Спорим, тебе понравится?

Вводное слово...

Предрассветное небо. Кривой провинциальный горизонт. Птички, мило чирикающие на ветках...

Ах, да! Ещё тут есть самая примерная девушка на свете в красивом шифоновом платье, которая упорно лезет вниз по простыне со второго этажа панельной многоэтажки, попадая прямиком в объятия отпетого хулигана. Их откровенный поцелуй рвёт все шаблоны, а её мать с балкона кричит, чтобы дочь немедленно вернулась домой.

Но некогда послушная умница не слышит маму, она убегает с плохим мальчиком в закат, даже не догадываясь, чего ей будет стоить эта выходка.

А вот как она до этого докатилась, мы и узнаем на страницах этой книги.

Гоу!

Глава 1 – Протест

Ярослав

Октябрь...

— Здравствуйте! Меня зовут Ярик, и я мудак.

— Басов! — строго рявкает дед, но я продолжаю невинно хлопать ресницами, словно первоклашка, заблудившийся в бесконечных школьных коридорах.

Спасите! Помогите!

— Ничего не могу с собой поделать, — развожу руками, — дефект приобрёл на стадии сборки, все вопросы к производителю.

Прищуриваюсь и испытываю почти первобытный кайф, когда вижу, как деда перекашивает от отвращения. Он не любит, когда я поднимаю столь щекотливые темы. Он — нет, а я очень даже да.

— Что это исчадие ада опять натворило? — не получив от меня более ни слова, родственник отирает со лба выступившую испарину и с высокомерием, достойным самого короля, глядит сначала на директора этой богадельни, а потом и на ту, из-за которой мне в принципе приходится терпеть весь этот тупой сюр.

Храмова Алевтина Петровна.

Смотрю на неё в упор, дожидаюсь, пока глаза её неодобрительно сузятся, а затем подмигиваю ей, улыбаясь, словно безумный Ганнибал Лектер в лучшие годы своей жизни.

— Начнём с того, что ваш внук катастрофически заваливает литературу и идёт в открытую конфронтацию с учителем. Если так будет продолжаться, то на итоговые экзамены он просто не будет допущен по причине своей тотальной неуспеваемости по конкретно этому предмету.

— Неправда, — тяну я, поглядывая на наручные часы и жалея, что из-за всей этой тягомотины пропускаю тренировку, — я получил бы за последнее сочинение высший балл, если бы Алевтина меня сознательно не завалила.

— Во-первых, Алевтина Петровна, — подаёт голос старая вешалка, — а, во-вторых, это сочинение было написано, не вами, молодой человек, а Аней Потаповой — вашей одноклассницей.

— Пруфы? — приподнимаю я одну бровь.

— Она лично мне созналась.

— Вы себя в зеркало видели? Да вам любой сознается даже в том, что он Наполеон Бонапарт, лишь бы вы от него отстали! — мстительно кинул я в самодовольное лицо училки.

Как же она меня достала!

— Басов! — в унисон попытались осадить меня присутствующие, но мне на их телодвижения было чхать вообще.

— Немедленно извинись, — затребовал дед.

— Нет, — выдал я максимально жёстко и отвернулся.

— Что значит нет? — ошалело выпучил глаза родственник.

— Это значит, что я отказываюсь делать то, что нужно вам и буду делать только то, что нужно мне. У меня не было проблем, пока не появилась эта... учительница, — последнее слово я буквально выплёвываю из себя.

— Это немыслимо! — запричитал директор.

— А я вам говорила, — не уставала подсирать Храмова.

— Следуй за Карениной, — мстительно прошипел я, уверенный в том, что мои слова дошли только до адресата.

— Что ты сказал? — почти вплотную приблизил ко мне своё морщинистое лицо дед.

— Я сказал, что мне никуда не упиралась эта ваша чёртовая литература. А ещё я говорил, что не могу читать Шолохова, потому что у нас расходятся взгляды на то, можно ли кутить с замужней соседкой или нет.

— Видите, — указал на меня пальцем дед, — мальчик не дурак, ему просто нужны дополнительные занятия и факультативы.

— Никто не говорит, что Ярослав глупый, Тимофей Романович. Ваш внук очень достойно показывает себя в точных науках и спортивных дисциплинах, но умышленно не желает подружиться с гуманитарными.

— Потому что это ненужная мне лабуда, — бурчу я себе под нос, разглядывая эмблему на форменном пиджаке.

— Не уверена в том, что, я могу стать подходящим для мальчика репетитором, уважаемый Тимофей Романович, - цедит Храмова, старательно изображая из себя пуп земли. - Его необоснованная антипатия ко мне слишком высока. Но да, по литературе пока у него твёрдая двоечка и Ярославу просто жизненно необходимы факультативы и дополнительные занятия.

У меня от её слов форменно подгорает.

— Я заплачу вам, - цедит дед.

— И я снова буду вынуждена вам отказать.

— Причина?

— Дождусь извинений от Ярослава за все яркие эпитеты, которыми он меня наградил за прошедший месяц, и тогда вернёмся к этому вопросу.

— Ярослав?

— И снова я буду вынужден вам отказать, — копирую я интонацию и слова Храмовой, надевая на лицо образ агнца божьего.

И да, мне плевать на последствия. Я уверен... нет, я точно знаю, что их попросту не будет и меня не отчислят, а потом и пририсуют в аттестат, нужный мне, тройбан по литературе, потому что, на моё безграничное счастье, дедуля является одним из постоянных и активных спонсоров этой гимназии.

Так что, пусть Храмова засунет свои мечты о моих извинениях в свою дряблую задницу.

— Мы можем поговорить наедине? — обращается дед к директору, и та благосклонно ему кивает.

— Свободен, — отмахивается от меня родственник и я, подхватив свой рюкзак, покидаю негостеприимные стены «лобного места», отвешивая низкий, театральный поклон.

Глава 2 – Вера

Вероника

Сентябрь...

— Мам, можно мне сегодня пропустить? — шепчу я едва слышно, стараясь не напрягать голос.

— Что значит пропустить? Как у тебя язык вообще поворачивается говорить такое? Ты же не при смерти! Подумаешь, горло болит. Температуры же нет, значит, всё нормально.

Нормально...

Это слово совершенно не вяжется с текущим положением дел. Потому что вставать в воскресный день в семь утра — это ужасно несправедливо. И, конечно, я бы предпочла ещё пару часов понежиться в постели, а потом может прогуляться в парке, сходить на карусели или просто побыть наедине с собой, а не вот это вот всё...

Да, внутренне я недовольна. И да, всё моё существо отторгает то, что я должна делать в столь ранний час, но в моей жизни слишком много «но».

Я не могу ослушаться маму. Мне проще сделать так, как она хочет, чем потом целый день внимать нескончаемый поток нравоучений о том, что я безответственная и что она устала вкладывать мне в голову элементарные вещи. А еще я не в силах видеть её грустные глаза...

Поэтому я встаю с кровати и топаю в ванную комнату, где наскоро принимаю душ и чищу зубы. Будучи ещё в полотенце, вздрагиваю — это мама вошла ко мне без стука, принимаясь торопливо раздирать расчёской ещё влажные волосы и заплетая их в тугую косу.

— Копаешься тут. Опоздаем же.

— Я быстро, — сиплю и опускаю виновато глаза, стараясь не кривиться, когда родительница несколько раз неосторожно и особенно сильно дёргает непослушные локоны.

— Готово, — кивает мне через зеркало, — живо одевайся и на кухню, бабушка уже завтрак приготовила.

— Но я...

— Цыц!

Послушно ускоряюсь, кидаясь к себе в комнату и выискивая в недрах платяного шкафа юбку, блузку и белье с носками. С тоской смотрю в окно — солнце поднялось уже высоко и исправно делает своё дело. Парит. А мне придётся жариться под его палящими лучами и молча терпеть явное неудобство.

Натягиваю на себя одежду и гляжусь в высокое зеркало, поправляя очки на переносице.

Тоска! Зелёная. Беспросветная...

— Вера!

От этого сокращения меня передёргивает. Ещё год назад меня звали меня полным именем. А потом привычная жизнь рухнула, и мама ударилась в бога. А я резко трансформировалась в Веру.

И не спрашивайте меня почему.

— Уже бегу! — хриплю надсадно и срываюсь с места, услышав вопли матери, и через пару секунд усаживаюсь за стол, на обитый липким дерматином кухонный уголок.

— Ешь!

Легко сказать.

Но я и здесь послушно беру ложку, принимаясь за кашу с щедрой порцией сливочного масла. Рядом на тарелочке ждут своей очереди два пирожка с неизвестной мне начинкой и большой ломоть белого хлеба с сыром. Это порция еды сгодилась бы и для взрослого мужчины, но моим близким плевать.

Я должна всё это съесть. И точка.

— Быстрее жуй, Вера. И даже не думай тянуть время. Не выйдешь из-за стола, пока всё не съешь.

Кто-то скажет, что это форменное и неприкрытое пищевое насилие. Бабушка и мама скажут, что это всего лишь забота обо мне. Я же просто скажу, что такова моя жизнь и у меня нет выбора, кроме как мириться с тем, что есть.

Молча и беспрекословно доедаю, чувствуя лёгкую тошноту, но облегчённо выдыхаю, потому что мне не приходится давиться сладким чаем или стаканом ряженки. Сегодня мне повезло — мы опаздываем.

— Платок! — орёт мать, когда я уже обулась.

Вся скукоживаюсь от её недовольного тона, а затем максимально ускоряюсь, слушая бесконечные причитания и надевая позабытый головной убор.

Двадцать минут до остановки. Затем час в душном автобусе до пункта назначения и меня ощутимо разматывает. А уж когда оказываемся на месте, так вообще приходится адски непросто. Веки наливаются свинцовой тяжестью под монотонный бубнёж пастора, а спина предательски ссутуливается, пытаясь принять наиболее удобное положение для сна.

Вот только мне нельзя спать. Я больше скажу — мне нельзя даже вида подавать, что я, на пару со своим бунтующим организмом, замыслила нечто постыдное. Мать и так поглядывает на меня подозрительно и с недовольным прищуром, а бабуля так вообще, то и дело, тычет мне в бок локтем, не давай даже помечтать о вожделенных сновидениях.

— Вера!

— А? — вырывает меня чей-то голос из полубессознательной дымки.

— Твоя очередь петь! — возмущённо шипит мать.

Петь! Боже! За что?

Покорно киваю и поднимаюсь на клирос, а там встаю в ряды хора, где спустя пару минут начинаю беззвучно открывать рот. Родительница довольна. Бабушка в умилении складывает руки на груди и улыбается.

Я выдыхаю... пронесло.

Спустя два часа всё заканчивается, и мы снова трясёмся в автобусе, но уже по дороге в обратную сторону. Вот только мои сегодняшние страдания на этом не заканчиваются. За остановку до дома, в который раз не обращая внимания на мои мольбы об отдыхе, мама вместе со мной выходит из общественного транспорта, кивая бабуле и предупреждая, что скоро вернётся.

Глава 3 – Невидимка

Вероника

Когда в моей предыдущей школе появлялся новенький — это был всегда настоящий фурор, сродни эффекту разорвавшейся бомбы, не иначе! Все только и делали, что болтали о вновь прибывшем, пытались подружиться с ним или просто глазели так, будто бы увидели второе пришествие. Ну вы поняли...

Мне же самой в первый мой учебный день в новой школе уделили не больше внимания, чем прошлогоднему прогнозу погоды. Не то чтобы я ждала чего-то эпичного, но просто думала, что кто-то захочет пообщаться со мной, может быть, узнать, откуда я приехала в этот город и почему. Но, увы.

Даже моя соседка по парте, Дина Шевченко, не выказала мне никакого интереса. Просто чуть покосилась в мою сторону, кивнула в знак того, что вообще заметала меня и вновь перевела равнодушный взгляд на нашего классного руководителя, который уже переключился с моей персоны на методички по географии.

— Как прошёл твой первый день в новой школе? — спросила меня мама после уроков, когда мы собрались все вместе ужинать на кухне.

— Нормально, — пожала я плечами и затравленно глянула на запеканку с творогом. После тарелки наваристого борща и доброй порции салата у меня были большие сомнения, что ещё хоть что-то способно поместиться в моём желудке.

Но у любимых родственников был свой взгляд на это.

— Ешь! — подтолкнула мне бабушка блюдце с десертом.

— Нормально? Ну и хорошо, — кивнула мать, а затем добавила, — надеюсь, тебе нет надобности напоминать, что не стоит трубить на всю гимназию, что ты моя дочь?

— Не стоит, — пожала я плечами.

Я была копией своего отца. И носила мамину девичью фамилию. Никто даже мысли не допустил бы, что я дочь Храмовой Алевтины Петровны. Но мама всё равно продолжала паниковать по этому поводу. Причина? Довольно банальна — она считала не этичным преподавать мне, да и проблем с родителями своих учеников иметь не хотела, боясь быть уличённой в излишней лояльности ко мне, как к своей дочери. Именно поэтому факт нашего родства не афишировался, да и директор мамины опасения всецело разделял.

Так и вышло, что я была просто Вероника Истомина — новенькая, до которой никому нет дела.

Невидимка.

Но я понимала почему всё сложилось именно так и не собиралась сражаться с ветряными мельницами. Да, я не то чтобы была из разряда тех, на кого сворачивают голову парни. Маленького роста — всего-то скромные метр и пятьдесят пять сантиметров. И если бы Дюймовочка, но, увы. Бабулино бесконтрольное раскармливание делало своё дело. Нет, я не была китом или что-то в этом роде. Но имела вполне себе немодные лишние сантиметры в талии, бёдрах и ещё в паре критических мест. И пухлые щёчки, за которые мама любила меня теребить, когда была мною довольна. Что же касается всего остального? Ну, что можно сказать? Я не была Анджелиной Джоли и даже на её блёклую копию не потянула бы. Обычная — вот что я думала о своей внешности. Нос как нос — прямой, и, слава богу, без горбинки. Брови тоже прямые без каких-либо изящных изгибов. Губы на десятку по шкале заурядности. И даже глаза были скучного серо-зелёного цвета.

Да, скажем честно — не фонтан.

И на фоне всего этого явного унылого зрелища, очки и извечно туго заплетённая коса смотрелись даже не пьяной вишенкой на засохшей пироженке, а волчьей ягодой на безвкусной галете.

И ладно бы невзрачность, да? П-ф-ф, подумаешь... Но ведь когда она выставлена перед неприкрытым вау, то её хочется просто небрежно смахнуть в сторону и отряхнуть руки.

А ведь так и было. Я попала в элитную гимназию, и ученики в ней были почти все как на подбор — богатые, богатые, ну и богатые ещё тоже. Кто-то больше, кто-то меньше, но суть дела не меняла. Сюда можно было не так-то просто попасть, ибо имел место строгий отбор и очень редко, когда педагогический совет делал ставку только на умственные способности учащегося.

Но я всё понимала. Здесь, в этом престижном учебном заведении негласно возвели привилегии и иерархию в абсолют. И если ты сразу не попал на высшую ступень этого закрытого общества, то всё — ты заочно проиграл.

А кому может быть интересен побеждённый? Вот именно!

Вы, должно быть, спросите, а как я вообще оказалась в этом логове умных и красивых? А я отвечу — стечение обстоятельств. Мы с мамой и бабушкой были вынуждены переехать с насиженного места — а тут, в этом городе на берегу Чёрного моря как раз и в срочном порядке искали квалифицированного педагога по литературе.

И вот я здесь. Уже третью неделю к ряду грызу гранит науки. А сейчас сижу в столовой и украдкой разглядываю популярных девчонок, которые смеясь и красуясь перед парнями, поправляли свои идеальные локоны, подкрашивали ресницы и пухлые губы, а ещё без стеснения расстёгивали четвёртую сверху пуговицу на белых блузках, без зазрения совести открывая вид на ложбинку своей груди. И это притом, что их форменные юбки уже были критически укорочены по самое «не балуйся».

Я тут же зарделась и смутилась, представляя себе, что могла бы точно так же оголиться в общественном месте только для того, чтобы понравиться какому-то там мальчику.

— Да ни в жизнь! — скривилась я и тут же подскочила на ноги, а затем почти сломя голову понеслась на выход из столовой, чтобы не видеть всего этого безобразия.

Да почти тут же охнула, когда сразу же за поворотом на полной скорости вписалась во что-то твёрдое и пахнущее горьким апельсином и бергамотом. Неуклюже, словно новорождённый оленёнок, шлёпнулась на задницу и поправила съехавшие набок очки. Сдунула со лба выбившуюся прядку, но не успела поднять глаза, как меня бесцеремонно ухватили под локоть, дёрнули вверх и отчитали, под всеобщие хохотки и язвительные фырканья.

Глава 4 – Вешалка

Вероника

Октябрь...

В моём родном городе в октябре уже стояла по-настоящему осенняя погода. Ночью температура воздуха всё чаще опускалась ниже нуля градусов, а днём едва ли преодолевала отметку в плюс десять. С утра стояли туманы, а трава была побита белёсыми разводами инея. Без шапки и тёплого вязанного шарфа на улицу лучше было не выходить, а лёгкие ветровки планомерно сменялись на утеплённые парки.

Сейчас же у меня случился форменный разрыв шаблона. Потому что календарь разменял свой последний листок сентября, а на улице по-прежнему стояло безудержное лето.

— Вера! — я вздрогнула, когда мать вломилась в мою комнату без стука и вообще какого-либо предупреждения.

Я тут же сжалась и ссутулилась, пытаясь спрятать тело, упакованное в самое простое и максимально пуританское хлопковое бельё, от её зоркого взгляда. А затем и вовсе отвернулась, скорее натягивая на себя блузку.

— Доброе утро, мама, — через плечо быстро улыбнулась я родительнице и принялась планомерно застёгивать пуговицы.

— Так, ничего не поняла, а где майка?

— Мам, ну на улице сегодня обещают до двадцати пяти, — с мольбой уставилась я в её глаза, которые не сулили мне ничего хорошего.

— И что? Вера, не позорь меня! Это не повод светить бельём на потеху публике. Не доводи до греха. Каждый пубертатный мальчишка будет пялиться на тебя, — лицо матери пошло алыми пятнами, а я отвела глаза, не в силах ни терпеть этот прессинг, ни что-либо возразить ей.

— Да кому я нужна? — тихо выдала я чистую правду.

За целый месяц в новой школе мне уделили внимания не больше, чем кадкам с цветами, стоящими под лестницей. Да и что там говорить? Мне казалось, что львиная доля одноклассников даже не знают, как меня зовут. Или намеренно забывают эту ненужную для себя информацию, боясь захламить свои мозги. Со мной не здороваются и не зовут присоединиться к кому-то столику в столовой. Даже к аутам.

Я — невидимка.

Так что, кому какое дело, приду я на занятия с исподним или нет?

— Вот и славно! — поднимает мать указательный палец и поучительно им трясёт. — Будешь одеваться, как положено воспитанной, верующей в Бога девушке, и Ангел-Хранитель оградит тебя от соблазнов этого грешного мира. Это искушение! Разве ты не понимаешь?

Единственное, что я сейчас понимала было то, что мать словила «волну» и перешла на великий, могучий, церковный язык. И когда это случалось, нужно было быть готовой держать ответ за всё на свете. Потому что, что? Правильно, дети — Бог всё видит.

— Теперь понимаю, — закивала я, про себя, однако, не чувствуя никакого раскаяния за содеянное, ведь не голой же я в школу собралась, в самом-то деле. Но мать уже было не остановить.

— Чаще надо исповедоваться и причащаться, Вера, — выдала она совет на любую проблему, а затем безапелляционно шлифанула, — тогда и соблазны уйдут.

— Прости, — кивнула я и начала снимать с себя блузку, чтобы всё-таки сделать так, как велит мама.

— Бог простит! — привычно ответила она мне, и я глубоко вздохнула, уныло представляя то, как несладко мне придётся во всех этих ста одёжках под палящим октябрьским черноморским солнцем.

— А ты зачем приходила? — нахмурилась я, когда она развернулась с чётким намерением покинуть мою комнату.

— Завтрак стынет! — развела мать руками. — Голодную в школу не пущу! Шевелись скорей и за стол. И чтобы всё съела!

А я про себя застонала и возвела глаза к побелённому и чуть потрескавшемуся потолку.

— Еда, — изобразила я рвотный позыв, — ешь, ешь, ешь... а то вдруг похудеешь. Уф!

Вздохнула ещё раз глубоко и горестно, застёгивая последние пуговицы на блузке, подтянула гольфы и потопала на кухню, где меня уже дожидались полдюжины фаршированных блинчиков.

Блеск!

И всё это гастрономическое безобразие было по мою душу. А учитывая, что по причине своей близорукости я имела ограничение на посещение физкультуры, то дела мои шли, не сказать, чтобы шикарно.

Кстати, о птичках. Сегодня последним уроком как раз была она — физическая культура. А я её могла посещать, только будучи в специальной группе, предусматривающей, что учащемуся не нужно будет сдавать нормативы и тянуть тяжёлые нагрузки.

Вот только в гимназии такая группа не была предусмотрена, а потому я была у физрука на побегушках. Так случилось и сегодня. Занятия проводились потоковые, но с фильтрацией по половому признаку. В спортивном зале девочки играли в волейбол, а в бассейне у мальчиков была тренировка по плаванию.

За всё время обучения меня туда не дёргали, потому как, и преподаватели были разные, но сегодня ситуация изменилась. У мальчиков тренер ушёл на больничный, а, оставшемуся в единственном числе, учителю пришлось разрываться на две группы. И мне тоже.

А там парни.

В бассейне плавают.

В одних трусах, если что.

И я боюсь представить, что мне светит, если об этом узнает моя мама.

Минимум — неделя покаяния. Максимум — постриг в монахини.

Глава 5 – Смешно...

Вероника

Не знаю, как я смогла выдержать до конца физкультуры и не провалиться от стыда под землю. Но да, я малодушно уткнулась в журнал и больше не поднимала глаз, чтобы не видеть смеющихся надо мной лиц. Я верила в то, что стоит этому уроку закончиться, и всё вернётся на круги своя. Обо мне опять забудут и обидное прозвище, данное Ярославом, тоже сотрётся из общей памяти, как что-то незначительное.

Но как же я ошибалась.

Уже на следующий день я тут и там слышала слово «вешалка», произнесённое в собственный адрес, а ребята наперебой рассказывали друг другу, как Басов целился полотенцем в урну, но попал в меня. И все потешались надо мной и потешались. А я всё не могла поверить, что это в принципе может быть смешно.

Все в этом мире хотят быть значимыми и счастливыми, но почему-то самоутверждаются только за счёт других людей, более слабых, не понимая, что однажды слабыми станут они сами. Всегда найдётся кто-то, кто будет сильнее тебя...

Именно поэтому я отмахнулась от всех, надела ментальные наушники и возвела вокруг себя бетонные стены, чтобы не слышать все эти позорные россказни, которые к концу дня и вовсе обросли неожиданными подробностями. И сразу вспомнились слова бабушки Глаши, соседки с моего прежнего места жительства:

«В одном конце города пукнешь, в другом скажут, что обосрался...»

Так случилось и со мной.

Но главные «душещипательные» новости пришли с очень неожиданной для меня стороны. Дина Шевченко, девочка с которой я вот уже месяц сидела за одной партой, вдруг заговорила со мной.

Первая!

— Слышала, какое прозвище тебе дали? — вот так, без приветствия и без каких-либо предварительных расшаркиваний. Сразу, и с обрыва в пропасть вверх тормашками.

— Увы, — выдавила я из себя и горло тут же забил прогорклый ком обиды.

— Вешалка, да уж...

— Ну, — пожала я плечами и через силу растянула губы в улыбке, валяя из себя персону, которой всё нипочём, — это не самое худшее, что могло ко мне прилипнуть.

И вот тут Дина с удивлением посмотрела на меня и улыбнулась, по-настоящему так, искренне, будто бы не хотела меня обидеть, а просто-напросто потешалась над человеческой недалёкостью, жертвой которой я и стала.

— Кстати, — наклонилась она ко мне чуть ближе и с опаской покосилась на вошедшего в класс учителя химии, — говорят, что ты так пялилась на Басова, что он именно поэтому не выдержал и залепил в тебя полотенцем.

— Было бы что там разглядывать, — фыркнула я, но тут же лихорадочно принялась вспоминать, куда я там смотрела, когда парень был рядом.

Бог ты мой, неужели он действительно заметил мой нездоровый интерес к своим кубикам? Да нет, быть того не может!

— Не переигрывай, — покачала головой девушка.

— Он, правда, не в моём вкусе, — выдала я, ни разу не покривив душой, и пожала я плечами. Да, фигура у Басова была крутая, но в остальном — всё мимо кассы, однозначно.

— Теперь понятно, почему ты носишь очки, — хохотнула Шевченко в кулак, а потом и вовсе накрылась учебником с головой, подавляя этот странный приступ веселья.

— Его друг гораздо симпатичнее, — рискнула ткнуть я Дину вбок, заметив, что преподаватель смотрит в нашу сторону заинтересованно и хмуро.

— Тише ты! — встрепенулась девушка и тут же прижала указательный палец к губам. — Донесут Марте же, и она тебя за Аммо с потрохами сожрёт.

— Ху из Марта? — скривилась я непонимающе.

— Ой, деревня — два куста, три дома. Марта Максимовская — стерва номер один с нашей параллели. Тёмненькая такая, с вечной красной помадой на губах. И я не шучу, эта девчонка чокнутая.

— А разве, не должна стерва номер один, быть влюблена в гада номер один?

— Бас и Аммо делят это место.

— И кто же стерва номер два? — спросила я, хотя не испытывала особого желания заталкивать в свою голову столь бесполезную информацию.

— Её подружка Стеф.

— Для «свиньи» нужна третья.

— Ты точно нарвёшься! Но да, такая имеется, — хохотнула Дина, — Реджи.

И я в ответ на её слова только закатила глаза и снова фыркнула, не понимая, в чём необходимость так коверкать имена. М-да, а в моём старом классе, было две Маши, три Даши и две Кати. Никаких Реджи, Стеф и иже с ними, а тут прям цветник и никого ни с кем не перепутаешь.

Только меня с вешалкой.

И настроение моё от этой последней мысли тут же скисло.

— Ладно, ты, главное, нос не вешай. Посудачат пару дней, и всё забудется. Просто больше так не плошай.

— Можно подумать, я специально это сделала, — буркнула и попыталась вникнуть в смысл темы, что вещала химичка, но этот предмет давался мне с диким скрипом. Поэтому я, слушая лекцию по окислительно-восстановительным процессам, привычно перевернула тетрадь и на последней странице начала планомерно набрасывать эскиз, пришедший мне в голову.

— Вау, это что? — через некоторое время, когда рисунок был почти готов, спросила у меня Дина.

Глава 6 - Я тебя вижу

Вероника

— На вот, Вера. Это тебе нужно выучить до завтра, — на следующий день за завтраком протягивает мне лист формата А4 мама.

— Что это? — хмурюсь я.

— Стихи. Завтра на службе будешь славить этими строками Бога, — делает глоток чая родительница и морщится, а затем докладывает в чашку сахара.

— Но у меня хор, — развожу руками и вопросительно гляжу на неё.

— Пора сделать приношение, Вера, а не идти по накатанной. И вообще, что ещё за вопросы и скорбное выражение лица? Я сказала — ты делаешь. Послушание — это условие любви. Бог всё видит! И на всё его воля!

— Просто у меня много уроков, мам. В четверг контрольная по алгебре, а в пятницу по физике. Мне нужно серьёзно готовиться. И это я молчу про обычную текучку по домашке, — загибала я пальцы на руке, пытаясь донести матери, что загружена под завязку, но это было бесполезно. Ибо всегда и на всё имелось альтернативное решение проблем.

— Попроси помощи у Всевышнего.

Зашибись!

Я только сложила лист, засунув его в карман форменного кардигана, и послушно кивнула, отказавшись от дальнейшего бесперспективного и бессмысленного спора с матерью. И да, я могла бы сказать ей о том, что думаю на самом деле обо всём этом. Но какой в том прок? Она не считает, что её «любовь к Богу» достигла фанатизма. А ещё свято верит в то, что однажды я скажу ей «спасибо» за то, что она развернула меня и всю нашу семью к свету.

И совершенно не понимает, что мне нужна не божья благодать, а лишь материнское участие — нежные объятия, ласковые прикосновения, поцелуй на ночь и поутру. Немного в общем-то, ведь правда?

Вот только выбирать мне не приходилось. Да и жаловаться я не смела. Уж больно хорошо помнила, как это бывает, когда мама есть. Но её нет.

— Алечка, дочка, а кто это к тебе вчера вечером приезжал? — кардинально сменила тему бабушка, переворачивая на сковороде очередную порцию румяных сырников, и я мысленно послала ей воздушный поцелуй, так как сама бы никогда не решилась спросить о странном посетителе.

— Дед одного моего ученика, — буркнула мать и лицо её перекосилось от неприязни.

— А что он хотел?

— Пытался ещё раз, в неформальной обстановке уговорить меня быть лояльнее к его внуку. А по факту — закрыть глаза на все его возмутительные выходки.

— Я видела, конверт тебе совал? — не унимала бабуля своего любопытства, и я тоже навострила уши, догадываясь, чей именно родственник так возмутил мою родительницу.

— Да, хотел купить меня со всеми потрохами, — фыркнула мать и щедро отхлебнула чаю, — да вот только я не продаюсь за пачку красных бумажек. Пусть его внук учит предмет или остаётся на второй год, я всё сказала.

— Совсем пропащий? — закончила с жаркой бабушка и поставила на стол полную тарелку с сырниками.

— Аспид во плоти!

— Ой, Господь всемогущий! — запричитала бабуля, а я вынудила себя прикусить язык, чтобы не начать выспрашивать подробностей, но маму, на моё счастье, уже было не остановить.

— С первого учебного дня этот гадкий мальчишка вёл себя, мягко скажем, отвратительно. Демонстративно давал понять, что литература — скучная и неинтересная тягомотина. А я, в лице преподавателя, только ухудшаю ситуацию, делая её просто невыносимой. Я делаю! Я! Учитель года Красноярского края! Ну вы себе можете такое представить?

— Уму непостижимо, — подпёрла подбородок ладонью бабушка.

— Я, видите ли, оказалась не в силах соблазнить его чтением. А ещё, не могу зваться педагогом с большой буквы по причине того, что посмела выделить себе в классе любимчиков. И вообще, литература нужна только пяти процентам учеников, и он в это скромное число никак не входит, а потому не станет тратить свои драгоценные силы на псевдонауку.

— Ой, дурачок, — покачала головой бабуля.

— Вот! Но это ты понимаешь, мама. И я понимаю. А у Ярослава Басова дура лишь одна — это я. Да и кем я только за прошедший месяц у него не была! Вот вам самое приличное — Алевтина Психопатовна, Дарт Вейдеровна, Изжога Петровна, Горгона Гитлеровна, Аля-Шлёп-Нога, Хромая Хрю и вишенка на торте — Тупая Корова.

— Промыслительно, — перекрестилась бабушка, — но ты, Алечка, не бери на свой счёт. Просто мальчик бесноватый! Ему бы причаститься, покаяться, да святой водой умыться, глядишь, и толк будет.

— Ему уже ничем не поможешь, — отмахнулась от советов мама, — высокомерный и тщеславный хам. И кончит он плохо, вот попомните мои слова.

Но уже в следующее мгновение, мать перевела на меня хмурый взгляд и строго-настрого наказала:

— А ты, Вера, в сторону этого Басова даже смотреть не вздумай!

— И зачем бы мне оно было надо? — подавилась я кусочком сырника, искренне удивившись такому повороту разговора.

— Потому что знаю, как он умеет невинным девушкам головы дурить. Сама лично это видела. Да только намерения у него бесстыжие и греховные. Да и вообще, помни, что мальчики для тебя — это табу!

— Мам, — тепло улыбнулась я родительнице и сжала её холодную кисть, — не волнуйся, мне этот парень неинтересен от слова «совсем». И это обстоятельство не изменится, обещаю тебе.

Глава 7 – Ничего не выйдет

Вероника

Я в загрузе.

Вчера весь вечер ходила с выпученными от шока глазами, не в силах постичь логики произошедшего. Я честно пыталась свести очевидное с невероятным, но раз за разом терпела сокрушительное фиаско. Как такое вообще возможно, что первый парень на деревне, который ранее в упор не видел меня и швырял в лицо полотенцем, вдруг феерично переобувается в воздухе и неожиданно приглашает в кино?

Нет, так просто не бывает, если только в фильмах или в глупых любовных романах, которые в своей прошлой жизни запоем читала мама.

А так?

Это просто какой-то глюк в матрице. Или тупой розыгрыш над девочкой, которую и так уже несколько дней максимально плотно раскатывает потешающаяся толпа безжалостных подростков.

Да, вот это больше похоже на правду.

Или ещё вариант — жестокий, но правдоподобный до безобразия. Ярослав Басов наслушался забавных историй о жалкой Веронике Истоминой и вознамерился за мой счёт потешить своё эго. Видимо, решил, что я влюбилась в него, раз посмела пялиться на его идеальные кубики. И опрометчиво посчитал, что я стану лёгкой добычей.

Козёл!

Да и я сама особым умом и сообразительностью не отличилась. Особенно вчера, в библиотеке, когда этот наглый парень вдруг ни с того, ни с сего сунулся ко мне и давай развешивать на мои уши отборную лапшу.

«Ко-ко-ко, как тебя зовут?»

Да я руку даю на отсечение, что Басов всё знал и шёл «на дело» хорошо подготовленным. А я, идиотка махровая, шарёжки выпучила и два слова в удобоваримое «отвали» сложить не смогла.

«Му-хрю, я знаю, кто ты такой».

Позорище!

Хотя, нет! Чего это я? Я ведь действительно знала, кто такой Ярослав Басов. Тот самый парень, который проходил мимо меня целый месяц, будто бы я всего лишь предмет мебели. Тот самый, в которого я врезалась и заслужила только пустой взгляд на пару с сочным эпитетом — Кочка. Тот самый, который швырнул в меня полотенцем, потому что его высокое сиятельство не увидело скромные метр и пятьдесят пять сантиметров моей неказистой персоны.

А теперь, поглядите-ка!

Сразу кино. Да ещё и последний ряд. Ой, мамочки, скажите, куда мне лечь, чтобы максимально быстро умереть от счастья?

И такое во мне бурлило негодование, что я с самого утра ходила сама не своя. И даже брюзжащая мать на пару с бабушкой не смогли отвлечь меня от основного занятия своими нотациями. На каждое их слово я только смиренно кивала и отвечала, как заведённая:

— Да, мама... Нет, мама... Как скажешь, мама...

И даже стихотворение, которое мне наказали выучить, я показательно выдавила из себя на полнейшем автопилоте и без единой запинки.

— Молодец, Вера! Я тобой так горжусь, девочка моя, — и после этой, безусловно, приятной похвалы, привычно потрепала меня по щеке, будто бы была послушной собакой, а не её дочерью.

Но я снова себя одёрнула. Нечего жаловаться, надо уметь радоваться тому, что есть. Потому что раньше у меня и этого не было.

А там уж пора было и в школу бежать, где первым уроком у меня стояла не поддающаяся моему пониманию алгебра. Нет, я её бы никогда не завалила, боясь гнева матери, но приходилось нещадно зубрить этот предмет, чтобы хоть как-то выезжать на баллы выше среднего. Точно так же, как это было с физикой, химией и почти со всей львиной долей точных наук. Да, увы и ах, но я была стопроцентным гуманитарием.

Как итог, контрольная прошла со скрипом, но прошла. А вот потом начался самый настоящий квест с короткими перебежками по школе, в надежде не напороться на парня, который вдруг словил шизу и вздумал пригласить меня в кино.

Шесть уроков я благополучно сливалась со школьными интерьерами, отсиживаясь, то в библиотеке, то в гардеробе, то и вовсе в туалете притаилась, но всё-таки достигла успеха. А затем с восторгом окопалась в учительской, делая вид, что помогаю со стенгазетой, но по факту просто ждала маму.

В пятницу же я вновь совершала подвиги и изо всех изображала невидимку. Продержалась пять уроков, но шестым была физкультура и я вся извелась, представляя, что снова буду разрываться с преподавателем между девочек и мальчиков.

Тех самых мальчиков, которые опять в одних трусах дефилировали бы по бассейну и мощно загребали воду, заплывая на длинные и короткие дистанции.

Но пронесло. Тренер парней вернулся в строй после болезни, и всё стало, как и раньше – тишь, да гладь, божья благодать. А уж по завершении занятий я всеми правдами и неправдами напросилась на внеурочную помощь учителю, принимаясь добровольно убирать инвентарь, раскладывать по полкам мячи и обручи, скручивать коврики и вообще всячески тянуть время.

Когда же абсолютно все дела были сделаны, я поняла, что уже достаточно отсиделась в окопе и можно смело идти домой, не рискуя столкнуться с Ярославом Басовым.

Я попрощалась с учителем и с изрядной долей облегчения отправилась в раздевалку, чтобы забрать там свой рюкзак и сменку. Но зайдя туда, тут же охнула и в шоке уставилась на парня, от которого успешно бегала два дня.

Ну и вот — добегалась, по всей видимости.

Глава 8 – Любовь и голуби

Вероника

Сижу в своей комнате и прислушиваюсь к тому, что происходит в квартире. Из гостиной по зомбоящику звучит знакомая вступительная мелодия телепередачи, и я облегчённо выдыхаю. Это началось любимое ток-шоу мамы и бабули «Мужское/Женское», а значит, целых пятьдесят минут я могу делать почти всё, что хочу, с редкими перерывами на рекламу.

Звучит вводное слово ведущего и я, не боясь быть пойманной, тянусь за рюкзаком, из которого аккуратно достаю нежный, ярко-красный цветок олеандра, а затем кладу его на стол перед собой и...

Зависаю.

В жизни каждой девушки случается первый букет цветов от мальчика. И это всегда очень значимый и трепетный момент, даже в какой-то степени волшебный. И абсолютно неважно, что мне от букета достался всего лишь один-единственный бутон, уже слегка увядший и понурый. И вдвойне всё равно, что его мне и не подарили вовсе, а насильно всучил мальчишка, который мне ни капельки не нравится.

Нахмурилась и прикоснулась пальцами к нежному лепестку и вздохнула, принимая для себя окончательное решение по поводу того, что делать с этим цветком, а затем порывисто встала из-за стола и бросилась к своей кровати. Там, под ней, в старом чемодане отца был мой личный схрон, который я берегла от излишнего внимания матери под кодовым замком.

Именно в нём лежала побитая временем фотография молодой мамы и незнакомого мне мужчины, датированная годом моего рождения. Ещё письмо от тогдашнего моего третьеклассника Паши Пастухова, в котором он клятвенно признавался мне в вечной любви. Я не ответила ему взаимностью, и Паша оттаскал меня по классу за косу — на том и кончились его светлые чувства. Также в чемодане лежало несколько предметов из прошлой жизни — вишнёвый блеск для губ, который теперь был под строжайшим запретом, так же как тушь для ресниц и крохотный флакончик с духами. Здесь же я хранила свой альбом с набросками и большую коробку пастельных мелков. Ну и последнее — моя любимая и уже зачитанная до дыр книга Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

Именно её я и открыла на трёхсотой странице, а затем аккуратно, расправив лепестки, вложила внутрь книги бутон олеандра. Чтобы сохранить, и чтобы помнить.

А затем поспешно захлопнула томик и убрала его обратно в чемодан, закрывая его и проворачивая цифры на кодовом замке, потому что из гостиной послышались звуки рекламной паузы.

Я пулей бросилась за стол и состряпала вид, что сосредоточенно делаю домашнее задание по геометрии. Мать не заставила себя долго ждать и сунула голову в приоткрытую дверь моей комнаты уже через минуту.

— Учишься?

— Как завещал великий Ленин, — отрапортовала я.

— Похвально, Вера. Я помолюсь за тебя, чтобы знания давались тебе легче, — и удалилась ставить чайник на плиту.

Я же только вздохнула и уныло посмотрела в окно прямо перед собой.

Помолюсь за тебя...

Как часто за последнее время я слышала это словосочетание? Не счесть. Но если бы в жизни всё было так просто, как говорит мама, то наступил бы мир во всём мире. Но, увы. И эти слова, постоянно повторяемые ею, незаметно, но неотступно превратились в её устах в своеобразный шаманизм с заклинаниями.

Но это всё лирика.

Ключевым для меня сейчас было то, чтобы отвадить от себя дарителя злополучного олеандра. Ведь и ежу понятно, что парень к отказам не привык и поставил себе за цель добиться от меня расположения. Зачем? Вопрос десятый и, по сути, не такой уж и важный. Приоритетно было одно — он мне никак и никуда не упирался.

Вывод? Надо было как-то аккуратно объяснить Басову, что все его подкаты — это бесславная потеря времени и душевных сил. А нужные слова я решила найти для этого непростого дела в процессе. А там уж всё само собой образуется и рассосётся. Мальчишки существа ветреные и непостоянные. Сегодня я понравилась. Завтра другая. Послезавтра вообще третья.

Подводя итог, могу сказать, что у меня по факту и проблемы-то не было. Назову это приключением — с подобным подходом мне будет проще смотреть на мир и действовать.

С таким вот приподнятым настроем и воодушевлением я и пошла в школу в субботу, планируя поставить жирную точку между мной и Басовым.

Вот только я не знала, что именно мне уготовит этот день.

Первой урок информатики закончился, а я чуть замешкалась и задержалась после звонка, а затем кое-что уточняла у учителя, а потому вышла из класса самой последней и тут же нос к носу столкнулась с лучшим другом моего внезапного ухажёра.

— Курлык, — улыбнулся мне Рафаэль Аммо, подпирая стену, со сложенными на груди руками.

— Прости? — напряглась я.

— Что, не узнаёшь меня в гриме?

— Э-э-э... нет.

Мой мозг решительно отказывался постигать суть происходящего.

— Голубь я. Почтовый, — чуть поиграл бровями парень и снова мне улыбнулся, а в следующее мгновение достал из кармана брюк, сложенный вчетверо, бумажный лист и протянул его мне.

— Что это? — нахмурилась я.

— Весточка с того света.

— От кого? — форменно ошалела я.

— Ах, эти девы красные..., — закатил глаза парень и прижал тыльной стороной ладонь ко лбу, но всё-таки снизошёл до уточнений, — Басов тут тебе послание царское наваял. От руки! Просил ответить и отправить со мной обратно, так как иной связи с тобой наладить не может.

Глава 9 - Пенальти

Вероника

— Ника? — толкает меня в понедельник на первом уроке в лечо моя соседка по парте Дина Шевченко.

— М-м? — чуть наклоняю я голову в её сторону.

— А чего это к тебе Аммо в субботу после занятий подходил?

Я тут же теряюсь с ответом, так как не рассчитывала, что меня в принципе будут расспрашивать на эту тему. Ну и как бы, что такого? Подошёл и ладно. Не Второе Пришествие же, в конце концов-то произошло.

— Слушай, — потянула я, а потом отвернулась, зажмурилась и зачем-то соврала, — он просто вручил мне билет в кино, в качестве извинения, что из-за его лучшего друга меня теперь называют вешалкой.

Но Дина в ответ на мои слова только с подозрением прищурилась и, кажется, ни капельки мне не поверила, прыснув в кулак. А затем и вовсе посмотрела на меня как на умалишённую.

— Аммо принёс извинения?

— Ага, — кивнула я, не моргнув и глазом.

— За Басова? — нервный хохоток.

— Ну, — пожала плечами.

— Ты за идиотку меня держишь?

И тут я вспомнила слова отца, которые он мне говорил о том, что если я хочу запутать оппонента, то нужно всегда бить правдой, и он отстанет. Просто, потому что ложь для него удобнее.

— Конечно! Но не говорить же тебе честно, что Басов на меня неожиданно запал и пригласил в кино в эту субботу, на которое я, конечно же, не пошла.

Но Дина снова удивила меня своей реакцией.

— Так ты всё-таки запала на Яра? — округлила девушка глаза и раззявила рот настолько широко, что я могла пересчитать пломбы на её молярах.

— О, Боже! — возвела я глаза к потолку.

— Ника, очнись! Ты хорошая девочка. Видно же, что маму слушаешься и вся такая правильная. Так вот — забудь про этого парня. Забудь!

Я впечаталась лицом в раскрытую ладонь и застонала, но Дину уже было не остановить.

— Я не шучу! Он тебя как следует поматросит и даст пинка под зад. Поняла? Я серьёзно, Басов — золотой рубль — он всем нравится, но никто не знает как с ним обращаться. И да, этот парень не гуляет с одной и той же девочкой два раза.

— Мне и одного не надо, а два так вообще перебор, — усмехнулась я и уткнулась взглядом в доску, на которой учитель английского языка писала что-то новое для нас.

Минут пять после моих слов мы сидели тихо, но Дина, очевидно, бурлила ненасытным любопытством, а потому вновь принялась атаковать меня вопросами.

— А что за фильм?

— Я не знаю, — поправила указательным пальцем очки на переносице и усердно принялась выводить слова в своей тетради, — я выбросила билет в урну.

Очередная ложь — билет хранился в чемодане с «сокровищами». Я его, так же, как и цветок олеандра всунула между страницами книги, перед этим долго разглядывая информацию на разноцветном кусочке картона. И грустила, что не могла воспользоваться им по назначению, ведь я никогда за все свои неполные восемнадцать лет жизни не было в кинотеатре, не покупала попкорн и не замирала с дрожью в теле от громких первых звуков вступления.

Вместо этого, я вышла из своей комнаты и прошла на кухню, где почти час помогала бабушке печь яблочный пирог и рогалики с апельсиновым джемом. Вечером мы ждали гостей — к нам должна была прийти новая мамина подруга Марина, её муж Владимир и их сын Виталий, который, так же, как и я, ходил в воскресную школу и на служения. В такой дружной компании взрослые несколько часов с пеной у рта обсуждали святое писание, читали друг другу стихи, а когда им надоело делать это, то перешли к мирскому — сплетням.

Мы с Виталиком же весь вечер просидели молча, взирая друг на друга уныло, с сочувствием, но понимающе.

— А зачем ты его выбросила? — отвлекла меня от тухлых воспоминаний Дина.

— Потому что не хотела никуда идти и тем более с Басовым, — буркнула я.

— Как это не хотела? — кажется, сама у себя просила Шевченко, и тут же замерла, постукивая указательным пальцем по губам. — Нет, всё это не сходится. Ты что-то перепутала. Ты не можешь быть во вкусе Яра.

— Угу. Как скажешь, — отмахнулась я, пытаясь не обижаться на эту очевидную правду.

— Только я всё равно решительно ничего не понимаю.

— Я тоже, — кивнула я, соглашаясь с этим дельным умозаключением.

После моего признания Дина Шевченко прилепилась ко мне намертво. Сначала я думала, что это случилось только из-за любопытства, вспыхнувшего на фоне интереса к моей персоне Ярослава Басова. Но к концу учебного дня я поняла, что мы давно оставили разговоры об этом парне и наше общение закрутилось вокруг других важных подростковых проблем — экзамены, последний в этом году зимний бал, поступление в вуз.

Да и сам Басов, казалось бы, потерял ко мне интерес. Только на большой перемене он подмигнул мне и улыбнулся так тепло, будто бы это не я продинамила его в эту субботу, а кто-то другой. И на том угомонился, чем невероятно меня обрадовал.

Гром грянул позже, когда после уроков я задержалась, чтобы продежурить в кабинете. В этой гимназии, в отличие от моей старой школы, мы не мыли пол и не надраивали окна, но полить цветы и разобрать методички были обязаны.

Глава 10 - По чесноку

Вероника

Под моими ногами жалобно скрипнула последняя ступенька деревянной лестницы, ведущей на верхний ярус библиотеки. Я от этого звука вздрогнула, но не темноволосый парень, сидящий на широком подоконнике огромного окна, расположившегося между двумя высокими стеллажами с книгами.

Одна нога Басова была спущена на пол, вторую он согнул в колене и опёрся об неё предплечьями, хмуро созерцая происходящее на улице. Он казался абсолютно спокойным и уверенным в себе, тогда как я сама вся издёргалась и только и делала, что нервно облизывала губы, да поправляла очки на переносице.

Последний раз беспокойно качнулась с пятки на носок, но всё-таки шагнула к нему ближе. А потом и вовсе присела на подоконник напротив парня, пытаясь смотреть на него прямо и открыто.

Неожиданно Ярослав улыбнулся, грустно так и мимолётно, а в следующее мгновение заговорил, опуская приветствие и вызывая во мне резкий приступ вины.

— Я ждал тебя полтора часа в эту субботу. Там, в кинотеатре. Всё надеялся, что ты придёшь. Это было паршиво, знаешь ли...

— Прости, — вырвалось из меня тихо.

— Почему ты так поступила со мной? — наконец-то его глаза впились в меня и буквально распяли. Ни пошевелиться, ни вздохнуть, только чувствовать, что я не должна была опускаться так низко.

Это не делает мне чести, даже несмотря на то, что по его вине я стала для всех и каждого «вешалкой», а для него самого «кочкой».

— Я... э-э-э... ну я хотела сказать Рафаэлю, что ничего не выйдет. Честно! Но... видишь ли... я не могла подобрать нужных слов, а он принял моё замешательство за согласие и вот... Прости, Ярослав, мне очень стыдно, что так вышло.

И я, не в силах выдерживать его испытующий и укоризненный взгляд, отвернулась, принимаясь теребить подол форменной юбки. На душе скребли кошки на полную мощность, а я снова чувствовала себя третьеклассницей, которая вынуждена отказать в ухаживаниях Паше Пастухову.

А потом и вовсе втянула голову в плечи, боясь, что меня за подобную несговорчивость, как и тогда, оттаскают за косу.

— Ничего не выйдет? — переспросил парень, и я тут же кивнула, не поднимая глаз.

— Нет, — виновато и горестно вздохнула я.

— Почему?

— Ну...

А что сказать и не знаю. Правду? Но она же такая неудобная!

— Я тебе не нравлюсь, Ника?

— Да не то, чтобы прям не нравишься, Ярослав, — вытерла о юбку в момент вспотевшие ладошки и обвела несчастным взглядом полки с книгами, — господи, как объяснить?

— Я не в твоём вкусе? — попытался раскусить меня Басов, и я тут же уцепилась за его наводку, словно утопающий за пену морскую.

— Да! — но тут же захлопнула рот и прижала к нему пальцы левой руки, а затем и правой, когда поняла, насколько оскорбительно это могло прозвучать для парня.

— Ясно, — кивнул он, — значит, я тебе несимпатичен.

— Не так, — развернулась я к нему всем корпусом и чуть подалась ближе, окунаясь в его загадочный древесный аромат, — ты, наверное, хороший парень, но...

— Наверное, — фыркнул он и снова вперил угрюмый взгляд в окно.

— Не злись! Но я... просто хочу быть честна перед тобой.

— Угу, — горько хмыкнул Басов.

— Да. Мне очень-очень жаль, Ярослав, но я никогда не смогу ответить тебе взаимностью, — и, сказав это, я чуть в обморок не шлёпнулась, так мне стало плохо от болезненного облегчения из-за то, что я всё-таки смогла обозначить этому парню его дальнейшие перспективы, сводящиеся к абсолютному нулю.

И это я уже молчу про то, что он сейчас находится в глубоком и непримиримом конфликте с моей матерью.

Да, она человек непростой, местами порой даже невыносимый, но мама ничем не заслужила те эпитеты, которыми Басов её наградил. Тупая корова? Алевтина Психопатовна? Изжога Петровна? Нет, если мужчина опускается до подобных оскорблений в сторону женщины, то нам с ним точно не по пути.

— Ты уверена, что у меня нет шанса, Ника?

— Уверена, Ярослав. На все сто, — киваю я.

— Да, честно говоря, я был не готов к такому повороту событий, — тихо рассмеялся парень, сверкая белоснежной улыбкой с чуть удлинёнными клыками.

Ну прямо вампир во плоти.

И от этого сравнения по моему позвоночнику начинают медленно ползти мурашки.

— Честно говоря, я тоже не ожидала, что заинтересую кого-то вроде тебя.

— Вроде меня? – прищуривается он.

— Ну... да, — улыбаюсь и указываю на него ладонью, — за тобой девочки толпами ходят, а ты за мной увязался. Нелепость какая-то.

— Почему нелепость? — и на его лице заиграли желваки, выдавая скрытую за спокойным тоном, злость.

— Потому что я не похожа на куклу Барби, Ярослав.

— Ты думаешь, что я дальше внешности ничего увидеть не могу? — с рычанием в голосе спросил парень, но я ничуть не смутилась.

— Но ты ведь и меня совсем не знаешь, чтобы утверждать, что что-то разглядел, — парирую я и снова впадаю в уныние оттого, что точно понимаю, как смотрюсь со стороны. Ну, не фонтан, если уж совсем по чесноку.

Глава 11 – Защитник

Вероника

Мать сегодня лютует. Кричит до кашля, захлёбывается злобой, на пару минут передаёт эстафету бабушке, которая гневно шипит мне на ухо нелицеприятные эпитеты, а потом снова вспыхивает праведным гневом.

Причина?

Ужасна по своей сути, но ещё хуже то, что мне её не понять.

— Ты осрамила меня! Ты и себя осрамила, Вера! Господь всё видит, и он покарает тебя за это неуважение к нему. Как ты могла? Как посмела?

— Прости меня, — в, казалось бы, тысячный раз твержу я, но мать не слышит этих слов, сказанных от всего сердца, лишь продолжая разносить меня в пух и прах.

— Бог простит! Только он! Будешь неделю вымаливать у Милосердного прощения на горохе. Поняла? Ты понесёшь кару небесную за свой грех!

— Да, мама.

— Ты! Позор на мою голову! Самое настоящее проклятие!

От последних слов я вздрагиваю. Как давно я не слышала их? Уже да. И, кажется, успела отвыкнуть от них и даже рискнула поверить в то, что мама на самом деле так больше не считает. Что наконец-то полюбила меня...

Я зажимаю уши ладонями и чувствую, как солёная капля срывается с ресниц и разбивается о грубую ткань моей юбки.

— Слушай, что мать тебе говорит, бесстыжая! — копируя змею, шипит бабушка и с силой отрывает мои руки от головы. И смотрит на меня так злобно, будто бы видит перед собой не внучку, а исчадие ада.

— Простите меня! — уже с рыданием вырывается из меня, но через секунду я испуганно стихаю, прижимая к раскрасневшейся и горящей огнём щеке, ладонь.

Это мать стремительно подлетела ко мне, и с размаху влепила пощёчину. Хлёсткую. Увесистую. С оттяжкой.

А затем кинулась мне в ноги и тоже разрыдалась, стискивая мои колени, бесконечно шепча прощения. Вот только обращены они были не ко мне.

— Господи прости! Бес попутал...

А я всего-то сегодня на службе забыла последнее четверостишие в стихотворении, которое должна была рассказывать перед прихожанами, славя Всевышнего. Правда ли мой проступок был настолько серьёзным, чтобы заслужить всё то, что вылила на меня мать и бабушка?

Честно? Я уже и не знаю. И рамки между плохим и хорошим размываются с каждой такой ссорой всё больше. Но одно остаётся неизменным — я люблю свих родных и отчаянно нуждаюсь в их взаимности. А потому я кладу свои ладони маме на голову и начинаю медленно перебирать мягкие пряди на её макушке.

Вот только момент нашей с ней близости заканчивается, не успев начаться. Она поспешно встаёт на ноги, а затем повелительно поднимает руку, указывая мне в сторону моей комнаты.

— Иди, Вера. Займись своей юбкой, она после стирки села, нужно вновь удлинить подол.

Сбегаю, а затем почти сразу принимаюсь за дело, пытаясь угодить разгневанной родительнице.

Форма в гимназии, которую я посещаю, не изобилует фривольными фасонами, но мама всё равно считает, что длина юбки по колено чересчур непозволительная. А потому ещё в сентябре закупила ткань и заставила меня перешить всё так, как следует — максимально миди.

Нарочно тяну время, вот только мама не думает отступать от своего воспитательного процесса и всё-таки входит в мою комнату под вечер с газетой, пачкой гороха и куском мыла. Молча в углу готовит мне наказание, а затем равнодушно ждёт, пока я сниму с ног высокие гольфы и встану голыми коленями на бобы.

— Видишь кусок? — под самый нос тычет мама мне мылом.

— Да, — киваю я.

— Ещё раз забудешь стихотворение, и я тебя заставлю его съесть, Вера. Чтобы знала. Чтобы стыдно было. Чтобы ты отмылась от греха своего. Поняла меня? — и каждое её слово сказано спокойно и взвешенно, со страшным равнодушием, которое рвёт мне сердце.

— Да, — вновь соглашаюсь я с каждым её словом, предпочитая уже, наконец-то, остаться одной.

Но мама и этого мне не позволяет. Она ставит стул рядом со мной, суёт в руки святое писание и полчаса слушает, как я вслух его читаю, глотая слёзы от почти невыносимой боли. И да, как бы абсурдно это ни звучало, но сегодня мне ещё приходится не так уж тяжело. А вот завтра и всю оставшуюся неделю я буду форменно подыхать, потому что после сегодняшней пытки послевкусие в коленях будет настолько мучительным, что покажется — нет ничего хуже в этом мире, чем подобное наказание.

Стоять.

Терпеть.

Молиться.

И просить прощения за то, что просто забыл несколько слов стихотворения.

После такой своеобразной епитимьи я половину ночи не могу заснуть. Наревелась, устала, вконец выбилась из сил, но от обиды и яркого чувства неправильности и несправедливости ухватить сон за хвост не выходит. Он только жалит тебя, толкает в мрачную, поверхностную дрему, которая ещё сильнее расшатывает и без того истерзанные нервы.

Утро встречает меня неприветливо, бьёт кувалдой по мозгам и заставляет морщиться от слишком яркого солнечного света, заглядывающего в окна. Но я стараюсь крепиться. И потом, когда выхожу на завтрак, но со мной демонстративно никто не разговаривает.

И, мне кажется, что я попала в петлю времени. Вернулась в прошлое. Потому что всё это уже было в моей жизни. Игнор. Хмурые и обвинительные взгляды. Холод.

Глава 12 - Дура

Вероника

Два дня в нашем доме стоит почти полная тишина, нарушаемая только нестройным шумом телевизионных передач, да тихими разговорами между бабушкой и мамой.

Со мной упорно никто не общается. Только отрывисто раздают приказы, да смотрят волком.

Я в опале. Я всех подвела.

Обижает ли меня такое отношение? Конечно, да. Ведь я живой человек и хотела бы, чтобы меня воспринимали не как чью-то собственность, которой можно повелевать, а как полноценную личность. Любили не за что-то, а вопреки — потому что я вроде как родной человек. И понимали, потому что я не робот и могу иногда совершать ошибки. Но и жалость мне не нужна, ибо есть в этом всём и другая сторона медали.

Что меня не убивает, то делает сильнее.

И сейчас, по сути своей, ничего нового не происходит — я просто вновь вернулась в прошлое. И да, ситуацию я изменить не могу, хотя это не значит, что я не пыталась. О нет! Много раз, но невозможно стать нужной и любимой насильно. Но зато реально изменить своё отношение к ситуации и просто принять реалии такими, какими они есть.

И нет, это не значит, что я стану любить маму и бабушку меньше. Или думать, что это я какая-то не такая, что они меня не любят так, как мне того хочется. Нет. Просто вот мои исходные данные и ныть — это не выход.

На этом всё.

Правда, сегодня я чувствую, что опять получу по шапке. Ибо вчера в своих переживаниях я ушла в себя слишком глубоко, а потому допустила в контрольной по алгебре пару глупых ошибок и за это схлопотала тройку — очередной смертный грех для моей мамы. Накануне мать в мой дневник не полезла, а вот утром всё-таки разведала, как обстоят дела с точными науками у её дочери и ужаснулась.

Ну и вот. Сижу я теперь на кухне и слушаю очередной разнос о том, какая я разэтакая, не помолилась богу, не попросила у него помощи и вообще всё сделала не так, а теперь ей придётся красней оттого, что её единственный ребёнок оказался недалёким троечником.

А тут ещё и бабуля подключилась нагнетать.

— Ох, Алечка, говорила тебе, что ты слишком мягка с ней. Вспомни, чему наш протоиерей учил. Вот вспомни!

— И чему же? — нахмурилась мать.

— В воспитании ребёнка не только можно, но и нужно использовать ремень. Обязательно! Дети — это домашние боги, всё равно что идолы — жестокие и бесчеловечные. А ты с девчонки ещё и пылинки сдувать удумала, поклоняешься ей, комнату отдельную выделила по её душу. Вот Верка и распустилась. А теперь попробуй свергни это ложное божество. Вконец ведь распоясалась — учиться не хочет. Перестань над ней трястись и всыпь ремнём хорошенько, а нет — так увидишь, что со временем она лишь наказанием твоим станет. Ты должна через силу заставлять её трудиться и верить в господа нашего, иначе в старости твоей она станет не опорой тебе, а проклятием. Наказывать надо! Ремнём и как следует! А нет, так она вырастет, и сама тебя за всё накажет, помяни моё слово...

— Она на горохе стоит и молится каждый вечер, — отмахнулась мать, и я облегчённо выдохнула, хотя до этого сидела, ни жива ни мертва.

— Так это ж разве наказание? — фыркнула бабушка и зыркнула на меня максимально сурово.

— «Наказ» в переводе со славянского — учить. Вот я и учу её уму-разуму, но устно.

— Так только взрослый поймёт, а дети — это зверёныши. И наша задача сделать из них людей. Поэтому — ремень!

— Ты ж меня в детстве не била, — всё ещё сопротивлялась мать такому виду «воспитания».

— И посмотри, что из этого вышло, — ткнула в меня бабка, развернулась и вышла с кухни, недовольно бормоча себе под нос «господи, прости, господи, помилуй».

С её уходом в комнате воцарилась тишина. Трескучая, неприятная и выматывающая. А я боялась взгляд поднять на маму, рискуя увидеть в её глазах стальную решимость и согласие с теми мерами, которые предлагала принять бабушка.

И настолько меня это ожидание прибило и размазало, что я не вытерпела и сложила руки в умоляющем жесте на груди, а затем всё-таки нерешительно глянула на свою родительницу.

— Мама, — сглотнула я вязкую от страха слюну, — не бей меня, пожалуйста.

— Ох, замолчи, — отвернулась она от меня и устало упёрлась ладонями в кухонную столешницу.

— Я исправлю эту тройку. Я клянусь тебе! Только не бей.

Секунды... Одна. Другая. Третья...

Они пронзают меня словно отравленные стрелы, а я сама сижу, ощущая боль в коленных чашечках, с которой уже почти смирилась и срослась воедино. Потому что она была со мной теперь неотлучно — с утра и до вечера, лишь немного стихая ночью. Да и то только потому, что я, дождавшись, когда уснут мама и бабушка, совершала набег на аптечку, где, не испытывая угрызений совести, воровала для себя обезболивающее, чтобы просто заснуть.

А тут ещё и ремень замаячил на горизонте. Так себе перспективы за забытое стихотворение и несчастную тройку по алгебре. Хотя... вот моя подруга Машка с прежнего места жительства получала от матери затрещины и по спине мокрым полотенцем просто так — потому что надо. Потому что бесит. Потому что кто-то словил плохое настроение или дочка недосолила суп.

Реально так и было. Не шучу.

Глава 13 - Одна из...

Вероника

Залетаю в школьный двор, и вся натягиваюсь, словно струна, когда слышу со стороны парковки раскатистый смех парней. Они захлёбываются им, а затем я цепляю отрывок их разговора.

— Бас, красава!

— Её звали Даша, так что как бы сами понимаете...

— С таким именем не удивительно, что всё случилось так быстро? — звучит очередная порция смеха.

— Точняк.

— Тебе хоть вкатило?

— Не настолько, чтобы повторять.

— Как всегда...

— Аммо, я тебя сделал. Гони мои бабки.

— Ты меня сделал только потому, что меня не вставляют блондинки.

— Утешайся этим...

Я не вполне понимаю, о чём они толкуют, но всё-таки позволяю себе бросить мимолётный взгляд в их сторону и остаться незамеченной благодаря ракитам, растущим вдоль дорожки. Там Басов и Аммо — оба стоят, облокотившись на свои мотоциклы. Рядом трутся и их закадычные друзья Серяк с Тимофеевым.

Ярослав открывает бардачок байка и достаёт оттуда белую форменную рубашку вместе с кардиганом. А затем быстро скидывает с себя кожаную курту. И белоснежную футболку.

Вот же чёрт...

Остаётся в одних брюках, из-под которых виднеется резинка его нижнего белья. Красуется и не торопится переодеваться, потому что в этом южном городе на берегу Чёрного моря хоть и стоит уже середина октября, но воздух до сих пор прогревается до комфортной температуры и столбик термометра часто достигает отметки в двадцать градусов выше нуля. Медленно и абсолютно осознавая, что у него сногсшибательная фигура, проходится ладонями по стальным кубикам своего пресса. Прикусывает нижнюю губу и что-то тихо выговаривает Рафаэлю.

А потом выкидывает руку и тычет ему под нос оттопыренный средний палец.

Боже!

Парни снова смеются. Громко. А Басов и Аммо начинают шутливо бороться с друг другом.

А я зависаю, пока наблюдаю за всем этим представлением и совершенно не замечаю, что почти напарываюсь на идущую впереди меня миниатюрную блондинку с короткой стрижкой. Я узнаю её — это Стефания, одна из самых популярных девочек нашей школы.

Вот только она не дожидается, когда я окончательно впишусь в неё на полном ходу, а увесисто толкает меня в плечо с грозным выговором.

— Смотри, куда прёшь, тупая корова!

Тычок был такой силы, что я не только торможу и останавливаюсь, но и пячусь, а уже в следующее мгновение понимаю, что просто сношу спиной кого-то позади себя. Испуганно подпрыгиваю на месте, разворачиваюсь и в ужасе смотрю на Марту Максимовскую. И она, сбитая мной, стоит на коленях, отряхивая с рук пыль и в ярости глядя на меня.

— Какого... хрена! — рычит она, а я и в ужасе замечаю, что на нас опять все смотрят.

И смеются...

— Прости, пожалуйста! — в сердцах произношу я.

Да что же я такая неуклюжая-то?

— В задницу себе засунь извинения, дебилка! И надень уже на свою уродливую рожу очки побольше, чтобы хоть что-то видеть вокруг себя. Ты испортила мне колготки!

— Давай я помогу тебе встать, — кидаюсь к ней, но тут же испуганно замираю.

— Руки свои корявые от меня убрала! — встаёт на ноги и обвинительно указывает на порванную деталь гардероба, по которой уже пошли уродливые стрелки.

— Прости, — снова твержу я, словно заведённая, виновато заламывая руки.

— Исчезни, Туша!

И я тут же срываюсь с места и бегу к распахнутым школьным дверям, лишь на мгновение бросая взгляд в сторону парковки, где, сложив руки на груди, стоит Басов и компания.

И миллионы равнодушных взглядов, наравне с ним, жалят мою спину...

Весь учебный день мне кажется, что после такой крупной осечки, мне прилетит так, что я сама себе не позавидую, ведь Марта Максимовская и её свита всю большую перемену полируют меня недобрым взглядом. Внутри от страха всё дрожит, но это не идёт ни в какое сравнение, когда в забитой до отказа столовой ко мне подходит сам Басов.

Это случается уже тогда, когда я смиряюсь с тщетными попытками хоть что-то съесть из своей тарелки и, признав поражение, иду сдавать поднос в специальное окно для остатков еды. Но почти тут же ноги врастают в пол, а дыхание сбивается и барахлит. И всё из-за того, что мои рецепторы неожиданно завизжали, врубив воздушную тревогу.

Причина?

Бергамот, горький апельсин, мох.

Так пах только он — Басов.

— Привет, Истома, — его шёпот режет мне барабанные перепонки, и я почти глохну.

Истома?

Кровь шарашит по вискам. Пульс взлетает до небес. И хочется орать во всё горло: