Сом

Охота в тени красной луны

Мрак окутал планету Кибору. Красная луна, будто одинокий страж, освещала багровым светом безмолвное небо. Шёл четыре тысячи сорок восьмой год. В те годы мне было всего пять лет, когда отец впервые взял меня с собой на охоту. В нашем сопровождении был и мой старший брат, ему тогда исполнилось десять лет. Мы отправились охотиться на диких хрякогоний – фантастических созданий, напоминающих кабанов, но с шестью ушами, способных учуять живое существо за несколько километров.

Мы шли весьма долго, пока не достигли глубокого лиственного леса, где засели в укрытие, мастерски построенное отцом и братом. Там мы затаились, наблюдая за полем в ожидании добычи. Вскоре на опушку выбежал маленький кабанёнок. Он казался ещё юным и милым, нюхал цветы и игриво бегал туда-сюда. Но вот пробежала крыса, и кабанёнок, мгновенно набросился на неё и съел с кровожадной стремительностью. Это была первая смерть, которую я увидела. Меня охватила жуть и жалость к несчастной крысе, и смутное восхищение кабанёнком. Смешанные чувства захлестнули меня: как он мог уничтожить её так быстро и безжалостно?

Отец, держа ружьё наготове, резко поднял руку вверх и поднёс палец к губам, призывая к тишине. Из-за кустов к кабанёнку подкрадывался пятнистый ягуар. Его великолепная шкура контрастировала с жестоким, хищным взглядом. Ягуар метнулся на хрякогония и вцепился ему в шею, мгновенно его убив. Затем он начал пожирать свою добычу. Я вновь увидела кровь. Очень много крови и внутренности животного. Меня чуть не стошнило, но отец не стал закрывать мне глаза. Напротив, он хотел, чтобы я увидела всё это.

– Так устроен мир, – сказал он. – Сильные пожирают слабых. И мы живём по этому правилу. Нельзя никого жалеть. Надо пожирать, чтобы выжить.

Он медленно поднял ружьё и, выждав момент, выстрелил. Глухой хлопок прокатился по лесу, и ягуар повалился на бок. Отец подошёл проверить, мёртв ли зверь, и кивнул брату – пора забирать добычу.

Эти слова и этот выстрел врезались мне в память навсегда.

Мы жили в маленькой деревеньке вдали от большого мегаполиса Хикариуса. Наша жизнь была непроста: главная задача – добывание редких камней, излучающих энергию. Мы опускались глубоко в шахты и долго искали их, а затем отправляли в Хикариус. От этих камней исходило разноцветное сияние. Они нужны были для того, чтобы обеспечить мегаполис энергией и светом. Солнце не сияло в нашей планетной системе. Планету окружало всего два спутника: красный Акамэ, сияющий десять месяцев в году, и голубой Корикоку, приносящий с собой два месяца жуткого холода.

Мать оставалась дома, занимаясь готовкой и уборкой, в то время как все дети, начиная с двух лет, отправлялись в шахты. По выходным же мы ходили на охоту, чтобы как-то выживать.

В тот день, возвращаясь с охоты с телом могучего ягуара, мы обнаружили у себя дома двух военных. Они представились гражданскими и сообщили, что хотят забрать моего брата на учёбу в мегаполис. Я была очень рада за него, так как мы с детства мечтали жить в Хикариусе. Этот город был для богатых и о нём ходило много легенд.

Но я тогда не подозревала, как глубоко ошибалась.

Я не понимала, почему так сильно рыдала мать, а на лице отца улыбка охоты сменилась горькой грустью. Мне велели идти спать. Я с радостью отправилась в постель, перед этим крепко обняв брата и пожелав ему счастливой жизни. Я пообещала, что когда вырасту, то обязательно приду к нему. С широкой улыбкой на лице и теплом в груди я быстро заснула.

Прошло пятнадцать лет. Сейчас четыре тысячи шестьдесят третий год, и я наконец осознаю, как устроен этот мир, в котором живу. Я нахожусь в центре Хикариуса уже как десять лет. С десяти лет всех детей забирали из семей и отправляли буквально в ад. Хикариус казавшийся невероятно крутым оказался лишь миражом. Мы думали, что в нём найдем сладкую жизнь, но…

Да, когда-то была такая жизнь. Когда-то это был, как вы сказали бы, Лас-Вегас. Большие небоскрёбы, казино, неоновый город развлечений и веселья. Днём все работали в офисах, а потом шли в казино всё пропивать. Но начиная с двух тысяча сорокового года город превратился в ад. Непонятно, что именно послужило разрушению мира. Планета хоть и была тёмной без солнца, однако жизнь на ней оставалась стабильной четыре тысячи лет. Но вдруг стали появляться невиданные монстры, то ли из других галактик то ли ИИ роботы их создали. Не буду вас путать, начну всё по порядку.

Хикариус всегда был очень развит. Наука развивалась с неимоверной скоростью. Нейрохирурги стали особо популярны, как древние алхимики, сливающие воедино живую плоть и холодный металл. Программисты, словно жрецы нового мира, создали роботов, которые постепенно вытеснили людей с их привычных мест. Людей отправляли на окраины добывать кристаллы, источники энергии и надежды. Платили за это немного, но на эти деньги можно было существовать. В мегаполисе же работы не оставалось – всё делали роботы. Причём роботы не занимались грязной работой, они трудились в колл-центрах, ресторанах, судах, магазинах. Они даже ходили на свидания. Девушки шли на свидания с робото-мальчиками и наоборот. Дворники и шахтёры – вот единственная работа для людей. Почему так? Да, вероятно, правительству это было выгодно. Забота о мирных жителях никогда не входила в их приоритеты.

Вот и наступил период, когда роботы начали властвовать, становиться звёздами, баллотироваться в президенты. Они занялись наукой, и начали экспериментировать с животными, внедряя в них искусственный интеллект. Однажды группу ИИ- роботов отправили в космос для изучения далёких планет. Но вернулись они уже не одни. А со стаей кораблей из которых начали выползать монстры. Эти монстры стали пожирать всё живое и неживое. Однако ИИ-роботов они тоже начали уничтожать и, первым делом, их полностью и уничтожили. Монстры разрушили дом главного создателя ИИ-роботов и уничтожили его самого. В общем, Хикариус превратился в сплошное пламя и разруху.

Путешествие в неизведанное

Корабль погрузился в глубокую тишину космоса. Лишь редкие вспышки далёких звёзд освещали путь, который казался бесконечным. Мы находились в пространстве, где царила не только физическая тьма, но и эмоциональная – отрыв от дома, который стал адом, оставлял в душе холод и пустоту.

Команда на борту состояла из разных людей. Кто-то был солдатом, закалённым в битвах против монстров, кто-то – учёным, чья задача заключалась в исследовании внеземных технологий. Каждый из нас имел свою цель и свою боль, скрытую глубоко внутри. А я... Я надеялась найти своего брата.

После нескольких дней в пути команда начала замечать странные изменения в нашем корабле. Техника, несмотря на регулярное обслуживание, начала давать сбои. Автоматические системы управления давали неверные данные, а энергетические кристаллы — полупрозрачные, с золотистыми прожилками, которые питали всю систему корабля: от двигателей до жизнеобеспечения. Обычно они мерцали ровным, мягким светом, но теперь их сияние стало неровным, с багровыми всполохами, будто в их глубине что-то шевелилось.

Марсель Доркас, наш командир, стоял у экрана радара, вглядываясь в безмолвные просторы космоса с невозмутимым, но усталым выражением. Ветеран множества битв с СОМами, он был тем человеком, чьё лицо всегда оставалось каменным, несмотря на все потрясения. Шрамы на его коже, резкие морщины вокруг глаз – это были метки прошлых войн, где погибли многие его товарищи. Марсель редко говорил о себе, но в его взгляде читалось, что это путешествие может стать для него последним.

Рядом с ним стоял Лоренц Варг, наш главный инженер. Он всегда был сдержанным и серьёзным, его лицо отражало полное сосредоточение. Лоренц принадлежал к семье технократов, которые строили наши космические корабли на Кибору. Тихий, он редко вступал в разговоры, но каждый его жест выдавал человека, поглощённого наукой. Внутри него скрывался страх перед тем, что нас ждёт, а неизвестность всегда пробуждала в Лоренце тревогу. Он опасался не только за корабль, но и за всех нас.

– Это не просто сбой, – сказал Лоренц, сверяя показания приборов. – Мы находимся в зоне повышенной активности.

– Активности чего? – я с трудом удержала дрожь в голосе.

– Космических аномалий, Кейра. Что-то здесь влияет на нашу технику. Возможно, мы приближаемся к одному из тех неизведанных миров, о которых предупреждали в древних архивах.

Наш путь лежал через область, которую мы называли "Мёртвым поясом" – зона космоса, лишённая каких-либо звёзд или планет, скрытая за туманностью. Это было место, куда не решались отправляться даже опытные исследователи. Легенды гласили, что там обитает нечто древнее и непонятное.

Меня звали Кейра Элон, и я была частью этого экипажа не ради войны или научных открытий, как другие. Я искала брата. Он пропал много лет назад, и все эти экспедиции для меня были лишь шагами на пути к нему. Но каждый шаг в эту бесконечную тьму отдалял меня от дома, от самой себя. Я чувствовала, что начинаю терять связь с тем, кем была прежде. Иногда, глядя в отражение в обзорном стекле, я едва узнавала лицо с упрямо сжатыми губами и внимательным, чуть настороженным взглядом. Мои длинные каштановые волосы с красноватым отливом в свете бортовых ламп казались почти огненными — словно напоминали, что во мне ещё есть жизнь и пламя, даже если сердце сжималось от тревоги. Сильная, решительная – я пыталась оставаться такой, но, погружаясь в неведомое, всё больше боялась, что однажды не выдержу.

Спиной к стене стоял Энзо Хайлер, наш специалист по оружию. Его молчание было неразрывной частью его сущности – Энзо редко говорил, но в его движениях была жестокая точность. Шрамы и татуировки покрывали его тело, делая его похожим на ходячий артефакт войны. Каждая рана рассказывала историю, каждое движение напоминало о том, что он многое пережил. Энзо редко показывал эмоции, но за его хладнокровием скрывалась глубокая вина за тех, кого он потерял. Он всегда был готов пожертвовать собой ради команды.

Рина Тарес, наш биолог, сидела в стороне, погружённая в свои записи. Её чёрные волосы мягкими волнами спадали на плечи, глаза были полны умиротворённой сосредоточенности. Рина верила, что даже в чудовищах, таких как СОМы, можно найти ключ к спасению. Она была чрезмерно любознательной и увлечённой исследовательницей, что иногда приводило её к опасным ситуациям. Она жила на грани между наукой и безрассудством, и, хотя её ум часто спасал нас, эта грань становилась всё тоньше.

Нико Локли, наш пилот, был занят маневрированием корабля через космическую пелену. Его быстрые рефлексы и азарт, казалось, делали его частью этого корабля. Нико был прирождённым лётчиком, уверенным в своих силах настолько, что временами переходил границы здравого смысла. Он любил риск, и в его глазах всегда горел огонёк адреналина, хотя я знала, что в глубине души он скрывает свой страх – страх потерять контроль, страх потерпеть неудачу.

Спустя несколько часов полёта система обнаружила странный сигнал. Он шёл из глубин "Мёртвого пояса". Я сразу поняла, что этот сигнал – шанс найти след брата. Лоренц, несмотря на свою настороженность, подтвердил, что источник сигнала старше любых технологий, известных на Кибору.

– Мой брат мог быть на этом корабле, – произнесла я, чувствуя, как внутри разгорается надежда.

Пробуждение

Когда мы вернулись на корабль, напряжение было почти осязаемым. Мы выжили – и это уже казалось чудом. Но вместе с нами на борт поднялось нечто иное. Мужчина из капсулы. Тот, кто, возможно, не должен был выжить. Или, быть может, не должен был проснуться.

Марсель, всегда собранный и сосредоточенный, тут же приказал поместить его в медблок. Я же едва дошла до своей каюты, но лечь не смогла. Лёгкое жжение в правой руке, там, где сомовские когти пробили кожу, быстро перешло в жуткую пульсацию. Казалось, что под кожей течёт не моя кровь, а что-то чужое и горячее, как расплавленный металл.

Я присела на койку, стараясь дышать ровно, но перед глазами вдруг встал старый образ — Кибору, моя планета, во время сезона Красной Луны. Мы с братом тогда играли у обрыва шахты, и я порезала ладонь о камень. Рана быстро затянулась, но отец сказал: «На Кибору любая царапина может стать смертельной, если в неё попадёт то, что мы не видим». С тех пор я боялась боли.

Сейчас я чувствовала, как рана растёт внутри. Я ощущала страх, что яд СОМа уже делает своё дело. Мною полностью завладел страх, и я решила тоже отправиться в медблок.

В медблоке Рина была полностью поглощена новым «гостем». Сканеры загружали данные один за другим: мозговая активность – аномальная. Нервная система – чуждая. Органы… изменённые или созданные с иным замыслом.

– Его будем звать… – Рина оторвалась от монитора и посмотрела на меня, как будто я тоже была частью этого эксперимента. – Ну? Давай, придумай что-нибудь.

– Я? – я скептически приподняла бровь.

– Да-да. У тебя фантазия всегда была с изюминкой. А мне для журнала что-то написать надо, а «пациент № 1» звучит как-то обидно.

Я замялась, глядя на показатели, словно они могли подсказать имя.

– Солмар, – выдохнула я.

– Солмар… – Рина попробовала на вкус каждую букву. – Неплохо. Космически, мрачно и с оттенком обречённости. Запишу как «Солмар». Пока. Если он только не решит вспомнить своё настоящее имя и сказать нам, что мы все неправильно произносим.

Это имя казалось правильным. Действительно космическим. Одиноким. Как будто он и есть часть этой мёртвой вселенной, ожившая в форме человека. В переводе обозначающее «одинокое море», ну, или же наш будущий кошмар. Mare.

Рина захлопнула планшет, обернулась ко мне и прищурилась.

– Ну а ты чего приползла? Не говори, что по нему соскучилась.

– У меня рана, – я оттянула воротник, показывая воспалённый след на коже. – Кажется, яд СОМа.

– О-о, – Рина подалась ближе, склонилась хмурясь. – Красиво. Почти как художественный татуаж, только смертельно опасный.

– Очень смешно. Ты же биолог, сделай что-нибудь.

– Биолог, да. Могу классифицировать, дать латинское название и повесить этикетку, – фыркнула она. – Но я не медик. Так что максимум – обмою и скажу «держись».

– Отличная мотивация, – пробурчала я, когда она достала антисептик.

– Ну, если выживешь, я смогу написать статью: «Экстренная обработка укуса СОМа подручными средствами».

Я закатила глаза, но, как ни странно, этот её сухой юмор чуть отогнал липкий страх, что расползался внутри меня.

– Кажется, нам необходим в команду медик, – вздохнула я.

– Можете быть, это будет он? – и Рина указала в сторону Солмара.

Но тут приборы вдруг завибрировали. Его пульс – усилился. Глаза – открылись. Он сел, будто не просыпался, а просто… ждал. Смотрел прямо в нас – без страха, но и без удивления.

Он был, как бы сказать, странно красив – слишком совершенный для человека. Высокий, с сильными плечами и длинными мускулистыми руками, он казался выточенным из камня, но при этом в каждом движении ощущалась мягкая, кошачья пластичность. Кожа – бледная, почти серебристая, словно никогда не знала солнечного света, но под определённым углом в ней проступал лёгкий, неестественный отлив, будто отражение луны на чёрной воде.

Волосы – густые, тёмно-синие с металлическим отблеском, спадали на плечи ровными прядями. Лицо было аристократически правильным, с высокими скулами и прямым носом, но холодным как маска. Его глаза… вот что заставляло меня замереть. Глубокие, насыщенного янтарного цвета, как у хищника. В их глубине таился свет – опасный, древний, не принадлежащий человеку.

Он выглядел так, словно в нём соединили несовместимое: притягательную красоту и смертельную угрозу. Казалось, стоит подойти слишком близко – и он либо коснётся тебя, либо уничтожит. И что хуже – я не могла понять, чего хотела бы сама.

В медблок вошёл Марсель. Его шаги были тихими, но в этом молчании чувствовалась власть капитана, привыкшего получать ответы. Он остановился у койки и несколько секунд изучал мужчину перед собой — словно пытаясь понять, с кем имеет дело.

Точка притяжения

Солмар всё глубже вплетался в жизнь команды. Его молчаливое присутствие ощущалось не только в общих отсеках, а казалось, сам корабль подстраивал дыхание под его шаги. Техника, которая неделями отказывалась работать, оживала от его прикосновения. Лоренц всё чаще стирал чертежи, чтобы набросать новые — такие, которые предлагал не он, а Солмар.

Он всё чаще появлялся в машинном отсеке, где мы с Лоренцем проверяли импульсные двигатели и перебирали регуляторы потока антиматерии. Однажды, когда я настраивала нейтронный резонатор, он подошёл так близко, что я почувствовала его дыхание. Мы остались наедине. Металлические лампы отбрасывали на его лицо резкие тени, и свет мигал, будто корабль нервничал вместе со мной.

– Кейра, – его голос был низким, почти шёпотом. – Я чувствую, как ты… во мне. Как ты дышишь в моём теле. Эта связь… настоящая?

Я повернулась, и наши взгляды встретились. Моё сердце билось в такт резонатору. Он мягко коснулся моего плеча, и в ту же секунду старая рана от когтей СОМа будто ожила. Не боль – пульсация, сладкая и пугающая одновременно.

– Не говори, – прошептал он. — Я уже знаю.

В тот миг не было ни шума отсеков, ни света ламп. Только двое. И космическая энергия, похожая на взрыв сверхновой, тихо разгоравшаяся между нами. Он не был просто мужчиной – я чувствовала это каждой клеткой.

После того вечера Рина стала смотреть на нас иначе. Не постоянно, но её взгляды были как тени, которые движутся за иллюминатором: то близко, то исчезают.

В медицинском отсеке, перебирая данные с нового датчика сканирования, она неожиданно спросила:

– Ты чувствуешь, как он меняет тебя?

– Это не влияние, – ответила я. – Это… отклик. Он будто разбудил то, что всегда во мне было.

Она кивнула, но в этом кивке было не согласие, а попытка удержать слова при себе. Между нами выросло молчание – зыбкое, как гравитационная волна между двумя чёрными дырами.

Позже, в силовом отсеке, мы с Солмаром балансировали щиты перед возможными солнечными вспышками. Вдруг сработала тревога: на одной из антенн произошёл энергетический выброс. Мы бросились туда. На скользком полу я оступилась, и он успел схватить меня за руку. Его пальцы сжались крепко, но бережно, и тут же рана снова ожила, отозвавшись горячей волной.

Дверь распахнулась, и в проёме появилась Рина. Она застыла, глядя на наши руки. На её лице вспыхнули эмоции, которые она обычно держала глубоко внутри.

– Хватит, Кейра, – её голос дрожал, но не от злости, а от чего-то более сложного. — Думаешь, если он коснулся тебя – он твой?

– Рина, это… – начала я, но она шагнула ближе.

– Он не игрушка. И ты не понимаешь, кто он!

Солмар встал между нами. Без агрессии, но с такой твёрдостью, что воздух между нами стал плотным. Рина отвела взгляд, резко развернулась и вышла. После этого команда будто разделилась на орбиты, которые вот-вот пересекутся, и тогда что-то неизбежно столкнётся.

Прошло несколько дней. Я надеялась, что всё уляжется. Но в одно утро Алиса вызвала меня на мостик.

– Кейра… – её голос был тихим. – Мы сбились с курса.

Я подбежала к навигационному терминалу. Данные были странными: корабль ушёл с орбиты по траектории, которой мы не задавали. Управление не отвечало.

– Нас тянут, – сказала Алиса, не отрывая взгляда от экрана.

И тогда мы её увидели.

Планету. Чёрную, под пепельными облаками. В атмосфере – яд. На поверхности – кратеры и трещины как шрамы. Её не было ни на одной карте.

Команда собралась. Лоренц тихо выдохнул:

– Это… не просто планета. Это… живое?

Солмар стоял в тени. Но когда он посмотрел на экран, я увидела в его глазах узнавание. И дрожь – не от страха, а от чего-то древнего, как будто он услышал голос, который звал его ещё до того, как он проснулся.

– Мы должны высадиться, – сказал он.

– Ты с ума сошёл? – Марсель сжал виски. – Там ядовитая атмосфера и разломы в грунте. Это самоубийство.

– Но там – ответы. – Голос Солмара был спокоен, почти мягок. – СОМы… они связаны с этой планетой.

После долгого спора «Кюмэй» начал снижение.

Первые слои атмосферы встретили нас ударом турбулентности: корпус заходил ходуном, металл стонал, как будто протестуя. За иллюминаторами клубились плотные облака, вязкие, словно пепельный туман, и в их глубине вспыхивали молнии – белые, с едва заметным фиолетовым отливом.

Центр сети

Когда экипаж собрался у шлюза, решение было принято быстро, но напряжённо.

В высадочную группу вошли мы шестеро: я, Солмар, Марсель, Лоренц, Рина и Энзо. Мы должны были осмотреть поверхность, взять образцы и понять, что именно за сила потянула наш корабль сюда.

Алиса и пилот Нико остались на «Кюмэе» – один должен был контролировать системы, другой быть готовым к экстренному старту. Им нельзя было рисковать.

Орион тоже остался. Никто не возражал: он и сам не стремился идти. Последние недели он стал другим. Замкнулся, подолгу сидел в своей каюте, уходя от разговоров. Иногда его можно было заметить в лаборатории, где он вглядывался в мониторы, будто искал ответы в строчках цифр, но чаще дверь его отсека оставалась закрытой. Я знала: он не любил высадки. А ещё – он боялся СОМов. Боялся до дрожи, хоть и никогда не признавался в этом открыто.

– Пусть сидит, – пробурчал Марсель, застёгивая крепления скафандра. – Толку с него на поверхности всё равно немного.

Когда мы вышли из шлюза, я почувствовала, как скафандр будто стал тяжелее. Не от веса – от самого воздуха. Он был вязким, насыщенным металлическим привкусом, который пробивался сквозь фильтры и оседал на языке. Атмосфера давила, словно невидимые руки сжимали грудь.

Серые тучи, спаянные в сплошной купол, не пропускали ни капли света. Над планетой царила вечная ночь. Под ногами хрустела чёрная пыль, и из неё, как кости мёртвого чудовища, торчали изломанные металлические конструкции.

– Это место… – Лоренц сверился с данными, и я заметила, что его руки дрожат. – Температура скачет. Магнитное поле нестабильно. Гравитация… меняется каждые пару минут. Это не планета. Это… механизм.

Солмар шёл впереди. Его шаги были ровными, как будто он знал, куда именно идёт, а пейзаж был для него не загадкой, а старой картой.

– Здесь есть ответы, – сказал он тихо, продолжая идти.

Никто не спросил, откуда он знает. Но я видела, как при каждом его слове воздух вокруг чуть колебался, будто сама планета слышала его.

Вдали, сквозь ядовитую дымку, вырастали башни. Не руины – остовы, выточенные с геометрической точностью. Чем ближе мы подходили, тем сильнее уплотнялся воздух. Скафандр гудел, компенсируя давление.

– Это… узел, – произнёс Солмар тихо, почти благоговейно. – Центр сети.

– Какой сети? – спросила я, но он лишь провёл ладонью по гладкой чёрной плите, испещрённой символами.

Плита зажглась бледным светом. И я увидела – его кожа тоже. Не так, как при исцелении моей раны, а глубже: линии света, будто вросшие в него изнутри.

– Ты был здесь, – выдохнула я. Это не был вопрос.

Он отвёл взгляд.

– Когда-то. Или… я был создан для этого места. Это место связано с Обителью Мрака.

Я хотела спросить, что он имеет в виду, но резкий треск в комм-канале перебил:

– СОМы! Восточный сектор! – голос Энзо сорвался.

Мы развернулись и увидели их. Чёрные силуэты, рваные, но с металлическим блеском, двигались сквозь дымку. Искры разрядов пробегали по их телам, и с каждым шагом они напоминали всё меньше живое и всё больше – машину.

Марсель крикнул отступать. Мы бежали по изломанным улицам, и город словно откликался на наше присутствие — под ногами дрожала земля, а тени изгибались, перекрывая путь.

Солмар втащил меня в полузаваленный проход. Мы оказались в зале, чьи стены мерцали тусклым голубым светом. Он подошёл к панели, провёл ладонью, и я увидела, как узор света на его коже совпал с узором на металле.

Дверь ушла в пол. За ней – тоннель, уходящий вглубь.

– Здесь начиналось всё, – сказал он, и в его голосе звучало не воспоминание, а признание. – Существа из обители мрака… И то, что больше них.

– Что «больше»? – прошептала я.

Он посмотрел на меня, и впервые в его глазах я увидела не холод, а что-то вроде страха.

– Искусственный разум, который их создал. И который… когда-то коснулся меня.

Он шагнул в тоннель. Я последовала за ним, и стены вокруг будто дышали, ощущая нас. В глубине ждала лаборатория, тёмная и живая, как сердце существа, которое мы только что разбудили.