Я перестала дышать за три километра до дома матери.
Не от страха — от привычки. Максим говорил, что настоящие женщины умеют быть тихими даже на вдохе.
За окном мелькали сосны — всё чаще и гуще, будто стражи, охраняющие то, что я не должна была увидеть. А в кармане пальто лежало последнее фото Лизы: она прикрывала живот ладонью, будто прятала не ребёнка, а преступление.
Я не знала тогда, что мать уже благословила это «преступление». Для неё оно было чудом. А для меня — началом конца всего, во что я когда-то верила.
Последний раз у мамы я была чуть больше двух лет назад. Тогда мне не удалось отдохнуть, хотя именно за этим и ехала. Но там, где сходятся моя мама и мой муж, покоя не бывает.
На пассажирском сиденье завибрировал телефон. Мелодия звонка резко выдернула меня из задумчивости — я вздрогнула, машина вильнула. К счастью, трасса была пуста, и мой манёвр никому не доставил неудобств.
С экрана на меня смотрел Максим — точнее, его фото со свадьбы. Ему тогда было двадцать два: подтянутый, с улыбкой, от которой таяли маркетологи и банкиры. С первого взгляда ему хотелось доверять — он казался солнечным и добрым.
Я не стала отвечать. Просто смотрела, как его лицо на экране гаснет, уступая чёрному зеркалу. И в этом зеркале уже отражалась не я, а та, кем я стала: сжатые губы, пепельные тени под глазами, взгляд, в котором давно не осталось вопросов — только решения.
Телефон замолчал. Но ненадолго.
Через три секунды — снова. И ещё раз. Максим не звонил просто так. Он звонил, чтобы убедиться, что я всё ещё в его координатах. Что не сбилась с курса. Что не думаю о том, чего думать нельзя.
Я выключила звук и спрятала телефон под сиденье — туда, где он не сможет меня видеть, даже если захочет.
Но в груди заворочался червячок тревоги. Каждое моё молчание он превращал в повод для сцены. А у меня не осталось ни сил, ни желания выслушивать его нотации.
Я выругалась сквозь зубы и остановилась на обочине. Потёрла ладонями лицо и достала телефон. Счётчик пропущенных вызовов уже показывал «шесть». Перезвонила — Максим ответил после первого гудка.
— Может, нам стоит выбросить твой телефон? Ты всё равно не пользуешься им по назначению, — выпалил он.
— Я за рулём. Не очень удобно разговаривать.
— Все разговаривают, а ей — неудобно.
— Максим!
— Аня! Если я звоню — значит, надо ответить. Я за тебя волнуюсь! Ты же редко садишься за руль, а тут такая дорога. Всё хорошо?
Удивляться? Или ещё рано? В любом случае я ответила:
— Извини. Всё в порядке.
— А почему не перезвонила по видео? Я же тебе по видеосвязи звонил.
Не смогла удержать усмешку. Вот мы и добрались до сути.
Я нажала на значок камеры. На экране появился квадратик с моим лицом.
— Ты одна? — поспешил уточнить Максим.
— Конечно, — привычно повернула я телефон в стороны, давая ему осмотреть салон.
— Мне показалось, я слышал чей-то голос…
Я сдержалась от тяжёлого вздоха, но воздух застрял в горле, сжав лёгкие. Громко кашлянула и просипела:
— Тебе показалось.
— Точно? Смотри мне в глаза! Как доедешь до Людмилы Михайловны — сразу перезвони. Чтобы я знал, что ты добралась и всё в порядке.
— Ладно. Это всё?
— А ты чего так торопишься трубку бросить? Занята?
— Максим, прекрати, пожалуйста.
— Ну веди себя нормально — и всё будет нормально.
Если во мне ещё остались силы и настроение на эту поездку к маме, то Максим лишил меня их за три минуты разговора. Хотелось спросить: «А ты-то не завёл себе компанию, пока я в дороге?» — но я прикусила язык. Даже в шутку сомневаться в нём нельзя — это станет поводом для новых пререканий.
— Хорошо, — попыталась ответить спокойно. — Можем поговорить. О чём?
— Ха! — возмутился он. — Нет, так мы не будем разговаривать. Ты же не хочешь! Езжай. Приедешь — поговорим.
Я не успела возразить. Раздался гудок, и приложение вежливо попросило оценить качество связи.
Я поставила пять звёзд. Бездумно. От того, что мне плохо, не должно быть плохо всем вокруг. Если кому-то важна моя оценка — пусть будет.
Ещё полчаса я ехала молча, размышляя о том, что даже если детство было малорадостным, родные места всё равно наполняются тёплой ностальгией. Даже сосны за синим знаком с названием села казались старыми приятелями.
Я сбавила скорость. Сердце стучало не от страха, а от странного, почти животного предвкушения — будто что-то во мне наконец просыпалось после долгой зимы.
Дом матери стоял на опушке, будто вырос из земли вместе с корнями старой яблони. Крыльцо скрипело даже тогда, когда по нему никто не ходил. А дверь… дверь всегда была открыта.
«Для тебя — всегда», — говорила мама.
Но я знала: это не приглашение. Это ловушка с запахом свежей выпечки и персикового масла.
Я заглушила мотор. Вышла. Воздух был густой — насыщенный смолой, хвоей и чем-то ещё: тёплым, живым. Детством.
И тогда я впервые за два года позволила себе вдохнуть. Глубоко. Сквозь лёгкие, сквозь страх, сквозь ту самую привычку молчать даже на вдохе.
А в ответ — из-за угла дома появилась женщина. Тётя Люба, мамина подруга и соседка. Время не пощадило её: лицо исчертили морщины, а глаза потускнели от лет тяжёлого труда и, скорее всего, алкоголя.
— О! Анька, ты?! — воскликнула она, прищурившись. — Всё-таки приехала! Мама ждала. А я… я знала, что не сможешь не приехать. Всё-таки Лиза — твоя сестра, а свадьба сестры… это святое.
Я не ответила. Просто кивнула.
Потому что в этот момент поняла: конец — это не всегда разрушение.
Иногда это просто начало чего-то, что ты не смела себе представить.
Тётя Люба шагнула ближе, и от неё пахнуло дёгтем, чёрным хлебом и чем-то кислым — будто она только что вышла из погреба, где в бочках дозревали огурцы в рассоле с прогорклым подсолнечным маслом.
— Люда только в дом зашла, — махнула она в сторону двери. — Иди, не стой на ветру.