Соль и вино

Пролог

Пролог.

1653 год.

​

Солнце!

​Солнце было столь ярким в тот день!

​Зеленые холмы Тосканы подставляли ему свои бока, чтобы румянить крупные ягоды винограда, и оно щедро поливало их лучами — так же щедро, как местная кухарка обливала картофельную фокаччу оливковым маслом.

​Именно оно стекало с губ синьоры Висконти — смачно причмокивая, мать семейства уплетала лепешки с таким удовольствием, что ее платье, уличный стол, тонкие пальцы и даже грива черных кудрей — все было в оливковом масле.

​Хоть синьора никогда не славилась любовью к тяжелой пище, теперь же, будучи в ожидании четвертого ребенка, ей казалось, что она сможет поглотить фокаччу размером с целое озеро Санта Луче, где семейство Висконти и решило провести тот жаркий день.

​— Будет мальчик. — Шепнул синьор Висконти, завороженно вытирая пальцы жены от излишков масла. — Неуемный аппетит да в такую удушливую жару — такое было только когда ты носила Лоренцо, любовь моя.

— Господь, конечно, слышит волю твою, Марко, но… Как же жарко… Будет девочка. Я чувствую это. — Синьора прикрыла глаза, будто даже трапеза утомила ее. Она запрокинула голову с тяжелым вздохом, и черные кудри упругими змейками скользнули по спинке стула. — Оно и к лучшему. В моем сердце не осталось места для еще одного сына — не могу представить, что сумею полюбить его также сильно, как Лоренцо и Антонио.

​— Я буду счастлив любому исходу, любовь моя. Но… дело Висконти процветает, виноградники плодоносят, Господь благоволит нам, ибо даже французы стали закупать наши вина, что уж говорить о Венеции и Риме. Нам нужно много наследников. — Он жадно поцеловал ее пальцы, из-за чего и на его усах заблестело оливковое масло.

​— Вот и рожай их сам. — Хмыкнула синьора Висконти. — Не хочу быть как бабушка. Или прабабушка. Или прапрабабушка, или… В общем, не хочу продолжать фамильное дело и переживать с десяток беременностей, хватит с меня и четвертой.

​Она брезгливо прогладила округлившийся живот. Всякий раз будучи на сносях, синьора клятвенно обещалась, что этот ребенок — последний, и всякий раз забывала свою клятву в тот же миг, как новорожденное дитя касалось ее груди.

​— Неужели отринешься от величайшего дара? Во всей Европе едва ли сыщется род более плодовитый, чем твой, любовь моя!

​— А что толку?

​— Как что? Милость Божья! Лоза без винограда — лишь хрупкая ветвь, но чем больше она плодоносит, тем крепче становится. Я знаю, о чем говорю, раз уж господь не дал мне братьев и сестер. И, помимо Божьей милости, большая семья — это… большие связи.

​— Какие связи? — Устало вздохнула синьора, не открывая глаз. Духота вкупе с плотным обедом так утомили ее, что даже на споры с мужем не осталось никаких сил. — Когда родных сестер и братьев нет, а двоюродных и троюродных больше двух десятков, даже их имен не упомнишь, не то что положения и дел. Разве же видел ты, чтобы я держала связь с кем-либо из своей многочисленной родни? С Джулианой, разве что, упокой господь ее душу, и с этим варваром Алонзо, который, должно быть, уж и сам давно почил… Нет, у моих детей все будет иначе. Два прекрасных брата — Лоренцо и Антонио, и две сестры — Клариче, и… — Она задумчиво прогладила живот.

​— Позволь назвать в твою честь, если будет дочь. Маддалена. — Имя жены он выдохнул с трепетом.

​— Ну уж нет! — Поморщилась она. — Мы закончили обсуждение после рождения Клариче. Маддалена в роду должна быть одна — единственная и неповторимая, мать Лоренцо великого, что принесет роду Висконти процветание и распространит его влияние далеко за море!

​— Амбиции — путь к звездам. Главное, чтобы они не шли наперекор разуму. — Улыбчивый тон Джованни Висконти — отца Марко и свекра Маддалены, смягчил его мудрые слова.

​Водрузив на стол графин рубинового вина, что он принес из погребов, дедушка сел подле детей.

​— Лоренцо… Славный мальчик. — Сказал Джованни, разливая прохладный напиток. — Но у него нет моего носа, Маддалена. Нет нюха.

​— Вы только и знаете, что твердить о своем носе! — Вспыхнула невестка. — Мальчику всего семь, но он сообразителен и активен не по годам, ласковый, добрый, воспитанный! Лучший наследник из всех, какого можно желать! Откроется в нем знаменитый нюх Джованни Висконти, только позже! Всему нужно время!

​Джованни не ответил, но позволил себе несогласно хмыкнуть в седые усы.

​Годы были милосердны к дедушке Висконти — к почтенному возрасту он сохранил завидное здоровье, чтобы видеть, как растут его внуки, а винодельня процветает. Все в его жизни сложилось благополучно, и всем он на старости лет был доволен, кроме одного.

​Его сыну не передался нюх.

​Нюх Джованни Висконти, о котором по всему Риму слагали легенды, которому удивлялся даже отец святой церкви, не передался Марко. Марко не мог определять сторону склона, на котором вырос виноград, по одному лишь запаху. Марко не умел считать необходимые для брожения месяцы по аромату виноградной кожицы, растертой меж пальцев. Марко не мог с закрытыми глазами определить, в какой бочке выдерживалось вино. Да, Марко был безупречным счетоводом и образцовым семьянином, но… Для процветания винодельни этого недостаточно. Джованни знал это. Быть может поэтому здоровье его было столь крепким в пожилых годах — дедушка Висконти отказывался отходить от дел, не видя достойной себе замены.

​Зато он ясно видел, что и старшего внука — Лоренцо, любимца Маддалены, обошел этот дар.

​— Что ж, с именем решим позже… — Сказала невестка, отвлекая дедушку от размышлений. — Главное, чтобы девочка получилась такой же симпатичной и кроткой, как и ее сестра.

​В тот же самый миг, как Клариче окрестили кроткой, ее пронзительный визг зазвенел во весь берег озера Санта Луче.

1

Глава 1.

1670 год.

Как же хорошо в темноте и прохладе… И этот запах...

Запах винных погребов всегда был мне милее всего. Сладковатый, тяжелый и дурманящий, он убаюкивал, даровал ощущения спокойствия и мира. Как и тьма, что царила здесь, рассеиваемая лишь огнями свечей.

Если бы не испуганные взгляды двух десятков рабочих, было бы совсем славно — мужчины портили сладкий аромат погребов, примешивая к нему соленый запах пота и мешковины. На миг мне показалось, что даже их страх пахнет чем—то кислым, а потому решила покончить с проверкой скорее.

Я подняла одну из свечей вровень с бокалом, чтобы оценить цвет вина.

Темно—рубиновый. Прозрачный. Яркий. Как и должен быть. Запах… Фруктовый. Свежий. Легкий. Как и должен быть. Вкус...

— Мне показалось, что брунелло горчит, мадонна.

Голос Паоло разрезал напряженную тишину. Из всех рабочих только виноградарю хватало смелости говорить со мной и глядеть на меня прямо. Оно и неудивительно. Для остальных я была хозяйкой, негласной «Принцессой Тосканы», а для Паоло все еще оставалась маленькой девочкой, которую дедушка когда—то привел на винодельню.

— С ягодами проблем не было — санджовезе собрали в срок с солнечной стороны холма, до отжима вкус был отменный. — Отчитался он.

Не сомневаюсь в правдивости твоих слов, Паоло. Не только из—за долгих лет службы, но и потому что ты знаешь, что мой нос невозможно провести.

Головы рабочих поднялись в нервном нетерпении, когда я сделала небольшой глоток. Напиток в ту же секунду благодарно распахнул свой букет, и я поддалась навстречу.

Ну здравствуй, милый брунелло!

Он закружил меня в яркой вишне — свежей, как весенний дождь, и кислой, как первые ягоды, собранные до поры созревания. Взрывался крошечными искорками радости и предвкушения мягкого послевкусия. Я прокатила вино на языке, вкушая его небом. Мне раскрылись цветы, слива… Сладкая, возможно, чуть более, чем необходимо, но это допустимо для озорника—брунелло. Я прогладила языком по нёбу, а затем чуть постучала по нему, впитывая легкость напитка.

С крепостью все в порядке, с консистенцией — тоже. Но вкус…

Стоило проглотить вино, и раскатать послевкусие во рту, как открылось нечто инородное. Нечто странное—соленое, холодное, и…

Железное?..

Взгляд блеснул разъяренной молнией над ободком бокала. Мужчины замерли, но испуганный вздох все равно прошелся по их рядам беспокойной рябью. Стоя под низким, сводчатым потолком погреба, рабочие смотрели на меня с неподдельным ужасом — десятки крепких, рослых мужиков, трепетали пред вердиктом своей хозяйки.

Бокал опустился на стол с резким стуком.

— Только брунелло или?..

— Есть еще. — Паоло протянул листок, исписанный косым почерком.

Вот бы все так же понимали меня с полуслова.

Список вин, которых коснулось несчастье, был невелик. Для всех использовались разные сорта винограда, ягоды собирались с разных холмов и в разное время. Но было и кое—что общее.

Все вина закатали после осени.

Хруст сминающегося листа заставил одного из рабочих вздрогнуть. Я сжала челюсти.

— Бондаря. Живо.

Еще до того, как ко мне приволокли низкорослого мужчину, я почуяла запах его пота.

— Мадонна Висконти! — Он суетливо поклонился в пояс, подставляя огням лысеющую макушку. — Чем могу служить?

— Осенняя закатка. Что изменил?

— Не п—понимаю, мадонна. — Не поднимая головы, пролепетал он. — Бочки собирали, как и всегда — с дубовых досок, обожженных да…

— Обручи. Из чего?

— Из меди, мадонна...

— Заклепки?

— Заклепки стальные, но так всегда ведь б…

— Как долго сушил доски?

— День и ночь, мадонна, дождливая неделя стояла тогда, если помните…

День и ночь?!

Ярость пронзила грудь лезвием заточенного клинка.

В два шага оказавшись перед мужчиной, одной рукой я вздернула его подбородок, а второй залепила хлесткую пощечину. Громкую. Звенящую.

Ладонь вспыхнула резкой болью. Хлопок эхом разлетелся по погребу, заставляя ряды рабочих испуганно вздохнуть. Пара десятков округлившихся глаз уставились на меня.

— Болван. — Процедила сквозь зубы. — Лишние часы сушки съедают толщину доски, из—за этого стальной вкус заклепок просочился в вино. Паоло! — Виноградарь вмиг оказался рядом. — Рассчитать и увести. Найти нового бондаря.

— Как прикажете, мадонна.

Мужчина кому—то кивнул, и несчастного бондаря, что теперь злым волком на меня глядел, уволокли с глаз долой.

— За работу! — Нервно бросила я оставшимся, не желая больше терпеть кислого запаха их страха. Второго приказа не требовалось — мужики разбежались из погреба, оставляя меня наедине с виноградарем.

— Что прикажете делать с вином, мадонна? — Спросил он, потирая седую бороду.

В Рим оно больше не годится. Выливать — в убыток. Как бы поступил дедушка?..

Опустила глаза на черные складки платья, поверх которого белел передник. Я вытерла об него ладонь, чтобы избавить от запаха нерадивого бондаря.

— Венеция. — Проговорила я себе под нос, прежде чем поднять взгляд на виноградаря. — Венеция. Вино перелить, оставить бродить, чтобы захмелело и крепчало до зимнего корабля — это перебьет вкус стали. Половину отправить венецианским легионам. Вторую половину послать папской армии бесплатно, как рождественский подарок защитникам святой веры.

Паоло поджал губы в удивленной ухмылке, а затем скрестил руки на груди, глядя на меня сверху вниз.

— Ну и ну… Дай принцессе Тосканы партию отбракованного вина, она и сделку не сорвет, и папской армии честь окажет. Браво, Клариче. Вы истинная внучка своего деда.

2

Глава 2.

— Клариче! Да стой же, погоди же ты!

Контессина едва поспевала за мной, но все равно продолжала громко возмущаться и вопрошать о моей выходке.

— Объяснишь же теперь, что это было?! — Спросила она, как только массивные двери кабинета захлопнулись за ее спиной. — Какой дядя? Какая Флоренция?!

Пока она прижимала руку к груди в попытках успокоить сбитое дыхание и свои переживания, я села за стол. Он пах затхлым дубом и старыми бумагами. Взяв чистый лист, обмакнула кончик пера в чернильницу.

«Многоуважаемый синьор Альтьери, дорогой дядя…»

— Клариче! — Вскрикнула кормилица. — Что происходит?! Поговори же со мной! Откуда взялся этот дядя? Неужто ты соврала синьорам?!

— Врать — грешно.

— Милая… — Присмирев, Контессина села напротив меня. — Милая, бедная Клариче, почему же ты всегда молчишь? Носишь в себе переживания, носишь, а потом взрываешься подобными выходками… А как могло быть иначе? Вспоминая твою покойную матушку… — Я подняла на нее предупреждающий взгляд. — Ты знаешь, что я лишь добра тебе хочу. Я растила тебя, как родную дочь, была рядом, когда выпал твой первый зубик, утешала в моменты скорби по каждому ушедшему родственнику… Скажи, разве не заслужила я прямого разговора после всего, что сделала для тебя? Молю, поговори же со мной!

Я отложила перо. Как бы сильно ни любила я кормилицу, но говорить я не любила также сильно.

— Это правда. Антонио передал это перед тем, как лихорадка забрала его. — Я отдала в морщинистые руки пожелтевший лист с именем и адресом дяди. — Алонзо Алтьери — двоюродный брат Маддалены, проживающий во Флоренции. Антонио говорил, что она нелестно о нем отзывалась, но этот дядя — единственный родственник, которого он знает.

Контессина вздохнула так глубоко, что ее массивная грудь поднялась до самого подбородка.

— Ты хочешь вверить судьбу в руки человека, которого никогда ранее не видела, о ком твоя матушка отзывалась плохо, вместо того чтобы послушать синьоров Тосканы и сделать так, как велят они? — Она уж хотела вспыхнуть, но затем обронила голову, покачав ей. — Почему, Клариче?

Во—первых, это…

Я подняла глаза, осознав, что надобно говорить вслух.

— Во—первых, это выиграет мне время. Требуется отправить письмо, получить ответ, затем нанести визит, затем он начнет поиски жениха. Процесс небыстрый. Во—вторых, синьоры Тосканы желают получить богатства винодельни в свои руки.

— Как и любой из тех, кого найдет этот непонятный Альтьери!

— Да, но все из списка претендентов Ринальди мечтали бы сами управлять винодельней. Взгляни. — Я передала кормилице лист с фамилиями, на который синьоры умоляли взглянуть. — Все, кого они предлагают, отстранят меня от дел, возьмут управление в свои руки. Сын Сальвини прямо говорил Антонио, как бы он распоряжался виноградниками, будь его винодельня столь большой, как наша.

— Не понимаю… Разве же это не порядочные синьоры?

— Порядочные или нет — не важно. Я хочу управлять винодельней сама. И буду.

Этого хотел дедушка, и это единственное, чего желаю я.

— И как новоявленный дядя поможет тебе в этом?

Я поджала губы. План таков. Я объясню ему...

— Я объясню ему всю ситуацию, взывая к родственным чувствам или к его алчности. Подкуплю. Попрошу найти мне мужа—флорентийца.

— Флорентийца?! — Она выпучила глаза.

— Да. Желательно, вхожего в синьорию. Такой не сможет и не захочет покидать город, а потому не будет принимать участия в управлении винодельней и не будет проживать здесь постоянно. Зато сможет рассчитывать на доход и рождение наследников. Мне — защита, право управления и наследники, будущему мужу — свобода, деньги и наследники. Выгодная сделка.

— Выгодная сделка… — Взгляд Контессины смягчился, цветя улыбкой, которая переросла в раскатистый смех. — Выгодная сделка! Моя милая Клариче, только ты могла сказать такое!

Что смешного? Разве же брак — не сделка?

— Юной деве, подобной тебе, положено мечтать о любви и браке с человеком, который сможет это чувство пробудить. Клариче, ты баснословно богата! Титулована. Образована. Ты можешь выбрать любого юношу, какого пожелаешь! Так почему же не допускаешь даже мысли, что сможешь вступить в брак по любви?..

Вопрос заставил стиснуть зубы.

Меня невозможно любить. Невозможно желать. Это я запустила цепь событий, что оставили в живых лишь одного Антонио, разве же можно полюбить подобное чудовище?..

Я не хороша для любви. Ничто во мне не хорошо. Кроме нюха. Ему и посвящу жизнь.

— Потому что я должна думать о благе семьи.

— А кто подумает о твоем благе?

— Ты.

— Ох, Клариче… — Она покачала головой. — Я всегда лишь о нем и думаю! Но будет непросто заботиться о тебе отсюда.

— Не будет, если поедешь со мной.

— Я?! Во Флоренцию?! — Пухлые руки всплеснулись к небу. — В оплот разврата и безбожия?!

— Хочешь отправить меня туда одну?

— Какая же ты… И послал же Господь испытаний на старости лет несчастной Контессине! Пусть теперь проследит, чтобы твой план сработал, Клариче. Я очень на это надеюсь.

И я надеюсь. Ведь другого у меня нет.

***

Я вскочила с постели с болезненным вскриком. Простыни липли к мокрой от пота спине и спутанным волосам. Грудь содрогалась в рваном дыхании, когда я прижала к ней крест из гранатовых камней, пытаясь прийти в чувство.

Маддалена.

Снова снилась мне. Снова и снова нападала на меня, снова и снова вопила: «Замолчи! Замолкни! Чтобы ни звука я от тебя не слышала более!», снова и снова дедушка оттаскивал мое маленькое тельце, скрывая за собой от ее обезумевших черных глаз. Я видела эту сцену сотни раз, но всегда просыпалась в холодном поту, будто пережила ее заново.

3

Глава 3.

Мне не требовалось глядеть в резные окна, чтобы ощутить приближение города. Запахи выдали Флоренцию гораздо раньше, чем карета пересекла врата, а колеса задребезжали по мощёным улицам.

Сколько же их было! Ароматы кричали наперебой, смешиваясь и сплетаясь друг в друге, а я пыталась дышать как можно глубже, чтобы разделить их и понять, что из себя представляет город.

Обожженный кирпич и глина — нагретые дневным солнцем, но остывающие в ночной прохладе. Люди. Много. Разные… Мужчины, пропахшие дорожной пылью и потом, надушенные женщины. Цветы и зелень, масла, хлеб, огонь, вина… и… Сколько же всего сразу! И…

Я приблизилась к окну, принюхиваясь.

Дерево? Нет! Деревянная стружка?..

— Прибыли, мадонна! — Возвестил кучер, спрыгивая с козел. Контессина сразу же засуетилась — ее пышущее здоровьем, крупное тело кидалось из одной стороны кареты в другую, причитая под нос.

— Так, вот и все, вот и прибыли! Вот и прибыли! Ты только не волнуйся, я все скажу, что надобно, и выглядишь ты чудесно, да и этот Альтьери, должно быть, заждался уже… Ну… — Я вскинула бровь, давая понять, что ее причитания излишни. Тогда она, наконец, замерла, зажав под мышкой нашу пушистую спутницу. — С Богом. — И мы вышли из кареты.

Тело окунулось в ночную прохладу.

Легкий ветерок подхватил подол моего платья, поднимая его шелест высоко— высоко вверх — туда, где кончались окна огромного здания из белого камня.

Какое высокое! В три этажа?..

Взгляд скользнул вдоль рядка одинаковых окошек, пока не свалился с внушительного дома и не побежал в сторону — по мощеной улочке, сплошь облепленной домами, в которых горели огни; по разодетым прохожим, что наперебой галдели, смеялись и разговаривали; по лицам мальчишек— посыльных и напудренных дам; и по камню, по камню, по камню!

Сердце, испуганное, застучало в виски, и я поспешила бросить взгляд под ноги.

Сколько людей! Сколько шума! Сколько камня! — Стучало оно. — Никаких лугов! Никаких виноградников! Никакой тишины и спокойствия!

— Все будет хорошо, Клариче. — Кривовато улыбнулась Контессина в свете настенного факела.

Через миг массивная дверь распахнулась, обливая нас теплыми лучами многочисленных огней. Седовласый, с пышными седыми усами, полностью скрывавшими верхнюю губу, незнакомец пах почтенной старостью, чернилами и маслом. Слуга…

Глаза его были полуприкрыты в спокойной безмятежности, еще и спрятаны под зарослями седых бровей, поэтому о цвете их судить не приходилось. Облаченный в простую рубаху с кожаным жилетом поверх, в одной руке он держал факел, другую прижал к груди, кланяясь нам.

Контессина от чего— то нервно рассмеялась, отвечая на его поклон со свойственной ей суетливостью.

— Ах, доброго вечера! Ох! Сколько же огней! Что ж, мы прибыли к мессиру Альтьери — ох, что ж это я, мы — это достопочтенная синьорина Висконти, с важным визитом! Да и вы и сами, должно быть, знаете, мессир Альтьери должен ожидать нас!

Незнакомец не сдвинулся с места, внимая сбивчивым речам кормилицы с невозмутимым спокойствием. Затем медленно, со старческой неторопливостью перевел на меня взгляд. Которого, впрочем, я не видела из— за густых бровей.

— Мадонна Висконти. — Неспешно склонился в поклоне. — Это вы писали мессиру с несколько недель назад? Печать с виноградным гербом?

— Да, да! — Отвечала Контессина с пущим жаром. — Конечно, писали, писали о грядущем визите!

Он неторопливо перевел взгляд на кормилицу, а затем вздохнул так тяжело, будто мы обе осели грузом на его покатые плечи.

В чем дело?..

— Мессир Альтьери счастлив принять вас, но был вынужден отлучиться по неотложным делам. Прошу, входите. Меня зовут Луиджи.

Старик отступил в сторону, и мне открылся внутренний двор такой красоты, что я передумала рассуждать, что за неотложные дела могут возникнуть в столь поздний час.

За каменными фасадами, выходящими в город, от взглядов многочисленных прохожих скрывался небольшой сад. Соседствуя с каменной кладкой, лимонные деревья раскидывали в стороны ароматные ветви, кусты роз красовались бутонами под огнями факелов, и лозы зеленого плюща обвивали стены озорными змейками.

Оазис посреди каменистой пустыни.

Залюбовавшись красотой, я отстала от остальных, но не стала поторапливаться. Вместо этого остановилась и втянула в себя водоворот ароматов, что царил здесь.

Дерево… Все равно пахнет деревом. Стружкой.

После того как массивные двери затворились за нами, шум улицы стих, и на душе стало легче. Да и присутствие зелени успокаивало.

Понравилось бы здесь Антонио?

— Клариче! — Позвала кормилица, исчезая в резных арках дома, и я поспешила за ней.

Внутреннее убранство поразило не меньше зеленого дворика. Особняк Висконти был очарователен деревенской простотой, этот же дом изумлял роскошью. Потолки белого камня пестрили фресками, поражающими своей реалистичностью, мебель красного дерева была полирована и венчалась золотыми ручками, а стены украшались массивными гобеленами и картинами в золотых рамах.

— Нам… Нам надобно приготовить ванну для мадонны. — Опомнилась Контессина, перестав глазеть на богатое убранство.

— Как прикажете. — Спокойно отвечал Луиджи. — Желаете ли отужинать?

От одной мысли о поздней трапезе меня затошнило, и я мотнула головой.

— Когда я смогу переговорить с синьором Альтьери?

— Вы устали с дороги, мадонна, а мессир может задержаться. Извольте отдыхать, а с мессиром увидитесь утром.

Что ж…

Не вполне довольная подобным решением, я все же согласилась с ним коротким кивком. Неприятно, когда все не по— твоему, но дождаться утра — малая жертва. Возможно, это даже к лучшему. Будет время продумать свою речь.

4

Глава 4.

Щеки горели злостью, никак не следами поцелуев. Несколько секунд понадобилось, чтобы перестать глядеть вслед удаляющемуся мужчине, прежде чем я развернулась к Луиджи.

Что еще за «левый берег»?!

Слуга глядел прямо перед собой с отсутствующим выражением морщинистого лица.

— Что еще за левый берег? — Сказала я вслух.

— Левый берег реки Арно, мадонна. Позвольте сопроводить вас.

Вода?!

— Реки? Клариче! — Очнулась Контессина. — Я пойду с тобой!

Я оглядела встревоженную кормилицу, чья пухлая рука была прижата к груди, а в глазах плескались переживания.

— Не стоит, Контессина, благодарю. Луиджи проводит. Все будет хорошо. — Особенно выделила последние слова в надежде, что она оставит свои тревоги. — Когда мне следует быть готовой?

— К закату, мадонна. — Ответил слуга.

Еще один потерянный день. Сжав кулаки от недовольства, я кивнула всем присутствующим и покинула обеденную залу.

Гнев — серьезный грех, и, тем ни менее, именно ему я предавалась весь последующий день. Меря шагами просторную спальню, я прокручивала разговор с синьором Альтьери вновь и вновь, выдумывая, как нужно было держать ответ.

Стоило сказать ему, что он беспечный нахал. Или припугнуть его моим положением. Стоило… Стоило пригрозить, что ему вовсе не захочется заиметь врага в моем лице!

Злость требовала выхода наружу, и я уже хотела пнуть резную ножку стола, но вовремя сдержалась. Гнев остался внутри, надежно запертый.

Нет. Это оттого, что ранее мне никто подобным образом не отказывал, а все указы беспрекословно выполнялись в тот же миг. Теперь нужно оставить бесполезные эмоции и найти подход к этому Альтьери, чтобы он помог.

Я сжала в ладони гранатовый крест, успокаиваясь.

Все будет хорошо, Антонио. Я справлюсь. Ты будешь гордиться мной.

***

​

​

К моменту, когда Луиджи постучал, я была пару часов как готова. Целомудренное черное платье не имело излишеств, волосы заплетены, из украшений — единственный крест.

— Как долго нам идти? — Спросила, выходя за порог белокаменного дома. Запахи улицы и десятков людей сразу же ударили мне в нос.

— Не более получаса, мадонна. — Спокойно ответил слуга.

Сколько же змеистых улочек переплетались друг с другом в этом каменном городе! Как мне показалось, каждая из них имела свой характер, каждая пахла совершенно по-своему, каждая дышала совершенно иными разговорами!

— Убирайся прочь, чтоб глаза мои тебя не видели! — Кричала пышная синьора из окна двухэтажного дома, размахивая мокрой тряпкой.

— Прости дурака, прости, mi amore! — Орал шатающийся мужчина, высоко задрав голову. — У Витторио родился первенец, да разве ж взял бы я на душу грех не выпить за его здоровье?!

На соседствующей улочке влюбленная пара пыталась растворить свой шепот в доносящихся криках. Богато одетый синьор с упоением целовал пальцы смущенной девы, пока та оглядывалась, не увидит ли кто их тайное свидание.

Пожилая синьора ругалась на озорников-мальчишек, что побили ее глиняные горшки с цветами, закадычные друзья громко смеялись, попивая вино из медных фляг прямо на ходу, молодые синьорины смущенно хихикали, доверяя друг другу секреты своих сердец.

Все они говорили! Кричали! Ругались! Целовались! Кажется, что у каждого в этот самый миг происходило больше событий, чем случились со мной за последний десяток лет. И все нисколько не стеснялись прохожих — отнюдь, совершенно бессовестно меня касались взгляды каждого встречного!

Прав был Отец Александр, не все в этом городе боятся Бога!

Отгородившись от бурлящей вокруг жизни, я подняла глаза лишь почувствовав солоноватый запах заводи.

Река. Пришли.

— Понте-алле-Грацие. — Сказал Луиджи, когда тело само остановилось, не желая сделать и шагу вперед.

Мост. Всего-лишь мост. Он не рухнет в воду. Не рухнет. Так ведь?

— Мадонна? Что-то не так?
Это лишь река. Она вовсе не хочет поглотить меня в бурных водах, вовсе не желает унести мое тело далеко на север, лишая воздуха. Запахов. Жизни.

— Н-нет. — Не вполне уверенно ответила я. — Скажи, Луиджи, мост… крепок?

— Э… Одиннадцать каменных арок держат его на воде, мадонна, и на моей памяти ни одна из них не давала трещин. Через него переправляют обозы с овощами с одного берега на другой, потому что широкий.

Липкий страх схватили за щиколотки, крепко прижав их к вымощенной камнем земле. Это такая же суша, как та, на которой я сейчас стою. Она выдерживает продовольственные телеги, значит, и меня выдержит.

Я взяла Луиджи под руку, как только высвободилась из лязгающих оков немого ужаса. Не буду смотреть на воду. Только вперед.

Плеснувшая в лицо паника оказалась ледянее вод Арно, а потому я прибавила шагу, заставляя Луиджи поспевать за собой, пока мы наконец не ступили на другой берег.

— Ах… — Выдохнула полную грудь воздуха, выпуская вместе с ним и животный ужас. Пальцы мои разжались, тошнота отступила от горла. Единственным напоминаем о пережитом теперь служила лишь холодная испарина, покрывающая лоб, и я поспешила украдкой ее смахнуть.

Только попробуй не выслушать меня в этот раз, дядя.

— Желаете дальше идти по улицам, а не вдоль берега, мадонна? — Луиджи прозвучал заботливо.

О, да!

— Да.

— Как пожелаете. — И мы продолжили путь по улочкам более широким, нежели на правом берегу, за что я была ему безмерно благодарна.

Запах здесь стоял иной — больше вина, больше масла и глины, больше шумных молодых синьоров, чьи рубахи и руки были вымазаны краской. Некоторые из них позволяли своим взглядам бесстыдно скользить по мне, от чего колючая неприязнь ощетинивала кожу. К счастью, синьор Альтьери нашелся быстро.

5

Глава 5.

​— Утоп! Утоп! Он утоп, Клариче!

Рыдания Джентолини из черного окошка устрашающим эхом отдавались в груди.

— Утоп так же, как и твой брат! Смерть, смерть… Повсюду вокруг тебя, куда бы не ступала! Тебе не место здесь! Чужая! Везде чужая! Он утоп, Клариче, уто-о-оп!

Плач захлебнулся невнятным журчанием, которое становилось все громче и громче, пока не излилось из чернеющего в стене окошка — соленые воды моря исторгались из него так быстро! Пульсирующими волнами они топили улицу, подбираясь к моим туфлям, подолу платья, корсету, к шее. Я не могла ступить и шагу. Крики ужаса застывали в горле, и ни вздохнуть ни могла, ни разрыдаться, ни даже руки вскинуть, чтобы схватиться за стены!

— Клариче! Клариче! — Донеслось откуда-то из-под водной глади за секунду до того, как она поглотила меня с головой.

— Ах! — Тяжело дыша, прижала руку к груди. Холодный пот ручьями стекал по позвоночнику, горло порезала боль.

— Ты так кричала, милая! — Контессина прогладила мои спутанные волосы. — Ну все, все, это лишь сон. Тебя вновь тревожат кошмары? Оно и не мудрено, столько нового в этом городе, и все навалилось так сразу… Тише, тише, милая, на вот. — Она протянула мне стакан воды, который я осушила в один глоток.

— Все хорошо, это лишь сон… — Приговаривала кормилица, успокаивая бешено бьющееся сердце.

Да. Да, всего лишь сон… Но почему Джентолини тогда пошутил так? Почему именно «утоп»?..

— Ну, хоть выспалась… — Продолжила Контессина. — Оно и не мудрено, вернулись далеко за полночь, а я ведь ждала, хотела расспросить тебя обо всем! А так пришлось весь вечер и все утро мучиться несчастной Контессине! Ну теперь уж не отвертишься — все расскажешь, пока ванну готовят.

Солнце заливало покои, танцуя на шелковых простынях мягкими бликами. Я потерла глаза.

— Который час?

— Минуло восемь, милая.

Восемь?! А утренняя молитва?! Никогда не вставала так поздно!

— Ты не переживай, после долгой прогулки нужно время на отдых, я помолюсь с тобой еще раз. Да и мессир Альтьери только сейчас послал за тобой, ждет в своем кабинете. Так что пора вставать и собираться, Клариче, а пока собираемся — все мне расскажи!

Глубоко вздохнув, свесила ноги с постели.

С чего бы начать…

***

Кабинет пропах едким табаком столь сильно, что даже дерево мебели и стен не отдавало в воздух аромата стружки или масла. Только табак.

— Buongiorno, племянница… — Задумчиво произнес дядя, не глядя на меня.

Его огромное тело вальяжно распласталось за дубовым столом — сам он откинулся на стуле, а ноги водрузил прямо на столешницу, нисколько меня не стесняясь. В одной руке дымила трубка, чьей хвостик утопал в черных усах, в другой дядя сжимал бумаги, по которым бегал его лазурный глаз.

Эта картина едва не заставила меня поморщиться — от его наглости или же дымной трубки, но было и еще кое-что, что удивило гораздо больше.

Вернее, кое-кто.

Разноглазая кошка — проклятое существо, спокойно возлегало прямо на столе у ног Алонзо. Она едва подняла голову, чтобы окинуть меня взглядом, полным сердитого осуждения — мол, как ты посмела заявиться сюда и меня разбудить?

Неслыханная дерзость! Понятно, почему вы с ним спелись!

— Buongiorno, дядя.

— Угу… хм… — Он продолжал погружаться в чтение, затягиваясь клубками дыма.

Впервые за много лет мне стало неловко. Это ядовитое чувство свернулось клубком где-то внутри груди и неприятно шипело — «вот он, человек, который ни во что тебя не ставит!».

Я расправила складки платья и отгородилась от неловкости каменной стеной. Надобно постоять за себя, но и лишние мгновения на осмотр его кабинета не повредят. Так ведь?..

Не спрашивая позволения, взгляд мой принялся бороздить просторы кабинета. Все здесь было сделано или обшито деревом разных пород — полы, стены, мебель и массивные книжный шкафы, что возвышались до самого потолка за широкой спиной. Стол, должно быть, весил больше груженой вином телеги — таким огромным он был, что несоразмерно смешно на нем смотрелась вереница крошечных деревянных корабликов.

Только они — кораблики — стояли ровно друг за другом, оттеняя царящий вокруг хаос из кипы писем, бумаг, карт и свитков.

Даже кошке здесь место хватило. Удивительная халатность — она же легко может испортить что-то важное!

— Итак, принцесса! — С громким шелестом бумаги рухнули на стол, а ноги соскользнули с него. Такая резкая перемена заставила нас с кошкой вздрогнуть — она подскочила, недовольная отсутствием сапог, в которые упиралась спиной. — Собирайтесь. Через час отправимся к Да Лукке.

Что? Я собрана. Погодите, куда?..

— Позволите узнать, кто это?

— Мой старый друг. У него прелестные дочери — познакомитесь, пообщаетесь.

— При всем уважении, мне надобно найти мужа, а не подруг, мессир.

— Им тоже. Именно поэтому они знают всех достопочтенных синьоров Флоренции, и с удовольствием обсудят их с вами, если не будете такой хмурой.

Нахал!

— И зачем мне это?

— Не быть хмурой? Ну, знаете, доброжелательность, как правило, располагает.

— Я не об этом. — И я вовсе не хмурая! — Зачем мне общаться с ними?

— Как, зачем? Упростите себе жизнь — послушаете о возможных женихах.

— Я думала, мужа мне подберете вы.

— Не считаясь с вашим мнением? Нет уж, увольте! — Смешливо хмыкнув, он затянулся трубкой. — Или вы полагали, что я назову вам имя, а вы уедете в свой особняк и будете дожидаться прибытия мужа там?

Да. Да, именно так я и полагала.

— О-о-о, нет-нет-нет, принцесса, так не будет.

6

Глава 6.

​Венеция. Воспетая гавань любви, независимый и бойкий город стеклодувов и святого Сан-Марко, и… город, в который мне никогда не попасть. Я знала, что Венеция стоит на волнах Адриатики, и нет дороги, что вела бы к нему по суше. Я не ступлю на борт корабля, что сможет доставить туда. Это исключено.

Страх сковал горло, когда я сглотнула, собираясь с мыслями.

— Мессир, я не могу. Не поеду в Венецию.

— Оу… Позволите спросить, почему?

— Это… — Это очень трудно. — Нет. Не позволю.

— Что ж… — Он опустил разочарованный взгляд лишь на миг, прежде чем вновь воспрянуть духом. — Как скажете. Нет так нет.

Так просто?.. И шутить не будет? И настаивать? Он ведь мой дядя, и заставить может.

Широкие шаги Алонзо уже направлялись вдоль каменной улицы — пришлось нагонять, чтобы взять под руку и продолжить путь вместе.

— Б-благодарю… — Выдавила я. — Благодарю, что не настаиваете.

— Дурак я какой, чтоб настаивать? — Пожал плечами он. — Это вы отказываетесь провести пару незабываемых дней подле знатнейших синьоров, дожа Венеции и самого папы. — Папы?.. — Вы не будете пить и танцевать до рассвета, чтобы затем пойти завтракать на пристань с видом на Иль-Реденторе, вы не попробуете лучшее в мире блюдо из свежей рыбы, вы не накупите себе украшений из муранского стекла. Вы упустите блестящую возможность выбрать себе жениха за один вечер, ибо все они соберутся там, а я был бы подле вас, чтобы охарактеризовать каждого. — Слова его взлетали в воздух так легко, но каждое из них оседало на сердце тяжелым грузом. — Я вот ни за что не пропущу подобное событие, как и большая часть синьории, за членами которой мы ведем охоту. Так что… Это вы должны настаивать, а не я.

Он замедлил шаг, подстраиваясь под мой темп. Приглушенные разговоры прохожих стекались в единый гомон, меркнущий пред звучным гласом моих мыслей.

«Запомни, Клариче» — дедушка прищурился, вытирая вымазанные в соках монтепульчано руки. — «Хороший винодел не имеет права упускать возможностей. Более того, он должен сам создавать их!»

Зажмурилась на миг, чтобы отгородиться от горького разочарования.

Ради семьи… Прости, дедушка. Я не смогу. Знаю, что ехать в Венецию было бы правильным решением, но я не смогу. Слишком страшно!

— Но, раз уж вы отказались, прошу вас подумать о своем обещании во время моего отъезда.

Конечно. Вино. — Я кивнула дяде, благодаря за перемену темы.

— Напишу виноградарю, чтобы прислал все необходимое. Мессир, а… А куда мы идем? — Я огляделась по сторонам, обнаружив, что мы успели оказаться в совершенно незнакомом месте. Все каменные улочки на вид казались похожими, но запах, что витал здесь, был для меня новым.

— О, хочу представить вас синьору, с которым вы точно найдете общий язык.

— Какому?

— Каменному и задумчивому. — Хитро улыбнувшись, дядя подмигнул меня, на что я едва не закатила глаза. — Пора познакомиться с покровителем нашего города, раз уж вы здесь, принцесса. С Давидом.

​

***

Площадь синьории, посреди которой оказались наши несоразмерные фигуры, кишела торопящимися людьми, их разговорами и запахами. Но я их не видела. Не ощущала. Не слышала.

Все, к чему обратилась — статуя белоснежного мрамора, светящаяся в мягких лучах вечереющего неба.

Я не могла оторвать от него глаз. Не хотела. Отпустив руку дяди, завороженная, медленно приблизилась к огромному мужчине, глядя на него снизу-вверх, как на божество.

Взгляд жадно ощупывал тело молодого Давида — вкушал упругость жилистых мышц, скользил вдоль переплетающихся струек вен, поднимался по напряженной шее, утопал в мягкости белоснежных кудрей, пока наконец не нашел его глаза. Его сосредоточенные, нахмуренные, но полные решимости глаза.

Тогда это и произошло.

Что-то внутри щелкнуло, отпирая хлипкий засов, и доселе незнакомое волнение бурной рекой хлынуло по всему телу. Безжалостно. Беспощадно. Не оставляя шанса или выбора — так быстро тело сдалось под натиском волнительного жара. Сердце мое застучало быстрее. Язык прошелся по пересохшим губам в исступлении, и я приоткрыла их навстречу захватившему меня чувству. Щекам стало нестерпимо жарко.

Он… Само совершенство. Обнаженное. Совершенство.

По лабиринтам крепких мышц живота, не упуская ни единой выпуклости, глаза хищно скользнули ниже — к ничем не прикрытому мужскому естеству.

…

Как это… странно… И…

Тряхнула головой, в попытках отогнать греховное наваждение, но глаза почти сразу же вернулись обратно. Ослепительный. Величественный и непобедимый, Давид затмевал собой все, что мне приходилось видеть ранее, включая Санта-Мария-Дель-Фьоре. Как быстро перестала я корить себя за несостоявшуюся поездку в Венецию!

Это… Это грех. Нельзя. Тогда почему так хочется?.. Если бы прикоснуться…

Я собрала всю свою волю, что теперь казалась ничтожно хлипкой, и перевела взгляд на дядю. Стоя на людной площади, перед воплощением безупречной красоты, он почему-то смотрел лишь на меня.

Лазурный глаз его потемнел, лишившись озорного блеска.

— Понравился? — Хриплый вопрос осел на коже испариной.

Смогла лишь кивнуть, ибо не имела слов, чтобы описать ощущения от увиденного. Да и вид серьезного Алонзо сбивал с толку — захотелось подумать об этом, но сумбур впечатлений не пустил в голову ни одной дельной мысли. Позволил лишь глядеть в бронзовое лицо широко-распахнутыми глазами.

— Мессир Альтьери! Мессир!

Мужской голос разрубил дымку, сплетающую наши взгляды друг в друга, и оба мы резко развернулись к источнику звука.

Им оказался тучный юноша, что торопливо перебирал короткими ножками, выходя из здания синьории. Руки его сжимали множество свитков, которые поспешили рассыпаться прямо на камень перед Палаццо Веккьо.