Сталь императора

Глава 1. У истоков ХХ века

Дряхлеющая нация опирается на былые заслуги, как немощный старик на посох; Сильная, оставляет их музеям, сжигает штандарты врага, и шагает дальше.

Доверху груженный межнациональными конфликтами и сварами транснациональных корпораций, отягощённый биржевым и банковским кризисом, громыхая пока ещё региональными войнами и отчаянно скрипя перьями дипломатов, поезд мировой геополитики и макроэкономики тяжело вползал на заснеженный полустанок 1901 года.

Человечество вступало в новую эпоху – «век электричества». Из салонных развлечений и фокусов вылупились невиданные ранее промышленные отрасли – электромеханическая и энергетическая. Забавная игрушка Майкла Фарадея превратилась в двигатель на электротяге, а соленоид с сердечником Андре Мари Ампера открыл незнакомые ранее способы выработки электроэнергии. Промышленность и города стремительно электрифицировались.

Словно откликаясь на невидимые магнитные поля, создаваемые тысячами неведомых машин, пришёл в движение человеческий океан. Избыточное население метрополий сливалось в колонии. Село перетекало в города. Совсем ещё недавно крестьянская, Европа к 1900 году почти половину своих бауэров и пейзан делегировала на заводы и фабрики.

Там, где встречались и сталкивались людские потоки, человеческие драмы соседствовали с трагедиями, по сто раз на дню завязывались новые отношения и рушились вековые союзы, торговались товары и головы, а особо ушлые представители Хомо Сапиенс цинично заявляли, что друг - это тот, кого невозможно купить, но можно очень выгодно продать… Впрочем всё, что касается людей, было абсолютно справедливо и для государств.

Британские потомки отчаянных пиратов, ставшие лордами и пэрами, метались по всей планете, защищая своё “священное право” единолично грабить страны «Третьего мира», уже не успевая закрывать все щели, через которые в зону их жизненных интересов со всех сторон лезли деловитые конкуренты. В 1900-1901 в Африке Лондон увлеченно давил и душил бурские государства. Постоянно отступая под ударами английских войск, буры перешли к тактике партизанской войны, совершая налеты на коммуникации и отдельные британские посты. Лорд Китченер приказал заключить женщин и детей, находящихся в родстве с повстанцами, в концентрационные лагеря и усилил начатую Робертсом тактику "выжженной земли", разрушая бурские фермы.

В это время на другом конце империи, в Индии, уже начинался очередной голодомор. Вместе с ним росло недовольство колонизированных племен. А буквально в двух шагах от главного бриллианта Британской короны уже бродили летучие отряды русских охотников. Германия шастала вдоль всего побережья Индийского и Атлантического океанов, примеряясь, где бы взяться за него поухватистее. Разухарившиеся американские колонисты расползались по Тихому океану, как тараканы, объявив в 1900 году своей собственностью Гавайи…

Да и в самой столице королевства было совсем неспокойно. На конференции в Лондоне Независимая лейбористская партия, Фабианское общество, Социал-демократическая федерация и профсоюзы учредили Комитет независимого представительства трудящихся в парламенте. Секретарем Комитета был назначен Рамсей Макдональд.

Аккурат 31 декабря у одного из кромлехов в доисторическом памятнике Стоунхендж в Южной Англии упал вертикально стоящий камень и рухнула перемычка. Впервые подобное случилось в 1797 году и ознаменовало приход Наполеона, поставившего Великобританию перед смертельной угрозой поражения. А потом, в самом начале 1901 умерла королева Виктория и элиты Европы замерли в ожидании...

В первую очередь застыл Париж. Лощёная и утонченная законодательница европейских мод, Франция в 1901 больше напоминала старуху-процентщицу Достоевского. Ростовщичество - главная кобылка, на которой выезжала экономика Третьей республики в конце ХIХ, начале ХХ века. Два миллиона французов существовало за счет вкладов в банки и ценные бумаги. Причём из 100 миллиардов кредитных франков лишь десятая часть была влита в национальную промышленность. Остальная масса оказалась вывезена и размещена в зарубежных векселях с доходностью на четверть выше национальной. Собственная индустрия страдала малокровием - в 1900 году 94 % всех французских предприятий имели от 1 до 10 работников. И хотя с 1870 года французская промышленность выросла в три раза, мировое производство в те же годы увеличилось в пять и гордые галлы покинули тройку лидеров, переместившись со второго на четвертое место, уступив США и Германии, стремительно набирающим темпы промышленного роста.

Над всей этой мелочёвкой уже вздымались стальными исполинами прусский милитаризм и германский экспансионизм, еще не успевшие напиться крови, но уже не скрывающие свои аппетиты. Быстро растущее население, экономика и амбиции Германии всё больше ощущали недостаток Lebensraum (жизненного пространства), хищно поглядывая на соседей по глобусу, отягощенных явно излишней земельной собственностью.

В 1900 году в Германии был принят Закон о военно-морском флоте. В соответствии с ним планировалось построить океанский Hochseeflotte, превышающий по своей мощи британский Grand fleet. В этом же году в Германии первый испытательный полёт осуществил Цеппелин, незамеченный и неоцененный ни одним военным экспертом. Глядя на это неуклюжее недоразумение, никто не мог предположить, что совсем скоро гигантские воздушные корабли начнут наводить ужас на полях сражений. А в концерне Круппа уже трудилось 40 тысяч человек, денно и нощно штампующих оружие. Весь финансовый и материальный потенциал оружейного гения был направлен на армейские нужды, вся продукция имела военное приложение. С Австро-Венгрией и Турцией уже был согласован маршрут железной дороги Берлин – Багдад, откуда до британских владений было рукой подать. От всего вышеописанного холодела спина и у процентщицы-Франции, и у чопорных островитян с Туманного Альбиона.

Точно такими же глазами, как Германия, из-за океана на весь Старый Свет глядела Америка. Она не хотела колоний. Она не стремилась к союзам. Америке нужен был мир. И желательно – весь! В США, или как тогда их называли – САСШ, происходило всё самое интересное. Генри Форд уже изобрел, но пока не внедрил массовое поточно-конвейерное производство, которое совсем скоро перевернет весь потребительский рынок, сделав дешевыми товары, доступные еще недавно только очень богатым людям. Там же, в Америке, уже оперились и вылезли на свет две крупнейшие финансовые группы - Моргана и Рокфеллера. Они вот-вот станут инициаторами учреждения Федеральной резервной системы – банка мировых войн. Американец Ре́джинальд О́бри Фе́ссенден в 1900 году впервые осуществил передачу публичного выступления по радио. "Истмен Кодак компани" приступила к выпуску фотоаппаратов "Брауни", предлагаемых всего по доллару за штуку. Братья Райт в своём сарае увлеченно мастерили первый в мире аэроплан. Верфи Крампа штамповали военные корабли, как горячие пирожки – «Индиана» - головной корабль этого типа для ВМФ США, «Касаги» - для ВМФ Японии, броненосец «Ретвизан» и крейсер «Варяг» - для России, «Меджидие» - для Турции.

Глава 2. Нюрнберг. Январь 1901.

Швейцарский правовед Карл Хилти на рубеже веков иронизировал, что немцы любят завершать свои жалобы на нервозность словами Бисмарка: «Мы, немцы, боимся Бога, но кроме него — ничего на свете». Сарказм немецкоязычного учёного состоял в том, что как раз Бога немцы не боятся, зато им страшно от многого другого, «а это и образует одну из главных причин неврастении». Нервозность под маской педантичности - чисто немецкое изобретение! Невролог Франц Виндшейд отмечал: «чувство, что не успеваешь что-то доделать» — «один из наиглавнейших источников» немецкой «профессиональной нервозности». Правда, так было не всегда. Психиатр Ганс Бюргер-Принц хроническую боязнь не успеть выполнить повседневные задачи, не справиться или сделать что-то неверно назвал массовым явлением эпохи модерна.

Всему виной, конечно же, была Англия. “И удовлетворенность ушла из этого мира», — лаконично комментировал один экономист начало индустриальной революции. Не случайно в XVIII веке нервные расстройства нового типа фиксировались как «английская болезнь».

В полном соответствии с императивом Бенджамина Франклина «время — деньги», уже вторая половина XVIII века характеризовалась стремлением к экономии времени. Предпосылка для модерной суеты и спешки в принципе уже была. Стимуляторы той эпохи — кофе и чай, противодействовавшие естественному чувству усталости, бурно распространялись и обсуждались. Знаменитый голландский врач Бонтеку рекомендовал своим пациентам выпивать до 200 чашек чаю ежедневно, что в целом шло на «ура», пока его не разоблачили как наемника Ост-Индской компании.

Главный социолог модерна Георг Зиммель в «Философии денег» дал классическое определение ментальных последствий монетаризации, затронув самый центр мира нервов. Он описывал, как деньги ускоряют «темп жизни» и производят вечный непокой, метанье между множеством разнообразных желаний.

Ярчайшую иллюстрацию выводов всех вышеупомянутых психологов, неврологов, экономистов и социологов представлял собой кайзер Вильгельм II.

«На всех крестинах он стремился быть крестным отцом, на каждой свадьбе — женихом, на любых похоронах — покойником», — злословили о последнем немецком кайзере современники. Порой эксцентричные выходки правителя, страдавшего комплексом неполноценности из-за поврежденной при рождении и полупарализованной левой руки, заставляли многих усомниться в его психической нормальности. Самовлюбленный и суетливый, любитель театральных поз и напыщенных речей, Вильгельм всегда стремился играть главную роль. По этой причине еще молодой монарх поссорился с канцлером Отто фон Бисмарком, который не терпел вмешательства в свою политику и в результате ушел в отставку.

Государственными делами кайзер занимался мало и всегда плохо. Ума небольшого и неглубокого, хотя и быстрого, образования поверхностного конечно же не могло хватить на все бесчисленные прожекты Вильгельма. Он заменял все эти качества дилетантским апломбом, самоуверенностью, с которой рассуждал и о живописи, и о музыке, и о востоковедении, и о Библии, и об архитектуре, и об истории, и вообще о чем угодно. На настоящую умственную работу, на серьезные, сколько-нибудь длительные усилия мысли его способностей не хватало. Он был суетлив, но совсем не прилежен. Его близких серьезно беспокоила явная и всегдашняя лень императора, временами полная неспособность ни к какому усидчивому труду, болтливость и нежелание прослушать доклад до конца, не перебивая докладчика.

Самохвальство, тщеславие и связанную с этими чертами лживость первой заметила в нем его мать, а потом и многие другие, кто с ним сталкивался. Все его провокационные высказывания, волновавшие и раздражающие Европу в течение всего царствования, заявления, что нужно порох держать сухим, воинственное бряцание оружием — все это Вильгельм пускал в ход именно тогда, когда Германии ровным счетом ничего не грозило. Самую неистовую речь он произнес, отправляя войска в совершенно безопасную для них экспедицию в Китай в 1900 году, где немцы действовали вместе со всей Европой против плохо вооруженных и слабых боксерских отрядов. Он потребовал, чтобы солдаты вели себя, как гунны при Атилле. Но когда в самом деле было возможно нарваться на отпор, Вильгельм, при всей словоохотливости, всегда хранил молчание. Его бахвальство кончалось там, где начиналась боязнь за себя. А это состояние жило в нем постоянно.

При выборе вариантов развития политических событий Вильгельм всегда отдавал предпочтение самому крайнему из них, если только ему лично это не создавало опасности: даже в случае незначительного риска, он уклонялся от любых решений. Поразительный пример этой склонности характера — отказ от встречи с малолетним сыном, больным пневмонией. Российский император помнил и другой пример из пока еще не состоявшегося для кайзера будущего - его отказ от престола и бегство в нейтральную Голландию при первой угрозе вооруженного нападения на кайзеровскую военную ставку в ноябре 1918 года…

Исходя из всего вышесказанного, Вильгельм был самым удачным собеседником и переговорной стороной для дебюта императора в новом качестве на международной арене.

Встреча состоялась в городской ратуше, куда первой прибыла русская делегация, вынужденная два часа слоняться по залам и слушать занудного бургомистра, взявшего на себя добровольно роль экскурсовода.

-О! Его Императорское Величество интересуется работами Дюрера? Это очень лестно для нас! А вот как раз экслибрисы…

Гофмаршал, наконец, подал голос и царь, кряхтя и морщась, начал натягивать на себя форму офицера Прусского гвардейского гренадерского полка, дарованную кайзером во время последней встречи.

Лесть эта, конечно, была примитивна, как лапти, пряма, как оглобля, но сработала, как надо. Вильгельм был польщён и восхищен - на императоре мундир сидел отменно - и сразу же объявил, что обязательно учредит специальный орден за образцово-показательное ношение военной одежды. Настроение кайзера улучшилось еще больше, когда он узнал про жуткие последствия двух покушений, из-за чего кузен Никки страдает частичной амнезией и не может уже так бойко, как раньше изъясняться на иностранных языках. Вильгельм, имея некоторые природные увечья, вообще относился с ревностью к абсолютно здоровым людям, зато контуженный русский царь, плохо двигающийся, косноязычно говорящий, да, наверно, ещё и неважно соображающий, вдохновил кайзера и поднял его самооценку на ступеньку выше. Оценив состояние “клиента”, император пошёл в наступление без какой-либо предварительной увертюры.

Глава 3. Визит к Фальку

Любимая внучка королевы Виктории - Аликс пользовалась ее особым расположением, включая право входить к бабушке без предварительного доклада. Бабушка не только не сердилась, но даже поощряла желание юной леди посидеть в ее кресле, а со временем и поучаствовать в какой-нибудь совместной работе, например, разобрать корреспонденцию. Именно тогда любознательная девочка впервые увидела письма с пометками “Фальк” и услышала историю, которой сначала не придала вообще никакого значения.

Августу, внучку императора Павла I, выдали замуж за Вильгельма I Прусского, младшего брата императрицы Александры Федоровны - жены Николая I. При этом монарх Пруссии Фридрих II в обстановке почти полного завоевания страны Наполеоном очень долго носился с идеей передачи правления своей дочери Александре и ее жениху Николаю - на тот момент лишь третьему принцу. Не получилось, а то бы уже с ХVIII века Пруссия украсила корону Российской Империи.

Собственный прусский наследник - будущий Вильгельм I, обиженный таким пренебрежительным отношением папеньки к собственной персоне, перенес эту обиду на всю Россию и царствующую династию в целом. Потом всё это наложилось на амбиции юной Августы, которая искренне верила, что Николай I - это вовсе не Романов, а плод адюльтера Марии Федоровны и Кристофера Бенкендорфа, и поэтому Николай I и все его присные - узурпаторы, не имеющие никакого права на русский престол.

Августа - сперва королева Пруссии, а позже Императрица единой Германии, считая себя законной наследницей русского престола, на полном серьёзе требовала от своих подданных приносить ей присягу как правопреемнице короны Российской Империи и жаждала безусловного истребления как всего потомства Николая Романова, так и вообще всей русской элиты, "погубившей истинных русских царей Петра III и Павла I".

Королева учредила особый фонд, из которого она обещала выплачивать по тридцать тысяч марок - позже рейхсмарок - за голову каждого из семейства Романовых. Выплаты были обещаны как непосредственным убийцам, так и любым их наследникам, ибо молчаливо предполагалось, что собственно убийца любого из Романовых до Пруссии доберётся вряд ли.

Создавая свое детище, Августа исходила из убеждения, что "все русские - это сволочи и предатели, погубившие законных государей, и потому сыскать среди них продажного иуду будет легко. Именно ради этого и был учрежден "фонд Августы". Соответственно, возникло предположение, что достаточно поманить русских увесистым денежным призом, и всё получится. В теории королевы Пруссии было две фазы - сперва русские дворяне, будучи иудами, истребляют Романовых, а во второй - немецкое дворянство должно истребить всех русских дворян как природных изменников.

Впервые указанные тридцать тысяч марок были выплачены личному врачу Николая Александровича - старшего сына Александра II, умершего неожиданно во время подготовки к венчанию на Дагмаре Датской, а сам врач стремительно покинул земли Российской Империи и предпочёл дальше жить где-то в Европе инкогнито - его так, в итоге, и не нашли . Вторая выплата была кузине бомбиста Русакова, принимавшего участие в убийстве Александра II. Но ей деньги не шибко понадобились. Она почему-то померла средь Берлина в течение недели после указанной выплаты.

Целая череда терактов в России прервалась только со смертью Августы. Стоило бабушке умереть, как в России нигилисты-бомбисты разучились метать бомбы в царя и великих князей...

Всю эту историю Аликс воспринимала, как дела давно минувших дней, никоим образом её не касающиеся. Она вообще не особо интересовалась политикой пока политика не заинтересовалась ею самой. Первый раз новоиспеченная императрица почувствовала её безжалостный холодок во время визита в Петербург наследника британской короны, старшего сына королевы Виктории - Эдуарда, когда этот компанейский парень заявил на семейном завтраке, что её муж Николай - просто вылитый Павел I.

А потом была Ливадия, где она по-настоящему испугалась, поняв, что недомогание её мужа - это никакой не тиф… Вспомнила реплику Эдуарда про сходство Никки с убиенным императором, вспомнила, что собственный муж Августы, процарствовав всего 99 дней, умер также скоропостижно от той же болезни, что и несчастный сын Александра I - тоже Николай… А когда, вернувшись в Царское село, она услышала от Марии Федоровны слово “Фальк”, перед глазами сразу предстали надписи на конвертах…

Для императора вся эта история была не больше, чем досадная помеха. В происки сумасшедших прусских правительниц и даже в официальный берлинский след дворцовых интриг он не верил. Беда германского руководства эпохи Фридриха-Вильгельма заключалась в отсутствии законченной модели действий на территории врага, которая имелась у Британии. Обезьянничанье с террором против правящей элиты, будь оно немецким, не опиралось бы на политические силы внутри атакуемой страны.

В начале ХХ века немецкая дипломатия и разведка не обладали в России даже бледным подобием того влияния, которое имелось у Франции и Англии. Не было лобби, «агентов влияния», какой бы то ни было организованной пропаганды со стороны как российских немцев, так и самой Германии - ничего, хотя бы отдалённо напоминавшего прогерманскую политическую партию или прогерманскую линию в средствах массовой информации. Немецкие дипломаты не прилагали ни малейших усилий, чтобы работать в связке со своими же коммерсантами, ведущими дела в России, и совершенно не интересовались их деятельностью. Один из генеральных консулов писал: «Официальные представители в России находятся в весьма сложном положении, будучи практически не способными похлопотать за того или иного германского претендента». В таких условиях ликвидировать Романовых - значит, играть за Англию, подготовившую сразу два плана развития “сюжета” - парламентский, с опорой на Витте, и монархический, с упором на великих князей Александровичей. При любом из этих вариантов Россия пристраивается в фарватер к Британии, а Германия начинает готовиться к войне на два фронта.

Глава 4. Госсовет и комплот - днём ранее

Граф, общественный и государственный деятель, почётный член Императорской Академии, ближайший советник императора Александра I, Михаил Михайлович Сперанский (по отцу - Васильев) получил свою фамилию при поступлении во Владимирскую семинарию не случайно. «Sperare» по латински - надеяться. Государственный Совет – главное детище Михаила Михайловича, создавался в полном соответствии с приобретенной фамилией графа и тоже был надеждой - на создание справедливого демократического общества, как основу всеобщего процветания и согласия.

Безусловная демократичность Госсовета Российской империи заключалась в том, что его членами могли стать любые лица, вне зависимости от сословной принадлежности, чина, возраста и образования. Предполагалось, что учреждение объединит самых бойких, прогрессивных и профессиональных, без оглядки на происхождение. Прекрасная задумка! Беда была в том, что членов Государственного совета назначал и увольнял император, и только его личное представление о вышеперечисленных качествах имело значение. Добивало хорошую идею то, что за результаты своей работы члены Госсовета не несли вообще ни малейшей ответственности. Не удивительно, что в результате неразборчивой кадровой политики Госсовет очень быстро превратился в синекуру для приближённых к престолу, в этакий элитарный клуб, где можно было ненапряжно порассуждать о политике, экономике и заодно учесть свои собственные, насквозь шкурные интересы.

Однако в морозный зимний день 1901 года Госсовет собирался совсем в другом настроении. События последнего месяца напрочь выбили высших чиновников империи из привычной благодушно-созерцательной колеи. Атмосферу заседания можно было смело использовать для генерации электричества. Последние, пока ещё полуофициальные известия из Германии о наличии польской сделки, прорвали плотину привычной сдержанности, породили водовороты и цунами, их энергия вот-вот готова была выплеснуться из стен Высокого Собрания на бескрайние просторы России.

Вот уже сто лет Польша была любимой мозолью империи. Принципиальным отличием от всех других приобретений было достаточно высокое развитие завоеванных территорий, превышающее уровень подавляющего большинства провинций метрополии. Кроме того, своими западными границами польские владения упирались в еще более развитые, а следовательно - более привлекательные, чем в России - немецкие земли.

Естественно, что в таких условиях поляки категорически не хотели становиться русскими, искренне считая их дикарями и варварами, гуннами, разорившими «сверкающий град на холме». И через сто лет после раздела Польши они продолжали относиться к западно-русским землям, как к своему достоянию. Территория, которую русские, в свою очередь, воспринимали как колыбель собственной государственности и культуры, была для поляков важнейшим геополитическим трофеем, обеспечившим золотой век Речи Посполитой. Идея восстановления Польши «в границах 1772 года» до всех ее разделов – с восточной границей по линии Смоленск – Киев прочно владела умами практически всей польской элиты.

Весьма чувствительны были также внешние факторы. Судьба привислинских подданных моментально стала предметом международной политики, определяющим взаимоотношения России с западными соседями. Со времен второго польского восстания и знаменитой речи императора Александра II, призвавшего поляков «оставить мечтания» о возрождении собственной независимости, польская тема не переставала интересовать правительства других великих держав, ориентирующихся на мировоззрение польской элиты. «Приходится признать, ‒ отмечал секретарь русской миссии в Ватикане Сазонов, ‒ что наша польская политика обусловливалась не одними воспоминаниями о былом соперничестве между Россией и Польшей, оставившем глубокий след на их взаимных отношениях, ни даже горьким опытом польских мятежей, а в значительной мере берлинскими влияниями, которые проявлялись под видом бескорыстных родственных советов и предостережений каждый раз, как германское правительство обнаруживало в Петербурге малейший уклон в сторону примирения с Польшей».

Русская аристократия начала ХХ века в массе своей находилась под французским или английским влиянием, а в этой среде хорошим тоном было сочувствие к несчастной, страдающей Польше. Герцен «колоколил» о необходимости ликвидации самодержавной власти в России и предоставлении полной независимости территориям бывшей Речи Посполитой не от своего имени, а выражая консолидированное мнение всей западно-европейской элиты, мгновенно забывающей собственные распри, когда дело касалось возможности нагадить России.

Но печальное было другое – внутри русской элиты не было не только какого-либо плана действий, но даже понимания – а что вообще можно сделать с этим польским чемоданом без ручки? Русская интеллигенция как нельзя лучше отражала элитный разброд и шатания. В работах «придворного историографа» Никола́я Гера́симовича Устря́лова, посвященных в том числе и периоду правления Николая I, отстаивалась позиция о необходимости «жесткого обращения» с поляками. Он писал, что сама история доказывает России - от Польши нельзя ожидать ничего, кроме «неблагодарности и предательства». Устрялов и Карамзин очень много говорили о культурной русификации, в частности, о необходимости широкого распространения православия вместо католичества и униатства. Единственное, чего избегал декан историко-филологического факультета Петербургского университета и автор гимназических учебников истории – конкретных указаний, в чем должно заключаться «жёсткое обращение» и каким-таким образом было возможно обеспечить «культурную русификацию».

Такое же «па-де-де» исполняли и оппозиционные славянофилы. В данном случае можно упомянуть Ивана Аксакова. После 1863-го года он резко отказался от идей, связанных с польской независимостью. Весь свой авторитет известный славянофил-консерватор направил на открытую поддержку имперского репрессивного курса. Поляки, по его мнению, должны проявить «покорность и верность», «признать необходимость единства верховенства русского государственного начала». Один из главных интеллектуалов своей эпохи требовал растворить поляков в русской массе, иначе они поступят аналогичным образом со славянским населением Украины и Белоруссии. Единственное, чего не указал неистовый Иван Сергеевич, где взять тот самый «растворитель», приводящий поляков в состояние преданности.

Глава 5. Сразу после заседания Госсовета, Владимирский дворец

-То, что вы предлагаете - абсолютно неприемлемо, - бросил на стол бумаги великий князь Владимир Александрович. - Россия может существовать только как самодержавие. Европейский способ правления моментально приведет к разрушению государства. Это дикость – парламентаризм в стране, которая одной ногой осталась в общинном строе. И только воспитание не позволяет мне прибавить к нему термин «первобытный».

- Дикость начнется, Ваше Высочество, - с поклоном собрал кинутые бумаги Витте, - когда господа Мамонтов, Шарапов и Нечволодов закончат ревизию, весь дивный самодержавный мир схлопнется для нас всех до размеров каземата Петропавловской крепости. Полторы тысячи ревизоров по высочайшему повелению денно и нощно изучают казённые траты за последние десять лет и нет ни единой возможности хоть как-то предотвратить утечку конфиденциальной информации. Дворцовый переворот в этих условиях вряд ли будет поддержан даже союзной Францией - сосредоточение власти в руках одного лица - это опять непредсказуемые династические риски, от которых они уже устали. Дворцовых переворотов может быть много. А вот смена строя на более демократический, с опорой на политические партии, уравновешивающие друг друга, связанные деловыми отношениями с Европой - это то, что может быть одобрено не только в Париже, но и в Лондоне… Особенно, если в результате будет предотвращено усиление Германии в виде прирастания Польшей. Правда, Британия требует ещё публичного отказа от движения на юго-Восток - к её колониальным владениям.

- Вашими устами да мёд пить, - усмехнулся великий князь Сергей Александрович. - Но мы помним историю Французской революции, где всё началось с великосветской оппозиции маркиза Лафайета, аббата Сийеса, епископа Талейрана и графа Мирабо, а закончилось якобинской гильотиной, которая укоротила на голову первых революционеров.

-Насколько я понял, - вздохнул великий князь Алексей Александрович, - господин Витте предлагает нам выбор между судьбой жирондистов и Уильяма Твида (*). Если вопрос стоит только так и не иначе, я бы конечно выбрал Жиронду…

- Наши друзья из Лондона предлагают сформировать двухпалатный парламент по типу английского, в одну из них будут входить те фамилии, список которых вы сами сформируете, Ваше Высочество… Вы и ваши потомки будут иметь наследуемые места в сенате, формируемой по аналогии с палатой лордов… Никто принципиально не возражает и против наличия монарха, как символа государства, весь вопрос только в объеме полномочий, которые должны быть перераспределены. Абсолютизм - это всё таки пережиток.

- А Вы не боитесь, господа родственники, что я, как и полагается честному офицеру, доложу императору о вашем комплоте? - подал голос великий князь Александр Михайлович.

- Меньше всего мы опасаемся именно этого, Ваше Высочество, - усмехнулся Витте, - во первых потому, что придется доложить Его Императорскому Величеству, на какие средства было построено Ваше собственное имение Ай-Тодор, эту информацию ревизоры найдут обязательно - я уж позабочусь…

-Ну а во-вторых, - перебил финансиста великий князь Владимир Александрович, - для доклада, Сандро, тебе придется ждать возвращения Никки, а мы сами ждать не собираемся.

- Но именно это и есть безумие!

- Нет, это как раз благоразумие, а безумие - ждать, когда все эти ревизии доберутся до военного ведомства и нас поднимет на штыки наша собственная армия.

- Хватит выспренных речей. Сколько у нас есть времени?

- Пограничная стража подчиняется министерству финансов и она уже перекрыла границу с нашей стороны. На какое-то время это задержит царя, но только в том случае, если их поддержат немецкие коллеги.

- Наши друзья в Германии понимают, что они своими руками разваливают такую выгодную для них сделку?

- Они отдают себе отчёт в этом, но сознательно разменивают приобретение территорий на сближение с Великобританией и считают, что сейчас для них это важнее… Однако просят подтвердить обязательства России по польской сделке на будущее… Естественно - без лишней огласки - секретным протоколом...

- Волкодавы! Хотят выбить уступки и с Англии и с нас одновременно. Собственные обязательства, как я понял, они подтверждать не намерены? И что будем делать?

- Простите, но я уже подтвердил…

-Сергей Юльевич, а не рано ли Вы примерили мундир руководителя правительства?

-Простите Ваше Высочество, но царский поезд двигался уже к границе и времени на согласование просто не было.

- На ходу подмётки режете, господин министр!

- Просто это единственный шанс. Если император вернется раньше, чем мы объявим о новом правительстве, конституции и получим признание основных держав, то всё зря.

- А у вас есть гарантии, что получим?

- Нас поддерживает деловое сообщество, и в первую очередь банки, озабоченные планами царя о реформах финансов, особенно слухами об отмене золотого рубля. Кроме того, он оговорился о возможном запрете ростовщичества и крайне неодобрительно высказался об игре на бирже. То есть успел потревожить самые могущественные финансовые центры, а они такого не прощают. И если не бурный восторг, то молчаливое одобрение своих правительств они обеспечить в состоянии. Конечно же всё это не бесплатно и нам придется раскошелиться, но в свете явных угроз, это уже несущественно… Условие одно - всё должно быть юридически корректно, быстро и одновременно - медицинское заключение о недееспособности государя, полученное от немецких врачей, Ваш Манифест регента об учреждении Временного правительства, конституционной комиссии и переходе на республиканский тип правления…. Меня больше беспокоит вопрос - на какие силы можем рассчитывать в Петербурге?

- Первый гвардейский корпус выполнит любой приказ, - кивнул головой великий князь Павел Александрович, - но, думаю, достаточно будет одной демонстрации. Не только в Петербурге, но и вообще в России не существует силы, поддерживающей царя. Не считать же серьезной боевой единицей этот потешный африканский полк генерала Максимова...

Глава 6. Кровавое воскресенье

-А не рано ли начали, сударь? - строго спросила Мария Павловна, застав супруга, великого князя Владимира Александровича, с одиноким бокалом в руках и с мешками под глазами, - начинается такой важный день для нашей семьи, а Вы, смотрю, уже решили его завершить?

-Ты не понимаешь, дорогая, что подписывая этот Манифест, я отрезаю себе все пути отступления? - не поднимая глаз от вишневой жидкости на дне сосуда, выдохнул великий князь.

-Я не просто понимаю это, дорогой, - произнесла княгиня с улыбкой Медузы-Горгоны, - я безмерно счастлива, что ты это сделаешь, прекратив изображать верность тому, кто этого чувства не достоин и назовешь юродивого юродивым.

-Мне брат доверил быть регентом для сохранения самодержавия, а не для его разрушения.

- А кто заставляет тебя его разрушать?

- Но Витте требует, чтобы я объявил о Конституционной реформе и парламентской республике.

-Мало ли что требует Витте? - фыркнула Мария Павловна, - этот плебей спасает свою шкуру, понимая, что только никем не ограниченная премьерская власть может быть гарантией его неприкосновенности. Этот подлец… - княгиня решительно отобрала у мужа бокал и поставила его на столик. - Но полезный подлец. Он сделает за нас всю работу, а ты сможешь наконец передать престол тому, кто его больше всего достоин.

Великий князь посмотрел на жену долгим мутным взглядом. Бессонная ночь и добротный коньяк явно не способствовали быстрому осознанию шахматных комбинаций супруги.

- Ну вот смотри, - Мария Павловна зашла за спину Владимира Александровича, сжала его виски своими холодными сухими ладошками и горячо зашептала на ухо, - ты получил сообщение от немецких медиков о душевной болезни Никки. Сам он находится за границей и не-до-сту-пен для подтверждения или опровержения этого факта. Пользуясь дарованным тебе правом, с целью сохранения управляемости империи и только на время болезни императора, ты передаёшь полномочия временному правительству во главе с этим кухаркиным сыном и просто ждёшь. Больше ничего делать не придётся. Временное правительство - это власть, которая работает вре-мен-но, то есть до следующего твоего распоряжения. И пусть он сам, если хочет, объявляет о парламенте, конституции, прочих модных новшествах. Пусть играет в свои игрушки, сколько ему влезет, лишь бы он уладил проблему Никки и Аликс. Хотя, думаю, что этот вопрос за него решили уже его друзья - банкиры. А когда Витте сделает всю грязную работу, ты сможешь объявить о прекращении полномочий его правительства и передать корону нашему мальчику.

-И он отдаст с таким трудом полученную власть? - криво улыбнулся великий князь.

- Его грязные интриги - против твоей гвардии, - улыбка Медузы-Горгоны стала неотразимой. - Дорогой мой, винтовка рождает власть (*) и пока она у тебя, а не у него, он будет играть по нашим правилам!

- Кстати, насчёт винтовок и гвардии… Витте просит сразу после объявления манифеста поднять императорский штандарт над Зимним дворцом и окружить его двойным кольцом оцепления…

- Ну… эту маленькую шалость, думаю, мы можем себе позволить, независимо от того, что задумал этот смерд…

- Если вдруг он, увидев, что я в Манифесте ничего не сказал про конституцию и республиканское правление, откажется от своих планов и мы так и не узнаем, что он задумал?

- Можешь подарить ему комиссию по разработке Конституции и законодательства о парламенте… Но даже без этого… Нет, не откажется. Ему просто некуда деваться. Коготок увяз - всей птичке пропасть…

-Где увяз коготок птички?

-В казне, мой дражайший супруг. Она почти всегда является главной причиной нелепых политических авантюр….

---------------------------

(*) Мария Павловна опередила Мао-Цзедуна.

***

Первые организации эсеров появились в середине 1890-х гг. Одной из них был Союз русских социалистов-революционеров, родившийся в 1893 году в Берне, где самыми активными повитухами этого детища стали Швейцарская банковская корпорация, французский “Crédit Lyonnais” и их “сердечные партнеры” из Лондонского Сити.

Весьма любопытным эсеровским подразделением была её Боевая ячейка, по размерам, подготовке и финансовым возможностям превосходящая саму партию. Задолго до официального оформления единого эсеровского центра, с активной помощью тайной полиции и разведок Франции и Англии, её начал формировать не менее интересный человек - Григорий Андреевич Гершуни. Если еще точнее, партия социалистов-революционеров создавалась вокруг Боевой организации товарища Гершуни и была идеологическим прикрытием её насквозь коммерческой работы по ликвидации неугодных политических фигур и рыночных конкурентов. Эта структура не подчинялась партийным органам и не отчитывалась перед остальными эсерами о своих действиях, была своеобразным государством в государстве, орденом избранных, “творящим добро” самим фактом своего существования, без оглядки на кого бы то ни было, никому не подконтрольная и неподсудная.

В последнюю неделю января 1901 года “фирма” Григория Андреевича планировала “выход в свет”. Дебют должен был получиться оглушительным, при большом скоплении народа и привести к тектоническим политическим сдвигам в самой большой стране мира.

Манифест регента империи, Великого князя Владимира Александровича о недееспособности царя и передаче власти Временному правительству во главе с Витте, пришедшийся на последнюю пятницу января, всколыхнул столицу, уже и так немало растревоженную последними инициативами императора. Известие о душевном недуге государя, несмотря на содержащиеся в Манифесте надежды на скорое выздоровление, взъерошило обывателей более, чем известия о покушении. Всем было интересно узнать, что теперь будет с царскими указами за последний месяц? Они будут отменены, так как приняты и провозглашены сумасшедшим? А как же освобождение от налогов и податей малоимущих, к коим относили себя четыре пятых населения империи? Что теперь будет со снятием запретов на обучение и других сословных ограничений? А как же отмена телесных наказаний? А восьмичасовой рабочией день и запрет на труд детей? Это всё теперь недействительно? Поэтому, когда в субботу над Зимним взвился императорский штандарт, сигнализирующий о присутствии государя на своём рабочем месте, народ решил идти за правдой. Очень способствовали организации шествия “народные энтузиасты”, материализовавшиеся накануне в самых разных районах города и бойко призывавшие не оставаться безучастными зрителями и не дать “злым боярам” порушить добрые начинания царя. Слухи о том, что придворные гады хотят перекрыть свежий воздух свободы, а император на самом деле жив-здоров, но силой удерживается знатью, недовольной его последними реформами, настойчиво гуляли по питерским улицам и закоулкам. Штаб “народных энтузиастов” в доме 59 на набережной реки Мойки, аккурат в том же здании, где находился филиал “Лионского кредита”, перешёл на круглосуточную работу, вдохновенно дирижируя потоком слухов, определяя точки и время сбора, формируя колонны для организованного движения на Дворцовую площадь.