Сон на яву

1

Апрель 1860

Впервые Чёрный Всадник приснился Эмили в ту ночь, когда в салуне «Грохочущий молот» застрелили её отца, Мэтью Кларкса. Звон выстрелов, крики, ругань, вонь дешёвого виски и пороха — всё это смешалось в кошмарную кашу, которую Эмили ещё долго ощущала на языке как горький привкус потери и несправедливости. После того как страсти улеглись, когда тело отца унесли, а шериф, пообещав «разобраться во всем», лениво почесал затылок и удалился, словно отмахнувшись от надоедливой мухи, девушку, как ненужную вещь, отдали на попечение хозяйке пансиона «Усталый пилигрим» и отвели в убогую комнатку, которую снимал Мэтью.

В комнате пахло плесенью и пылью, пропитавшими всё вокруг запахом запустения и забвения. Сквозь щели в стенах завывал ветер, словно нестройный хор призраков, оплакивающих ушедшего, добавляя к атмосфере гнетущей безысходности. Эмили легла на жёсткую, всю в буграх и впадинах кровать, набивка которой, казалось, состояла из одних камней, впивающихся в тело, словно напоминая о жестокости мира. Она невидящим взглядом уставилась в потолок, пытаясь найти в его тусклой поверхности хоть проблеск надежды, но видела лишь отражение собственной боли.

В голове роились обрывки воспоминаний, словно потрёпанные фотографии из старого альбома. Улыбка отца, всегда такая искренняя и тёплая, несмотря на все тяготы жизни. Его грубые, но любящие руки, которые казались такими сильными и надёжными. Его рассказы о далёких землях и несбывшихся мечтах, о золотых приисках и бескрайних прериях, которые теперь казались лишь насмешкой судьбы. Перед глазами стоял труп отца, распростёртый на залитом кровью полу салуна, словно вычеркнутый из жизни грязным и жестоким мазком. Она не плакала. Слезы словно застыли внутри, скованные горем и внезапной, всепоглощающей пустотой, словно ледяным панцирем, окутавшим её сердце. В тот момент она чувствовала лишь холод, проникавший в самую душу, холод, который, казалось, никогда её не покинет. Холод одиночества, страха и предчувствия чего-то ужасного. Холод, предвещавший появление Чёрного Всадника.

Смерть отца обрушилась на Эмили, как внезапный шторм, вырвав её из привычного течения жизни и повергнув в оцепенение. Горе парализовало её разум, не оставляя места ничему, кроме зияющей пустоты. Она не могла ни плакать, ни кричать, ни даже осмыслить произошедшее. Она лишь неподвижно лежала в темноте, затерянная в холодной, чужой тишине своей комнаты, глядя прямо перед собой пустыми глазами, словно выцветшими от боли. Время, казалось, остановилось, и каждый миг растягивался в бесконечную муку. Тишина давила на барабанные перепонки, а в голове эхом отдавались последние слова отца, которые теперь звучали как прощание, которого Эмили не осознавала. Слова, сказанные в спешке о повседневной суете, теперь терзали ее, превратившись в пророчество, которое она пропустила мимо ушей. Она проклинала себя за то, что не обратила на них больше внимания, за то, что не сказала в ответ что-то более значимое, более наполненное любовью. Безвозвратно упущенная возможность... Теперь она преследовала ее, словно тень, напоминая о том, что уже никогда не будет исправлено.

Эмили отказывалась принимать эту невыносимую реальность, эту зияющую рану, оставленную внезапной утратой. Ещё вчера отец был рядом, его тёплые прикосновения, его успокаивающий голос, его заразительный смех наполняли дом жизнью, согревая каждый его уголок. Она помнила, как он читал ей перед сном, мастерски имитируя голоса персонажей, как учил кататься на велосипеде, терпеливо поддерживая её, пока она не обретала равновесие, как гордился её успехами, сияя от счастья на каждом школьном концерте и спортивном соревновании. А сегодня... Сегодня она осталась одна, с огромной, непостижимой дырой в сердце, с ощущением, что от неё отрезали часть самой себя, её опору, её компас, её лучшего друга.

Память то и дело подбрасывала обрывки счастливых воспоминаний, терзая, словно раскалённые угли. В памяти всплывали картины совместных поездок к морю, где они строили замки из песка и ловили крабов, уютные вечера у камина, когда отец рассказывал захватывающие истории о далёких странах и храбрых героях, его советы, полные мудрости и любви, его сильные руки, крепко державшие её, когда она боялась бури, как в прямом, так и в переносном смысле. Каждое воспоминание вместо утешения приносило лишь новую волну отчаяния, напоминая о том, что утрачено навсегда, о том, что больше никогда не повторится, о моментах, которые остались не разделёнными, о словах, которые не были сказаны. Слова утешения, сыпавшиеся со всех сторон, казались бессмысленными, чужими, словно произнесёнными на незнакомом языке.

Они не достигали её сердца, оставаясь лишь пустыми звуками, неспособными заполнить ту бездонную пропасть, которая образовалась внутри. Она была заперта в своём личном аду, окружённая лишь плотной, непроницаемой тьмой, чувствуя себя одинокой лодкой, выброшенной в бурный, штормовой океан, без вёсел и компаса, обречённой дрейфовать в беспросветном хаосе. Ей казалось, что мир за пределами этой комнаты перестал существовать, что все краски исчезли, оставив лишь серый, унылый пейзаж, в котором больше не было места радости и надежде.

2

Однако какой бы сильной ни была боль, каким бы тяжёлым ни было горе, тело требовало своего. Истощение брало верх. Глаза жгло от слёз, которые так и не пролились, словно пересохший колодец, горло саднило от невысказанных слов, от криков, застрявших внутри, а каждая мышца ныла от напряжения, от бесконечной борьбы с невыносимой реальностью.

Измученная душой и телом, Эмили наконец погрузилась в тяжёлый, беспокойный сон, словно в бездонную пропасть, надеясь найти там хоть какое-то облегчение, хоть кратковременную передышку от нескончаемой боли. Ей снились обрывки прошлого — детские игры с отцом в парке, его сильные руки, подбрасывающие её в воздух под заразительный смех, его гордый взгляд на выпускном, полный надежд и любви, его напутствия, звучавшие как благословение. Затем картины сменялись, искажались, превращаясь в кошмар. Солнце угасало, превращаясь в чёрную дыру, поглощающую всё вокруг, а отец стоял вдалеке, его фигура размывалась, словно акварель под дождём, и он звал её тихим, умоляющим голосом, от которого сжималось сердце, но чем больше Эмили пыталась приблизиться к нему, пробираясь сквозь густой туман, цепляясь за ускользающие очертания его силуэта, тем дальше он отступал, исчезая в зловещей мгле, оставляя её в полном одиночестве. В ту ночь, в час глубочайшего отчаяния и мучительного одиночества, когда грань между реальностью и кошмаром истончилась до прозрачности, когда боль стала почти осязаемой, когда казалось, что сердце вот-вот разорвётся, к ней во сне явился Чёрный Всадник.

Его появление было таким же внезапным и зловещим, как и смерть её отца, словно сама смерть приняла форму и пришла за ней, чтобы окончательно забрать её в царство тьмы. Он возник из клубящейся тьмы, из самого сердца её горя, его силуэт, облачённый в чёрные доспехи, возвышался над ней, заслоняя лунный свет и внушая первобытный, животный страх, который парализовал её, лишая возможности двигаться или кричать. Невозможно было разглядеть его лицо под капюшоном, лишь мрак и бездна, пугающая своей бесконечностью. Но Эмили чувствовала его пристальный, леденящий взгляд, прожигающий её насквозь, словно он видел все её страхи и слабости, знал самые сокровенные тайны её души.

От него веяло могильным холодом и предчувствием смерти, предвещая нечто ужасное, нечто, что навсегда изменит её жизнь, выведет её из оцепенения и бросит в водоворот событий, исход которых невозможно было предсказать. Она чувствовала, что её ждёт испытание, от которого зависит её будущее, испытание, которому она должна противостоять, чтобы окончательно не потерять себя в пучине горя, чтобы доказать, что она достойна памяти отца, что она сможет выжить и стать сильнее, несмотря на боль. И в этот момент сквозь пелену страха и отчаяния в ней зародилось слабое, едва заметное зерно надежды, крошечная искорка, которая, возможно, станет её спасением.

Всё вокруг было окутано густым, словно молоко, туманом, липким и влажным, проникающим под кожу и наполняющим лёгкие неприятной прохладой. Эмили зябко передернула плечами, пытаясь хоть как-то согреться, но безуспешно. Тело бил озноб, а в голове царила полная неразбериха. Где она? Куда её занесло? Она никак не могла понять, где находится. Её словно вырвали из реальности, из привычного, тёплого мира, и поместили в этот сюрреалистический, неестественный мир, где царил лишь монотонный серый цвет и давящая тишина. Как будто кто-то выключил звук и оставил лишь размытую, нечеткую картинку.

Не было никаких ориентиров: ни деревьев, ни гор, ни даже клочка травы, за который мог бы зацепиться взгляд, — лишь бескрайняя белая пелена, простирающаяся во все стороны до самого горизонта и сливающаяся с небом в единое размытое пятно. Визуально это напоминало гигантский холст, на котором художник забыл нарисовать что-либо, кроме серой основы. Звуки приглушались, словно их поглощала эта густая субстанция, превращаясь в едва различимое эхо. Отдаленный шорох казался шепотом, порыв ветра — вздохом.

Она чувствовала себя потерянной в бескрайнем чужом пространстве, крошечной точкой в океане белого ничто, обречённой на вечное одиночество. Эта мысль пронзала её, как ледяная игла, усиливая чувство беспомощности. Знакомые ощущения тепла, безопасности, комфорта отступали, словно крысы, бегущие с тонущего корабля, уступая место давящему чувству тревоги, ледяным пальцам страха, сжимающим её сердце в болезненном тисках. Каждая капля влажного тумана казалась предвестником беды, зловещим намеком на что-то ужасное, что вот-вот произойдёт. Они ползли по коже, оставляя ощущение оцепенения и предчувствие чего-то нехорошего.

Она знала лишь одно: ей грозит опасность, смертельная опасность. Эта мысль острым когтем впилась в её сознание, отравляя каждый вдох, заставляя кровь стынуть в жилах. Липкий страх полз по телу, сковывая движения, парализуя волю. Она с трудом могла пошевелиться, ноги словно приросли к земле. Она не знала, какая именно смерть уготована ей в этом проклятом месте: раздавит ли её что-то невидимое, поглотит ли коварный туман, подкрадётся ли неведомый хищник, чьи глаза, возможно, уже сверкают где-то вдалеке, выжидая удобный момент для нападения, или она просто заблудится и умрёт от голода и холода. Но она была уверена, что непременно умрёт, если помощь не придёт вовремя. Время тянулось медленно и тягуче, как патока, каждое мгновение казалось последним, каждый вздох — предсмертным хрипом. Её дыхание становилось всё более поверхностным, а сердцебиение — всё более слабым. Она чувствовала, как силы покидают её, как надежда испаряется, словно роса на солнце, оставляя после себя лишь горький привкус отчаяния. Отчаяние медленно пожирало её изнутри, оставляя лишь пустоту.

3

Эмили понимала, что спит, что всё это — лишь причудливая игра подсознания, искажённая проекция её страхов и переживаний, и поэтому теоретически не боялась умереть в своём мире сновидений. Ведь это всего лишь сон, иллюзия, и, проснувшись, она вернётся в реальность, к привычной жизни, где светит солнце и пахнет кофе. Но всё же ей было очень грустно и обидно из-за того, что она где-то допустила ошибку, сделала неверный выбор, который привёл её к этому жуткому финалу, к этой безвыходной ситуации.

Казалось, поверни она тогда направо, а не налево, скажи другое слово, сделай что-то по-другому, прими другое решение, и её ждала бы долгая и счастливая жизнь, полная радости и любви, улыбок и смеха, путешествий и приключений, а не страшная смерть в одиночестве — неизвестно где и по какой причине. Неужели все её мечты, все её надежды канут в Лету, как зыбкие тени, так и не воплотившись в жизнь? Неужели она обречена на то, чтобы её имя, её существование навсегда растворились в этом беспросветном тумане? Станет ли она лишь блеклым воспоминанием, забытым штрихом на картине жизни?

И в ту самую минуту, когда умерла последняя надежда на спасение, когда отчаяние захлестнуло её с головой, словно бурная река, сметающая всё на своём пути, когда она уже смирилась со своей участью, приняла неизбежный конец, появился он! Мгновение назад раскинувшийся перед ней голубоватый пейзаж, размытый туманом, был абсолютно пустынным, безжизненным, мёртвым — и вдруг, словно материализовавшись из ниоткуда, словно призванный её отчаянным криком души, на невысоком холме, поросшем редкой травой, появился Чёрный Всадник. Его лицо, словно специально скрытое от чужих глаз, закрывала надвинутая на самые глаза широкополая чёрная шляпа, отбрасывающая зловещую тень, скрывающая его тайну.

Высокий и худощавый, он сидел в седле совершенно прямо, как статуя, с небрежной грацией держа в руках поводья вороного коня, чья чёрная, как ночь, шерсть блестела в туманном свете, словно бархат, поглощающий свет. Конь стоял неподвижно, как изваяние, лишь изредка фыркая и выпуская клубы пара в холодный воздух. Хотя Эмили и не видела его лица, она внезапно почувствовала, как участилось её сердцебиение, как в ней ожило что-то давно забытое, как с первого взгляда, с первого вздоха она полюбила этого человека, этого загадочного незнакомца. Это было иррациональное чувство, вспышка внезапной привязанности, необъяснимая симпатия. В глубине её души что-то откликнулось на его появление, словно забытая мелодия, вспыхнула искра надежды, словно крошечный огонёк в ночи, пробивающийся сквозь непроглядную тьму.

Она знала: он, Чёрный Всадник, которому она готова отдать не только своё сердце, но и саму жизнь, явился, чтобы спасти её от неминуемой гибели, вырвать из лап надвигающейся тьмы, вернуть в мир живых, где ещё теплится огонь жизни. И теперь оставалось только ждать. Ждать и верить, надеяться, что он заметит её, услышит её беззвучный крик о помощи, затерявшийся в тумане, и протянет руку спасения. Оставалось только ждать его решения, его действий, его спасения. Словно заворожённая, затаив дыхание, она следила за каждым его движением, надеясь, что он не бросит её на произвол судьбы. Его появление было единственным лучом света в этом царстве тьмы, и она цеплялась за него всеми силами души.

Когда Чёрный Всадник, словно сотканный из самой ночи, замер на невысоком холме, его плащ, сотканный из теней, развевался на ледяном ветру, а шлем скрывал лицо в непроглядной, пугающей тени, время для Эмили не просто остановилось — оно сжалось в тугой, пульсирующий комок страха и надежды. Страха, сковывающего ледяными пальцами её сердце, и надежды, едва тлеющей искрой в тёмном лабиринте отчаяния. Сверчки, до этого оглушительно трещавшие свою ночную песню, внезапно смолкли, словно по мановению невидимой зловещей руки, и даже шелест листьев на старых, изъеденных болезнями деревьях, словно испугавшись, затих. Мир вокруг замер в томительном, почти осязаемом ожидании, пропитанном густым, гнетущим предчувствием, ощущением надвигающейся беды, словно перед самой разрушительной грозой.

Дыхание стало прерывистым и поверхностным, словно она нырнула в ледяную воду, сковавшую грудь мучительной хваткой. Каждая клеточка тела кричала об опасности, но что-то внутри, глубже страха, шептало о спасении. Она была уверена — нет, она знала, — что его зоркие, как у хищной птицы, глаза, острые, как лезвие меча, ищут, методично высматривают ее среди этого безмолвного, враждебного пейзажа, пронизывая тьму, словно лазерный луч, сканирующий каждый уголок, каждую трещинку в земле, каждый изгиб ветвей. Каждое мгновение тянулось как вечность, превращаясь в изощрённую пытку, пока этот взгляд наконец не нашёл её, несчастную девушку, съежившуюся в тени одинокого, искривлённого ветрами дерева, чьи корни, словно скрюченные пальцы мертвеца, цеплялись за холодную, бесплодную землю. Она чувствовала себя маленькой и беззащитной, словно загнанный зверь, приготовившийся к неминуемой гибели.

4

В глазах Чёрного Всадника, до этого казавшихся пустыми и бесстрастными, словно отражение самой тьмы, внезапно вспыхнул огонь, словно там, в самой глубине его души, внезапно разгорелся пожар, опаляя всё вокруг своей неистовой силой. Его стальная воля, сдерживаемая долгие годы мучительного ожидания, дала слабину, и он яростно пришпорил коня, вложив в этот импульсивный жест всю свою нетерпеливость, всю накопившуюся за долгие годы тоску, одиночество и боль.

Могучий вороной конь, чья развевающаяся на ветру грива казалась воплощением самой ночной бури, словно повинуясь невидимой команде, рванул с места и молнией слетел с холма, унося всадника навстречу Эмили, к её свету, к её спасению, к единственной надежде на избавление от вечного проклятия. Ветер засвистел в ушах, заглушая все вокруг, смешиваясь со стуком копыт, грохочущим, как барабаны войны, возвещающие о грядущих переменах, и звоном доспехов, словно пением ангелов, спускающихся с небес, чтобы защитить ее.

В следующую секунду, которая показалась ей одновременно вечностью и мимолетным сном, полным страха и сладостной надежды, Эмили уже была в его горячих объятиях. Он крепко и в то же время очень нежно прижимал ее к себе своими сильными руками, словно боялся, что она исчезнет, как мираж, растает в ночном воздухе, оставив его снова одного в его вечной, леденящей душу тьме. Она чувствовала тепло его тела сквозь плотную ткань плаща, пропитанную запахом кожи, стали, металла и незнакомых диких трав, напоминающих о далёких землях и потерянном прошлом, и слышала, как гулко бьётся его сердце в груди — громкий, уверенный ритм, заглушающий все остальные звуки, обещающий защиту и любовь, долгожданное избавление от всех бед, от всех кошмаров прошлого. Этот стук сердца был для неё самой прекрасной музыкой, самой надёжной гаванью, самым долгожданным обещанием.

Чёрный Всадник осыпал её лицо жаркими, жадными, исступлёнными поцелуями, словно утоляя давнюю жажду, голод, терзавший его долгие годы, десятилетия, проведённые в ожидании этой встречи. Его губы касались её покрасневших от холода щёк, лба, нежных висков, оставляя огненный след, словно прижигая её к себе, прочно отмечая как свою, как самое драгоценное сокровище, которое он когда-либо находил, как единственную причину жить. Он шептал ласковые слова чуть хрипловатым от долгой дороги, сдерживаемых эмоций и неутолимой тоски голосом, слова, которые она так жаждала услышать, слова, полные нежности и обещаний вечной преданности, слова, выстраданные в разлуке, выжженные в его сердце. Эти слова рассеивали ее страхи, как утренний туман под лучами восходящего солнца, и возвращали веру в счастье, в возможность нормальной жизни, в то, что она не проклята, в то, что она достойна любви, достойна счастья, достойна быть рядом с ним. Он говорил о ее красоте, о ее силе, о ее доброте, о том, как она изменила его жизнь, вернула ему надежду и смысл.

Когда наступило это чудесное, почти нереальное мгновение, когда он наконец обнял ее и она почувствовала себя в полной безопасности в его объятиях, словно вернулась домой после долгого скитания, Эмили поняла: теперь ей никогда не будет грозить опасность, теперь она навсегда забудет об одиночестве, которое так долго было ее единственным спутником, ее тенью, преследовавшей ее повсюду. Ей нечего бояться в объятиях Черного Всадника, потому что он любит ее, его любовь — ее щит, ее броня, ее спасение. Она верила, что он защитит ее от всех опасностей, от всех бурь, которые могут встретиться на их пути, от всего зла, таящегося в этом мире, готового поглотить их своим мраком. Ведь теперь они были вместе, и их любовь была их самым сильным оружием, их самой надежной защитой, способной противостоять любой тьме, любой угрозе, любому врагу. Он здесь. Он вернулся. И он никогда ее не оставит. Она почувствовала, как слезы счастья текут по ее щекам, смешиваясь с его поцелуями, и поняла, что ее кошмар наконец-то закончился. Началась новая глава, полная надежды, любви и защиты в объятиях ее Черного Всадника.

5

Она продолжала смотреть, не мигая, сквозь мутное стекло чердачного окна, позволяя каплям дождя размывать очертания кладбища внизу. Кладбище, это унылое поле камней, стало её повседневным пейзажем, символом её нынешнего существования. Туман, густой и непроглядный, как её горе, окутывал надгробия, превращая их в призрачные фигуры, танцующие в безмолвном трауре. Но один холмик, свежий и земляной, словно кровоточащая рана на сером полотне, безошибочно притягивал её взгляд. Это была могила Мэтью Кларка, её отца. Прошло всего два месяца с тех пор, как он ушёл, но каждый день, казалось, тянулся целую вечность, а боль не утихала, а лишь нарастала, превращаясь в леденящий душу паралич, сковывающий её тело и душу. Дождь барабанил по крыше, монотонный ритм находил отклик в её внутреннем мире, вторя беззвучным рыданиям, скрытым глубоко в сердце.

Эмили сжимала пальцы, впиваясь ногтями в ладони. Она внутренне сопротивлялась этой унылой картине, противилась мысли о том, что её отец, человек мира, искатель приключений, обрёл свой последний покой в этой богом забытой дыре. В этом угрюмом захолустье, куда даже солнце боялось заглядывать, предпочитая ласкать своим теплом более приветливые места. Пансион, в котором она жила, был не лучше. Скрипучие половицы, каждый звук, напоминающий о её шатком положении, запах сырости и пыли, пропитавший каждый уголок, казалось, душили её, погребая заживо под толстым слоем отчаяния. В свои семнадцать лет она редко имела возможность принимать собственные решения. До этого момента её жизнь полностью контролировалась отцом, она была лишь послушной марионеткой, танцующей под его дудку, безропотно принимающей всё, что преподносила ей судьба.

Мэтью Кларк, несомненно, любил свою единственную дочь. Но это была особая любовь, закалённая опасностями и лишениями. Её жизнь не была усыпана розами, скорее, представляла собой тернистый путь, где за каждым прекрасным бутоном скрывался острый шип, готовый нанести рану. Отец, вечный странник, неутомимый искатель приключений, одержимый жаждой знаний и поиском древних артефактов, возил её с собой по миру, как драгоценность, которую нужно оберегать от посторонних глаз, но при этом всегда держать при себе.

От раскаленных песков африканских пустынь до заснеженных вершин Гималаев, от шумных стамбульских базаров до тихих залов оксфордских библиотек — Эмили видела мир во всем его разнообразии и великолепии, но при этом была лишена самого главного: стабильности, чувства дома, обычных радостей юности. Школа с ее шумными коридорами и звонким смехом одноклассников, верные друзья, готовые поддержать в любой ситуации, простые развлечения, невинный флирт и вечеринки до утра — все это оставалось недостижимой мечтой, призрачным миражом на горизонте ее кочевой жизни. Она была его тенью, его правой рукой, его верной помощницей, свободно владеющей латынью и древнегреческим, умеющей обращаться с оружием и читать старинные карты, расшифровывать древние письмена и отличать подлинные артефакты от подделок. Но прежде всего она была лишена свободы выбора, права на собственные мечты и желания.

Теперь, когда отца не стало, её терзало не только всепоглощающее горе, разрывающее грудь на части, но и робкое, едва уловимое предвкушение свободы. Как птица, выпущенная из клетки после долгих лет заточения, она впервые ощутила свежий ветер перемен. Страх перед неизвестностью, пугающая перспектива самостоятельно распоряжаться собственной жизнью смешивались со сладостным ожиданием новой жизни. Каким будет её мир без отца? Сможет ли она выжить в нём, противостоять его жестокости и несправедливости?

Была ли она готова к этой свободе, неожиданно дарованной ей смертью отца, к этому внезапно свалившемуся на неё бремени самостоятельности? И как распорядиться жизнью, которую теперь ей предстояло строить самой, без его руководства и защиты, без его мудрых советов и крепкого плеча? Вопросы терзали её разум, словно рой разъярённых пчёл, жалящих сомнениями и неуверенностью. Она знала лишь одно: мир Мэтью Кларка закончился, погребённый вместе с ним под мокрым холмиком земли. Начинался мир Эмили. И ей предстояло создать его, слепить из осколков прошлого, вдохнуть в него жизнь, наполнить смыслом и надеждой. Но с чего начать? Куда идти? И хватит ли у неё на это сил? Скрипучие стены пансионата не знали ответа, дождь, барабанящий по крыше, не мог подсказать, призрачные надгробия на кладбище не шептали их. Ответы на эти вопросы ей предстояло найти самой, в глубине своего сердца, в лабиринте своей души, где смешались страх и надежда, горе и предвкушение, прошлое и будущее. Она должна была найти свой собственный компас, чтобы проложить курс в новую, неизведанную жизнь.

Эмили смотрела в окно, и ей казалось, что её мысли вторят унылому техасскому пейзажу, размытому бесконечным дождём. Серая пелена, казалось, окутала не только землю, но и её душу, высасывая из неё последние краски радости. Тяжёлый вздох вырвался из её груди, и она отвернулась от мутного стекла, не в силах больше выносить эту картину всеобщей скорби, это безрадостное отражение своего внутреннего мира. После внезапной смерти отца, её единственного близкого человека, её маяка в бушующем море жизни, Эмили осталась совсем одна, без гроша в кармане и без малейшего представления о том, что делать дальше. Казалось, судьба, словно злой шутник, привела её в руки миссис Грант, владелицы убогого пансиона «Забвение», где они с отцом остановились в тот роковой вечер, накануне его трагической кончины.

6

После смерти отца перед Эмили во весь рост встал вопрос выживания, словно огромная неприступная стена. Раньше у неё не было ни времени, ни возможности думать о будущем, строить планы или мечтать. Её жизнь была сплошным калейдоскопом борьбы за кусок хлеба, постоянным поиском тепла и безопасности. Все её заботы сводились к одному: где они с отцом смогут поесть и переночевать в следующий раз? Последние четыре года эта мысль неотступно преследовала её, словно навязчивый кошмар, проникая даже в сны и лишая покоя. Она стала её навязчивой идеей, мрачной тенью, сопровождавшей её повсюду, диктующей каждый её шаг.

«Но ведь жизнь не всегда была такой грустной», — с горечью подумала девушка, усаживаясь на скрипучую старую койку, служившую ей постелью. Матрас был продавлен и источал затхлый запах, словно сама безысходность пропитала его волокна. Память, словно старая киноплёнка, начала прокручивать в её голове обрывки счастливых моментов: улыбка отца, лучи солнца, пробивающиеся сквозь листву деревьев, запах свежеиспечённого хлеба, ощущение тепла и защищённости. В голове всплывали картины их путешествий, пусть и вынужденных, по живописным местам, где они хоть ненадолго забывали о своих проблемах и наслаждались красотой мира. Когда отец был жив и здоров, когда их жизнь ещё была наполнена смехом, надеждой и мечтами о лучшем будущем. Эти воспоминания, словно искры, вспыхивали в темноте её отчаяния, напоминая ей о том, что когда-то она была счастлива, и даря слабую, почти незаметную надежду на то, что счастье ещё может вернуться, что не всё потеряно. Но боль утраты была слишком сильна, словно тяжёлый камень, придавивший её к земле, и воспоминания вместо утешения лишь усиливали её тоску, превращаясь в горькое напоминание о том, чего она лишилась. Они были словно мираж в пустыне, обещавший спасение, но лишь усиливавший жажду.

За окном продолжал лить дождь. Капли, словно слёзы, стекали по мутному стеклу, образуя причудливые узоры. Эмили откинулась на продавленную подушку, чувствуя, как усталость постепенно овладевает её телом. Она закрыла глаза, пытаясь прогнать навязчивые мысли, но они, словно назойливые мухи, неотступно кружили вокруг, не давая ей покоя. Что ждёт её впереди? Где она найдёт силы жить дальше? Как ей выбраться из этой бездны отчаяния, в которую она угодила? Вопросы роились в её голове, не находя ответа. Тишину убогой комнаты нарушал лишь мерный стук дождя, отсчитывающего секунды, часы, дни её одиночества.

Внезапно сквозь шум дождя Эмили услышала тихий стук в дверь. Она вздрогнула от неожиданности и села на кровати. Кто бы это мог быть? У неё здесь не было знакомых, да и миссис Грант редко беспокоила её, предпочитая общаться с помощью записок, которые подсовывала под дверь. Нерешительно поднявшись с кровати, Эмили подошла к двери и осторожно приоткрыла её. На пороге стояла миссис Грант, держа в руках старую потрёпанную книгу. Её непроницаемое лицо, казалось, стало немного мягче.

- Это... принадлежало твоему отцу, — глухо сказала миссис Грант, протягивая книгу Эмили. — Я нашла её среди его вещей.

Эмили взяла книгу, чувствуя, как по её пальцам пробегает дрожь. Обложка была потертой и выцветшей, но она сразу узнала её. Это был сборник стихов Роберта Фроста, любимая книга её отца. Он часто читал ей стихи Фроста вслух, когда она была маленькой, и её голос эхом звучал в её памяти.

- Спасибо, — прошептала Эмили, глядя на миссис Грант. В глазах женщины мелькнуло что-то похожее на сочувствие, но оно тут же исчезло, оставив лишь прежнюю непроницаемость.

- Не за что, — ответила миссис Грант и, повернувшись, ушла, оставив Эмили наедине с книгой.

Эмили закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В руках она держала книгу, словно драгоценность. Открыв её наугад, она увидела стихотворение «Дорога, которую не выбрали». Слова, знакомые с детства, вдруг обрели новый, глубокий смысл.

«Я знаю, что пройдут годы, и я буду вздыхать, рассказывая о том, как пошёл другой дорогой, как мне не по себе от того, что я выбрал её, и я знаю, что всё повторится снова и снова».

Слова стихотворения словно обратились к ней, призывая не сдаваться, не отчаиваться, а найти в себе силы выбрать свой собственный путь, даже если он кажется трудным и непредсказуемым. Впервые за долгое время в душе Эмили зародилась слабая надежда. Возможно, смерть отца была не концом её жизни, а лишь началом нового, неизведанного пути. Возможно, у неё ещё есть шанс найти своё счастье, даже в этом богом забытом месте, в этом убогом пансионе «Забвение». Возможно, эта старая книга, словно послание от отца, подсказала ей, что делать дальше.

Она крепко прижала книгу к груди, чувствуя, как в её сердце зарождается тихая решимость. Дождь за окном продолжал лить, но теперь он не казался ей таким унылым. Словно смывая с неё всю печаль и отчаяние, он давал ей шанс начать всё с чистого листа. Эмили сделала глубокий вдох и, снова открыв книгу, начала читать стихи Роберта Фроста, позволяя словам мудрого поэта наполнить её душу теплом и надеждой. В этот момент, в этой убогой комнате, вдали от дома и близких, Эмили поняла, что она не сломлена. Она выживет. Она найдёт свой путь. И она будет счастлива. Когда-нибудь.

7

Да, жизнь не всегда была такой унылой, как сейчас. Эмили словно смотрит на свою жизнь сквозь мутное стекло, где краски потускнели, а радость превратилась в туманное воспоминание. Она плохо помнила свою мать Джуди, красивую женщину, от которой так приятно пахло, — она умерла, когда девочке было всего три года. В памяти остались лишь размытые образы, словно акварельные зарисовки, выцветшие под беспощадным солнцем времени: мягкие руки, нежная улыбка, озарявшая всё вокруг, и аромат лаванды и ванили, который, казалось, всегда окружал её мать, словно невидимый кокон любви и заботы.

Эти мимолетные воспоминания оставались драгоценными сокровищами в её израненном горем сердце. Она хранила их как заветные талисманы, боясь, что со временем они поблекнут, как старые фотографии, лишенные цвета и четкости, оставив после себя лишь пустоту, холодную и бездонную, как могила. Иногда, закрывая глаза, она пыталась воссоздать образ матери, услышать ее голос, почувствовать ее прикосновение, но чем сильнее она старалась, тем дальше ускользали эти хрупкие воспоминания, оставляя ее в отчаянии и бессилии.

Тогда Эмили была ещё слишком мала, чтобы понять, каким страшным ударом для её отца стала смерть любимой жены. Мир ребёнка, уютный и безопасный, не мог вместить в себя такую огромную потерю. Она видела только, что отец часто плачет, тихо всхлипывая в полумраке кабинета, где раньше раздавался его громкий смех и велись важные разговоры о плантации, или безутешно рыдая в саду под раскидистым дубом, где они часто гуляли всей семьёй, собирали жёлуди и мастерили домики для птиц. Но она не понимала, что эти слёзы — не просто грусть, а глубокая, необратимая потеря, которая навсегда изменит их жизнь, словно внезапно наступившая зима заморозила их сердца.

Теперь она понимала: смерть Джуди, словно вырвавшее с корнем цветущее дерево, оставившее после себя лишь пустую яму и груду земли, превратила рассудительного и хозяйственного плантатора в азартного игрока, который не мог прожить и минуты без карт, виски и неоправданного риска. Горе, словно ржавчина, разъедало его изнутри, подталкивая к саморазрушению, словно он сам хотел сгореть дотла, чтобы воссоединиться со своей любимой женой. Он пытался заглушить боль вином и азартными играми, словно топил её в бездонной бочке, но каждое поражение лишь усиливало его отчаяние, затягивая в бездну всё глубже и глубже, и эта бездна неумолимо поглощала их общее будущее. С каждым проигрышем он словно отрывал кусок от их былого благополучия, продавая землю, скот, драгоценности матери, обрекая их на всё большее обнищание. Эмили наблюдала за этим с ужасом, чувствуя себя беспомощной перед надвигающейся катастрофой, как лодка без весел в бушующем океане. Она пыталась остановить его, умоляла одуматься, но ее слова тонули в пьяном бреду и не достигали его оглушенного горем разума.

В последние годы, как и в последний вечер своей жизни, Мэтью Кларк был сильно пьян. Эмили с трудом вспоминала тот день, когда видела отца трезвым, словно чистое небо стало для неё несбыточной мечтой. Запах алкоголя пропитал его одежду, его дыхание, весь его облик, словно он стал частью его самого, его неотъемлемым атрибутом. Его лицо, когда-то исполненное достоинства и силы, теперь было опухшим и красным, изборождённым глубокими морщинами, следами бессонных ночей и прожитых в разврате дней, а взгляд, затуманенный алкоголем, утратил остроту и ясность, словно в нём погас огонь жизни. Она больше не видела в нём любящего и заботливого отца, каким он был в её детстве, того героя, который защищал её от всех бед и читал ей сказки на ночь. Его поступки становились всё более непредсказуемыми, а речь — бессвязной и гневной, словно он выплескивал на неё всю свою накопившуюся боль и разочарование. Она боялась его, но в то же время испытывала жалость — жалость к человеку, которого сломило горе, превратив в тень прежнего себя. Она понимала, что в глубине души он тоже страдает, но не знает, как справиться со своей болью.

Зато она хорошо помнила плантацию и свой прежний дом, расположенный недалеко от Натчеза, штат Миссисипи. Большой белый дом с колоннами, величественно возвышающийся над окружающим пейзажем, утопающий в зелени, где когда-то звучал смех и царило счастье, где за обеденным столом собиралась большая семья, слуги сновали туда-сюда, принося изысканные блюда, и где каждый вечер перед сном мать читала им сказки, укрывая мягким одеялом и целуя в лоб. Теперь это место превратилось в призрак прошлой жизни, погребённый под слоем долгов и разочарований, заросший сорняками и забытый, словно дом покинули не только люди, но и сама жизнь.

Она помнила бескрайние хлопковые поля, простиравшиеся до самого горизонта, слуг, работавших под палящим солнцем, шум ветра в высоких деревьях, окружавших дом, и ощущение безграничной безопасности, которое дарил ей отчий дом, когда казалось, что мир у её ног, а будущее полно надежд и возможностей, словно перед ней открыты все дороги. Теперь всё это казалось далёким и нереальным сном, миражом, который никогда больше не станет явью, горьким напоминанием о том, что она потеряла, словно ей показали рай, а потом захлопнули перед ней двери. Даже запах цветущего хлопка, который когда-то вызывал у неё радость, теперь отзывался в её сердце тоской и печалью, словно аромат самых красивых цветов пропитался запахом смерти.

Плантация, которая когда-то была символом их процветания и гордости, теперь стала оковами, удерживающими её в прошлом, напоминая о счастливых днях, которые больше никогда не вернутся, словно якорь, тянущий её на дно океана отчаяния. И теперь, когда она стояла, глядя на руины своей прежней жизни, Эмили понимала, что ей придётся как-то выжить, несмотря на все потери и невзгоды, словно ей предстоит долгий и трудный путь через пустыню. Ей придётся найти в себе силы, чтобы начать всё сначала, даже если это будет означать расставание с прошлым навсегда, словно ей нужно родиться заново. Она должна похоронить прошлое, чтобы построить своё будущее. В её глазах мелькнула искра решимости, словно маленький огонёк, который не погас, несмотря на бурю. Ей предстояло выжить.

8

Эмили окинула взглядом стены своего убогого жилища, и сердце ее сжалось от тоски. Тесная комнатка, где облупившаяся краска обнажала слои старой, выцветшей побелки, казалась не просто маленькой, а удушающе тесной. Затхлый, спертый воздух, пропитанный запахом сырости и дешевого табака, казалось, въелся в каждую щель, в каждый предмет мебели — скрипучий стул, шаткий стол, продавленный матрас, лежащий прямо на полу. Она грустно улыбнулась, и эта улыбка, полная горечи и смирения, тронула уголки её губ, пробуждая вихрь болезненных воспоминаний.

Ее прошлая жизнь в «Бель Эйр» — роскошном поместье, утопающем в изумрудной зелени раскидистых садов, где ароматы роз и жасмина смешивались с прохладным дыханием фонтанов, — теперь казалась призрачным видением, нереальной сказкой. Жизнь, полная балов под хрустальными люстрами, отражающими блеск драгоценностей и шелка, изысканных нарядов, сшитых лучшими портнихами, учтивых поклонников, осыпающих комплиментами и цветами, и беззаботного счастья, которое, казалось, будет длиться вечно. Здесь же — лишь нищета, изнурительный физический труд, не оставляющий времени на мечты, и постоянный, грызущий страх перед завтрашним днём, днём, который неизменно приносил новые заботы и лишения.

Неужели с того рокового дня, когда отец, ослеплённый азартом, словно зачарованный гипнотическим взглядом змеи, в одночасье проиграл всё до последнего гроша, оставив их не просто бедными, а совершенно нищими, на грани голода и отчаяния, прошло целых четыре года? Неужели с той кошмарной ночи, когда Мэтью, встревоженный и бледный как полотно, с глазами, полными ужаса и решимости, ворвался домой, словно спасаясь от преследующей его тени, поднял ее с кровати, занавешенной некогда восхитительными шелковыми шторами с вышитыми райскими птицами, щебечущими в ветвях цветущих деревьев, и сказал, что они должны немедленно уехать, бежать, пока не стало слишком поздно, пока не настигли кредиторы и не отобрали последнее, – неужели с тех пор, когда их мир рухнул, словно карточный домик, прошло четыре с лишним долгих, мучительных года?

«Этого не может быть», — лихорадочно думала она в ту ночь, стоя посреди руин разрушенной ею любимой роскоши и в ужасе прижимаясь к Мэтью, как будто он был единственным якорем, удерживающим ее от падения в бездну. Все их имущество – огромный, величественный дом с шикарной обстановкой, сверкающей хрусталем и позолотой, где каждый предмет был произведением искусства, армия слуг, готовых исполнить любое желание прежде, чем оно было высказано, конюшня, полная породистых, горячих лошадей, чьи родословные ценились на вес золота, лошадей, с которыми она проводила часы, наслаждаясь грацией и свободой галопа по бескрайним полям, – не может быть, чтобы всё это, вся их жизнь, перешло к другим людям из-за одной роковой, необдуманной ставки, из-за безумной прихоти капризной фортуны, которая сегодня улыбается, а завтра отворачивается с презрением. Это казалось нереальным, чудовищным сном, страшным бредом, от которого она вот-вот очнётся.

Сначала Эмили была настолько потрясена свалившимся на них горем, что словно окаменела, превратившись в безжизненную статую. Она долго не могла прийти в себя, словно её душу вырвали из тела и оставили зиять пугающую, холодную пустоту. Она ходила как тень, едва реагируя на окружающий мир, не в силах осознать, что прежняя жизнь, полная достатка, развлечений и всевозможных удовольствий, безвозвратно ушла, оставив после себя лишь боль и разочарование. Мир, казалось, утратил свои краски, превратившись в серую, безрадостную массу.

Однако через какое-то время, подгоняемая инстинктом самосохранения, который, как оказалось, был гораздо сильнее, чем она думала, она всё же взяла себя в руки и попыталась взглянуть на столь внезапную и радикальную перемену в своей жизни как на захватывающее и забавное приключение, как на своеобразную игру, в которой она должна выжить и, возможно, даже победить. Она пыталась убедить себя, что все эти лишения — лишь временные трудности, суровое испытание, которое в конце концов закалит её характер и сделает сильнее, мудрее и устойчивее к ударам судьбы.

9

Но проходили дни, превращаясь в недели и месяцы, и наивные иллюзии начали рассеиваться, как утренний туман под палящими лучами солнца. Девушка начала понимать, что это не так уж и забавно — видеть, как твои бывшие подруги, эти высокомерные куклы, задрав носы, делают вид, что не замечают тебя, а то и вовсе с презрением отворачиваются, перешёптываясь за спиной и бросая в твою сторону ядовитые взгляды. Она не находила ничего забавного и в том, чтобы делить своё жёсткое ложе, набитое соломой, с блохами и клопами, которые не давали ей сомкнуть глаз по ночам, мучая её своими укусами и лишая драгоценного сна. И не было ничего волнующего и романтичного в тех вечерах, которые ей приходилось проводить с грязными и сквернословящими личностями в прокуренных и провонявших виски салунах, съеживаясь от страха и презрения, чувствуя себя чужой и уязвимой, пока её отец, опустившийся и постаревший на десяток лет, с потухшим взглядом и трясущимися руками, тщетно пытался вернуть утраченное состояние единственным известным ему способом — с помощью карт, с помощью обманчивого блеска надежды и горького привкуса разочарования, которые неизменно сменяли друг друга. Это было не приключение, а жестокая реальность, от которой некуда было бежать, уродливая правда, преследовавшая ее во сне и наяву.

В этой удушающей нищете, в отвратительной комнатке, ставшей ее миром, Эмили чувствовала себя не просто бедной, а словно заключенной. Взгляд ее серых, некогда лучистых глаз потускнел от ежедневной борьбы за выживание. Она больше не видела в себе ту юную, беззаботную девушку, которая когда-то с легкостью порхала по бальным залам «Бель Эйр». Тонкие руки, привыкшие к шелку и кружевам, теперь загрубели от тяжелой работы. Кожа, прежде холёная и нежная, обветрилась и покрылась мелкими морщинками, словно карта, исчерченная линиями пережитых бед.

Она работала прачкой, с утра до ночи стирая чужое грязное бельё. Запах щёлока и пота преследовал её повсюду, даже во сне. Её пальцы кровоточили от постоянного контакта с жёсткой тканью и едкими растворами. Но она работала, не жалуясь, потому что знала, что от её труда зависит их с отцом выживание. Отец… Его она жалела больше всего. Видеть, как некогда властный и гордый мужчина, окружённый восхищением и почётом, превратился в жалкую тень самого себя, было для Эмили невыносимой мукой.

Его одержимость азартными играми не только лишила их всего, но и сломила его самого. Он избегал ее взгляда, стыдясь своей слабости и вины. Он часто пропадал в салунах, пытаясь вернуть утраченное состояние и утоляя горе дешевым виски. Эмили знала, что каждый вечер, когда он уходит, она замирает от страха, боясь, что он больше не вернется, что отчаяние сломит его окончательно.

Но она не могла позволить себе сломаться. Она должна была быть сильной ради них обоих. Она должна была быть его якорем, его надеждой, его единственным лучом света во тьме, в которую он сам себя погрузил. Иногда, глядя на его осунувшееся лицо, на его дрожащие руки, она чувствовала, как в ней поднимается волна гнева и обиды. Как он мог так поступить с ними? Как он мог так легкомысленно проиграть всё, что у них было? Но гнев быстро сменился жалостью и состраданием. Она не могла его винить. Он был болен. Болен азартом, болен отчаянием.

Единственное, что давало ей силы жить, — это воспоминания о Мэтью, брате, который спас ее и отца от верной гибели. После той роковой ночи он исчез, оставив лишь короткую записку, в которой просил прощения и обещал вернуться богатым, чтобы вернуть семье былое величие. Эмили не знала, жив ли он, где он, что с ним случилось. Она лишь хранила его образ в своем сердце, не позволяя отчаянию поглотить себя полностью. Младший брат — единственная ниточка, связывающая ее с надеждой на лучшее будущее, на возвращение к прежней жизни, к мечтам, которые она похоронила так давно.

Иногда, когда она была одна и смотрела на звёзды, которые казались ей такими же далёкими, как и прошлая жизнь, Эмили позволяла себе мечтать. Она мечтала о том дне, когда Мэтью вернётся, сильный и богатый, и они вместе вернут себе «Бель Эйр». Она мечтала о том дне, когда сможет снять это грязное платье, надеть шёлк и кружево и снова почувствовать себя женщиной, а не рабочей скотиной. Она мечтала о том дне, когда её отец снова будет улыбаться искренней улыбкой и забудет о своей пагубной привычке.

10

Но эти мечты были лишь краткими проблесками надежды в беспросветной тьме. Реальность оставалась жестокой и неумолимой. И каждый день Эмили просыпалась в этой душной комнатке, вдыхала запах сырости и табака и знала, что ей снова предстоит бороться за выживание. Ей снова предстоит стирать чужое грязное бельё, снова видеть страдания отца, снова ждать вестей от брата.

Но она не сдавалась. Она продолжала жить, дышать, надеяться. Потому что знала, что в глубине души у неё всё ещё живёт та юная, беззаботная Эмили из «Бель Эйр», которая верила в чудеса и знала, что всё обязательно будет хорошо. Именно эта вера, этот слабый, но неугасающий огонёк надежды помогали ей выживать в этом жестоком и несправедливом мире.

Весть о разорении Мэтью Кларка пронеслась по Натчезу и окрестностям подобно смертоносному урагану, оставляя после себя лишь руины былой славы и уважения. Ещё вчера он был олицетворением успеха, плантатором, чьи бескрайние поля шептали о процветании, а вереницы рабов служили живым воплощением его могущества. Сегодня он стал изгоем, банкротом, чьё имя произносилось шёпотом с примесью жалости и презрения. Бывшие поклонники отворачивались, приветствия застревали у них в горле, а в глазах, некогда полных восхищения, плескалось неловкое сочувствие, быстро сменяющееся опасливым отчуждением.

Лишь немногие, сохранившие остатки прежней дружбы и сострадания, осмеливались предложить помощь. Кто-то робко предлагал ссуду, кто-то — содействие в поиске работы, а кто-то — временное жильё для его дочери Эмили, хрупкой и беззащитной в вихре обрушившихся несчастий. Но большинство предпочло дистанцироваться, словно боясь заразиться финансовой проказой, запятнать свою репутацию связью с человеком, которого преследовали неудачи. Их сочувствие тонуло в океане страха перед долгами и потерей социального статуса. Те, кто ещё вчера с удовольствием пользовался гостеприимством Кларксов, теперь избегали встреч с ними, словно чумы.

Гордыня, всегда отличавшая Мэтью, и гранитное упрямство не позволяли ему принять протянутую руку помощи. В его понимании это было равносильно публичному признанию собственного поражения, доказательством того, что Мэтью Кларк сломлен ударами судьбы. И он не мог позволить себе такую капитуляцию. Решив во что бы то ни стало самостоятельно выбраться из бездны, он намеревался продемонстрировать миру свою непреклонность и вернуть утраченное величие. И снова он обратился к картам, к той самой роковой игре, которая его и погубила. Эта пагубная страсть, змеёй обвившаяся вокруг его сердца, отравляла разум и влекла в пропасть. Он верил в удачу, коварную и переменчивую, убеждал себя, что она непременно вернётся к нему, стоит лишь проявить должное упорство. Он обманывал себя, цепляясь за эту иллюзорную надежду, как утопающий за соломинку в бушующем море.

Карты перестали быть приятным развлечением, способом скоротать время в компании приятелей за стаканчиком виски и сигарой. Теперь они стали единственным инструментом, той самой соломинкой, за которую он отчаянно цеплялся, пытаясь заработать на жизнь себе и своей любимой дочери. Но какой же жалкой и отвратительной была эта новая жизнь! Дни и ночи напролёт, проводя в прокуренных игорных домах в компании сомнительных личностей — шулеров, пьяниц и авантюристов, — Мэтью выигрывал жалкие гроши, которых едва хватало на самое необходимое: скудную еду, дешёвую одежду и койку в захудалой гостинице, кишащей клопами и пропитанной вечной сыростью. Его благородные черты осунулись, а некогда гордый взгляд потускнел, словно отражение солнца в грязной луже. Он проклинал судьбу, винил в неудачах всех и вся, кроме себя самого, но продолжал играть, с маниакальным упорством надеясь на внезапную удачу, на то, что фортуна наконец-то повернётся к нему лицом и одарит щедрым выигрышем. Алкоголь на короткое время притуплял боль и позволял забыть о нищете, но расплата за это мимолетное облегчение была мучительной.

Стыд, словно едкая кислота, разъедал Мэтью изнутри, заставляя его бежать из Натчеза. Он больше не мог выносить сочувствующие и насмешливые взгляды, не мог дышать воздухом города, где когда-то был уважаемым человеком, где его имя произносили с почтением. Он стал бродягой, скитающимся по пыльным дорогам, жалкой тенью самого себя. Они сели на видавший виды пароход, пропахший углём и дешёвым табаком, и отправились вниз по могучей Миссисипи, уносящей их всё дальше от прошлой жизни, от былого величия и достатка. Они постоянно переезжали, словно убегая от собственной тени и горьких воспоминаний. Каждый новый город, каждая новая пристань лишь на мгновение дарили иллюзию перемен, которая вскоре рассеивалась, оставляя после себя лишь разочарование и безысходность.

Мэтью практически всё время проводил в грязных салунах, где терпкий запах виски смешивался с запахом пота и отчаяния. Он проигрывал последние деньги в карты и отчаянно пытался хоть как-то поправить своё шаткое финансовое положение. В его глазах горел лихорадочный блеск, а руки дрожали от напряжения и бессонных ночей. Неухоженная седая борода придавала ему вид безумного пророка. А Эмили… Эмили оставалось лишь безропотно следовать за отцом, терпеливо снося все тяготы нищенской жизни. Она видела, как блеск в глазах отца тускнеет с каждым проигрышем, как на его изборождённом морщинами лице застывает печать отчаяния.

Она чувствовала его боль, его бессилие, его надвигающуюся беду. И в её юном сердце росла тревога за будущее — будущее, которое казалось ей всё более мрачным и неопределённым, как туман, окутывающий реку в предрассветный час. Её когда-то светлые глаза потускнели, а на щеках появился болезненный румянец. Она боялась за отца, боялась за себя, боялась того, что ждёт их впереди. Она молилась, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился, но её молитвы оставались без ответа. Она понимала, что отец, ослеплённый своей одержимостью, не видит её страданий, не замечает, как она увядает день за днём. И эта беспомощность разрывала ей сердце, и она чувствовала, что её надежда, подобно соломинке, вот-вот сломается под тяжестью выпавших на их долю испытаний.

11

Со временем, после долгих мытарств, словно блужданий в лабиринте отчаяния, и безнадежных попыток вернуть прошлое, словно удержать ускользающий песок времени, Эмили Кларк, подобно сломанной птице, чьи крылья были подрезаны жестоким ветром судьбы, вынуждена была заново учиться летать, робко и неуверенно, с тяжелым сердцем, словно налитым свинцом, но с ясным пониманием беспощадной реальности, словно ледяной водой окатившей ее юные мечты. Она как-то приспособилась к кочевой жизни.

Она привыкла к скрипу телег, ставшему ее постоянным спутником, к пыльным дорогам, ставшим ее ковром, и к переменчивым пейзажам, мелькавшим за окном, словно калейдоскоп воспоминаний. Однако она так и не смогла смириться с постоянной тенью, которую отбрасывали частые неудачи отца за карточным столом, словно темное облако, неотступно следовавшее за ними и омрачавшее их и без того скудное существование. Каждая проигранная партия, каждый проигрыш в карты, заставлял ее сердце сжиматься, как будто кто-то сдавил его ледяной рукой, отзывались эхом в ее душе, подобно погребальному звону, приводя к одному и тому же унизительному исходу: им приходилось, словно загнанным зверям, спасающимся от охотников, спешно собирать свои скромные, потертые пожитки, словно драгоценное сокровище, каждую ложку и потертое одеяло, и под покровом ночи, словно ворам, укравшим что-то ценное, покидать едва обжитые городки, где она начинала находить знакомых и друзей, спасаясь от гнева обманутых и разъяренных кредиторов, чьи лица искажались злобой, жаждущих вернуть свои деньги, словно голодные волки — добычу, разорвать их на куски.

Время, подобно безжалостному стражу, неумолимо отсчитывало дни в новой, чуждой ей реальности, пропитанной запахом дешёвого табака, въевшимся в её одежду, и пота, липнувшего к её коже в жаркие дни. И постепенно Эмили, движимая острой необходимостью выжить, словно маленький росток, пробивающийся сквозь асфальт и отчаянно стремящийся к свету, тоже стала зарабатывать на жизнь, чтобы облегчить бремя отца и хоть немного улучшить их положение. Она, девочка, которая ещё недавно купалась в роскоши, словно в лучах тёплого солнца, наслаждаясь безграничной свободой и беззаботностью, помогала готовить еду, нарезая овощи, словно драгоценные камни, превращая обычные продукты в произведение искусства, и тщательно мыла полы в скромных пансионах и захолустных гостиницах, где они останавливались на короткое время, словно перелётные птицы, не задерживающиеся на одном месте.

Её нежные руки, привыкшие к шёлку дорогих платьев и бархату мягких кресел, теперь краснели и покрывались мозолями, как кора старого дерева, пережившего множество бурь, от постоянного контакта с жёсткой водой и грубой тканью половых тряпок, словно жизнь оставила на них свои неизгладимые следы. Конечно, эта жизнь, полная тяжёлого труда и постоянной неопределённости, словно бушующий шторм в открытом море, бросающий её из стороны в сторону, была бесконечно далека от той беззаботной и счастливой жизни, которую она когда-то вела в роскошном «Бель Эйр», полном услужливых слуг, бесшумно скользящих по комнатам, и дорогих украшений, сверкающих, как звёзды на ночном небе, отражаясь в её глазах, словно в зеркале.

Она вспоминала шумные балы, на которых они кружились в танце, словно бабочки, пленённые музыкой, изысканные наряды, сшитые лучшими портными, подчёркивающие её юную красоту, уроки французского, звучавшие как нежная мелодия, ласкающая слух, и игру на фортепиано, чьи клавиши отзывались в её сердце, заставляя его биться чаще, — мир, который теперь казался лишь сном, затерянным в тумане прошлого, как будто его никогда и не было.

Однако работа позволяла Эмили держаться подальше от злачных мест, этих пропитанных табачным дымом и пороком притонов, где проигрывались судьбы, словно дешёвые монеты, разменивая человеческое достоинство, и лились реки виски, обжигающего горло, словно пламя, разжигающего страсти и безумие, а также от пользующихся дурной славой салунов с их вечными склоками и перестрелками, словно гром среди ясного неба, нарушающий тишину, в которых почти постоянно сидел её отец, пытаясь вернуть удачу, ускользнувшую от него, надеясь одним рискованным броском карт вернуть утраченное состояние, словно ухватить удачу за хвост, но каждый раз обжигаясь. Она видела, как азарт, словно ненасытный демон, постепенно поглощает его, словно зыбучие пески, затягивая все глубже и глубже, превращая в тень прежнего Мэтью Кларка, джентльмена, которого она когда-то боготворила, словно солнце, согревающее ее мир, освещающее ее жизнь.

К тому же, что немаловажно, работа давала ей возможность избегать похотливых, оценивающих и неприятных взглядов, которые бросали на неё прилипчивые и беспринципные партнёры Мэтью по азартным играм, словно стервятники, кружащие над добычей в поисках слабины, словно она была не юной девушкой, а очередным объектом для торга и удовлетворения низменных желаний, словно кусок мяса на прилавке, потерявший свою ценность. Эти взгляды, словно липкие сети, наброшенные хищником, преследовали её, напоминая об опасности, подстерегавшей её в этом мире, где деньги значили всё, словно ключ от двери в рай, открывающий все возможности, но закрывающий глаза на мораль. Эмили крепко держалась за свою независимость, словно за спасательный круг в бушующем море, не желая тонуть в пучине отчаяния, и с презрением отвергала любые попытки посягнуть на её честь и достоинство, словно отгоняя назойливых мух, кружащих вокруг и досаждающих своим присутствием.

12

Мэтью Кларка в Техас привела не жажда приключений и не поиски лучшей жизни, а Эмили, его дочь. Точнее, не она сама, а то неотразимое сочетание невинности и зарождающейся женственности, которое таилось в её красивом личике и точёной фигурке. Долгое время Мэтью видел в Эмили лишь свою маленькую девочку, но однажды, словно пелена спала с его глаз, он осознал: его дочь выросла. И эта внезапно расцветшая красота, которая с каждым днём становилась всё более пленительной, грозила им обоим серьёзными неприятностями. В маленьком городке, где все друг друга знают, это преображение Эмили стало притчей во языцех, предметом пристального и часто нездорового внимания.

Он уже несколько раз попадал в щекотливые ситуации из-за внимания, которое привлекала Эмили. Взгляды мужчин, которые раньше просто скользили по ней, теперь задерживались, оценивали, словно сканируя её с головы до ног. Комментарии, которые они слышали вслед, становились всё более наглыми и откровенными, порой даже граничащими с непристойностями. Мэтью чувствовал, как сжимаются его кулаки, как кровь приливает к лицу от гнева, когда он слышал шёпот за спиной Эмили, когда видел, как незнакомцы нарочито замедляют шаг, проходя мимо них на улице, словно хищники, изучающие свою добычу. С каждым разом выпутываться становилось всё сложнее, разговоры приобретали всё более настойчивый и недвусмысленный характер.

Одно приглашение на танец переросло в настойчивое преследование, назойливые звонки и даже визиты на дом. Другой «случайный» прохожий предложил Эмили подвезти её, несмотря на её отказ, настаивая и проявляя навязчивость, от которой у Мэтью холодело внутри. Мэтью чувствовал, как вокруг его дочери сгущается невидимая опасность, словно паутина, сотканная из похотливых взглядов и грязных мыслей, и его отцовское сердце сжималось от страха. Он видел в глазах этих мужчин не просто восхищение, а что-то хищное, голодное, словно они видели перед собой не юную девушку, а кусок мяса. Он боялся, что однажды эта невидимая грань будет перейдена, что кто-то осмелится на большее, и он не успеет её защитить, что весь его гнев, вся его решимость окажутся бессильными перед напором чужой похоти.

Долгие бессонные ночи он провёл в раздумьях, перебирая возможные решения, словно заключённый, ищущий лазейку в своей камере. Он запирал двери на все замки, устанавливал сигнализацию, учил Эмили самообороне, показывая ей, как правильно держать кулак и бить по болевым точкам, но понимал, что это лишь временные меры, как пластырь на смертельной ране. Он рассматривал возможность уехать в другой город, сменить имя, начать новую жизнь под вымышленными документами, но знал, что рано или поздно это повторится, что красота Эмили будет преследовать их, словно проклятие.

Он понимал, что ситуация требует радикальных мер, что нужно вырвать Эмили из этой среды, где она становится всё более уязвимой, словно хрупкий цветок в бурю. И наконец, после мучительных колебаний, после бессонных часов, полных страха и отчаяния, ему в голову пришла идея, которая, хотя и ранила его гордость, казалась единственным возможным выходом, последней соломинкой, за которую он мог ухватиться. Он чувствовал себя слабым, признавая, что не может защитить свою дочь самостоятельно, что он потерпел неудачу как отец, но безопасность Эмили была превыше всего, важнее его гордости, важнее его самолюбия. Он был готов на всё, лишь бы уберечь её от надвигающейся беды.

Ради безопасности Эмили он отбросил все сомнения, как сбрасывают старую, изношенную одежду, и написал письмо единственному оставшемуся в живых родственнику — троюродному брату Роману Агилару. Роман всегда был добрым и отзывчивым парнем, живым и энергичным, и в детстве они были не разлей вода, неразлучны, как две половинки одного яблока. Вместе они лазали по деревьям, строили шалаши в лесу, делились секретами и мечтами под звёздным небом. Однако около сорока лет назад Роман вместе с отцом покинул родные края и переехал в Техас, обосновавшись в колонии Стивена Остина, привлечённый возможностями, которые сулила новая земля.

С тех пор их пути разошлись, и общение ограничивалось редкими официальными письмами, короткими и сухими, как осенние листья. Мэтью помнил Романа лишь по смутным воспоминаниям: его широкую улыбку, звонкий смех, готовность всегда прийти на помощь, крепкое плечо, на которое всегда можно было опереться. Но, возможно, надеялся Мэтью, Роман, вспомнив былые годы, почувствует свой долг перед семьёй, вспомнит, что кровь не водица, и поможет им с Эмили выбраться из этой сложной ситуации, станет их щитом и защитой. Это была его последняя надежда, хрупкая, как бабочка, но жизненно важная. Он надеялся, что Роман сможет предложить им кров и защиту вдали от опасностей, подстерегавших Эмили в их родном городе, что среди бескрайних техасских просторов они смогут найти убежище.

Он представлял себе Техас как дикий, но безопасный край, где Эмили сможет спрятаться, словно в неприступной крепости, пока не повзрослеет достаточно, чтобы самой решать свою судьбу, самой выбирать, кому отдать своё сердце. В глубине души Мэтью теплилась слабая надежда, что вдали от порочного влияния города, вдали от грязных взглядов и похотливых шепотков Эмили сможет найти себе достойного мужа, крепкого и надёжного, как техасский дуб, который будет любить и оберегать её так, как не смог бы сделать он сам, и что он, Мэтью, наконец-то сможет спокойно спать по ночам, зная, что его дочь в безопасности.

13

Мэтью написал письмо своему брату Роману Агилару, в котором с отчаянной мольбой просил о помощи. Слова, выведенные дрожащей рукой, были пропитаны неподдельным страхом и безысходностью. Финансовые проблемы, словно стая голодных волков, неумолимо окружали его со всех сторон. Долги, которые раньше казались далёкой и туманной угрозой, теперь сжимали горло холодной, безжалостной удавкой, лишая воздуха, надежды и возможности спокойно вздохнуть. Будущее казалось не просто неопределённым, а пугающей, непроглядной бездной, готовой поглотить их без остатка. В этом хаосе отчаяния единственным лучом света, слабой, но упрямой искрой, оставался Роман, успешный и состоятельный владелец процветающей плантации в самом сердце Техаса.

Отец и дочь, измученные тягостными тревогами Мэтью и маленькая, но удивительно проницательная Эмили, жили в мучительном, изматывающем ожидании ответа. Каждый день тянулся бесконечно долго, как вечность, наполненный гнетущей тревогой, разъедающей душу, подобно неумолимой ржавчине, и едва теплившейся надеждой, хрупкой и уязвимой, как слабая свеча на ветру, готовая погаснуть от любого дуновения.

Они лихорадочно перебирали в голове все возможные варианты решения проблем, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то лазейку, хоть какой-то выход из этой, казалось бы, безвыходной ситуации, подобно двум мышкам, попавшим в хитроумную мышеловку. Они обсуждали продажу старого, обветшалого дома, который помнил ещё их счастливые времена, наполненные смехом и беззаботным весельем, дома, ставшего свидетелем их любви и семейного тепла. Они рассматривали возможность подработки, любой, даже самой изнурительной и низкооплачиваемой, лишь бы она приносила хоть немного денег, чтобы хоть немного облегчить гнетущее бремя долгов. Даже временный отъезд Эмили к бабушке, в тихую деревушку за сотни километров, обсуждался как возможный, хоть и болезненный вариант, чтобы хоть немного облегчить финансовое бремя.

Боясь самого худшего исхода событий — полного разорения, потери всего, что им дорого, всего, что было нажито с таким трудом, потом и кровью, — они всё же цеплялись за слабую надежду на помощь Романа, как утопающий хватается за соломинку, понимая её хрупкость и ненадёжность, но не имея другого выбора, другого шанса на спасение. Эта мысль, хоть и слабая, уязвимая, но столь необходимая, не давала им окончательно утонуть в пучине отчаяния, не позволяла тьме поглотить их души.

И вот, наконец, в тот долгожданный день, когда казалось, что надежда вот-вот угаснет окончательно и мрак поглотит их полностью, оставив лишь пустоту и разочарование, пришло письмо из далёкого Техаса. Конверт, толстый и плотный, словно наполненный не только словами, но и самой сутью надежды, пахнущий незнакомыми травами, свободой и щедрым техасским солнцем, словно сам по себе вселял оптимизм, разгоняя сгустившиеся тучи сомнений и тревог.

Внутри, на дорогой плотной бумаге кремового оттенка, чётким и твёрдым почерком Роман Агилар заверял, что сделает всё возможное, чтобы помочь Эмили и Мэтью, что их благополучие — его первостепенная задача, его нерушимая цель. Его слова были наполнены искренней заботой, ощутимой даже на огромном расстоянии, и непоколебимой готовностью прийти на помощь, жертвуя своим временем, своим комфортом, всем, что потребуется, чтобы вытащить брата и племянницу из этой ямы отчаяния. Эта долгожданная весть, словно целебный бальзам, разлилась по израненным душам Мэтью и Эмили, залечивая старые раны, нанесённые жизненными невзгодами, и вселяя уверенность в завтрашнем дне, уверенность в том, что они не одиноки в своей борьбе, что есть кто-то, кто готов протянуть им руку помощи.

Мэтью, обессиленный долгой и изнурительной борьбой с невзгодами, измученный безысходностью, чувствуя себя измотанным и опустошённым, прижал свою любимую дочь к груди и заплакал. Это были слёзы облегчения, слёзы глубокой благодарности, слёзы человека, который наконец-то увидел свет в конце тёмного туннеля, долгожданный проблеск надежды, зарождающейся, робкой надежды на лучшую жизнь, на спокойствие и благополучие, на возможность просто жить, не боясь каждого нового дня.

Не теряя ни минуты, сразу после прочтения и многократного перечитывания письма, словно пытаясь убедиться в его реальности, словно боясь, что это всего лишь прекрасный сон, который вот-вот рассеется, оставив их в ещё большей пустоте и отчаянии, они начали собирать вещи для долгого путешествия в Сан-Фелипе, небольшой тихий городок в штате Техас. Это место, откуда, как говорится, рукой подать до «Кипарисовых вод» — так поэтично и многообещающе называлась плантация, принадлежавшая Роману Агилару, место, где, как они надеялись, их ждала новая жизнь, новая надежда, новая возможность начать всё с чистого листа.

Они отправились в путь на стареньком, но ещё крепком автомобиле, который был для них больше, чем просто средством передвижения, — он был символом их прежней жизни, свидетелем их радостей и горестей, верным спутником во всех их приключениях и злоключениях. Они были полны решимости и смутной, но такой необходимой надежды на новую жизнь, которая, как они верили, ждала их вдали от прежних бед и разочарований, от назойливых кредиторов, постоянно напоминавших о долгах, и тягостных воспоминаний, преследовавших их повсюду, словно навязчивые кошмары.

14

Предвкушение встречи с Романом, которого Эмили знала только по старым выцветшим фотографиям в пожелтевшем альбоме, и знакомства с его хозяйством, с огромными полями, простирающимися до самого горизонта, и густыми величественными кипарисовыми рощами, уходящими вершинами в самое небо, наполняло их сердца волнением и надеждой, как весеннее солнце наполняет всё вокруг жизнью и теплом. Однако тревога перед неизвестностью, словно тень, неотступно преследовала их, напоминая о возможных трудностях и испытаниях, которые могли подстерегать их впереди, о том, что жизнь не всегда бывает лёгкой и безоблачной.

Впереди их ждала долгая дорога, полная вопросов без ответов и, возможно, новых испытаний, но теперь они ехали не в одиночестве и отчаянии, а с верой в поддержку близкого человека, с надеждой на то, что Роман станет их опорой, их защитой и поможет обрести покой и процветание в этом новом, неизведанном мире, в краю кипарисных вод, где, как они верили, их ждёт светлое будущее, полное возможностей и счастья. Они ехали навстречу новой жизни, с верой в лучшее и надеждой, что все трудности останутся позади.

Путешествие Кларков в Сан-Фелипе было отнюдь не бысрым. Их старый, потрёпанный в боях фургон, запряжённый тощей кобылой по кличке Белла, полз по бескрайним просторам Техаса. Они проезжали по выжженным солнцем прериям, где осмеливались появляться только колючие кусты и пугливые койоты, и по пыльным грунтовым дорогам, поднимавшим клубы красноватой пыли, которая покрывала лица и одежду. В каждом крошечном, богом забытом городке, где жизнь текла медленно и тягуче, как патока, Мэтью находил повод задержаться. Повод, который он называл «возможностью заработать», — надуманное оправдание, скрывавшее его пристрастие к азартным играм и отвращение к настоящей работе. Конечно, эта «возможность» всегда была связана с картами — единственным ремеслом, которым он владел и в котором, по его собственному признанию, не преуспевал.

Отцу Эмили никогда особо не везло за карточным столом; удача редко обращала на него внимание, предпочитая обходить стороной его рискованные блефы и плохо просчитанные ходы. Но теперь, казалось, фортуна окончательно отвернулась от него, словно наказывая за все прошлые грехи и легкомысленные поступки, за потерянные фермы и растраченное наследство. На этот раз судьба сыграла с ним особенно злую шутку в этом безымянном, ничем не примечательном городке на техасском берегу реки Сабин, затерянном среди бескрайних хлопковых полей, колышущихся на ветру, словно белое море, и дремотных болот, где воздух был тяжёлым от влажности и жужжания комаров.

Мэтью снял убогую комнату в полуразрушенном пансионе под названием «Уютный уголок», где пахло сыростью, плесенью и дешёвым табаком, которым курил владелец, ворчливый старый немец по имени Ганс. Именно здесь, в этой затхлой лачуге, Эмили сейчас сидела, безучастно глядя в окно на унылый пейзаж: покосившийся забор, старую повозку, заросшую сорняками, и одинокого ворона, каркающего на ветвях старого дуба. Он договорился с хозяйкой, миссис Грант, женщиной с суровым взглядом и добрым сердцем, скрытым за множеством морщин и грубоватым поведением, что в обмен на комнату и питание Эмили будет мыть полы, помогать ей готовить простые блюда, такие как кукурузная каша и бобы, и выполнять другие работы по дому, например, носить воду из колодца и стирать бельё в кадке. Это было унизительно для девушки, воспитанной в лучших традициях южной аристократии, но у них не было другого выбора. Кларки были на грани и цеплялись за любую возможность выжить.

Не успели они поселиться в пансионе, как Мэтью Кларк, не теряя времени, сразу же направился в захудалый салун через дорогу, метко названный «Одинокая звезда». Этот салун с его скрипучей дверью, обитой потертой кожей, тусклым светом керосиновых ламп, отбрасывающих мерцающие тени, и запахом дешевого виски, пота и застарелой мочи был сердцем деревни. Это было место сбора ковбоев, фермеров и усталых путников, которые хотели выпить огненной воды, поиграть в карты, обменяться новостями и провести долгий вечер под звуки фальшиво играющего пианино и шумного смеха. Как всегда, Мэтью не терпелось попытать счастья в картах, и на этот раз он возлагал особые надежды на выигрыш. У него был только один план: сорвать джекпот, выиграть достаточно крупную сумму, чтобы вытащить их с Эмили из этой передряги и вернуть им хоть какое-то подобие прежнего благополучия.

В первую ночь ему необычайно повезло. Карты сами падали ему в руки, как по волшебству; он выигрывал партию за партией, складывая стопки смятых банкнот и блестящих серебряных монет. Удача улыбалась ему, обнажая пожелтевшие зубы, и он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Воодушевлённый этим успехом, он решил остаться в этой деревне ещё на один день и снова испытать судьбу, по-видимому, забыв о том, что удача непостоянна и ей нельзя слепо доверять.