Солнечный зайчик и грязный сапог

Глава 1

Городок, где родился Северус, даже названия достойного не имел. Все звали его просто — Слободка. Он ютился на отшибе у границ королевства, словно стыдливый гриб у подножия крепостной стены. Дома были слеплены из глины, а улицы весной и осенью превращались в коричневые, вонючие реки.

Самым крепким строением в его жизни была не стена дома, а кулак отца.

Отца звали Горган Вайн. Когда-то он был солдатом, но не дослужился ни до славы, ни до пенсии — лишь до хромоты, вечной горечи и бутылки. Вернувшись, он обнаружил, что жена, и без того хилая, умерла в родах, оставив ему на руки вопящий комок плоти — сына. Горган увидел в этом последнюю, злую шутку судьбы. Сына он назвал Северусом — в честь сурового северного ветра, что выл в тех краях, где он терял товарищей. Имя должно было сделать мальчика крепким. Оно сделало его тихим.

Первое, что усвоил маленький Северус — искусство неслышности. Он научился ступать так, чтобы половицы не скрипели, дышать так, чтобы его не было слышно за перегородкой, смотреть в тарелку, не привлекая внимания. Внимание отца было подобно удару молота: тяжёлое, внезапное, сокрушительное.

Бить могли за всё. За опрокинутую кружку. За слишком громкий вздох. За то, что в доме кончилась выпивка, которую Горган пропивал быстрее, чем сын успевал принести новую. Удары были разными: подзатыльник, от которого звенело в ушах; затрещина по губам; мощный, тупой удар кулаком в плечо или в грудь, от которого перехватывало дыхание и мир плыл перед глазами.

Северус не плакал. Он учился. Он изучил траекторию замаха, научился инстинктивно втягивать голову в плечи, подставлять под удар самое крепкое — предплечье или лопатку.

Однажды, когда ему было лет одиннадцать, он принёс слишком мало дров. Горган, пьяный от дешёвого самогона, не просто ударил его. Он схватил его за шиворот и вышвырнул на улицу, в ноябрьскую слякоть.

— Нечего жрать, так и нечего греться! Не суйся, пока не натаскаешь полную завалинку!

Северус сидел в грязи, дрожа от холода и унижения. Слёзы, наконец, предательски потекли по его щекам. И в этот миг он услышал хихиканье. Соседские мальчишки, два брата, сыновья кожевника, наблюдали за ним из-за забора.

— Смотри-ка, Вайнёнок-сопливёнок! — крикнул старший. — Опять папаша подмёткой выучил?

— Его папаша не учит, а бьёт, — заржал младший. — Он тупой, не учится!

Ярость, горячая и слепая, ударила в голову Северусу. Она сожгла слёзы, согрела тело. Он вскочил и, не помня себя, рванул с земли первый попавшийся камень. Он не целился. Он просто швырнул его в сторону хохота со всей силой ненависти, копившейся годами.

Камень попал младшему брату прямо в лоб. Раздался глухой стук, а затем пронзительный визг. Мальчик рухнул, хватаясь за лицо, из-под пальцев тут же просочилась кровь.

Хохот смолк. Старший брат остолбенел от ужаса. Северус тоже замер, глядя на кровь. Не на свою. На чужую. И в нём не было страха или раскаяния. Было леденящее, пустое понимание: сила решает. Слова бессильны. Мольбы бессильны. А вот правильно брошенный камень… он заставляет замолчать.

Он развернулся и пошёл в лес за дровами. Спина его была прямой. Больше соседские мальчишки никогда над ним не смеялись. Они его боялись.

В ту ночь, натаскав гору дров и всё же получив подзатыльник за опоздание, Северус лежал на своём жестком тюфяке из соломы. Он сжимал и разжимал кулак, чувствуя, как рождается в нём новая, твёрдая субстанция. Не мышцы. Не кость. Что-то глубже. Холодный, тяжёлый камень лег в самое нутро его детской души — туда, где у других живут нежность, доверие, надежда.

После смерти Горгана (который однажды просто не проснулся, захлебнувшись во сне собственной рвотой) для шестнадцатилетнего Северуса в Слободке не осталось ничего. Дом был не домом, а берлогой, полной призраков боли. Он продал отцовские жалкие пожитки, выручив медяки, на которые купил самое необходимое: прочный нож, потрёпанный, но целый плащ и еды на три дня. Он ушёл из Слободки, не оглянувшись ни разу.

Его путь лежал туда, куда шли все, у кого нет ничего, кроме силы и отчаяния — в армию. Вербовщики королевского легиона, набиравшие пушечное мясо для очередной пограничной кампании, взяли его, не глядя. Он был широк в кости, молчалив и смотрел не по-детски. Ему выдали ржавую кирасу, затупленный меч и поставили в строй.

Война стала его второй, настоящей школой. Она была проще и честнее отцовского кулака. Здесь враг был виден. Здесь правила были ясны: убей или убьют тебя. Северус оказался не просто способным учеником — он был прирождённым тактиком тела. Он не лез в героическую рубку, а использовал свою силу рационально, как мясник: мощные, точные удары, минимум движений, максимальный результат. Он научился читать поле боя, чувствовать настроение своего отряда и страх вражеского. Он выживал там, где другие гибли, и командиры стали замечать угрюмого великана, который никогда не отступал первым и никогда не бросался в атаку бездумно.

Через несколько лет кампаний, шрамов и одного спасения жизни капитану он получил нашивки сержанта. Это был его потолок. Без связей, без образования, без умения льстить — дальше не было хода. Он смирился. Сержантская доля была тяжела, но понятна: командовать десятком таких же, как он, грубых мужиков, быть мостом между ними и офицерами, отвечать за их жизни и дисциплину. Он был справедлив, беспощаден к трусости и бережлив к жизням своих людей. Его уважали и побаивались.

Глава 2

Кортеж принца Элиана подъехал к поместью барона де Жака под вечер второго дня пути. Небо, подернутое свинцовыми тучами, давило на плоские, унылые поля Месинской марки. В воздухе пахло дождем, сырой землей и далекой гарью — тревожный запах, ради которого они и прибыли. Возмущения вельмов, полудиких местных жителей, живших в торфяных болотах и почитавших древних духов земли, из случайных стычек перерастали в нечто большее. Горели амбары, пропадали управители. Требовался жесткий, но умный разговор. И принц, несмотря на молодость, понимал, что одной жесткостью не обойтись.

Поместье барона предстало перед ними не как богатая усадьба, а как огромная, несколько мрачная крепость в миниатюре. Высокие стены из темного камня, узкие окна, тяжелые дубовые ворота. Богатством здесь и не пахло — пахло стариной, упрямством и легкой запущенностью. Барон де Жак, встретивший их у ворот, был сухопарым мужчиной с седыми усами и пронзительным взглядом, в котором читалась усталость от постоянной пограничной склоки.

— Ваше высочество, магистр Сарван, — склонил он голову, без излишнего подобострастия. — Добро пожаловать в мой дом. Прошу, считайте его своим.

Северус, как тень, стоял за спиной принца, привычным взглядом оценивая двор, охрану барона (ветераны, но поношенные, как и их доспехи), подходы и выходы. Место было непростое, но обороноспособное. «Хоть это радует», — мелькнула мысль.

Его взгляд скользнул по фигуре Сарвана, остановившегося рядом. Темный Колдун Королевства был молод — лет тридцати, не больше. Но в этой молодости не было ни капли незрелости. Это была заряженная, сконцентрированная сила. Высокий, с плечами кузнеца, он носил простую, темную одежду путешественника, не скрывавшую мощи его сложения. Лицо Сарвана — угловатое, с жёстким изломом бровей — было отмечено не морщинами, а парой тонких, почти незаметных боевых шрамов, говорившие о схватках, которые он явно вел в первых рядах, а не из безопасного тыла. На поясе у него висел не только жезл с мерцающим темным кристаллом, но и практичный, затертый в боях длинный меч. Его уважали не за седину, а за дела. И Северус, человек, судивший о других по их умению выживать и сокрушать, чувствовал к нему редкую, невысказанную симпатию. Сарван был воином. И лишь потом — магом.

— Благодарю за гостеприимство, барон, — голос принца прозвучал ровно и тепло. — Мы надеемся, что вместе найдем способ утихомирить волнения с минимальной кровью.

В этот момент из-за спины барона появились они. Как стайка перепуганных и любопытных птиц. Семь дочерей, выстроенных, судя по всему, по старшинству — от почти взрослой девицы до совсем еще девочки. Все в скромных, но чистых платьях, с одинаково подобранными в строгие узлы волосами. И все, как одна, с широко раскрытыми глазами, уставленными на молодого принца в его дорожном, но отличном плаще и на мрачного колдуна в темных одеждах.

Барон сдержанно улыбнулся.

— Мои цветы. Простите их нескромные взгляды — редко мы видим столь высоких гостей. Девочки, поприветствуйте его высочество принца Элиана и магистра Сарвана.

Девочки хором проскандировали что-то вежливое и неразборчивое, сделав неловкие реверансы. Северус, стоявший за спиной принца, лишь скользнул по ним ледяным, оценивающим взглядом. Слишком много. Слишком шумно. Слишком одинаковые. В его голове они тут же слились в одно бесполезное пятно. Он не стал вникать в бормотание барона, представлявшего каждую:

— Тина, Элиза, Лина, Лора, Тома, Лира, Элина... Имена пролетели мимо ушей, как назойливые мушки. Он уже мысленно составлял план расстановки караулов на ночь.

Но одна все же выделялась.

Вторая. Элиза. Ей могло быть лет восемнадцать, не больше. Она стояла прямо, подставив ветру лицо необыкновенной, холодной красоты: высокие скулы, темные, как спелая слива, волосы, и глаза — огромные, серые, как небо перед грозой. В ее взгляде читался не просто восторг, а оценивающий, почти расчетливый интерес. И когда она присела в реверансе, движение ее было удивительно грациозным для этого захолустья.

Северус заметил, как взгляд принца Элиана задержался на ней на секунду дольше, чем того требовала простая вежливость. И как в глазах Элизы в ответ вспыхнул и тут же погас, спрятавшись за ресницами, короткий, яркий огонек. «Вот тебе и раз», — беззвучно усмехнулся про себя Северус. «Принц нашел здесь отвлечение. А птичка, кажется, уже строит гнездо».

Именно в этот момент взгляд Северуса, блуждавший по периметру двора, наткнулся на взгляд одной из «серединок». Не опущенный в пол, не застенчиво скользящий по принцу. Он был прямым, спокойным и внимательным. Девушка — какая там по счету, третья, четвертая? — смотрела не на блестящего гостя, а на него, Северуса. И смотрела не с робостью или страхом, а с... интересом?

Это длилось долю секунды. Северус нахмурился, и девушка, не смутившись, просто отвела взгляд. Но странное ощущение осталось.

«Чего ей надо?», — спросил сам себя Северус, возвращаясь к плану обороны. «Бабы они и есть бабы. У этой просто глаза не на месте». И всё же, его периферийное зрение само собой отметило, как та самая серая мышь аккуратно взяла за руку самую младшую (кажется Элину), чтобы та не споткнулась о камень, и шепнула ей что-то на ухо.

«Так, это уж слишком, думать о дочерях какого-то провинциального барона». Он отогнал мысли прочь. Впереди была ночь, незнакомая территория и тревожный запах гари в воздухе. Вот что имело значение.

— Стены добротные, но юго-восточный угол просел. Видна осадка.