Соната Любви и Города: Ненависть

1. Анатолий

1. Анатолий

Наконец-то жизнь вошла в колею, если не в самую привычную, то хотя бы устаканившуюся. Или это я сам вляпался в эту колею. Не то чтобы мне не нравится, но… новый образ жизни сильно отличается от привычного мне.

После работы я еду к Любе или встречаюсь с Любой, чтобы с ней же куда-нибудь сходить. В барах иногда тоже бываем, но редко: толпа людей Любу напрягает, алкоголь не прельщает. Мне, по правде, тоже не очень нравится, как на мою женщину капают слюной мужики. Хоть в паранджу её наряжай!

— Всё, брат, ты потерян для общества, — с горькой усмешкой говорит Борька, когда я в очередной раз отказываюсь составить ему компанию в его любимом питейном заведении. — Тебя затянуло семейное болото.

Мы только что залатали парня, переломанного до состояния «конструктор». Он пытался повторить какой-то навороченный фокус на трюковом сверхмодном велосипеде. Неудачно слетел с рампы и ударился об металлические основы, поломал обе руки, ногу и сильно ушиб позвоночник. От сотрясения спас только шлем.

Оба уставшие, мы с Борькой валимся без сил. И раньше мы бы вместе оторвались, но сегодня я обещал Любе совместный ужин. Вот Боря и крысится.

Спорить с ним бесполезно: он в последнее время стал желчным и даже злым, лечебная стопка коньяка уже не спасает его настроение. Хорошо, что на операциях он по-прежнему адекватен и собран.

Я думаю, что, может, Любу позвать составить нам компанию. Бар не самый популярный, любимый среди «своих», не шумный, компания проверенная. Можно пропустить по коктейлю и посидеть, отдохнуть, поболтать. Позвать Любину подружку с работы, ненавязчиво познакомить с Борькой.

И как будто в ответ моим мыслям, Боря зло бросает:

— Бабы только всё портят. Без них лучше!

— Не слушай его, Толя. Всё у тебя правильно, Толенька. Правильно, — тётя Ксюша на удивление с воодушевлением приняла изменения в моей личной жизни и даже обрадовалась, что Люба ушла из Ковена. — Свадьбу справишь, деток родишь. Про наследников твоих предсказаний не было. Глядишь, и Город тебя примет.

Боря садится на диван и, хоть и не слышит, что говорит тётя Ксюша, начинает ныть:

— Женишься, мелкие пойдут. Сопли, слёзы, не спать по ночам. Скандалы, ругань. А потом всё — раз… — машет он рукой и нашаривает между подлокотником дивана и сидушкой очередной шкалик «лекарства», прикладывается и прикрывает глаза.

За ним на стене пышным цветом разрастается плесень. Вот ведь зараза, никак её не вытравить.

Ксения Блаженная уже пару недель не отходит от Бориса, пытаясь убедить меня, да и его — ментально, что неплохо бы сходить к врачу, а то больно болезненный у него вид. Друг меня не слушает, на её внушения не поддаётся.

«Как будто в броне он, в скорлупе. Не достучаться никак», — сетовала тётя Ксюша.

Как вытащить друга из этой брони, я не знаю. Внешне, конечно, замечаю, что Боря осунулся, посерел, и под глазами круги залегли, но так вроде ничего критичного. Я почти решил обратиться за помощью к родителям, чтоб посмотрели на Борю, но то одно, то другое, замотался, закрутился и забыл. Ещё и Люба заболела.

— Это точно твои ведьмы! — возмущаюсь, наматывая круги по узкой прихожей.

И переживаю, и помочь не знаю как.

Любу рвёт даже от глотка воды, а скорую вызывать она не разрешает.

— Да причём тут ведьмы? — слышу из-за приоткрытой двери шум воды.

— Ну не все ведьмы, а твоя Лидия Ивановна! Решила вернуть тебя в Ковен, наслала чего-нибудь, вот тебе и плохо. Проучить тебя так решила. Вначале Таню со свету сживали, теперь за тебя принялись!

Люба, измученная и осунувшаяся, с волосами, затянутыми в хвост, выходит и неспеша идёт на кухню.

— Чаю хочу. С сахаром.

— Сейчас. Я мигом, — суечусь на кухне.

В принципе я парень с руками: могу и котлет нажарить, и картохи, могу пельмени отварить и чай заварить. Но сейчас с тоской думаю, что хочется Феофана взять в аренду хоть на пару денёчков. Чтоб он блинов напёк и киселька сварил.

— Да не ведьмы это. И Лидия Ивановна тут ни при чём. Это пара сегодня была последняя… просто ужас. Жених её просто душил, давил, столько гордыни, столько злости, что я сквозь митенки чувствовала её страх. А невеста беременная. Мне так её жалко стало. — Люба всхлипывает и как заревёт: — Я и тронула его слегка, чтоб любовью поделиться. А от него как хлынуло грязное, потоком просто, что меня аж замутило. Еле достояла церемонию. А у жениха мать хуже него самого, — сквозь всхлипы продолжает Люба. — Самая настоящая ведьма, невесту просто ненавидит. Я как представила, что они же её совсем замордуют, вот жениха и пришлось любовью накачивать.

— Дурочка ты моя, дурочка. Теперь за твоё колдовство тебе по маковке настучат. СМАК по твою душу придёт, заставит на себя работать.

Перейти под руководство СМАКа я предлагал Любе уже не раз. И с отцом бы договорился, и с Дизверко. Но она отказывалась, мутно объясняя, что дракон ведьм не любит. Хотя кто их любит так-то? Ну разве что я…

Любу рвёт ещё сильнее. Насилу откачал чаем и поцелуями.

***

Утром больница встречает меня привычным гулом, суетой и беготнёй, но непривычное напряжение витает в воздухе.

Анатолий Климович Котеночкин

Анатолий Климович Котеночкин

***

Анатолий и Смерть

от авторов

Дорогие читатели, добро пожаловать в новую историю о любимом Городе!

Это третья часть цикла 📚 «Мы видим сердцебиение города».

https://litnet.com/shrt/S6qO

Первая книга 📚 «Блюз поребриков по венам»:

https://litnet.com/shrt/S6qO

Вторая книга📚 «Симфония мостовых на мою голову»:

https://litnet.com/shrt/S665

Третья 📚 «Соната Любви и Города» Бесплатно!

https://litnet.com/shrt/S6os

Читать можно в любом порядке и по отдельности.

Так же по Симфонии и Блюзу проходят совместные чтения с призами и уютной атмосферой. Подробности у автора на странице в ВК.

В «Сонате Любви и Города» рассказ пойдет об Анатолии Котёночкине — сыне Клима и Василисы из книги «Блюз поребриков по венам».

Не забудьте поставить сердечки и добавить книгу в библиотеку. Главы будут выходить часто!

Приятного чтения.

2. Любовь

2. Любовь

Сегодня на работе меня ожидает бедлам и злая начальница. Замечали, что когда вы счастливы, кто-нибудь рядом обязательно капает ядом?

Клавка шепчет, что Дарья Антоновна разводится с мужем, вот и бесится. Я обнимаю начальницу где-то между словами «уволю» и «без премии», шокировав её и поделившись своим счастьем.

Надеюсь, это поможет Дарье Антоновне наладить личную жизнь. Ну или хотя бы секса ей подкинет.

Созваниваюсь с сестрой. Таня живёт у родителей, ищет новую работу, уже устроила мальчиков в сад. Оба почти здоровы, носятся по двору как лоси, даже не вспоминают про больницу.

Короче, моя жизнь явно наладилась без Ковена.

Единственной проблемой стало появление на моей тумбочке бумажного алого прямоугольника с подпаленными краями с изображением дракона — напоминание о ежегодной отметке в СМАКе. Магический контроль ведёт реестр всех магических существ в Городе и измеряет силу ведьм и колдунов.

Процедура унизительная, но, если я не приду, СМАК сам за мной явится. Зачем провоцировать неприятности, если можно их избежать?

Поэтому после работы я еду на площадь Растрелли.

СМАК расположился в стенах Смольного монастыря. Голубые фасады трёх зданий светятся на фоне серого неба, блестят позолотой и крестами. Стая голубей носится над крышами, чирикает, ругаясь на низкое небо. В Смольном проходил второй Всероссийский съезд Советов, на котором была провозглашена победа социалистической революции в России, здесь сформировали первое советское правительство, здесь обитают самые сильные маги Санкт-Петербурга. Здесь место, пропитанное злостью.

Инстинктивно пригибаюсь, заходя в низкую дверь. Потолки тут невысокие, коридоры тесные, народу совсем немного. Я специально подошла к концу приёма. На стульчике передо мной сидит одна бабушка — предсказательница на картах таро, это легко определить по колоде в руках, и полупрозрачный призрак.

Призрак похож на интеллигента из Петербурга прошлого века. Чуть вьющиеся волосы, добрые глаза. Костюм-тройка коричневого цвета, модное клетчатое кепи и лакированные ботинки на белые носки. Призрак-денди.

— А вам тоже надо регистрироваться? — уточняю у него. Призрак кивает. — Интересно, зачем? Вы же не меняете форму и силу.

Он выразительно пожимает плечами.

— Вы извините, я просто раньше не видела таких интеллигентных привидений, — краснею под взглядом призрака.

Тот приподнимает кепи и вплывает в кабинет, улыбнувшись на прощанье.

Пир привязан ко мне кровью, поэтому его вид стабилен. Другие же привидения для меня больше похожи на облака тумана, без ритуала с ними общаться невозможно.

Старушка поворачивается ко мне, прижимает к себе большую сумку с продуктами и смеётся:

— В СМАКе артефакт есть, показывающий истинный вид сущностей. А то не все Видящие достаточной силой обладают. А отмечают присутствие призраков. Они ж со временем развеиваются. А Видящим количество важнее всего на свете. Сколько, когда, какой продолжительности…

— Вы так много знаете… — теряю нить разговора. Мне почему-то кажется, что старушка не о призраках говорит.

— Я раньше работала у них. Пока контора совсем не захирела, — бурчит бабка. — Если так дальше пойдёт — фонтаны высыхать станут.

Её глаза закатываются под веки, белки пугают пустотой. Старушка начинает сучить ногами под длинной цветастой юбкой и хватается за шарф на своей шее, кривится:

— И вырвется демон из клети,

И будет имя ему — Дракон.

Повторяют судьбу нашу дети.

Год за годом, волна за волной…

Старушка говорит всё громче, пока её слова не превращаются в крик, на который из кабинета вылетает мужчина. Он прыгает на старушку и закрывает ей рот рукой. Они вместе валятся на старый паркетный пол СМАКа. Из упавшей сумки выкатывается яблоко с наклейкой из супермаркета, прокатывается через весь коридор поперёк и останавливается под креслом. В коридоре тут же ставят полог тишины. Все звуки умирают.

— Никаких предсказаний, — строго говорит мужчина.

И я узнаю в нём отца Толика. Клим Анатольевич в строгом костюме выглядит немногим старше своего сына.

Его глаза горят красным — от приказа старушка сжимается и уже тише бормочет:

— И грянут перемены, изменяя мир.

Гречка по двести, по пятьсот мандарин,

Яйца по сотке за штучку одну,

Апокалипсис вижу, а не пенсию.

— Сочувствую, — хмуро бросает Клим Анатольевич, зажимая в руке кристалл новообразовавшегося предсказания. Чертыхается, поднимает старушку, отряхивается и прикладывает указательный палец к губам.

Толе от отца досталась стать, когда с возрастом мужчина становится только брутальнее. И я ловлю себя на мысли, что Котёночкин-старший — ещё очень даже привлекательный мужчина. Мимоходом здоровается со мной, я как раз полезла под стул, чтобы достать яблоко. Он уводит старушку в кабинет.

Мимо проплывает озадаченный призрак.

Через пять минут бабушку выпускают, я даже не успеваю начать волноваться за её благополучие. Покидает СМАК старушка быстро, не оглядываясь, кажется даже злее, чем была до посещения этого места.

Любовь Николаевна Орлова

Любовь Николаевна Орлова

3. Анатолий

3. Анатолий

Пробегаюсь по трём ближайшим барам, что значатся у Бори в топе. И нигде его нет. И не было сегодня. Метнулся к нему домой: никого живого. Телефон по-прежнему вне зоны доступа. Возвращаюсь на работу ни с чем.

В ординаторской тихо, плесень разукрасила почти все стены. Но на неё что-то сил сегодня нет. Сажусь за свой стол. В такой ситуации я оказался впервые: летальных исходов у моих пациентов не было.

И хоть среди знакомых моих родителей по СМАКу многие удивлялись моему упорству, если не сказать упоротости, в желании жить в Санкт-Петербурге, этому было ещё одно объяснение, помимо моей природной придурковатости. Я могу и умею пользоваться магией Города. Она живёт во мне, течёт во мне так же естественно, как и кровь по венам. Мне не нужно никаких разрешений СМАКа на использование магии, никаким нормам и правилам, кроме тех, что установил я сам себе, моё владение магии не подчиняется. Я просто могу разговаривать со Смертью, могу её убедить, переспорить или прогнать. Я могу вытащить пациента с того света, провести любую операцию, собрать любые переломы, убрать любые отёки. И мне за это ничего не будет, потому что использую я силы Города.

Чем злю его ещё сильнее.

Запечатанный в отце демон так ни разу и не проявился, но вот кровь подпортить мне сумел. Или, наоборот, увеличил диапазон моих возможностей. Ведьмовское проклятье, из-за которого отец поругался с Ковеном, тоже не прибавило мне баллов в глазах Хранителя. Такое вот удивительное комбо вышло.

В Москве я не смогу спасать детей, а без меня Город не сможет сбрасывать излишки магии, что неминуемо приведёт к бунту магических существ, и тогда Город не устоит. Если магию не тратить, то потустороннее станет сильнее людей. Раньше СМАК пятки сбивал, мотаясь по Городу и зачищая такие магические всплески, теперь же появился громоотвод в виде моей башки. Удобно, когда все гадости в одном месте.

Поэтому, как бы мы с Хранителем ни ненавидели друг друга, повязаны мы с ним крепко.

Вздыхаю, открывая систему электронного документооборота. К папке умершего мальчика уже прикрепили заключение о смерти. Пробегаюсь глазами по строчкам.

— Интересно тасуется колода, — бурчу себе под нос.

— И, видимо, колода-то краплёная, — отвечает мне тишина в левом углу ординаторской.

— По всей видимости, да. С кем имею честь познакомиться?

— Мы уже имели честь с вами быть представленными друг другу, Анатолий Климович.

Темнота в углу сгущается, хотя куда ещё сильнее, и из неё, как из бархатной занавески, очень театрально выступает мужчина. Высокий, худой до изнеможения, бледный. В чёрном старомодном поношенном костюме-тройке, белой рубахе. На голове у него цилиндр, потёртый и неказистый.

Припоминаю, что пару лет назад он поселился в нашей больнице. Бедный поэт, неизвестный даже в своё время, а уж до нас и вовсе не дошло его имя и отчество. Повесился он с голодухи и духом прикипел к своему дому. А когда дом под шумок программы реконструкции снесли, не развоплотился, а слонялся бесхозным по улицам и парадным, пока Ксения Григорьевна его не приютила.

Живёт он в больнице тихо и незаметно. На глаза не попадается, бед не приносит. Что есть он, что его нет.

— Ксения Григорьевна сказала, что вам моя помощь нужна. Так я готов рассказать всё, что видел.

— Я весь внимание. Может, присядете?

— Благодарю покорно, но я постою. — Мужчина, чьего имени я так и не вспомнил, помолчал, перекатился с пятки на носок и продолжил: — Вчера я обитал в его палате. Я вообще имею обыкновение жить, если этот глагол уместен в данной ситуации, по несколько дней в разных не занятых другими сущностями палатах. Вот и видел, как с утра приходила медсестра. Не имею обыкновения мешать другим выполнять их работу, поэтому собирался отлучиться на время. Но не успел, потому что она забегала по палате, проверила пульс и убежала. Приборы вопили как сирена. Прибежали другие врачи. Суетились. Но совершенно определённо: к приходу медсестры мальчик уже был мёртв. — Мой собеседник снял цилиндр, помял его в руках и тоскливо продолжил: — Хороший парень, мы с ним поболтали немного. Он столько всего интересного мне рассказал про нынешнюю молодежь. Даже жалко, что с нами не остался.

— А куда он делся?

— Так с матерью ушёл. Скорбеть. На девятый день уйдёт и от неё. Не из наших он. Уйдёт с миром.

— С миром — это хорошо. Что за медсестра была?

— Этого не скажу. Мне до ваших мирских бед дела нет. Если бы не Ксения Григорьевна, то я бы и вовсе не потревожил вас рассказом.

— И на том спасибо.

Я моргнул, а собеседник мой уже исчез.

Не верить ему у меня нет причин. Призракам чужда ложь. Но вот что мне с его рассказом делать?

Из заключения патологоанатома следует, что смерть наступила в результате отёка лёгких, причиной которого стала травма грудины.

Выходит, что мальчик умер от последствий травмы, которые в моё отсутствие никто не сумел купировать. Виновных нет. И Евгений Михайлович в курсе, но почему-то сливает Бориса как самого неугодного?

Ох, как же я не люблю все эти подковёрные игры. Но разобраться-то надо.

Евгений Михайлович сидит в своём кабинете за столом и хлебает чай из огромной белой кружки этак на пол-литра. В воздухе летает запах мяты. Успокаивается, видать.

Пир

Пир

4. Любовь

4. Любовь

Бывает ли утро добрым, когда потеряла самое ценное в жизни?

Всю ночь я не сплю. Толик не вернулся домой. Нет, я привыкла к его ночным сменам и неожиданным вызовам, и успокаиваю себя тем, что он задержался на работе или проводит очень сложную операцию.

Но весь вчерашний день был наполнен какими-то нехорошими предзнаменованиями. Я разбила зеркало, порезалась, когда убирала осколки. Говорят, разбитое зеркало — семь лет беды.

А Верховная объясняла, что зеркала являются окнами в другие миры, и, разбивая окно, мы запускаем частичку инородной силы в нашу реальность, которую этот мир старается извести всеми силами. Отсюда и беды. Все эти призраки и посещение СМАКа тоже тревожили не на шутку.

К тому же ни разу ещё Толик не исчезал совсем. Так, чтобы без предупреждения.

У него недоступен телефон, на работе его нет. Да, я даже позвонила в отделение. Девушка сказала, что Анатолий Климович ушёл вечером и ещё не приходил.

Родителям его пока звонить не стала, решила немного подождать.

Ночь проходит без сна, Пир изводит меня похабными стихами, решив в отсутствие Толика оторваться по полной. Даже беруши не помогают.

Утром предчувствие становится просто невыносимым. Я отпрашиваюсь с работы и еду к Толику. Дома его, конечно же, не оказывается.

Соорудив на завтрак овсяную кашу на скорую руку, я осматриваю квартиру. Мы вообще в последнее время больше на «Новочеркасской» жили. Это удобнее, чем мотаться каждый день в Кронштадт. Но ключи он мне свои дал на всякий случай.

Наверное, я зря паникую раньше времени. Надо дать Толику ещё пару дней на то, чтобы найтись. Но как, если я уже на следующие сутки сама не своя.

Но я знаю: что-то произошло. Или что-то произойдёт. Очень нехорошее. И связано это с Толиком, потому что не может быть всё так хорошо, как у нас с ним.

Наливаю себе чашку горячего чая и вдыхаю терпкий запах чабреца. Специально сахар не кладу, чтобы горечь немного привела меня в чувство.

В голове крутятся мысли одна страшнее другой. Например, авария, мотоцикл Толика — настоящая мечта самоубийцы. Несмотря на все заговоры, это самый опасный транспорт после самолёта. Летящий навстречу столб ни одна магия не остановит.

Статистика — беспощадная сволочь.

Или это очередная проделка Города, из-за которой Толик теперь в больнице или в полиции. Сидит в изоляторе, ждёт, пока его спасут…

Звон ключей заставляет резко отставить кружку и вылететь в коридор.

Толик, очень помятый и грязный, будто нырял в осеннюю слякоть прямо в одежде, стоит на пороге своей квартиры и смотрит на меня.

— А ты как здесь? — спрашивает.

— Тебя жду, волнуюсь…

Запрета приезжать не было, но взгляд у Толика такой, будто он не хочет меня видеть. И уж точно мне не место в его квартире. Он раздевается, немного пошатываясь, и молча снимает ботинки.

От него настолько сильно воняет перегаром, что к горлу подкатывает тошнота, когда он подходит, чтобы обнять меня.

На криво застегнутой рубашке красуются три пятна от помады. Кроваво-красной, такой, какой у меня отродясь не было и не будет. Абсолютно продажного цвета.

На воротнике, на рукаве и возле кармана слева.

— У тебя вся шея в засосах, — отшатываюсь назад, внутри меня что-то обрывается.

Мне никогда раньше не изменяли. Господи-и-и, я и не знала, что это настолько больно. Может быть, из-за того, что я раньше никого не любила. Может быть, из-за того, что я была уверена, что ведьме Любви изменить нельзя. Кто откажется от настоящей ведьмы в постели?

Даже мысли не возникало, что Толик может захотеть другую. Мы же любим друг друга.

Наивная.

— Конфетка, у меня проблемы на работе. — Толик проходит на кухню, рассматривает лужу на полу и валяющуюся рядом чашку. Чешет затылок. От него пахнет алкоголем и предательством. Такой кислый запах с примесью горечи. — Отстранили меня. Пять минут, душ приму, и поговорим.

У меня дрожат губы и щипает в глазах:

— Сволочь ты, Котёночкин! – выкрикиваю ему в спину.

Он разворачивается и смотрит на меня с безразличием и усталостью, как на что-то незначительное в его жизни.

— Это просто работа!

— Конечно, по бабам зависать — в каждой больнице такие смены. И какая может быть работа, если тебя отстранили?

Хватаю сумку и мчусь вон из квартиры.

Обида на Толика расползается чёрной хмарью в душе. Мы же с ним единое целое. Я же люблю его.

А он…

Сволочь.

— Люба! — слышится крик на весь подъезд.

Двери лифта придерживает рука Толика. Он без обуви, прямо в чёрных носках, стоит перед лифтом. Лохматый и очень злой.

— Прекрати истерику! Дай мне всё объяснить.

— Не хочу. — Запускаю в его грудь заклинание, лёгонькое, оно бесхитростно отражается от защиты Толика и сияющей вспышкой впечатывается в двери лифта. Этого достаточно, чтобы Толя сделал шаг назад, а лифт успел закрыть двери и уехать.