вы можете увезти меня отсюда.

– И? Что ты будешь делать дальше? У тебя есть к кому пойти в столице? Есть деньги?

– Нет. У меня никого нет, денег тоже нет. Я хочу жить за ваш счет. 

Сказала с вызовом и слегка вздернула подбородок. Умирать так с музыкой. Мои слова вызвали легкую ухмылку, как будто я сказала что-то до невозможности нелепое и смешное.

– Почему ты вообще решила, что я нуждаюсь в твоих услугах?

Мне нечего было на это ответить, и я неловко молчала. Действительно, почему я так решила? Но надо что-то отвечать. Пока этот человек проявляет хоть какое-то участие в этом разговоре.

– Мужчина не должен быть в такую ненастную ночь один. Его постель должна согревать женщина.

Кажется, я это где-то прочла, но сейчас совершенно не вспомню где.

  – Зачем ты мне? Я могу купить кого-то намного лучше тебя.

Прозвучало, как пощечина. Хорошая такая затрещина. Честно и бесцеремонно.

– Я красивая, со мной не скучно, я умею быть покорной и угождать. 

– Не льсти себе. Таких по стране миллионы. Чем ты отличаешься от них?

Откинулся на спинку кресла и покрутил в пальцах массивный бокал с янтарной жидкостью. У него очень красивые пальцы, но в то же время большие, сильные, и кисть со светлой порослью волос и широкой костью, окольцованная пряжкой часов, смотрится мощно, виднеясь из-под темно-серого рукава пиджака.

Он сидел рядом с камином, и блики от огня бесновались на его коже. Оранжевые искры переливались в синих радужках и отливали бронзой, путались в его аккуратно уложенных светлых волосах с серебристыми ниточками седины на висках. Нет, он не просто богат. Он дьявольски богат…и не только. У него есть власть. Намного больше власти, чем у отчима и Чумакова. И эта власть чувствуется даже во взмахе его ресниц и в жесткой линии четко очерченных губ. Он не красив, но невероятно мужественен, похож на скульптуру, высеченную из гранита. На вид ему около сорока. Пару морщинок в уголках глаз, аккуратно постриженная седоватая борода, кипенно-белый воротник рубашки впивается в массивную шею. Божеее, что я творю? Я понятия не имею, кто это и как его зовут.

Судорожно глотнула слюну, чтоб в горле так не першило от сухости, и решительно произнесла:

– Я – девственница, и ко мне раньше никто не прикасался. Нигде. Я даже не целовалась. Этим я отличаюсь от других. Вы будете первым. Во всем.

– Выстави свою девственность на продажу в интернете, может быть, ее купят. Сейчас это модно.

Отпил виски и снова царапнул меня жестким, холодным мрачно-нечитаемым взглядом. Как же это все унизительно…мерзко, противно. Но это мой единственный шанс. Если он увезет меня с собой, то это уже победа.

– Так быстро не купят, а мне надо сейчас. Я буду делать все, что вы захотите. Абсолютно все. Стану вашей вещью, куклой, рабыней. Исполню любое ваше желание, только купите меня у него и увезите отсюда, пожалуйста! Неужели я вам совершенно не нравлюсь?

Я тут же пожалела о своем вопросе, потому что, если сейчас он ответит «нет», у меня больше не останется аргументов и придется уйти. Но мужчина склонил голову набок и вдруг отчетливо приказал:

– Разденься наголо.

От неожиданности я вздрогнула. Даже ушам своим не поверила, что он это сказал.

Глава 1

– Дрянь! Здесь пыль, ты не видишь? Пыль! Вот здесь и здесь!

Отчим провел толстым пальцем по краю двери, показывая мне легкий серый налет и, схватив меня за затылок, изо всех сил толкнул вперед, так, что я ударилась о дверной проем плечом и молча представила, как синяк расползается по нежной коже. Не в первый и не в последний раз. Лучше молчать, пока этот изверг не разошелся совсем, пока не вошел в раж и не схватил ремень. Отчим скор на расправу, долго думать не будет.

– Сучка неблагодарная! – замахнулся и ударил по щеке. Ему всегда нравилось бить по лицу. Как бы я не закрывалась, он обязательно попадал по лицу. – Я тебя кормлю, пою, я тебя, тварь такую, терплю…а тыыыы! Чтоб языком все вылизала! Чтоб все здесь сверкало, как кошачьи яйца! Не то шкуру спущу! Жаль, не слушал никого, не отдал тебя в детдом, когда Дарья умерла, а надо было. Че волком смотришь? Пошла убирать! Быстро! Думаешь, если морда смазливая, я тебе ее не расквашу? Могу в уродину превратить, если захочу! 

Не расквасит. Товар потеряет свой вид. От боли и обиды выступили слезы на глазах, но я не смею перечить. Скажу ещё слово, изобьет и запрет в дальней комнате на неделю или выгонит на улицу во дворе ночевать, как в прошлом году зимой. А сейчас осень – дождь и сырость. Даже псы спрятались в своих будках и не выходят. И никуда мне не уйти. Город маленький, таежный. Все друг друга знают. Поймают и лично к отчиму приведут. Он здесь не последний человек. Турбаза своя, гостиница для рыбаков и охотников. Часто всякие крутые приезжают в заповеднике поохотиться. И рядом один из самых крупных промышленных городов на Севере. Туда недавно сам президент пожаловал. Кортеж мимо нашей гостиницы проезжал, все к окнам прилипли и сотовыми щелкали. У меня сотового никогда не было. Отчим считал, что мне он ни к чему. Говорить мне не с кем, а мне никто звонить и не должен. В школе когда училась, все говорили, какой он светлый человек, как сиротку воспитывает и не выгнал после смерти жены чужого ребенка, обеспечивает, кормит. Знают его и уважают. И бежать некуда и не к кому. После очередных побоев в полицию пришла, а меня отвезли домой и лично в руки отчиму сдали. Сказали, чтоб совесть имела на святого человека клеветать. Конечно святого, он же всех их здесь кормит и охота бесплатно, и рыбалка, и столы им накрывает, а они за это молчат и на многое глаза закрывают.

Оставалось только терпеть и ждать неизвестно чего. Чуда, что ли, какого-то. Но чудес не бывает. Я это поняла, когда мама умерла у меня на руках, мне тогда еще и девяти не было. И когда отчим второй раз женился на молодой и капризной торговке мехом с местного рынка. После похорон и полгода не прошло. Вместе они составили отличный тандем, вместе у них прекрасно получалось надо мной издеваться. А когда дети свои появились, то я стала девочкой для битья, а еще ужасно раздражала мачеху, ее трясло от одного моего вида. Меня отселили в маленькую каморку в гостиницу, и я вместе с персоналом драила туалеты, кухню и лестницы. С меня спрашивали втройне. Я и посуду мыть должна, и по комнатам убираться, и стирать вещи хозяйских детей.

Постояльцы и не знали, что я родня хозяину. Чаевые иногда удавалось прятать, но чаще их отбирал Гордей или Лиля – дети отчима и этой меховой королевы. Выворачивали мне карманы и просто брали деньги себе.

– Здесь ничего твоего нет. Ты и так нам должна. Скажи спасибо, что отец тебя здесь держит и кормит.

Огрызаться и ссориться смысла не было. Все равно накажут, да так, что потом жить не захочется. Проще отдать деньги.

Отчим снова пнул меня в плечо и сунул тряпку мне в руки.

– Ни крошки, ни волосинки! И к вечеру чтоб оделась прилично. Чумаков приедет. Тебя хочет видеть. Все. Детство кончилось – будешь отрабатывать, дармоедка чертовая. Долги нам с Раисой отдавать. Ох как я ждал этого дня. Даром, что ли, вырастил красавицу? Теперь можно и дивиденды получать!

– Я… я учиться хотела поступить. Я бы уехала и…не была бы в тягость.

– Уехала? Я тебе уеду! Вот к Чумаку жить пойдешь, и он пусть решает, куда тебе ездить.

– Жить? Не отдавайте, Константин Андреевич! Умоляю. Все, что хотите, делать буду.

– Вот! Вот он и ответ! За все годы отцом ни разу не назвала, а я с рождения воспитывал! Даже в три года, когда говорить начала, сказала «дядя»! Чумаков тебя купит, и он решать будет, что с тобой делать.

– Не пойду к Чумаку! Не пойду!

За лицо схватил и щеки сдавил.

– Пойдешь, мразь! Еще как пойдешь! Ляжки свои раздвинешь и за меня расплатишься! Чтоб доволен Антон остался! Или утоплю гадину! До смерти забью, а потом утоплю!

Внутри все сжалось, сдавилось от предчувствия, от понимания, что теперь мне не спрятаться и не избежать моей участи – быть отданной местному царьку Чумакову Антону, который давно глаз на меня положил, еще три года назад больно щипал за бедро и сальными глазами провожал, когда в городе встречал или к отчиму приезжал. Всегда просил, чтоб за столом я прислуживала. Но у отчима все «по совести».

– Как восемнадцать стукнет, бери и дери во все дыры, а пока что не тронь. Я детьми не торгую. Пусть расцветает. И деньги готовь, такая ягодка дорого стоит. Да? Хоть какой-то от тебя толк – красивая, как и мать твоя была. Шлюшка подзаборная. Не целкой мне в семнадцать досталась, брюхатая. Но я ее так хотел, что все простил и взял порченую.

И бил, беспощадно бил все мое детство, я помню, как Константин Андреевич измывался над моей мамой. И умерла она после очередных побоев. Но, конечно, причина смерти была указана совсем иная.

Схватил меня за подбородок и плотоядно улыбнулся. Нет, отчим не был педофилом, он был просто жестокой и жадной тварью, которая решила продать меня Чумакову за государственную территорию вокруг заповедника, он хотел ее заполучить себе под платный водоем и ради этого был готов на что угодно.

Маленькая и незаметная я часто слушала, о чем он говорит со своими гостями и постояльцами. Потому что я всегда была никем и ничем. При мне иногда говорили такое, что вся кровь к щекам приливала или тошнило беспощадно.

Глава 2

– Если с платьем что-то случится прибью, поняла?

Кивнула, глядя на себя в зеркало, чувствуя, как мелко пальцы подрагивают, и хочется повернуться, оттолкнуть Королевишну Раису и бежать. На улицу, в дождь, куда угодно от них. Но вместо этого я волосы укладываю сзади в узел и продолжаю смотреть сама себе в глаза.

– Сейчас пойдешь в зале прислуживать, а потом с Чумаковым в номер двадцать пять, там все для вас приготовлено. Утром он тебя увезет в свою квартиру. И спасибо скажи, что пристроили тебя, мерзавку. Такому человеку хорошему отдали. Доброму. А могли и выгнать, и кем бы стала? Скурвилась бы, сбл*довалась. Таким, как ты, место на вокзале или у дороги. Волосы эти, пакля кудрявая, не вычесать, и глаза наглые. Вечно смотрит, хочет чего-то. Княжна, блин. Только фамилия от матери – Княжева, а так – деревенская курва Маруська. И не мни о себе! Гроша ломанного не стоишь.

Обидно стало так, что изнутри обожгло. Я никогда у них ничего не просила и ни на что не жаловалась.

– Так выгнали бы. – огрызнулась, не утерпела.

– А долги кто отдавать будет? За столько лет нажрала на миллионы! Расплатишься и иди! Все. Надоела ты мне. Марш вниз, к гостям. С платьем аккуратно, ясно?

Чумаков устроил настоящую вечеринку, угощал постояльцев пивом, креветками, осетром и семгой. Стол ломился от деликатесов, а старый хмырь не сводил с меня сального взгляда. Когда я подносила ему новые блюда, хватал меня за бедра, за руки.

– Сегодня…ты даже не представляешь, какой подарок я приготовил. Мэри, моя Мэри. Княгиней сделаю. Весь городишко в ноги кланяться будет.

От одной мысли о его подарке меня начинало тошнить. Краем глаза заметила, как в зал спустилась компания мужчин. Точнее, тот самый гость на джипе и его охрана из четырех человек. Гость чуть склонил голову, когда проходил через проем в дверях. Здание гостиницы сделано под старинный терем из дерева и потолки низкие, как в царских палатах. Зубов, мой отчим, гордился этим теремом и хвастал, что это точная копия хором самого Ивана Грозного. Но гость был высоким, мощным, и потолок, казалось, давил ему на плечи, да и сам зал вдруг сделался мелким, а ВИП зона и подавно. Я проследила за ним взглядом, сжимая в руках грязные бокалы, отметила, как сверкают блеском его туфли и как уверенно он идет. Как военный офицер. Отчеканивает шаги, спина прямая, подбородок высоко поднят, и одна рука за спиной прижата сжатым кулаком к пояснице.

Двое его охранников шли по бокам, один сзади и еще один услужливо отодвинул стул в ВИП зоне. Королевишна сама обслуживала стол гостя. Она вся светилась, даже, можно сказать, дрожала от радости. Как будто ей посчастливилось обслуживать самого Принца Датского, что подтвердило предположении Нины – этот человек очень и очень богат и влиятелен, иначе Раиса не просто бы не суетилась, она бы вообще не спустилась в зал. Гость на нее даже не смотрел, он листал меню. Издалека мне были видны его светлые волосы, резкие черты лица, аккуратная короткая борода и совершенно невыносимый взгляд, под которым съежилась даже Раиса, когда он один единственный раз на нее посмотрел. И в то же время он красив. По-мужски, грубо красив, мужественно.

– Что стала? Неси рыбу! Стала она! – одернула тетя Таня, главная помощница мачехи, и я выскочила из зала на кухню, а в голове пульсирует.

«Богатый и очень влиятельный…олигарх из столицы. Такие в наших краях только проездом… Жаль, конечно, что самое дорогое достанется хмырю этому. С девственностью могла бы себе такого мужика отыскать…но не у нас, конечно. Не в нашей дыре».

Вышла в коридор и вдруг ощутила, как мою талию сдавили чьи-то руки и в затылок уткнулись чьи-то губы. Вонь от перегара заставила скривиться и съежиться, когда Чумаков похотливо полез ко мне под юбку.

– Красивая, ты, пиз**ц, какая красивая, Мэри моя, куколка. Озолочу.

– Отпустите! – попыталась вырваться, но он вдавил меня в стену, продолжая лапать за ягодицы.

– Я ж для тебя, что хочешь, брежу тобой столько лет. Ждал тебя.

– Отпустиииии! – надрывно, отталкивая, извиваясь. От одной мысли, что успеет губешками своими лобызнуть, к горлу подступает ком.

– Не ломайся, дрянь! Я уже за тебя приплатил! Слышишь? – за волосы схватил очень больно. – Квартиру нам купил, шубу тебе на зиму. Благодарить сегодня будешь! Да так, чтоб мне понравилось, или придушу на хрен! Моя ты теперь! Драть буду, ух буду драть.

Ударила его локтем, вырвалась и побежала что есть мочи наверх.

– Беги-беги, сучка! Тебя все равно ко мне приведут! Не будешь сговорчивой, отымею насильно! Надо будет, держать будут! Поняла?

В свою коморку забежала, дверь закрыла, спиной к ней прислонилась, задыхаясь. Руки дрожат, глаза зажмурила, а перед ними смазанное лицо олигарха, его туфли начищенные, волосы, поблескивающие серебристыми ниточками, и охрана, вышколенная, вытянутая по струнке. Дышать все тяжелее и тяжелее, и мысли одна за другую цепляются, но я уже понимаю, о чем думаю. И страшно от мыслей этих. И голос мерзкий, с повизгиванием слышу, голос Чумакова. Тронет, и руки на себя наложу. Лучше этот незнакомец, чем тролль с сальными глазками. Если уже и продаваться, то за совсем другие деньги и условия, а не выйдет – сбегу к речке и… к рыбам на корм. Но с Чумаковым не буду.

И пусть я дрянь, пусть меня кто-то назовет шлюхой продажной, но у меня нет выбора, а точнее, есть только этот, и я его сделала. Тяжело дыша, спустилась вниз на кухню, нашла Нину, которая готовила заказы в номера и распределяла между официантками.

– Нин…

– О, Боже, ну ты и бледная, как смерть. Что такое? Мымра тебя наказала? Наорала, да? В нее сегодня черт вселился. Она перед олигархом этим выслуживается, прыгает на задних лапах. Сучка. Мне сказала обслужить в номере и молчать, слова не произносить, не смотреть на него. Можно подумать, к нам президент приехал. Ладно, постой здесь, а я салфетки принесу. Велела, чтоб самые лучшие с кладовки достала. Шелковые.

Глава 3

Стараюсь не смотреть ему в глаза, отступаю к постели на негнущихся и дрожащих ногах. Если это произойдет сейчас…я бы хотела хотя бы знать его имя. Чтоб не чувствовать себя настолько ужасно.

– Можно только один вопрос?

– Вопросы задаю я.

– Пожалуйста…только один.

– Спрашивай.

– Как вас зовут?

– Это не имеет значения.

Действительно. Не имеет. Я собираюсь отдать ему свою девственность, и его имя не имеет никакого значения. Упираюсь в край кровати и медленно ложусь на спину, втянув побольше воздуха, раскидываю ноги в стороны. Я дышу очень шумно и очень тяжело. И не могу сдержать эту панику и страх, особенно когда слышу звук расстегиваемой змейки и какой-то шелест.

– Пососи свои пальцы и увлажни ими влагалище. 

Он называет все своими именами, и от этой откровенности мне почему-то настолько неловко, как будто я слышу все это впервые. Не знаю, зачем ему это нужно, но я оглушенная и какая-то полупьяная от всего, что происходит. Не верю, что я это делаю, не верю, что еще вчера я мечтала совсем о другом… Еще вчера я читала Цвейга, Моэма, Драйзера. Мне грезилась большая и великая любовь, и я верила, что она со мной непременно случится. Что мой возлюбленный заберет меня из этого ужаса и увезёт навстречу счастью… Что мой первый поцелуй будет невероятным, а первая ночь – запоминающейся своей красотой. А вместо этого я лежу голая в номере гостиницы с раздвинутыми ногами и предлагаю себя незнакомцу в надежде, что он купит меня подороже. Еще вчера я была наивной девочкой и не подозревала, что внутри меня живет циничная и продажная тварь. Как много мы о себе не знаем, пока не приходит время жаждать чего-то настолько сильно, что совесть, гордость и стыд умирают отвратительно и скоропостижно, а на их место приходит жажда денег и сытой жизни. Я хочу есть осетра на завтрак, обед и ужин, хочу макать хлеб в красную икру и носить шелковое нижнее белье, хочу пахнуть дорогими французскими духами, хочу узнать, что такое ни в чем не нуждаться. И я больше не хочу жить в этой вонючей дыре.

Поднесла пальцы к губам, облизала, хотела вытащить изо рта, но услышала хриплый приказ.

– Еще, намочи их. Засунь глубже, чтоб стали очень мокрыми.

Обильно смочила пальцы слюной и опустила их вниз, повела по нижним губам. Мои подушечки очень холодные, и даже слюна не помогла. От этого холода все внутри сжимается.

– Введи в себя.

Я никогда этого не делала и побоялась войти внутрь, поелозила у входа, сильно зажмурившись и стараясь не всхлипывать и не дрожать. Напряглась, когда откинул мою руку, когда сильнее раздвинул мои ноги, распиная, как на поперечный шпагат, только коленями. Растяжки у меня никогда не было, и мышцы тут же потянуло, закололо в паху с обеих сторон. Попыталась уменьшить растяжение, но он снова надавил и дернул меня к себе за ягодицы. А затем одним сильным движением вошел внутрь чем-то настолько огромным, что от неожиданности у меня широко открылись глаза и из них брызнули слезы, тут же покатились по щекам. К такому меня никто не готовил. Ни в одной книге о таком написано не было. Все девственницы извивались от наслаждения, а я выгнулась от адской боли. Но он даже не остановился, чтобы дать мне к себе привыкнуть, а придавил мои колени к груди и вонзился еще раз, а потом снова и снова. Я впилась руками в простыни, в собственные ладони, кусая губы, не в силах сдерживать слез, не в силах стонать и охать, как учила Нинка. Мне было просто очень больно. Стыдно, неприятно и так хотелось избавиться от этого жуткого чувства перенаполненности. Мне казалось, я разрываюсь и трескаюсь, казалось, что еще пару толчков, и от боли не смогу дышать. Пусть это прекратится как можно быстрее. И в голове набатом "Ты сама на это напросилась, ты сама пришла к нему и предложила свое тело, сама разделась, и сама раздвинула ноги, тебя никто не заставлял и даже не просил...Терпи".

Возле уха сдержанное сопение. Но очень резкое, гортанное. О мои колени трутся полы пиджака, подбородок щекочет галстук. Незнакомец двигается мощно, безжалостно, резко. Как отбойный молоток. Ткань брюк натирает мне промежность, я чувствую лобком пряжку ремня и жесткие волосы в паху у мужчины, они царапаются и добавляют дискомфорт. Между ног все горит, бедра свело судорогой. Но я терплю изо всех сил. Нинка говорила, что обычно это длится недолго… а мне кажется, это длится вечность, и у меня от слез опухнут глаза. Я издаю какие-то звуки, но они далеки от страстных стонов. Олигарх очень низко склонил голову, и я не вижу его лица, только кусочек скулы и волосы. От него пахнет каким-то невероятно дорогим парфюмом, спиртным и чем-то терпким, по-настоящему мужским. Мне показалось, что именно так пахнет океан. Солью, песком и смертью. Именно так я могу его охарактеризовать. Его запах. Моего первого мужчины.

Ощутила, как он сдавил мою грудь одной рукой, зажимая сосок между пальцами, вытягивая вперед и одновременно обжег своим дыханием мою шею, а затем толкнулся очень сильно и очень глубоко. Так, что я не выдержала и громко закричала. Он застыл на секунду и забился во мне очень быстро, короткими ударами с глухим выдохом, впиваясь в мои волосы руками и вжимаясь лицом в мою шею. Я, скорее, догадалась, чем знала, что вот сейчас все закончится. После того, как он кончит, его член должен стать меньше и опасть. Так было написано…в какой-то статье о сексе. Но он не становился меньше и продолжал растягивать мою плоть до предела, так, что ее жгло и саднило. Я чувствовала, как там все распухло. И хотела только одного – чтобы он из меня вышел.

Опирается руками возле головы, продолжая нависать надо мной, но уже отпустив колени так, что их наконец-то перестало тянуть, но разогнуть ноги я не смогла. Они как будто застыли раздвинутыми и согнутыми. Дрожащими от напряжения. Поднялся молча и куда-то пошел, что-то рядом приземлилось в урну. Я заметила ее, еще когда шла к постели. Очень медленно открыла залитые слезами глаза и застыла, глядя в потолок. Ничего более ужасного и унизительного я в своей жизни не испытывала, и если секс на самом деле именно такой, то я бы предпочла никогда этого не узнать… Но, наверное, еще ужаснее было бы испытать это с Чумаковым.

Глава 4

Я шла по коридору следом за охранником, или кем он там приходился незнакомцу, и тряслась от страха. Боялась, что сейчас выскочат отчим и мачеха, схватят меня за волосы, не дадут уехать, не дадут даже выйти из здания. Собственное сердце пульсировало в ушах и отдавало набатом в виски. Тяжело дыша, шаг за шагом я приближалась к фойе. На мне все то же платье, туфли на босую ногу и чей-то плащ. Он теплый, согретый чьим-то телом, и пахнет сигаретами и улицей. На нем все еще видны капли дождя. Это самое нелепое, во что я когда-либо была одета, но мне казалось, что этот плащ может меня защитить, и куталась в него, как в спасение.

Медленно выдыхая, ступила на ковер, который сама пылесосила тысячи раз и в качестве наказания собирала на нем ворсинки вручную. Отчим любил придумывать квесты посложнее, чтоб я не расслаблялась. Однажды сын повара чистил всю кухню зубной щеткой, потому что разлил оливковое масло, которое добавляли по капле в салаты лишь для того, чтобы написать в меню, что оно там есть. Вначале он убирал это масло, а потом кафель начищал. Но их вместе с отцом все равно уволили.

Они все там. Все семейство и старый боров. Выстроились в шеренгу. Как по стойке смирно. Королевишна, ее дети, следом за ней Чумаков и ещё несколько работников гостиницы. Бледные, даже желтые, я бы сказала. Смотрят перед собой. Какой-то человек что-то пишет на стойке администратора, перед ним раскрыты папки и мельтешит туда-сюда Иван – бухгалтер отчима, и сам отчим с волосами дыбом, кому-то звонит по сотовому, точнее, собирался позвонить. Человек за стойкой отобрал у него сотовый и раздавил ногой. Отчим лишь затрясся еще больше и ничего не сказал.

– Никаких звонков! – рявкнули ему, и Зубов ссутулился, сжался, глядя, как бухгалтер отдает журналы.

Мне не понятно, что происходит, но это нечто из ряда вон. Такими я их никогда не видела, как на похоронах или того хуже – перед расстрелом. А я просто иду следом за мужчиной, который направляется к двери энергичным шагом.

Когда проходила мимо мачехи, услышала злое истерическое шипение:

– Будь ты проклята, шлюха и дочь шлюхи, чтоб ты сдохла! Все из-за тебя, тварь! Не будет у тебя жизни! Никогда! Так шлюхой и сдохнешь!

Первым желанием было втянуть голову в плечи, но я преодолела себя и выпрямила спину, задрала вверх подбородок, чтобы пройти дальше с высоко поднятой головой. Если проклинает, значит у них неприятности из-за меня, и я этому безумно рада. Они заслужили каждую из них, и мне никого не жаль. Уже у меня за спиной Лиля громко разревелась с воплем:

– Мы что теперь в детдом?!

– Замолчи! – шикнула Королевишна.

– Мамаааа, мне страшноооо!

А сколько раз было страшно мне, сколько раз я закрывала глаза, готовясь к удару отчима, и боялась, что он будет последним или настолько сильным, что я останусь инвалидом. Или когда Королевишна трепала меня за волосы, или когда они прижимали меня в углу и требовали отдать чаевые, и тушили спички о мое запястье, если денег у меня не было. Кожа в тех местах покрыта маленькими белыми точками.

 Мы вышли из здания, и я с наслаждением втянула свежий воздух. Как будто сто лет не выходила на улицу. Вот так, именно свободной не выходила никогда. А я чувствовала себя свободной. Наивная дурочка.

– Поторопитесь.

Меня взяли под локоть и провели к машине, распахнули дверцу сзади и усадили на мягкое кожаное сиденье. Я в жизни не сидела на таких. Да и машин таких не видела. Во все глаза смотрела на обшивку, в окно, на всякие мигающие лампочки и кнопки сбоку на двери. Как будто машина из другой жизни и пахнет в ней тоже иначе. Осмотрелась.

Олигарх сидит впереди рядом с водителем. Холодный, надменный, отчужденный. Мы в машине, а кажется, что он все равно выше всех на голову, и все они зависят от него, от каждого вздоха. И рядом с ним все замерзает. Айсберг. Никаких эмоций. Разве люди могут быть такими? Да…он похож именно на айсберг. И я вижу лишь его вершину. Лед синих глаз, снежное серебро в волосах, смешанные с бронзой кожи. Арктическая красота, и от нее очень холодно.

Остальные молчат. Водитель и мой провожатый с глубокими залысинами, острыми чертами лица, оба в черном, в аккуратных костюмах, с какими-то проводами возле уха. Все смотрится круто, и как в фильмах. Им только темных очков не хватает.

В салоне много места, и я свободно расселась на сиденье. Мною овладела какая-то дикая эйфория, какое-то отчаянное состояние радости. Дааа! Я смогла. Я вырвалась из этого кошмара. И теперь все будет иначе. Я точно знаю.

Мимо, по направлению к гостинице, проехали несколько полицейских машин. Ого. Что там еще такого могло случиться. Или это за отчимом и его семейством? Этого я, наверное, не узнаю.

Я поерзала на сиденье и посмотрела в зеркало над лобовым стеклом. В нем было видно лицо незнакомца. Да, он все еще для меня незнакомец. Мужчина выглядел совершенно невозмутимо, смотрел впереди себя все тем же нечитаемым холодным взглядом. Интересно, кто он? Бизнесмен? Мафиози? Как мне себя с ним вести? Куда мы едем? А вдруг меня сейчас выкинут из машины и бросят подыхать в канаве?

Много читаешь, Мэри, слишком много. И поэтому тебе в голову лезет всякая ерунда. Стал бы он тебя выкидывать. Бросил бы там в твоей гостинице, да и все.

– Утром меня завезешь в резиденцию, а ее вези в Богемское и оставишь там. Виолетта пусть займется и…и Гройсман. Уведомь их сейчас, пока не взлетели.

– Понял. Какие еще распоряжения? – услужливо переспросил Залысина. Пока что я не знала, как их называть, и имен никто не произносил. Оставалось только так.

Ему не ответили. И он заискивающе улыбнулся, потянул носом и что-то записал в своем сотовом. Ощущение неловкости становилось все сильнее, а еще мне ужасно хотелось в туалет и смущало грязное нижнее белье. Я всегда меняла его с утра. В голову пришла мысль, что у меня нет даже чистых трусов и банально носового платка.

– Что такое Богемское? – спросила и посмотрела сначала в зеркало на олигарха, потом на своего конвоира или кто он там. Мне тоже не ответили. Я вообще, как пустое место, и меня не существует. Даже не смотрят. Поерзала на сиденье уже в какой раз и опять посмотрела в окно. Мы подъезжали к аэропорту. Как ни странно, но машину не досмотрели, ее не просто не остановили, а пропустили, отдавая честь. Да. Он точно какой-то генерал из спецслужб, или не знаю откуда. Страшно и страшно интересно. И в горле пересыхает от понимания, что назад дороги нет. И на взлетной стоит самолет…слишком близко стоит. Как огромная белая птица с разверзнутыми крыльями. Мы на нем полетим? Сейчас? О, Боже!

Глава 5

Они ушли, а я стою перед зеркалом и смотрю на собственное отражение. Там вроде бы я, а вроде бы и не я. Девушка в зеркале похожа на выхоленную куклу с аккуратно уложенными локонами темными волосами, достающими до бедер. Ее ногти блестят от светло-розового лака, лицо пахнет кремом, как и все тело. На ней надето платье из тонкой шерсти, молочного цвета чулки с кружевными резинками, невероятное нижнее белье тоже белого цвета и домашние тапочки, которые скорее похожи на дорогие туфли. Я боюсь пошевелиться, чтобы образ куклы не растаял. Он мне слишком нравится, он будоражит, он пахнет совсем другой жизнью, которой у Маруськи никогда не было. А вот там…там княжна, там та девушка, которой Маруська мечтала стать.  У нее красиво подведенные жгуче-зеленые глаза с длинными черными ресницами и персиковые губы, тонко намазанные вкусно пахнущим блеском, у нее румянец на щеках, и ее кожа кажется перламутрово-прозрачной.

Протянула руку и тронула отражение, оно сделало то же самое, доказывая мне, что там– это тоже я. А потом вдруг не смогла сдержаться и громко, как сумасшедшая идиотка, завизжала. Уши заложило, запекло, а я прыгала от радости, заскочила на диван и принялась прыгать уже на нем. Вся комната уставлена коробками с одеждой, обувью. И я среди вороха этого великолепия подбрасываю вещи вверх и ловлю их.

Двери в комнату распахнулись, и на пороге застыли Гитлер со своей Евой Браун. Она же Виолетта. Она же моя надзирательница, домомучительница и царица зверей (то есть слуг, которые напоминали мне стайку мышей). У нее какая-то пасмурная прическа на макушке в виде ракушки из блондинистых волос с жемчужным оттенком, педантичное выражение лица, тонкие губы, накрашенные бордовой помадой, и изысканный брючный костюм бежевого цвета. На меня она смотрит, как на идиотку, и, если бы в ее руке появился лорнет, я бы не удивилась.

– Что за вопли? – недовольно проворчала. – Спускайтесь оттуда. Вас ждет обед.

Гитлер раздраженно пожал плечами и вышел из комнаты, а я слезла с дивана и принялась подбирать вещи, но Виолетта схватила меня за руку.

– Деточка, для этого здесь есть слуги, или вы хотите переквалифицироваться в одну из них?

Судорожно сглотнула и высвободила руку. Щеки вспыхнули от злости. Как будто она прочла в моих мыслях, что я и так долго была слугой, уборщицей туалетов, поваром, швеей и кем только не была. Как будто я недостойна стать кем-то большим…

– Не хочу.

– Вот и славно. Прекращайте скакать, садитесь обедать.

– А после обеда?

Она пожала плечами.

– Ничего. Можете быть предоставлена сама себе. Никаких других распоряжений я пока насчет вас не получала.

Обед состоял из трех блюд. Но все выглядело очень постно, скучно и неаппетитно. Рисовый суп с вареной курицей, чечевичная каша с овощами и на десерт морковный пирог. Все это время Виолетта следила, чтоб я ела вилкой и ножом, сделала мне три замечания, чтобы я не чавкала и не глотала воду, как голодная собака. Она именно так и сказала.

– А кроме воды есть что-то еще? Ну там компот, фанта, кола?

– Человек должен употреблять только воду. Все остальное вредит здоровью и работе желудочно-кишечного тракта.

– А колбаса или..

– Нет. Это тоже вредно. Завтра на обед будут индюшачьи отбивные. Сегодня постный день. По четвергам мясо только в супе.

Отрезала она и демонстративно отпила воды из стакана.

Бред какой-то. Я не хочу постоянно пить только воду и есть вот эту невкусную пищу. Пусть сама ее ест. Даже объедки в доме отчима были вкуснее, чем вот это вот все. После обеда от меня отстали, а я с непривычки никак не могла освоиться ходить в платье, чулках и каких-то невероятных тапочках на каблуке. А еще мне ужасно мешали волосы, и я постоянно собирала их в хвост, но Виолетта появлялась как черт из табакерки и стягивала резинку с моих волос.

– Почему?

– Он так хочет. Одно из условий – распущенные волосы. В любое время он хочет видеть вас с распущенными волосами.

ОН. Ни имени, ни фамилии, ничего. ОН. Просто ОН.

– Кто он?

– Господин.

– А кто он – господин? У него есть имя? Фамилия? И вообще…

– Никто с вами личность господина обсуждать не будет, а вы научитесь задавать меньше вопросов, а еще лучше молчать. Молчание – золото. Слышали такое высказывание? Или вас…откуда вы там….такому не учили?

– Слышала.

– Вот и чудесно. Воспользуйтесь им.

Когда она удалялась, я показала ей язык и внезапно осталась одна. По крайней мере мне не запрещали перемещаться по дому, чем я и воспользовалась. Я принялась исследовать его и заходить в каждую комнату и в каждый угол, восхищаясь роскоши, дотрагиваясь руками до чистых, блестящих поверхностей. Мне здесь нравилось. Я бы хотела вот так жить. В таком роскошном доме, одеваться в такие красивые вещи, пахнуть кремами и духами и спать на огромной постели, застеленной шикарным покрывалом.

В доме оказалось около десяти комнат, огромная кухня, баня в том домике на улице, библиотека и два кабинета, а еще огромный зал с камином, мягкими диванами и телевизором размером во всю стену. Сейчас, когда я брожу по этому дому в новых вещах и в тапочках на каблуке, мне кажется, что я красивая, умная, что я невероятно везучая и попала в самую настоящую сказку. В девятнадцать многое может показаться сказкой, а плохое забывается так же быстро, как после дождя выходит солнце.

К вечеру я обошла почти весь дом. Ознакомилась с техникой и даже выучила, какой пульт от чего в этом доме. Серый от кондиционера, черный от телевизора, второй черный от музыкального центра, белый от подсветки в спальне. Эта подсветка меня озадачила почти на целый час. Я включала ее, выключала, меняла цвета и от восторга забывала дышать, когда мягкий свет струился по полу и из лампочек под потолком, создавая таинственную и завораживающую атмосферу в спальне, и так сводящей с ума своей роскошью. Едва я в нее вошла, то впала в ступор и стояла с открытым ртом, пока Гитлер пультом открывал жалюзи, впуская яркое осеннее солнце.

Глава 6

Несмело потянула резинку трусов вниз и перехватила член обеими руками. Он мне не мешал, только смотрел очень пристально на мои руки, на мое лицо. Вспомнила, как он двигал рукой вверх-вниз, и провела так же своей. Кожа гладкая, бархатистая и перекатывание вен под ладонью заставляют сжиматься и меня саму. Один раз я это уже делала, и сейчас должно получиться.

Наклонилась вперед и обхватила член губами, и почувствовала, как Айсберг весь дернулся. Выдохнул. В ту же секунду схватил меня за волосы на затылке и силой надавил на мою голову. Я подавилась и впилась руками ему в бедра, но больше обманчивого затишья не было. Он сделал первый толчок, заставляя меня замычать от неожиданности.

– Рот держи широко открытым, зубы прикрой губами.

Голос гортанный, с придыхом. Я его слышу, но что делать – не пойму, у меня только один рефлекс – вытащить его изо рта, вытолкнуть, избавиться, но мне никто не дает этого сделать. Он поршнем ходит у меня во рту, и я слышу глухие стоны, пальцы зафиксировали мою голову, и я не могу ни двинуться, ни пошевелиться, только принимать его и чувствовать, как брызгают непроизвольно слезы и течет слюна.

– Даааа…вот так. – толкается мощно, сильно, как до этого толкался внутри моего тела, меня тошнит, и все внутренности поднимаются наверх. От дискомфорта трясет все тело.

Мужчина резко дергает мою голову назад, избавляя от своей плоти, и я чувствую, как свело скулы, как хочется кашлять, как я задыхаюсь и по подбородку течет слюна. Опрокинул меня на ковер навзничь, навис надо мной, прихватывая мое лицо ладонью, заставляя смотреть на него, и я вижу, как он облизывает свои пальцы, и они опускаются мне между ног, скользят между складками, цепляя что-то очень чувствительное, вначале думала – не нарочно, а потом поняла, что нет…он намеренно трогает меня в каком-то таком месте, где каждое касание отдается пронизывающим током во всем теле. И мне это нравится вместе с саднящим ощущением во рту, с привкусом его члена под пронизывающим взглядом черно-синих глаз, и с его пальцами во влагалище я такая беспомощная…и мне кажется, я больше не хозяйка своему телу. Он хозяин. Там, где касается меня, там, где вкруговую мнет мою плоть, то надавливая, то растирая, заставляя то сильно закрывать глаза, то распахивать их, впиваясь в его плечи, в его шею.

– Нет…, – как-то жалобно в ужасе от непонятных накатывающих острых волн.

– Да! – выдохом с приказом, и я смотрю на его губы, и от этого властного и безапелляционного «да» все мое тело выгибает дугой, и в ту же секунду вместе с нарастающей пульсацией в меня одним сильным толчком вбивается его плоть, срывая в какую-то огненную пропасть, и мое влагалище начинает бешено сокращаться, при этом выворачивая меня в животном наслаждении, не испытываемом никогда ранее. Я что-то кричу. Не знаю, что, и мне уже все равно, как сильно он придавил мои колени к моей груди, и что его толчки настолько сильные и глубокие, что кажется, что меня продерет насквозь. Наслаждение глушит все – и растянутость, и боль от вторжения, делает оргазм невыносимым. Это мой первый оргазм в жизни. Я о нем читала, слышала, но никогда не испытывала. Под мои судороги он стонет, но не отводит взгляда от моего лица, на его лбу выступила жилка, и заблестел пот, всегда заглаженные волосы упали на лицо. Невольно протянула руку, чтобы убрать их, но он перехватил ее и грубо отбросил. Сдавил ладонями мою грудь, сводя оба полушария вместе, вдавливая большими пальцами соски, а потом с громким «ммммммм» он вдруг вонзился очень глубоко, так, что я ощутила, где заканчиваюсь, продолжая мять мою грудь, запрокинул голову, скривился, задергался очень быстро в самой глубине меня и потом резко вышел, и скатился на спину. Тяжело дышит, как и я. Какое-то время мы лежим молча. Я скрестила колени и перевернулась на бок, лицом к нему.

Мой любовник, мой первый мужчина, чье имя я не знаю и ничего о нем не знаю. Мне виден его четкий профиль, ровный крупный нос, линия выпуклых губ, большой широкий лоб и выдающийся слегка вперед подбородок. Сейчас он кажется мне еще красивее и мужественней. Мне очень хочется до него дотронуться и после секса, хочется близости…какого-то тепла, но я помню, как он отбросил мою руку, и второй раз пробовать страшно.

– Иди помойся. К следующему разу я хочу, чтобы ты все волосы убрала. Мне не нравится растительность между ног. Скажи Виолетте.

Стало ужасно стыдно, и вся краска прилила к лицу. Не сдержалась и зло выпалила.

– А я не люблю волосы на лице.

Резко повернулся ко мне, и я вся скукожилась от его взгляда.

– А кого здесь волнует, что ты любишь, а что нет.

Как же сильно задевают его слова. Ранят. От них становится больно внутри, и все то ощущение близости, которое возникло, когда он меня брал, вдруг исчезает, испаряется, оставляя какое-то разочарование и презрение к себе за то, что он может со мной вот так…

– Но вам идет борода, – продолжаю я, – никогда раньше не нравилось. А вам реально идет.

Сел рывком на ковре, выпрямился, а я засмотрелась на широкую сильную спину. Покусала губы, не зная, что еще сказать, и в этот момент в моем животе заурчало. Стало совсем неловко.

– Я…не ужинала.

– Ужин был в семь вечера.

Встал на ноги, сбросил штаны и трусы, рубашку отшвырнул в сторону и прошел босыми ногами по ковру к постели. Не удержалась и проводила его восхищенным взглядом. Когда-то я рассматривала известные скульптуры в коллекционной книге отчима, и тело Айсберга напоминало тела греческих богов. Особенно Зевса.

– А я голодная сейчас, а не в семь.

– Там нечего есть. Все свежее будет приготовлено завтра. Иди в постель.

Лег на кровать, закрыл глаза и уснул почти мгновенно. Я сходила в душ, постояла под теплыми струями воды, поиграла разными направлениями и силой воды. Потом с любопытством потрогала себя между ног, выискивая, где именно было настолько приятно, когда он меня трогал. Нашла свой клитор. Его теперь щипало от потертости. Странно, но, когда я там трогала и терла, оргазма не было…хоть и было хорошо. Еще глубже опять болело после вторжения, и чувствовалась припухлость. Когда-нибудь это должно пройти, я думаю. Я привыкну к нему. Все мое тело привыкнет. Я хочу, чтобы ему было со мной хорошо…тогда я дольше смогу находиться в этом доме.

Глава 7

В саду у Айсберга росли розы. Самые разные белые, красные, желтые и даже черные. У отчима был сад, я пыталась за ним ухаживать, но когда их дочь увидела, как я приношу в дом срезанные цветы, устроила истерику, что у нее аллергия и астма, и мне запретили, а потом и вовсе вырезали весь сад, заложили все плиткой и насажали каких-то вечнозеленых кустов. Они любили искоренять все, что могло принести мне радость.

А я любила цветы. Самые разные. И розы, и астры, и пионы, и даже самые простые ромашки с васильками. В моей комнате они все равно стояли в простых стеклянных банках. В детстве мама плела мне венки и всегда рассказывала какую-то интересную историю. Ножницы я нашла на кухне и аккуратно срезала розы, составляя букеты и композиции из разных оттенков, и украсила ими весь дом. Теперь он не выглядел так мрачно и гротескно. По крайней мере мне так казалось.

Очередной букет я принесла в кабинет Айсберга и воткнула его в трёхлитровую банку (их я тоже нашла на кухне, когда вазы закончились), поставив ее посреди стола. Следом за мной в комнату вбежала Виолетта. Ее глаза сделались размером с блюдца, и она не переставала махать руками, как курица.

– Что за безвкусица! Ты что здесь устроила? Это тебе что – деревня? Что за…цирк? Что за плебейство? Цветы в банках?

– Я…я хотела украсить дом! – схватила букет и прижала к себе, видя, как та решительно направилась к банке.

– Ты его обезобразила! Где это видано! Что за деревенские замашки!

– У вас недостаточно ваз!

– Они и не нужны! Хозяин никогда не ставил здесь цветы! Им самое место в саду! Немедленно выбрось все букеты!

– НЕТ! Мне нравятся цветы!

Она сделала несколько шагов ко мне и прошипела мне в лицо:

– Послушай, девочка, ты здесь временно. Настолько временно, что даже эти цветы простоят дольше, чем ты задержишься в этом доме. И если ты думаешь, что ухватила черта за бороду, то тебе кажется! Немедленно выбрось все это безобразие!

– Не выброшу! Я здесь живу. И хочу, чтобы в доме были цветы! Пусть ваш хозяин запретит мне!

– Моего слова достаточно!

– А мне недостаточно!

Нагло посмотрела ей в глаза, и та остановилась, не решаясь наступать на меня дальше.

– Для меня важно слово только одного человека, а не ваше. Прислуга тоже обычно ненадолго.

ЕЕ не просто задели мои слова, она так тряхнула головой, что очки свалились с одного уха, и ей пришлось нервно поправить их обратно.

– Я не прислуга!

– А кто?

Эти судорожные потуги найти ответ отразились на ее лице.

– Я…я более тридцати лет в этом доме! Я сейчас заставлю тебя убрать эти цветы и эту безвкусицу.

– Я поставлю снова!

Ответила тихо, но отчетливо.

– Это мы посмотрим! Уверена, что уже сегодня вечером вылетишь отсюда, как пробка. Маленькая…потаскушка!

Она извлекла из кармана кнопочный сотовый и принялась лихорадочно тыкать в него пальцами. Тяжело дыша, я держала банку прижатой к своему телу, и аромат роз забивался мне в ноздри. Они пахли, как и Айсберг, другой жизнью, роскошью и благополучием. А от слова «потаскушка» пылали щеки и саднило в груди. Как будто там только что разодрали ногтями. Почему-то от этой холенной женщины слышать такое слово было обидно. Оно резануло и заставило проглотить слезы.

– Ожидайте, вас соединят.

Монотонный голос то ли коммутатора, то ли секретаря. Обе слушаем музыку. Классическую. Венский вальс. После отъезда Айсберга прошли сутки. Я не знаю, куда она звонила…но почему-то была уверена, что ему.

– Да! Что случилось?

От звука властного низкого голоса у меня вдоль позвоночника пробежали мурашки и нежно защекотало внизу живота. По всему телу разлилась истома. Вдруг очень сильно захотелось его увидеть. Как говорит это властное «Да! Что случилось?», как шевелятся в этот момент его губы.

– Она…эта…эта девчонка по всему дому расставила банки с цветами! Трёхлитровые банки, представляете?! И не дает их убрать!

– Это экстренный номер, Виолетта Марковна!

В голосе металлические нотки сильного раздражения.

– Я понимаю и прошу прощения за то, что беспокою…но я в течение многих лет не пользовалась им…но это превосходит все мои ..все границы! Это вопиюще! Людмила Антоновна бы….

– Что? Банки? Пусть Вадим съездит в город и привезет вазы. Это все?

– Нет…эта…эта девушка, она называла меня прислугой, она наглая, и я требую, чтобы вы с этим разобрались…

– Я так понимаю, вы хотите уволиться с этой должности, Виолетта Марковна? Я верно вас понял?

Она замолчала и судорожно сглотнула. А мне захотелось рассмеяться и одновременно с этим вдруг стало ее жалко. Я видела, как поникли ее худые плечи, и даже высоко взбитая прическа обмякла. Это был жестокий ответ. От неожиданности даже я обомлела.

– Нет… я…

– Я ценю ваш вклад в благосостояние этого дома и готов оплатить вам высокие отступные.

– Я не хочу увольняться.

Прозвучало тихо и очень жалко. Вся спесь Евы Браун растворилась в ледяном голосе ее хозяина. И сейчас она напоминала поджавшую хвост собачонку.

– Вот и славно. Купите вазы. И больше не звоните по этому номеру по таким пустякам, или мне самому придется попросить вас уйти на пенсию. И…пусть Марина делает все, что захочет, в рамках разумного.

Развернувшись на каблуках, она выскочила из кабинета, а я водрузила трехлитровую банку обратно на стол и открыла форточку, впуская теплый октябрьский воздух. Внутри меня бушевал адреналин, взорвалось какое-то безумие. Просто от того, что ОН назвал меня Мариной… Знал мое имя. И оно прозвучало его голосом как-то невероятно необычно, как-то невероятно прекрасно. Меня ведь никто не называл Марина. Маруська, Мэри, Марьяшка. Да как угодно, только не Марина. И…он за меня заступился. Впервые за меня заступились.

Вазы привезли примерно через час. Все одинаковые – белого цвета. Я бы выбрала совсем другие, но…лучше так, чем банки. Виолетта совершенно исчезла с горизонта. Теперь меня не гнали на обед по строго определенному времени, и я сама пришла на кухню и пообедала тем, чем мне захотелось.

Глава 8

– Нет? Уверена, что нет? – злобное рычание над ухом. – Может быть, вышвырнуть тебя на улицу? Или отвезти к твоей семейке, чтобы продали еще кому-то? Или у тебя есть еще какие-то планы?

От обиды на глаза навернулись слезы, и я сдавила руками покрывало на постели. Не ответила ему, но сопротивляться перестала, ощутила, как мужские руки задирают платье на поясницу, как сдергивают вниз трусики, думала, что сейчас он навалится сверху и войдет в меня, но вместо этого ощутила увесистый шлепок по ягодицам, взвизгнула и хотела вырваться, но он придавил сильнее за шею в кровать, не давая даже пошевелиться, только вдыхать носом запах ванильного порошка для белья и задыхаться от неожиданности.

– Это за то, что посмела повысить на меня голос!

И снова сильный шлепок, такой, что весь зад обдало кипятком и из горла вырвалось жалобное хныканье.

– Это за то, что посмела открыть свой рот при моих людях!

Это не те удары, от которых можно потерять сознание, не побои… именно унижение, какое-то едкое ощущение, и от него хочется плакать, хочется раствориться и исчезнуть. Но уже следующий шлепок заставил передумать и понять, что боль становится сильнее.

– Хватиииит!

– Нееет! Не хватит! Когда я говорил тебе молчать, ты не молчала! Ты продолжала орать свой бред! А теперь покричишь уже для меня! Запомни…мне насрать на то, как ко мне относятся! И да! Я все и всех могу купить! И мне это нравится! Слышишь? Нра-вит-ся! Потому что это власть!

Его ладонь была тяжелой и сильной, и каждый удар отзывался обжигающей болью в ягодицах и унизительным ощущением беспомощности, какого-то едкого стыда.

– Любовь проходит, а страх – никогда! И я предпочту, чтоб меня боялись!

Он шлепал и приговаривал, за что… О, Боже! Неужели я так много натворила! Пусть прекратит! Я больше не выдержу…мне больно и ужасно обиднооо стоять вот так коленями на ковре со спущенными трусами и задранным платьем и получать по заднице, как…как… я даже не знала, как кто. Из глаз лились слезы, я ёрзала, я кусала покрывало и всхлипывала. Каждый шлепок сотрясал мое тело, и щека терлась о покрывало, я жмурилась и шмыгала носом.

– Хватиииит. – молила в очередной раз, мне хотелось приложить лед к ягодицам, опустить их в прохладную воду, хотелось, чтобы это прекратилось.

– Хватит? – задыхаясь переспросил над моим ухом, – Попроси прощения, маленькая дрянь!

– Проститеее… – пропищала я, радуясь передышке и чувствуя, как горит кожа после этих унизительных шлепков.

– Не так! А прости меня, пожалуйста, Пётр, и трахни меня! Давай! Проси!

– Нет!

– Нет?

– Да…дадада…прости меня, пожалуйста, Петр, и…и трахни меняяя, – заливаясь слезами и чувствуя себя полным ничтожеством.

Рука легла мне на ягодицы, и я испуганно дернулась, но он больше не шлепал, а осторожно провел по воспаленной коже ладонью, едва касаясь, опускаясь ниже к промежности, раздвигая нижние губы и тут же ныряя одним пальцем внутрь лона. Вопреки всему он скользнул очень легко и глубоко, и я сдавила его изо всех сил сократившимися мышцами. По телу мгновенно пробежала волна электричества, как будто во мне одновременно уживались два человека…две меня. Одна плакала от боли и унижения, а вторая ощутила прилив крови к низу живота и нарастающую пульсацию в клиторе. В самом кончике как будто тоненькой иглой извращенного возбуждения.

– Ты мокрая…, – хрипло прошептал мне в затылок, продолжая вдавливать мою голову в кровать, палец вынырнул и коснулся той точки, которая ныла и зудела от жажды прикосновений, обвел подушечкой, слегка надавливая и потирая, и повел вверх, между несчастных ягодиц и снова вниз, скользя внутрь, выныривая и цепляя клитор. От невероятно острых ощущений задрожало все тело, мне хотелось, чтобы его пальцы не скользили, а сосредоточились там, где надо, чтобы дали мне взорваться и разреветься от облегчения, но он продолжал трогать везде, лишь слегка задевая мучительно ноющий узелок, доводя до изнеможения, пока вдруг не сдавил его двумя пальцами, обрывая меня в ослепительно острый оргазм и врываясь в мое тело членом под сильные сокращения стенок влагалища и под мои рыдательные стоны и вскрикивания, шлепая пахом по моим многострадальным ягодицам, все еще пылающим после экзекуции.

Все закончилось быстро. Он кончил через несколько мощных толчков, зарываясь лицом мне в затылок и все еще сдавливая мою шею ладонью. Его гортанный низкий стон пропустил по моему телу еще один заряд электричества, и мне казалось, что я никогда ему этого не прощу…того, как действует на меня, того, как мое тело реагирует на его ласки после такого унижения. Как же я хочу быть к нему равнодушной или ненавидеть его.

Увидела, как презерватив отправился в урну, а Айсберг последовал в ванную, а я так и осталась с торчащей кверху попкой, ноющей от шлепков, и спущенными трусиками. Кое-как поднялась на ноги, натягивая белье и морщась от соприкосновения тонкой ткани с воспаленной кожей. Вытерла слезы ладонями, судорожно вздохнув и шмыгнув носом.

Айсберг вышел из душевой и с ухмылкой посмотрел на меня, откатывая рукава и застегивая пуговицы.

– Пошли завтракать. Я голодный.

В зале он сидел за столом, а я стояла рядом с тарелкой в руках и ковырялась в ней вилкой. Сесть у меня не получилось. Ягодицы горели, ныли и саднили.

– Присаживайтесь, – ехидно сказал Гитлер и подвинул ко мне стул.

– Спасибо, я постою.

Кажется, в квадратных усах спряталась мерзкая ухмылочка, как будто он знал, почему я не могу сесть, и злорадствовал. Когда он исчез за дверьми вместе с подносом, я громко спросила у Айсберга:

– Мои документы у вас? Вы ведь забрали их у отчима?

– Мне казалось, мы сегодня перешли на ты и по имени?

– Забрали? – нарочно не соглашаясь с ним, переспросила я.

– ЗабраЛ!

Раздраженно посмотрел на меня, отправляя в рот кусочек жареного бекона.

– Я хочу их взять и открыть себе счет в банке, куда буду класть мои деньги. Вы ведь будете мне платить, верно?

Глава 9

Какое-то время я сидела на чемодане и смотрела в одну точку. Я растерялась.

Потом все же встала с него и еще какое-то время выискивала глазами такси. Первой мыслью было вернуться к той мадам и согласиться на все что угодно…а потом как будто прострелило. НЕТ! Я туда не вернусь. Когда я пришла и предложила себя Айсбергу – это был крик о помощи и возможность сбежать от отчима, получить свободу. Да. Я обещала быть покорным телом, и я им была. Я ни разу не сказала ему «нет»…Но он хочет ломать мою душу, он хочет заставить меня точно так же, как и отчим, опуститься на колени и стать кем-то, кем я не являюсь. А еще… еще я очень сильно боялась того, что чувствую к нему. Боялась того, что жду его приездов и скучаю по его ласкам. Как собака скучает по хозяину. Есть в этом что-то больное и ненормальное.

А он…он хочет только дрессировать меня. Одевать, как ему нравится, кормить, когда положено, и затыкать рот, если говорю что-то неугодное. А я… я не хочу. Человеком быть хочу. И чувствовать себя человеком.

Осмотрелась по сторонам, прихватила легкий, как перышко, чемодан в сторону такси.

В какой-то умной книге было написано, что в городе все знают именно таксисты. Даже лучше полиции.

– Девушка, куда едем? Доброшу за копейки такую красивую. К родственникам приехала?

Молодой водила помахал мне рукой и подмигнул, осматривая с ног до головы.

– Нет. Я здесь одна…мне бы жилье найти и на работу устроиться.

– Ну так в гостиницу можно здесь же привокзальную. Там как раз такие красивые и работают. Нашего брата голубят и балуют.

И мерзко подмигнул, я тут же назад попятилась. Намек поняла, и на душе стало опять мерзко.

– Дочка, не слушай придурка. Садись. Подкину тебя к женщине одной, квартиры сдает. Может, и о работе у нее спросишь.

С другого такси напротив мне посигналил пожилой водитель в кепке.

– Ты давай…вали отсюда, не твое место! Первый раз вижу! – заорал ему молодой и махнул рукой, – Давай! Пока ребят не позвал! А то катаются тут залетные, хлеб отнимают!

– Садись-садись, девочка. А то они тебя тут разведут.

Я в машину к седому мужику в кепке села и дух перевела. Он мне внушил доверие больше, чем тот молодой с пахабным взглядом и наглой ухмылочкой.

– Вы сказали, к женщине завезете.

– Да, Марья Петровна. Хорошая тетка. Сдает комнаты. Не дорого. У тебя деньги есть?

– Ддда…есть.

Подумала про карточку и про то, что Айсберг обещал на нее положить сумму. Надеюсь, мне ее на оплату комнаты хватит.

– Вы мне возле банкомата остановите, пожалуйста.

– Остановлю-остановлю.

Радио погромче включил, а я наконец-то расслабилась. Попробовала и хватит. Не подхожу я для содержанки. Я на работу устроюсь. Я же все умею – и готовить, и убирать. Я даже шить могу. Мачеха заставляла и белье постельное застрачивать, и шторы. Они на всем экономили. Шить мне нравилось. Я книгу у них нашла по крою и шитью и вдоль и поперек изучила. Мечтала иногда, что стану дизайнером-модельером, рисовала всякие модели одежды. Пока их не нашла их дочь и не изодрала в клочья, не забыв назвать меня тупой бездарной сучкой. Они меня так между собой и называли «эта сучка». Потому что я огрызаться умела. За это часто ремня получала.

– Вот здесь банкомат, а дальше поедем к Марье Петровне. Я за углом машину поставлю. В переулке. Здесь нельзя парковаться. А ты деньги сними и через арку как раз выйдешь ко мне. А то так обходить три дома придется.

Я кивнула и из машины вылезла.

– Вы только не уезжайте.

– Да куда мне уезжать. И чемодан твой в багажнике. Я постою, покурю, радио послушаю.

Кивнула, прижала сумочку с кошельком к груди и стремглав к банкомату. Карту трепетно сунула в отверстие и нажала заветные кнопочки, как учила девушка в банке.

Банкноты зашуршали и мне в руку выскочили. А потом еще раз и еще. В голову ударила эйфория. Это мои деньги. Все мои. На первое время мне хватит. Айсберг не поскупился и положил мне на счет хорошую сумму. Мысль об Айсберге больно кольнула в области сердца, и я вдруг ясно представила себе его синие холодные глаза. Стало больно. Так, что и выдохнула с трудом.

Вышвырнул…потому что не согласилась ломаться под него. Как собаку вытолкал. Только использовал меня. Не нужна я ему была никогда. Поигрался, и все. Нечего по нему скучать и страдать. Я начну новую жизнь. У меня получится. Как в книгах. Приехать в столицу, работать пойти, потом, может, и учиться поступить смогу. Я ведь отличница. Всегда старалась в школе лучше всех быть. Назло отчиму. Потому что тупой тварью называл. Учебники не покупал. Я в библиотеке старые брала, заклеенные.

Но ему нравилось хвастать, что он неродную дочь содержит и помогает в учебе, что благодаря ему так выучилась и с таким аттестатом школу окончила. Правда, когда посмотрел в него, заржал.

– И нахер они тебе, эти оценки? Думаешь, в универ пойти? Дык нет его здесь, а в другой город тебя никто не отпустит. Отрабатывать будешь. Коровам хвосты крутить с оценками своими. Зря время тратила. Никчемной тварью и останешься!

Не останусь! Вот увидишь, ублюдок! Я многого добьюсь! Обязательно! Деньги в кошелек положила, сунула его в сумочку и поискала взглядом такси. Не нашла. Он говорил, что в переулке машину поставит. А то в центре никогда стоянки не найти. Пошла в переулок через арку в старом доме.

Мои шаги эхом отдаются под сводами, и к ним присоединились еще несколько. Обернулась – за мной следом двое идут. Я ускорила шаг. Сердце гулко забилось, сумку сильнее прижала к себе. Их лиц не видно. Они в тёмной одежде и в шапках, надвинутых на глаза. Сейчас день. Никто меня не тронет. Я сейчас из арки выйду, и там такси и…

Выйти из арки не успела, меня за волосы схватили и об стену ударили так, что в глазах потемнело. Придавили к ней изо всех сил.

– Сумку давай, сука!

Зарычал кто-то в лицо и дернул за ремешок, пытаясь выдрать сумочку.

– Не отдааам! – заорала и пнула ублюдка изо всех сил коленом в живот. – Спасиииитеее…