Станционные хлопоты сударыни-попаданки

Глава 1.

— Пелагеюшка! Господи-Боже! Да как же ты так, Пелагеюшка?!

— Не волнуйтесь, Евдокия Ивановна. Всё обошлось. Я подоспел как раз вовремя, ещё бы чуть-чуть…

— Ох, Фёдор Климентович, не знаю, как вас благодарить! Вы такой благородный человек!

— Ну, что вы, это ведь мой долг помочь сударыне в столь скорбную минуту. Константин Аристархович нам всем был весьма дорог…

Разговор продолжался, но я не понимала из него ровным счётом ни одного слова. И глаз открыть не могла. Голова страшно гудела, а тело было каким-то ватным, будто не моё.

Я постаралась припомнить хоть что-то, но мысли путались. Воспоминания приходили обрывочно и тут же ускользали. Напряглась изо всех сил и, наверное, застонала непроизвольно.

— Пелагеюшка, ты слышишь меня? — снова раздался тот же женский голос, ласковый, но совершенно незнакомый.

Или я его всё-таки где-то слышала?..

Пытаясь хоть что-то сообразить, я вызволила из памяти один самый яркий отрывок и уцепилась за него изо всех сил, попробовала удержать и проследить за ним.

Железнодорожная станция. Рельсы. Запах металла…

Всё это было мне привычно и знакомо — сорок лет службы на железной дороге не проходят бесследно. Кажется, мне доложили о неисправности в системе сигнализации. В таких случаях вызывается механик, но ситуация оказалась экстренной. Дорога была каждая секунда.

Я отправилась, не раздумывая. В конце концов, в любой момент можно переключиться на ручное управление, если не сработает автоматическая функция. Мне не составляло труда сделать всё самой. На этом пути я каждый нюанс знала наизусть. Всю жизнь посвятила этому. Доросла от простой дежурной до начальницы станции, но никогда не прозябала на исключительно бумажной работе. Нет, моя стихия гремела тяжёлыми колёсами, неслась вдаль по бесконечной паутине рельс и танцевала в вихре пыли, поднятой промчавшимся поездом.

Поезд…

Да, там был поезд. И приближался он слишком быстро, чтобы я успела отскочить.

А я и не отскочила. Даже не пыталась. Потому что знала, что поезда этого типа развивают скорость до двухсот пятидесяти километров в час. То есть за секунду он пролетит семьдесят метров, за две — сто сорок, за три — …

У меня не было ни одной секунды. Я очнулась, когда была уже поздно. Но, как ни странно, подумать я успела. Обо всём. Обо всей своей жизни, которая готова была оборваться в следующее мгновение. Подумала о том, что всю жизнь была предана работе. Она заменила мне всё — семью, дом, любовь.

Любовь… Когда-то я знала, что это такое. Недолго. И о своей любви тоже успела вспомнить в тот миг. Мужчина, которого я любила всем сердцем, обманул меня. Ему предложили должность в дипломатической миссии заграницей. Он обещал непременно вернуться за мной через год. Но ни через год, ни через два, ни через десять он так больше никогда не объявился, хотя я ждала, писала ему длинные письма, верила, что вот ещё немного…

А потом посмотрела в глаза правде — он женился на другой и давно забыл обо мне. Зачем ему простая девочка из семьи советских инженеров? Он нашёл себе красавицу-иностранку из богатого сословия, с перспективами и статусом в обществе. Он заверял меня, что этот брак «для отвода глаз», чтобы меньше задавали вопросов. Но на самом деле главный вопрос не задала я, сама себе: «Полина, ты действительно думаешь, что у вас что-то получится? Или просто хочешь верить в сказку?».

С тех пор в сказки я больше не верила и целиком посвятила себя работе. Замуж так и не вышла, даже никогда не влюблялась ни в кого. Чур меня чур…

Но вот в эту последнюю секунду вдруг осознала, насколько это было глупо — сорок лет прожить с дырой в сердце, с обидой в душе, с пустотой в глазах. Знать всё о железной дороге, но никогда не узнать даже близко, каково это — быть по-настоящему любимой, обнимать собственных детей и доверять безоглядно мужчине, который никогда не предаст…

— Пелагеюшка! Очнись же!.. — снова позвал женский голос.

А перед моим внутренним взором всё ещё мчался на бешенной скорости поезд. Я запомнила его вот так — на расстоянии, причём в деталях. Белоснежный обтекаемый корпус, минималистичный дизайн, плавные линии…

И вдруг воспоминание резко переменилось: вместо самого современного скоростного состава я увидела какой-то старинный, из совсем другой эпохи — с трубой, из которой валил серый дым, чёрный, железный, гремящий и какой-то неуклюжий. Однако всё такой же смертоносный. Наверное, как раз под таким погибла Анна Каренина…

— Пелагеюшка!.. Господи, что делать-то? За доктором послали?

— Евдокия Ивановна, не думаю, что в том есть необходимость. Сударыня просто лишилась чувств. Но всё могло закончиться гораздо печальнее…

— А я говорила, нечего ей на эту станцию ходить! Что это за занятие для приличной девушки?!

— Нормальное занятие… — пробормотала я, не понимая, кого оправдываю — себя или некую неизвестную мне Пелагеюшку.

— Ну, слава тебе, Боже! — воскликнула женщина. — Очнулась! Очнулась! Фёдор Климентович, принесите воды, пожалуйста! Пелагеюшка, как ты себя чувствуешь?

Я с трудом открыла глаза, уверенная, что увижу поблизости работающий телевизор или радиоприёмник. На худой конец, обнаружу себя в больничной палате, где на соседней койке и лежит та самая Пелагеюшка.

Но первое, что я увидела, — обеспокоенное лицо женщины, склонившейся надо мной. Она смотрела точно на меня и обращалась тоже ко мне:

— Пелагеюшка, ты меня слышишь, милая? Ох, и напугала ты мать! Вот не хватало мне потрясений! Сначала отец твой, а потом и ты чуть богу душу не отдала!

Она залилась горькими слезами. Молодой человек поблизости бросился к ней и протянул стакан воды, который только что налил.

— Евдокия Ивановна, не убивайтесь так, — успокаивал он. — Видите, с Пелагеей всё хорошо. Правда же, Пелагея? — он повернулся ко мне.

А я тем временем лежала и хлопала глазами. Единственное, что у меня получилось произнести:

— А вы кто?..

Глава 2.

На мои, казалось бы, безобидные слова странная женщина подняла настоящий вой и залилась градом слёз. Я успела заметь, что оба незнакомца не только говорят, но и одеты как-то странно.

— Пелагея Константиновна, сейчас не время для ваших шуток, — попрекнул, похоже, меня мужчина. Он был среднего роста и весьма неплох собой. Только прикид у него был какой-то слегка попугайский — ну, так мне показалось. — Конечно, я понимаю, что это вполне в вашем духе, но с вами едва не случилась трагедия.

— Лучше бы поблагодарила Фёдора Климетовича за своё спасение! Неблагодарная! — в перерывах между всхлипами огрызнулась женщина. На ней было тёмное пышное платье, которое, полагаю, носили в веке так девятнадцатом.

И тут у меня опять случился приступ ужасной мигрени. Я зажмурилась с силой, пытаясь справиться с болью, пока двое незнакомцев ещё что-то бухтели о своём. Я уже не слушала, а просто мечтала не помереть от такой напасти.

Помереть… Но… Я ведь действительно должна была помереть…

Головная боль усилилась, и это обратило внимание парочки. Они кинулись мне помогать, но я едва отдавала отчёт в том, что они делают и что мне говорят.

Одно за другим в моей черепной коробке вспыхивали обрывки воспоминаний. Сначала всё тот же скоростной поезд, а за ним и другой — старинный. Вокзал, станция — мои родные, знакомые, где я проработала десятки лет. А затем вдруг уже другие места — как будто похожие по смыслу, но абсолютно другие по сути: и станция, и вокзал, и депо, и железнодорожные мастерские, только без компьютеров, электричества, цифровых систем и сигналов, а допотопные, примитивные, какими они были на заре железнодорожной индустрии.

А после стали мелькать лица — моих подчинённых, коллег, знакомых… Разговоры, шутки… И сразу же вереница новых, неизвестных мне, но известных кому-то другому…

— Пелагея, будьте добры, выпейте воды, — разобрала я слова мужчины сквозь пелену болезненного тумана в голове.

Пелагея… Точно. Пелагея Константиновна Васильева — так звали девушку, которой принадлежали все чужеродные картинки из моей памяти. Только почему-то картинки эти становились всё ярче и чётче.

Женщину, так громко убивающуюся горем, звали Евдокия Ивановна Васильевна. Мужчину, который протягивал мне стакан воды, звали Фёдор Климентович Толбузин. Он сын секретаря местной управы — Климента Борисовича Толбузина. Толбузины часто бывали в нашем доме, поскольку мой отец…

СТОП.

В каком смысле «мой»? Мой отец, как и моя мать, давно умерли, царствие им небесное. Евдокия — мама Пелагеи. Её отец — Константин Аристархович Васильев — сегодня трагически погиб во время обхода путей. Тут вроде всё ясно.

Не ясно два момента: кто такая Пелагея? И почему я о ней столько всего знаю?..

— Пелагеюшка, — зарыдала Евдокия Ивановна, — я понимаю родная, какой всё это для тебя удар. Вы так были близки с отцом. Но, прошу, — она заговорила твёрже, — постарайся держать себя в руках в присутствии Фёдора Климентовича, — тут она совсем перестала плакать. — Простите её, Фёдор. Уверена, Пелагея не со зла.

— Конечно, Евдокия Ивановна. Я всем сердцем скорблю вместе с вами и не смею ни в чём упрекать. Вам нужно обеим оправиться от случившегося несчастья.

— Да-да, Пелагеюшка так впечатлительна…

— Подождите, — остановила я их. Фёдор и Евдокия Ивановна уставились на меня. А у меня не прекращалось кружение в голове, а теперь к нему добавился ещё и монотонный звон в ушах.

Но всё это постепенно рассеивалось. Дымка спадала, я видела всё яснее и всё яснее вспоминала. Словно разрозненные части мозаики фрагмент за фрагментом вставали на свои места, укладываясь в целостную картину. Я… начинала осознавать.

— Папенька?.. — выдохнула совершенно не своим голосом.

— Мне очень жаль, Пелагея, — скорбно ответил Фёдор. — Эта новость застала вас врасплох. Возможно, вы даже не успели понять, какая злая участь постигла Константина Аристарховича.

В этом он ошибался. Я успела. Точнее — Пелагея успела осознать, что отца её только что нашли мёртвым, он попал под поезд. Бедная девушка потеряла сознание и упала на рельсы, ударилась головой о металл…

Я дотронулась до своего виска — рана уже не кровоточила, но сильный ушиб всё ещё ощущался. Несмотря на вроде бы незначительное повреждение это падение стоило Пелагее жизни. Она скончалась в считанные секунды…

Но вот теперь Пелагея оказалась жива. Но вместо неё в её теле очутилась я.

Я смотрела на её руки. Я бессмысленно моргала её глазами. Я, которая должна была никогда не очнуться после встречи со скоростным поездом двадцать первого века, теперь очнулась в обличие абсолютно другого человека. И в другой эпохе.

— Боже…

— Пелагея, вам плохо?!

— Фёдор Климентович, она снова лишилась чувств!..

Глава 3.

В следующий раз я пришла в себя, когда уже стемнело. Сначала увидела свечу, горевшую на прикроватной тумбочке, а затем уж и Евдокию Ивановну, сидевшую рядом неотлучно. Это вновь подтвердило, что моё странное (как бы это правильно назвать?..) перемещение мне не пригрезилось, а случилось на самом деле, хотя противоречило всем законам логики и здравого смысла.

— Ох, доченька, как же ты меня напугала, — Евдокия Ивановна притронулась рукой к моей голове и пригладила волосы.

Я старалась не показать, что сама сейчас напугана до чёртиков и просто не понимаю, как себя вести. Самое страшное для меня — невозможность найти разумное объяснение произошедшему.

Если все люди теоретически делятся на гуманитариев и технарей, то я, безусловно, всегда относилась ко второму типу. Цифры, схемы и расчёты всегда являлись для меня понятными и предсказуемыми, в отличие от поведения и мотивов людей. Возможно, я попросту перестала доверять другим. Когда сталкиваешься с жестоким предательством близкого человека, автоматически перестаёшь верить остальным.

Боль и обида затмевают всё. И можно хоть тысячу раз повторить себе, что не все на свете — ужасные люди, не все вокруг предатели и злодеи, но побороть это очень тяжело. Потому я выбрала машины вместо людей, свела всё общение к профессиональной сфере и даже не мыслила какими-то эфемерными категориями.

Но сейчас со мной случилось нечто из ряда вон выходящее, полностью иррациональное, невозможное, невероятное. Как инженеру, мне вдвойне нелегко было принять факт продолжения жизни после жизни. Однако факт был, как говорится, налицо: я жива, я дышу, я — теперь не совсем я, а в каком-то смысле совсем новый человек — Пелагея Константиновна Васильева, а на дворе сейчас 1885 год. Я нахожусь в Туле, и мой отец сегодня днём трагически погиб во время несчастного случая.

Он был начальником железнодорожной станции, и мы с ним были очень близки. Я (то есть — Пелагея) грезила о том, что когда-то займу его пост. Может, к тому моменту изменятся времена. Может, у меня получится… Но Константин Аристархович Васильев покинул этот мир слишком рано. Семья осталась без кормильца, а я… осталась вообще без всего, потому как не знала, что мне делать в этом мире, в этой жизни.

— Тебе уже лучше? — поинтересовалась Евдокия Ивановна.

Я села на кровати и постаралась незаметно разглядеть себя. Мама наблюдала за мной, но мне нужно было в который раз убедиться, что не сплю. Пошевелила руками, ногами, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Нет, это не сон.

— Да, мне лучше, — ответила тихо, не глядя на обеспокоенную женщину. Потом решила, что будет уместно задать зеркальный вопрос: — А вы как себя чувствуете, …маменька?

— С божьей помощью, — ответила она и покачала головой. — Теперь нам особо потребуется божья помощь, Пелагея. Ты же понимаешь, в каком положении мы оказались.

— Понимаю… — протянула я, всё ещё разглядывая свою новую ипостась. — Частично станционные хлопоты отца я могу взять на себя…

— Чтобы я об этой станции даже слова больше никогда не слышала, Пелагея! — оборвала меня маман и повысила голос.

— То есть… как? Станцией ведь должен кто-то управлять. А никто не знает эту работу лучше, чем я…

— Забудь! Слышишь?! Забудь! Ты должна немедленно выкинуть всю эту дурь из головы и подумать о том, как поскорее выйти замуж!

— Что?..

— И не смей пререкаться! — не дала она мне и слова вставить. — Ты помнишь, кто тебя спас? Фёдор Толбузин. Вот к нему тебе и стоит приглядеться получше. Полагаю, ты ему весьма приятна.

— Но, мама…

— И, кстати, насколько я поняла, отныне его отец станет начальником станции. Беспокоиться тебе не о чем. Справятся и без тебя. А тебе нужен муж. Фёдор Климентович — прекрасная кандидатура. Так что завтра же отправишься к Толбузиным с благодарностями и постараешься очаровать Фёдора. Нечего тянуть.

Визуализация: Васильевы

Дорогие читатели!

Добро пожаловать в мою новую историю!

Как вы поняли, тема императорской России XIX века меня не отпускает, и я продолжаю активно исследовать эту эпоху. Надеюсь, и вам будет интересно перенестись в те увлекательные времена.

На сей раз мы отправляемся в Тулу 1885 года. Прямиком на железнодорожную станцию, где творятся самые неоднозначные вещи. Впрочем, что тут удивительного? Индустрия железных дорог только начиналась, и ошибки были неизбежны. Однако наша попаданка из века XXI имеет богатый опыт управления такими делами. Возможно, ей удастся навести порядок… Если, конечно, маменька не добьётся своего и не выдаст замуж, отрезав все пути к отступлению.

Поживём-почитаем-узнаем)))

А сейчас позвольте представить вам визуализации героев. Пока что у нас на повестке дня Васильевы:

Пелагея Константиновна Васильева

20 лет, дочь умершего начальника станции, с детства увлекалась чертежами отца, изучила основы инженерии и расписания поездов, помогая ему в работе. Родственники требуют, чтобы она вышла замуж, а не «позорила семью».

—————————————

Евдокия Ивановна Васильева

Мать Пелагеи, 45 лет. Вдова после трагической смерти мужа Константина Аристарховича, она сочетает в себе заботливость и традиционность: тоскует по прошлому, но стремится защитить дочь от общественного осуждения. Строгая, но любящая, она настаивает на замужестве Пелагеи, считая это единственным достойным уделом для девушки.

—————————————

Если вам нравится атмосфера России XIX века, советую заглянуть в другие мои книги, раскрывающие эту эпоху:

“Аптекарский огород попаданки” и “Учебные хлопоты сударыни-попаданки”

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ

—————————————

P. S.: Пользуясь случаем, напоминаю, что сегодня ДЕЙСТВУЕТ СКИДКА на все мои платные книги! Переходите на мою страницу и выбирайте то, что вам по душе!

https://litnet.com/shrt/X098

Глава 4.

Не успев оправиться от первого шока, меня тотчас скосило вторым. Снова стало дурно уже от одной лишь мысли, что меня собирались сватать за Толбузина. Если верить воспоминаниям Пелагеи, данный молодой человек не отличался надёжностью, и о нём давно ходили разные слухи не самого приятного толка.

Он вёл довольно праздный образ жизни и занимался в основном тем, что убивал время за игрой в карты и выпивкой. А ещё был замечен в сомнительных связах с женщинами. В общем, не самая желанная кандидатура в качестве жениха.

— Маменька, как вы можете говорить о каком-то замужестве, как буквально только что не стало нашего отца? — неподдельно возмутилась я.

— Это огромная утрата, Пелагея, — возразила она. — Но теперь мне предстоит устроить твоё будущее. Увы, мне некогда скорбеть. Для того у меня найдётся время, когда ты будешь пристроена по достоинству, — Евдокия Ивановна украдкой смахнула слезу из уголка глаза и выпрямилась. — А сейчас отдыхай, милая. Тебе нужны силы.

Она поцеловала меня в лоб и ушла. Я осталась сидеть в кровати с дико колотящимся сердцем. Пытаясь разобрать ворох мыслей в голове, я не понимала, за что хвататься и как действовать. Всё свалилось на меня одновременно и внезапно.

Одна трагедия, вторая, третья… В один момент я утратила фактически всё и попала в обстоятельства, знакомые мне только по чужим воспоминаниям. Чем больше я сидела и размышляла о случившемся, тем больше память Пелагеи укреплялась во мне. С каждой секундой было всё труднее разделить её чувства, эмоции, впечатления от моих. Хотя, безусловно, мы жили совершенно разными жизнями.

Я осторожно выбралась из-под одеяла и пошла в угол комнаты, где стояло зеркало. Я уже знала, что мне предстоит увидеть, но хотелось взглянуть на свой новый облик не по остаткам прошлого, а нынешнем моменте настоящего.

Передо мной в отражении стояла девушка. Стройная, даже хрупкая, с фарфоровым лицом и длинными пшеничными локонами. Черты её были самыми простыми, но правильными и приятными. Естественная красота молодости. Пелагея не слыла первой красавицей, однако обладала тем, что в моё время называли притягательной дерзостью. Именно её ум и любознательность отличали девушку от других барышень.

Она не питала интереса к дамским развлечениям вроде нарядных платьев, косметики и балов. Вместо этого часто проводила время с отцом и, несмотря на отсутствие технического образования, понимала в станционном порядке больше, чем большинство работников. Константин Аристархович не возбранял интересов дочери, хотя, наверное, всерьёз никогда не помышлял, что его дочь однажды сменит его на посту. Это было бы чем-то из ряда вон выходящим.

Однако Пелагея только и жила этими мечтами. Она не мыслила себя без железных дорог. И это было именно тем, что объединяло нас обеих — я была точно такой же.

Неужели данное обстоятельство и стало причиной того, что мы с ней как бы «слились» в одном теле? Может, у Пелагеи остались незавершённые дела, и отныне мне предстояло решить то, что она не успела?

Сложно сказать, отчего так вдруг вышло и в чём состоял божий замысел, когда случилось подобное. Я пока абсолютно не понимала своей роли, но уже потихоньку принимала действительность: мне выпало какое-то испытание — в новой жизни, в новом обличии и в новом времени. И я должна пройти этот путь, что бы он мне ни сулил. А если надо будет, проложить собственную колею, построить новую ветку дороги под названием жизнь.

Что-то мне подсказывало, Пелагея не горела желанием срочно выходить замуж, тем более — за Фёдора Толбузина. У неё были иные цели. И они совпадали с моими. Причём не только курсом, но и соответствующими умениями. Возможно, с моим появлением тут кое-что изменится. Я-то уж точно не собиралась мириться с ролью безмолвной невесты на выданье. Семья — это прекрасно. Но мне было гораздо важнее чувствовать опору под ногами, а если и выходить за кого-то, то только по любви. Я не привыкла, что мне указывают. Ни в той, ни в этой жизни мириться с ведомым положением я не планировала.

Такие мысли придали мне решимости и успокоили. Если судьба повернулась так, то я восприму это как второй шанс начать всё сначала. Теперь у меня есть новые ресурсы, а главное время — время молодости и перемен, даже если эти перемены стукнутся с жестокими реалиями другой эпохи.

Наконец, я полностью взяла себя в руки и смогла мыслить трезво. В одном Евдокия Ивановна была совершенно права — мне нужны силы, а значит, следует отдохнуть. В конце концов, утро вечера мудренее. Потому отправилась спать.

А проснулась я уже поутру, когда заслышала с улицы какой-то шум. Сразу побежала к окну и выглянула наружу: во двор дома въезжала телега, гружёная чем-то тяжёлым. Несколько человек спрыгнули с повозки и принялись стаскивать закрытый ящик — гроб. Я догадалась, что внутри тело моего отца. Мужчина в дорогом сюртуке с пышной бородой командовал рабочими, направляя в дом. Я узнала этого человека — Иван Фомич Лебедев, купец второй гильдии. Он был поставщиком угля для паровозов и одним из состоятельных туляков.

Я бросилась одеваться, а затем поспешила вниз, чтобы встретить процессию и поддержать маму.

Глава 5.

— Здравствуйте, Иван Фомич, — приветствовала я гостя, пока в двери протаскивали гроб с покойным.

Евдокия Ивановна стояла рядом и пыталась держаться с достоинством, но я видела, как слёзы душат её. Она поминутно прикладывала носовой платок к лицу и тихо вздыхала.

— Здравствуйте, сударыни. Примите мои искренние соболезнования. Я взял на себя смелость озаботиться некоторыми приготовлениями. Константин Аристархович был мне близким другом.

— Иван Фомич, вы не представляете, насколько бесценная ваша помощь, — всхлипнула мама. — Одна я уж не знаю, за что браться. Ещё надобно пойти договориться об отпевании, а я совсем разбита.

— Оно и понятно, Евдокия Ивановна. Скорблю вместе с вами всей душой. Я бы взял на себя заботу поговорить со священником, да дела не отпускают. Нужно бы зайти срочно на станцию, новые договора подписать.

— Новые? — уточнила я. — У вас же была договорённость с моим отцом.

Иван Петрович на секунду замялся, а затем улыбнулся снисходительно:

— Так-то оно так, Пелагея. Да вот новое начальство — новые договорённости. Сами понимаете — в нашем деле требуется немалая сноровка, дабы другие не подсидели. Прошу меня извинить, барышни. Сделал, что с мог. Откланиваюсь. А вы крепитесь. Бог терпел и нам велел.

— С богом, Иван Фомич, с богом, — кивнула мама.

— Спасибо, что помогли, — добавила я.

Лебедев снова как-то некстати улыбнулся и вышел прочь из дому. Я глянула ему вслед, пока он не скрылся за дверьми. Затем поспешила вслед за маменькой, которая провожала рабочих со станции в гостиную.

— Вот сюда, — указывала она, всё больше бледнея лицом.

Я подошла и взяла её за руку. Не глядя на меня, Евдокия Ивановна с силой сжала мою ладонь.

— Хороший гроб, — сказала она, наверное, чтобы хоть что-то сказать. — Достойный Константина Аристарховича. Господин Лебедев не поскупился. Нужно, верно, будет отдать ему хотя бы часть уплаты.

— Не думаю, что он сильно разорился, — заметила я, припоминая, что последние годы Иван Фомич почти единственный поставлял уголь, что наверняка приносило ему немалый доход.

— Не стоит забывать о вежливости, Пелагея, — строго наказала мама. — Мы не нищенствуем. По крайней мере, пока. И не можем принимать дары, даже в столь скорбный час. Наша семья обязана сохранить лицо в обществе.

— Конечно, мама, — решила просто согласиться я.

Она отпустила мою руку и подошла к гробу. Провела пальцами по дубовой крышке, которая уже была заколочена. Ничего удивительного — ведь мой отец попал под поезд, и стоило действительно поблагодарить Лебедева за то, что не стал дополнительно травмировать нашу семью зрелищем не для слабонервных.

— Так жаль, что нельзя свидеться хотя бы в последний раз… — всхлипнула мама и, наконец, дала волю слезам.

Она плакала, а я стояла в стороне, не зная, что делать. Какая-то часть меня скорбела — сердце дочери, истово любившей своего отца, всё ещё билось во мне и в ту минуту рвалось на куски. Однако сознание моё, пусть и было мрачным, всё равно бунтовало против бесплотных рыданий. Слезами уже ничем не поможешь, ничего не исправишь и не вернёшь родного человека. Кроме того, меня не покидало чувство, что сейчас я должна не оплакивать ушедшего отца, а сделать так, чтобы дело всей его жизни не пошло под откос.

Я прекрасно знала, что собой представляет Климент Борисович Толбузин. Человеком он был неплохим и даже приятным, однако в железнодорожном деле понимал ровным счётом ноль. Он всю жизнь занимался канцелярской, бумажной волокитой, но не имел ни образования, ни умений в управлении станцией. Как его вообще могли назначить?! На таком посту нужен опытный и сообразительный сотрудник, а Климент Борисович являл собой яркий образец настоящего тугодума.

— Идём пить чай, — вдруг решила мама, внезапно оборвав поток слёз. — Не престало нам морить себя голодом. Константин Аристархович бы такого не одобрил.

Я согласилась, и мы отправились в столовую. Наша служанка Марфа подала чай, хлеб, масло и розочку варенья. Разумеется, ни о каком аппетите речи не шло. Я лишь делала вид, что принимаю пищу, чтобы не расстраивать ещё больше Евдокию Ивановну, а сама тем временем поглядывала на часы.

Уже пробило девять, и работа в конторе при станции началась. Несомненно, в первый же день могут возникнуть сложности из-за отсутствия грамотного начальника. Я должна была пойти туда и хотя бы убедиться, что всё нормально, и катастрофы не предвидится.

— Ты помнишь, о чём мы с тобой говорили накануне? — спросила мама после долгого молчания.

— Что?.. А, да, конечно. Я в скорости зайду к Толбузиным, заодно оповещу о похоронах.

— Всенепременно. И не забудь поблагодарить сердечно Фёдора, особенно отметь его заслугу перед нашей семьёй.

— Мама, уверена, он получил достаточно похвальбы от вас.

— А от тебя не получил, — строго заявила она. — Как только закончится траур, я хочу, чтобы вопрос о бракосочетании стал всем ясен и прозрачен.

Хотелось мне, конечно, ответить не в самом нежном тоне, но я сдержалась. Просто кивнула. К тому же вскоре вернулась Марфа и доложила, что к нам визитёр.

— Кто же? — удивилась мама.

— Фёдор Климентович пожаловали.

— Ох! — просияла мама и глянула на меня уже воодушевлённо. — А вот и он. Я же говорила тебе, что Фёдор имеет на тебя виды. Зови, Марфа! Зови!

———————————————

Дорогие читатели!

Добро пожаловать в наш прекрасный литмоб

“ТРУЖЕНИЦА-ПОПАДАНКА”

Глава 6.

— А мы как раз о вас говорили, Фёдор, — немедленно доложила маман, как только Толбузин вошёл в столовую.

Сегодня он ещё пуще вырядился, чем вчера. И одел вовсе не траурный наряд, как, наверное, следовало бы, а выбрал костюм бордово-кирпичного цвета. Фёдор вообще отличался слабостью к разного рода экстравагантным и, полагаю, недешёвым нарядам, однако изысканным вкусом явно не отличался, как и аккуратностью.

Я заметила, что он слегка небрит и растрёпан — вероятно, ночь для него прошла не в блаженном сне и не в страданиях о покойном. Впрочем, с чего бы Фёдору было страдать? Он и к собственному отцу относился без особого трепета.

— Весьма польщён, сударыня, — отозвался Толбузин и бросил взгляд в мою сторону, отчего мне тут же стало неуютно.

Я ведь теперь хорошо помнила, что случилось перед тем, как пришли страшные известия насчёт папеньки, после чего я грохнулась на рельсы.

Фёдор заявился в контору, как делал уже не раз, безо всякой надобности. Меня эти визиты всегда откровенно раздражали. Там, где проходит напряжённый трудовой день, не место для праздно слоняющихся.

Однако вчера Фёдор пожаловал точно с какой-то целью. Мне некогда было расшифровывать его намёки — я сверяла расписание с новыми телеграфными сообщениями, пытаясь точно рассчитать время прибытия составов. Даже небольшая погрешность могла обернуться трагедией. А на станции и так то и дело случались разные проблемы.

Не так давно как раз произошёл подобный случай: два поезда едва не столкнулись на однопутном перегоне из-за ошибки телеграфиста. Если бы не моя бдительность и не предпринятые отцом срочные меры, беды было бы не избежать. Обошлось заминкой в расписании, о чём, естественно, пришлось доложить на другие станции. И так каждый день.

Фёдор с его навязчивыми потугами завести со мной беседу только отвлекал. Наконец, я согласилась выйти вместе с ним и поговорить, а точнее — высказать ему прямо, чтобы прекращал мозолить глаза, как вдруг к нам подбежал с бешенными глазами Илья Кузьмич, станционный смотритель, и сообщил, что отец мой отдал богу душу.

Так что причин к тёплым чувствам по отношению к Толбузину-младшему у меня не имелось. Один его вид навевал не самые приятные ассоциации.

— Фёдор, садитесь, — позвала Евдокия Ивановна. — Выпейте с нами чаю.

— Благодарю, сударыня. Я лишь хотел убедиться, что сегодня Пелагея пребывает в добром здравии.

— О, Пелагеюшка в полном порядке! — бодро сообщила мама и тут же поправилась: — Конечно, если учесть, какую тяжёлую утрату мы все понесли.

— Само собой, — проговорил Толбузин, неотрывно глядя на меня. — Пелагея, надеюсь, вы скоро совсем оправитесь от потери.

— Вашими молитвами, — процедила я.

— А что с упокоением? — снова попытался поддержать разговор Фёдор. — Уже решили, как поступите? Полагаю, отпевание пройдёт в Успенском Соборе.

— В Успенском, — подтвердила маменька. — Непременно в Успенском. Вот только с духом соберусь и тотчас же отправлюсь поговорить с отцом Иоанном.

— Я сама схожу, матушка, — вызвалась я. — Мне как раз хотелось немного пройтись.

— Ах, Пелагеюшка! Конечно! Сходи, непременно сходи. И возьми свечи домой.

— Как скажете.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — совершенно некстати подрядился Толбузин.

— Прекрасная идея, — подхватила Евдокия Ивановна, не дав мне пресечь эту попытку. — Фёдор, я вам доверяю дочь, — многозначительно подчеркнула она. — Сходите вместе до церкви. Похлопочите о нашем батюшке.

— Сделаю всё, что смогу, — заверил Фёдор.

Мне оставалось только скрипнуть зубами, но долго терпеть его компанию я не собиралась.

Как только мы закончили пить чай и распрощались с маменькой, я немедленно вышла из дома. Толбузин увязался за мной.

— Пелагея, у меня такое ощущение, что вы не рады моей компании, — заметил он, когда мы уже были за воротами и двигались по улице.

— Ощущения вас не обманывают, Фёдор Климентович, — не стала я лукавить.

Он откашлялся:

— Ваша прямота порой граничит с грубостью.

— Ежели вам неприятно моё общество, тогда для чего ищите со мной встречи? — я резко остановилась и вперилась в Толбузина взглядом.

Он стоял напротив, потерянный, но явно не собирающийся сдаваться.

— Я не говорил, что вы мне неприятны. Я лишь намекнул, что желал бы вашей благосклонности.

— Ваши намёки, как и ваши желания, мне не столь интересны, как вам бы того хотелось, Фёдор Климентович.

— Я понимаю, вы сейчас огорчены потерей родителя…

— Огорчена? — перебила я. — Возможно, если бы не ваше вчерашнее появление, я бы пошла вместе с отцом на обход. И сейчас Константин Аристархович был бы жив. Это вы понимаете?

— Помилуйте, сударыня, — усмехнулся Фёдор. — Уж не намекаете ли вы, что я повинен в кончине вашего отца?

— В отличие от вас, я не говорю намёками. А лишь излагаю факты.

— Значит, обвиняете меня? — насторожился Толбузин.

Я отвернулась и пробормотала:

— Нет. Никого я не обвиняю. Но, по правде говоря, ума не приложу, как он мог погибнуть настолько… глупо.

Последнее слово я произнесла почти шёпотом. Потому что вспомнила, как сама погибла в прошлой жизни. И, да, это было глупо. Глупая, нелепая случайность. Она вполне могла произойти и в любом случае выглядела бы чудовищно нелепой. Такое случилось со мной в предыдущем воплощении, случилось и с отцом Пелагеи. Что тут удивительного? Да, страшно. Да, больно. Но это жизнь…

— Пелагея, — Фёдор тронул меня за локоть, и я, вопреки желанию, всё же повернулась к нему.

Толбузин глядел на меня тёмными печальными глазами. Растрёпанные каштановые волосы обрамляли его небритое лицо. От него пахло табаком и духами, от которых кружилась голова. И мне ещё меньше хотелось дышать одним воздухом рядом с этим мужчиной.

— Послушайте, я понимаю вас и соболезную вам.

— Нет, не понимаете, — покачала я головой. — Но ваши соболезнования приняты. И я благодарю вас, что не бросили меня там, на рельсах.

Визуализация: Фёдор

Дорогие читатели!

Позвольте представить вам визуализацию одного из главных героев романа.

Фёдор Климентович Толбузин

25 лет, сын начальника станции, довольно избалованный малый, с замашками франта. Пользуется популярностью у женщин. Умеет быть вежливым и участливым. Фёдор — вообще-то, завидный жених по статусу, но Пелагея почему-то не горит желанием выходить за него замуж.

—————————————

Как вам Фёдор? Понравился ли образ?

Напишите в комментариях!

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ

Глава 7.

Чувство надвигающейся катастрофы усилилось в разы. Назначить Фёдора Толбузина помощником телеграфиста?! Кто в здравом уме такое придумает?! Потолок его трудовой активности — заигрывания с дамами и кутёж в увеселительных заведениях!

Да, должность была, мягко говоря, не самая сложная. С такой работой справился бы любой человек, знающий основы грамоты и счёта. Но только не Фёдор! Он получил образование, конечно, считать и писать умел. Однако не умел самого главного — РАБОТАТЬ. А помощник телеграфиста работать всё-таки обязан.

Я сама не раз приходила на помощь телеграфистам, когда случались недочёты в расшифровках. Все сообщения необходимо перепроверять. ВНИМАТЕЛЬНО! А как раз в этом пункте у Фёдора имелся серьёзный пробел.

Я уже не шла, а летела на станцию, предчувствуя сердцем, что этот день может вновь закончиться трагедией, если кинуть всё на самотёк.

— Пелагея, я за вами не поспеваю! — умудрился пожаловаться Фёдор, когда я не стала дожидаться его и пустилась практически бегом.

— А вам разве не нужно уже находиться на рабочем месте, Фёдор Климентович? Помощник телеграфиста приступает к делам с восьми утра.

— Да, разумеется. Но я решил сделать небольшой перерыв и навестить вас. Всем нам в первую очередь стоит заботиться о душе, а не о бездушных машинах. Вы так не считаете, сударыня?

Я не нашлась с ответом. С Толбузиным-младшим для меня всё уже было понятно. Но оставалась надежда на хоть зачаточное благоразумие его отца. Климент Борисович всегда хорошо относился ко мне и был приветлив. Уж он-то должен понять всю сложность ситуации и не отмахиваться от моей помощи.

В контору при станции я влетела вихрем. Завидев меня, работники тут же повскакивали с мест и уже приготовились к потоку соболезнований, но мне было не до соблюдения светских приличий. Я двинулась прямиком к кабинету начальника станции. Даже некогда было задуматься, что ещё вчера это помещение принадлежало моему отцу, здесь мы вместе проводили много времени — и это было лучшее время для меня, не сомневаюсь, что для нас обоих. Но если бы стала поддаваться сентиментальным чувствам, на всё прочее меня бы уже не хватило.

— Климент Борисович, позвольте поговорить с вами, — с порога заявила я, как только распахнула дверь.

В этот момент Толбузин-старший сидел за столом и разговаривал с Лебедевым. Я прервала их на том моменте, когда Климент Борисович, кажется, уже не в первый раз повторял:

— Дайте мне время, Иван Фомич. Надобно рассмотреть все заявки по всем формам.

— Да какие заявки, помилуйте! — одновременно с ним возмущался купец. — Вот же, говорю вам — уже всё договорено!

— Мне надо разобраться!..

— Такие дела не терпят отлагательств!..

Он оба резко замолчали и уставились на меня. Через секунду за моей спиной появился Фёдор. Очевидно, он намеревался меня не впустить, но не успел. Вместо повышения навыков в преферансе лучше бы занялся утренними пробежками.

— Это ещё что такое?.. — проронил Климент Борисович в изумлении.

— У меня к вам разговор, — снова подчеркнула я. — И разговор безотлагательный.

— Пелагея Константиновна, мне искренне жаль, что я до сих пор не удосужился принести свои искренние соболезнования в связи с трагической гибелью вашего отца… Прошу, примите их сейчас…

— Больше, чем в соболезнованиях, я нуждаюсь в беседе с вами.

Климент Борисович перевёл взгляд на сына. Тот, кажется, только беспомощно пожал плечами.

— Хорошо. Раз уж такое дело…

— Нет, погодите, — перебил Лебедев. — Мы ведь ещё не закончили.

— Закончим в следующий раз, — решил новый начальник станции. — В данный момент со мной желает говорить сударыня. А вы должны понять, Иван Фомич, что её обстоятельства намного тяжелее ваших.

Купец пожевал губы и нехотя согласился:

— Разумеется, поговорим завтра.

Он поднялся со стула и направился к дверям, осторожно обошёл меня, бросил упрекающий взгляд.

— Слышал, вы вчера повредились от потрясения…

— Ныне я в полном здравии, — заверила я.

— Конечно. Но ежели понадобится какая помощь, знайте, что всегда можете на меня рассчитывать.

— Благодарю вас, Иван Фомич. Мы с маменькой безмерно ценим вашу заботу.

— Чем могу, — наконец подытожил Лебедев, распрощался и покинул кабинет.

Я шагнула к столу начальника. Фёдор уже было двинулся за мной, но его оставил Климент Борисович:

— Обожди, будь добр, снаружи.

— Как скажете, отец, — с явным неудовольствием процедил Толбузин-младший и скрылся за дверью.

— Прошу вас, Пелагея, — Климент Борисович указал на стул, где до этого сидел Иван Фомич.

Я опустилась на сидение, сохраняя спину прямой, а подбородок чуть приподнятым, дабы не выглядеть ни подавленной, ни угнетённой. Я пришла не молить о снисхождении, а твёрдо заявить о своих намерениях и предложить помощь, в которой отчаянно нуждалась эта станция.

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Агния Сказка , Хелен Гуда

“Помощница аптекаря = любовь дракона”

Я мечтала о тихой жизни, но вместо этого получила бесплатную экскурсию в другой мир – да еще и в теле сиротки Анессы. Теперь я вынуждена прислуживать ворчливому инвалиду – аптекарю… к тому же еще и дракону? Ну, почти дракону. Вернее тому, что от него осталось. Человеческой оболочки прикованной к инвалидной коляске, и потому имеющей скверный и ворчливый нрав.

Визуализация: Лебедев

Дорогие читатели!

Позвольте представить вам визуализацию ещё одного героя моего романа.

Иван Фомич Лебедев

55 лет, купец 2-й гильдии, поставщик угля и масел для станции. Обходительный и респектабельный. Человек он деловой и занятой, однако старается ничего не упустить из виду.

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ

Глава 8.

— Что же привело вас ко мне? — поинтересовался Толбузин. — Я полагал, ваши визиты сюда были продиктованы исключительно добрыми отношениями между вами и вашим покойным отцом. Но сейчас, когда он покинул нас…

— Мой отец нас покинул. Это вы верно заметили, Климент Борисович, — подтвердила я. — Однако на том жизнь не кончилась, а деятельность станции не прервалась. И я желаю, чтобы этот транспортный узел и впредь работал бесперебойно, как было во времена начальства Константина Аристарховича.

— Ваши пожелания добросердечны и искренни, сударыня. Я в том нисколько не сомневаюсь. И также прошу вас не сомневаться, что с мной стороны будут приложены все усилия, чтобы так и было. Тем не менее, не могу не заметить, что перебои всё же случались. И кое с чем мне также предстоит разобраться в скором времени.

— Это мне известно. Поверьте, я знаю всё об этом месте, так провела здесь последние годы времени больше, чем в отчем доме.

— Я наслышан о ваших… интересах, — осторожно сказать Толбузин. — Весьма необычно для девушки ваших годов.

— Никакой необычности тут нет, — настояла я. — Это не просто станция — это важнейший пункт огромной транспортной артерии, которая со временем превратится в огромную сеть по всей нашей необъятной Родине.

— Возможно, так и будет однажды, — мне показалось, Климент Борисович едва сдержал смешок, но всё же остался серьёзен. — Мне отрадно, что вы так сердечно ратуете за это дело. Признаюсь… хотелось бы видеть столько же истовых стремлений и в некоторых других работниках.

— Возможно, для меня отчасти дело и в том, мой близкий человек отдал жизнь за эту станцию. И я не могу просто так бросить это место.

Лицо Толбузина переменилось: вся напускная строгость полностью слетела с него, оставив выражение сочувствующее и настороженное в равной степени.

— Заверяю, Пелагея Константиновна, в любой момент вы можете заходить, чтобы почтить память нашего всеми любимого Константина Аристарховича. Но прошу вас предупреждать о своём появлении, так как дела могут быть неотложными и требующими особого сосредоточения.

— И я о том же вам толкую, — стала понемногу наседать я. — На станции каждый день полно различных происшествий. И некоторые из них могут быть крайне серьёзны и разрушительны.

— Надеюсь, таковых будет поменьше…

— Не надейтесь, — отрезала я. — Это сложный и неблагодарный труд, требующий полной самоотдачи. А ещё компетентных знаний, коими, прошу заметить, обладают не все сотрудники.

Толбузин выпрямился в кресле и поджал губы:

— Вам не стоит беспокоиться, сударыня. В данный момент всё под контролем.

— Очень сомневаюсь, Климент Борисович. При всём уважении, вы здесь — человек новый, и лишь со временем освоитесь в полной мере.

— Это время наступит уже скоро.

Я отрицательно качнула головой:

— Работа на станции имеет тысячи нюансов. И до той поры, пока вы всё узнаете сами, позвольте находиться рядом и помогать практически.

Брови у начальника взмыли вверх, к седой курчавой шевелюре, а глаза округлились по пять копеек.

— Вы просите принять вас на службу?

— Неофициально, разумеется, — быстро добавила я, понимая, что даже мой отец, при всей своей любви, так и не отважился на подобный шаг. Что уж говорить о чужом человеке, пусть и лояльном к нашей семье? — Я смогу выступать в роли… Ну, скажем, независимого консультанта.

— Консультанта? — почти по слогам переспросил Толбузин, после чего положение его глаз и бровей ещё немного утрировалось. — Как вы себе это представляете, Пелагея Константиновна?

— Как и в прежние времена. Я постоянно бывала на станции и принимала участие в любых вопросах. Я знаю все подноготные этого дела от нюансов работы простых обходчиков, до закупочной части и расходов на содержание.

— Я наслышан о ваших талантах, — сдержанно признался Климент Борисович. — И не скрою, в какой-то мере восхищён подобной увлечённостью…

— Это не просто увлечённость, — с нажимом заметила я. — Это дело моей жизни. Как и жизни моего отца. Это то, что выбирают один раз и навсегда.

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Алена Ягинская

“Старый рудник для брошенной жены”

Рухнула с башенного крана и оказалась в новом мире в теле жены красавчика-аристократа? Неожиданно, но занимательно.

Только это оказалась какая-то дурная пародия на сказку про Белоснежку: дорогая родственница мужа меня отравила, оговорила, а супруг самолично передал под опеку гномов и сослал на рудники. К счастью, я знаю все о том, как работают подъемные механизмы, так что сумею вдохнуть новую жизнь в старые шахты.

И никаких спящих красавцев мне тут и даром не надо, проезжайте, милорды, своей дорогой!

https://litnet.com/shrt/1WUe

———————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

Визуализация: Новый начальник станции

Дорогие читатели!

Позвольте представить вам визуализацию ещё одного героя моего романа.

Климент Борисович Толбузин

50 лет, дворянин средней руки, назначен начальником станции Тула, но абсолютно некомпетентный в деле. Человек «бумажный» и осторожный: 20 лет прослужил вторым секретарём в отделе снабжения Министерства путей сообщения.

—————————————

ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ

Глава 9.

Толбузин немного помолчал. Затем аккуратно почесал бороду, вздохнул.

— Пелагея Константиновна, позвольте говорить с вами откровенно?

— Иного разговора у нас с вами и не выйдет.

Он кивнул и продолжил:

— Уверен, вы нисколько не лукавите в искренности ваших чаяний. У вас имеются и личные, и даже крайне личные причины тяготеть к работе станции. Однако… этого недостаточно.

— Чего же мне не достаёт? — пытаясь держать себя в руках и не начать ругаться, я говорила чётко и медленно.

— К примеру, образования.

— Прошу меня простить, но у вашего сына его тоже не имеется.

Толбузин втянул воздух через ноздри — он тоже боролся с собой и старался не закипеть.

— А всё же образование у него есть.

— Ровно такое же, как и у меня, раз уж на то пошло.

— Вы были на домашнем обучении, насколько мне известно.

— Насколько мне известно, — парировала я в свою очередь, — для женщин доступно далеко не всё образование, в отличии от мужчин. Однако то, как именно получено образование — в стенах дома или в учебных аудиториях, не влияет на качество.

— Вот именно! — вспыхнул Климент Борисович. — Вот видите! Вы же сами всё понимаете! Вы — представительница прекрасного пола! Как можно доверить вам мужскую работу?!

Я еле удержалась, чтобы не сорваться и не повысить голос:

— Раньше ведь как-то справлялась, и мой отец мне полностью доверял…

— Ваш отец ныне пребывает с богом! — воскликнул начальник. — Царствие ему Небесное! И прошу, не держите обиды на меня, сударыня! Но то, о чём вы просите, в наименьшем случае… странно.

— В наименьшем? А что же в наибольшем случае? — я вперилась глазами в Толбузина и требовала ответа.

Он долго выдерживал мой взгляд, но затем потупился.

— В наибольшем случае просьба ваша возмутительна, — наконец признался он. — Вы требуете невозможного.

— Не требую, а предлагаю.

Он устало качнул головой:

— Не имею возможности принять ваше предложение. Прошу меня извинить, Пелагея Константиновна. У всего есть предел. И если ваш отец давал вам такие поблажки и следовал вашим прихотям, то я не имею права рисковать честью вверенной мне станции.

— Честью? — переспросила я, не веря своим ушам.

Толбузин поднял на меня затравленный взгляд:

— Пелагея Константиновна, да где же это видано, чтобы девица занималась подобными вещами? Хватает и того, о чём шепчутся за вашей спиной. Ума не приложу, как Константин Аристархович стерпел подобное… Однако я ему не судия. Ещё раз сердечно прошу меня простить. Ваш порыв по-своему благороден. И всё же моё слово окончательное.

— Но вы ведь ничего не теряете, — продолжала уверять я, хоть и понимала, что всё это бесполезно.

Как ни прискорбно в том признаваться, но Константину Аристарховичу действительно приходилось нелегко из-за того, что его дочь рвалась быть полезной в его деле. Наседали на него буквально все: и жена, и все родственники, и многие знакомые, а часто и незнакомые люди. Тула — небольшой город, где все про всех знают.

О «странностях» Пелагеи Васильевой давно судачили. Мой отец выдерживал натиск по двум причинам: ему особо некогда было собирать сплетни и с каждым встречным-поперечным обсуждать единственную дочь. И, кроме того, он любил меня всей душой. Ну, и ещё нуждался в помощнике. Наверное, он был бы рад, родись у него наследник мужского пола. Но получилось, как получилось. Да ещё неизвестно, к каким интересам склонялся бы гипотетический сын. Вон, у Толбузина имеется сынок — и что?

Передать своё горячо любимое дело по наследству хочется любому отцу. А я рвалась к знаниям, и Константин Аристархович понимал, что иного не дано. Любовь к дочери и желание укрепить своё детище оказались сильнее страха пересудов. Но всего этого Клименту Борисовичу было не понять.

Он в который раз покачал головой:

— Не томите меня больше своими фантазиями, Пелагея Константиновна. Я уважаю вас и чту память вашего батюшки. Но от своего решения не отступлю, даже если станете молить на коленях, чего я вам, разумеется, не позволю.

— Я и не собираюсь вставать на колени, — отчеканила я.

— Прекрасно. Сохраним же оба достоинство в столь нелёгкий час. Имеются ли у вас иные просьбы ко мне?

Я подумала и хотела уже уйти, но вдруг решила иначе:

— Да. Мне хотелось бы видеть то место, где вчера закончил свой жизненный путь мой отец. Это вы мне хотя бы разрешите?

— Разумеется. Это можно устроить. Имеете полное право. Позвольте вас сопроводить, дабы не случилось никаких непредвиденностей.

— Буду признательна.

Конечно, я понимала, на что намекал новый начальник. Однако падать в обморок больше не собиралась. Моя нервная система, как ни крути, была много крепче, чем у прошлой Пелагеи. Я росла в ином веке и навидалась всякого за свою профессиональную практику.

Мы вышли из конторы, и я окидывала прощальным взглядом милые моему сердцу виды. Несмотря на трагедию, унёсшую жизнь папеньки, я не переставала любить это место, но понимала, что, возможно, прощаюсь с ним навсегда. По крайней мере, в деятельном смысле.

И всё же у меня остались нерешённые вопросы. В первую очередь: как именно погиб Константин Аристархович? Что же там произошло? И почему в те роковые минуты меня не оказалось рядом? Понятно, что, скорее всего, это была просто случайность, злое стечение обстоятельств. Но хотела убедиться в этом собственными глазами.

Проходя по станции, я бросила взгляд на стоявший у водонапорной колонки поезд. Это был состав серии Ов №147. Машинист только что залил воду в тендер — прицепной вагон позади паровоза. Оттуда инжектор перекачивал воду в котёл под давлением. Сейчас поезд готовился к отправке, машинист делал последние приготовления, кочегар уже загружал уголь в отсек для растопки — в общем, ничего примечательного, обычная рутина.

Я отвернулась, потому что на глаза накатили слёзы. И в этот миг раздался громкий хлопок. Кочегар завопил, что есть мочи. А мы с Климентом Борисовичем замерли на месте.

Глава 10.

В первые секунды никто ничего не понял. Паровоз продолжил двигаться, но я видела, как машинист рванул аварийный кран тормоза. А уже одно это свидетельствовало о том, что ситуация близка к критической.

Крики кочегара не прекращались. Можно было бы подумать, что он обжёг руку или в глаз попала искра — такое нередко случается. Но тут мне удалось разобрать, что именно он кричит:

— Воды! Воды нет! Котёл пустой!

Будто в подтверждение его словам из трубы тотчас повалили искры. Встречным потоком воздуха их стало разносить во все стороны, а состав тем временем приближался к деревянному сараю, где хранились запасы угля.

— Давление двенадцать атмосфер! — заорал машинист Пётр Петрович.

И я осознала, что беда, которую так ярко предчувствовала накануне, приближается со скоростью нарастающего давления в котле.

— Что происходит?!.. — растерянно выпалил Климент Борисович.

На станцию из конторы и доков выскочили люди. Как и начальник станции, никто ещё не понимал, чем грозит данное происшествие. А вот я поняла.

— Если не снизить давление, котёл рванёт!

Визжали колёса всё ещё тормозящего поезда. Визжали мысли в моей голове. Искры валили всё гуще. В любой момент они могли заняться на крыше одной из построек. Может, и к счастью, что погода нынче стояла влажная, то и дело начинал накрапывать дождь. Однако он был не в силах остудить кипящий механизм, готовый разорваться на части в любую секунду.

— Отец, что делать-то? — это был Фёдор, прибежавший вместе с остальными.

На нашего местного франта страшно было глядеть. И даже немного смешно — он напоминал петуха, который почуял, что его вот-вот пустят на суп. Жаль, потешаться над ним было некогда.

— Что стоишь?! — запаниковал Климент Борисович. — Гасить надо! Воды! Срочно воды!

— Папенька, но я не знаю, где кран!

Один из рабочих сообразил быстрее этих двоих. Он кинулся к колонке, сорвал шланг, крутанул клапан. Но… не пролилось ни капли. Ну, конечно, ночью ведь температура опустилась ниже нуля — клапан просто замёрз.

— Не идёт! Так его растак!

— Зовите пожарных! — скомандовал Толбузин-старший.

Его сын уже было бросился исполнять поручение, но тут другой рабочий выкрикнул:

— Нету их! В город умчали! Амбар у Давыдова загорелся!

— Да как же так?! — Климент Борисович побледнел, как снег.

— Четырнадцать атмосфер! — снова завопил машинист.

Я поняла, что обязана действовать сама. Счёт шёл буквально на секунды. Даже если бы пожарные находились на посту, тушить бы им пришлось всю станцию целиком, потому что взрыв уничтожил бы всё кругом.

Бросилась, сломя голову, в кабинет отца. Меня никто не остановил, да я и не обращала ни на кого внимания. Мне нужно было добраться до ключа-четырёхгранника. Подходящий как раз находился в столе начальника станции. Незаменимая вещь в нашем деле.

Схватила ключ и опрометью понеслась обратно.

— Дорогу! — растолкала, не жалея сил, рабочих и кинулась к паровозу. — Всем отойти! Не то пар сожжёт!

— Пелагея!.. — выпалили разом оба Толбузина, но я даже не оглянулась.

Не раздумывая, забралась на тендер, приставила ключ, поднатужилась и резким движением повернула против часовой стрелки. Тотчас вырвался пар с таким оглушительным свистом, что у меня заложило уши. Толпа на платформе едва успела отскочить в сторону. Оставалось надеяться, что никого не зацепило.

— К пожарному гидранту у депо! — выкрикнула я рабочим, не теряя времени. — Шланг №3! Он должен работать! Быстро!

Двое мужчин кивнули и побежали в указанном направлении. Они, несомненно, поняли, что опасность ещё не миновала. А мне ещё предстояла работа. Теперь моей задачей было добраться до запасного бака с водой на тендере. Для этого пришлось вскарабкаться на вагон.

Завидев мои действия, Толбузины похватались за голову:

— Пелагея Константиновна, что же вы творите?!

— Ради бога, Пелагея! Вы подвергаете себя опасности!..

Мне некогда было им объяснять, что все мы до сих пор в опасности.

Тут уж и рабочие подоспели со шлангом. Я как раз успела открыть люк.

— Лейте в бак! — приказала без дополнительных вступлений.

Вода из гидранта хлынула под напором, через минуту её уровень достиг нужной отметки. Я закрыла паровой кран, а затем открыла предохранительный клапан. Снова повалило облако пара, но в данный момент это означало, что котёл спасён. Да и все мы спасены.

Я услышала словно через какую-то дымку возглас машиниста:

— Шесть атмосфер!..

— Шесть… — прошептала пересохшими губами и улыбнулась сама себе вялой улыбкой.

После чего наконец-то спустилась на платформу, вся в саже и в поту, и, кажется, весьма близкая к обмороку от такого адреналинового шока. Четырёхгранный ключ сейчас показался раз в двадцать тяжелее, чем есть. Я едва удерживала его, а голова кружилась нещадно.

— Пелагея Константиновна… — услышала я тихое блеяние Климента Борисовича. — Вы… вы в порядке?..

Я даже пока не могла ему ответить — настолько ещё были сильны пережитые эмоции.

— Сударыня, вы спасли машину, — донёсся голос машиниста.

Я оглянулась через плечо — Пётр Петрович выпрыгнул из кабины, подошёл ко мне и снял фуражку. — Вы святая, Пелагея Константиновна.

— Ну, вы явно имели все шансы свидится со святыми ликами на небесах, — проворчал Фёдор. Он в тот момент с достоинством отряхнул сюртук. — Ну, знаете ли… Вы могли бы так и не рисковать.

— Если я так не рисковала, мы бы с вами тут сейчас не разговаривали, Фёдор Климентович, — наконец вымолвила я, даже без всякой агрессии, а просто констатируя факт. Затем вытерла сажу с лица и повернулась вновь к машинисту: — Пётр Петрович, очевидно, кран был треснут ещё вчера. Папенька ведь говорил вам: «Проверяйте резьбу ежечастно». А вы, судя по всему, не проверили.

— Виноват, сударыня. Виноват, — машинист потупился и сжал губы.

— Вам за то положено взыскание, — очнулся Толбузин-старший.

Глава 11.

Я во все глаза уставилась на инспектора. Это был мужчина среднего возраста, навскидку — около тридцати, и роста значительно выше среднего. Из всех присутствующих Гавриил Вяземский сильно выделялся, и не только природной рослостью, но и какой-то суровой статью. Он напоминал не столько инспектора, сколько военного командира. О военном прошлом также свидетельствовала его манера речи — спокойная, но властная. Вяземский не повышал голоса, обращался учтиво, тем не менее, даже начальник станции при виде него вытянулся по струнке, а его седая шевелюра ещё больше растопырилась во все стороны, словно щит. Да и глаза у Климента Борисовича разве что на лоб не лезли от удивления и страха.

Хотя назвать Вяземского «страшным» было бы, по меньшей мере, странно. Это был весьма красивый мужчина — гладко выбритый и аккуратно расчёсанный. Я невольно сравнила его лицо с молодым Аленом Делоном — что-то было меж ними общего. Впрочем, я никогда не была падка на мужскую красоту.

Ну, как «никогда»… Мой первый и единственный избранник из прошлой жизни относился к породе непростительно красивых мужчин. Наверное, тогда, по молодости, это сыграло определённую роль в моей скоропостижной и роковой влюблённости. Сейчас я тоже была молода, но только телом. Разум мой оставался холоден к исключительно внешним проявлениям. За красивым фасадом нередко прячется довольно посредственное нутро. За примерами далеко ходить не надо — Фёдор, который тоже таращился на прибывшего инспектора, как раз являлся ярким подтверждением истины «Не всё то золото, что блестит».

И всё же я не могла не отметить ясные голубые глаза Гавриила Вяземского, хотя бы потому что эти глаза сейчас также пристально рассматривали меня. И, думаю, не ошибусь, если скажу, что во взгляде этом смешалось удивление и недоумение. Разумеется, тут же вспомнила, что выгляжу сейчас, как кочегар в платье. Вряд ли кому-то из присутствующих когда-либо доводилось лицезреть подобную картину.

— А что у нас происходит?.. — выронил беспомощно Климент Борисович. — Происходит у нас обычный рабочий день. Станционные хлопоты, и не более того.

— Станционные хлопоты, говорите? — взгляд Вяземского на мгновение переместился на начальника, а затем снова вернулся ко мне. — Насколько могу судить, свои хлопоты вы пережили на хрупкие плечи сударыни?

— Пелагея Константиновна, — представилась я деловым тоном и даже хотела протянуть руку для рукопожатия, но вовремя одумалась, и добавила: — Васильева.

— Васильева? — уточнил инспектор. — А вы часом не приходитесь родственницей усопшему начальнику.

— Прихожусь…

— Да дочка это его, дочка, — быстро вмешался Климент Борисович и шагнул вперёд, отгораживая меня от Вяземского. — И никакие хлопоты я на сударыню не перекладывал. Пелагея Константиновна, так сказать, по собственной инициативе решила себя проявить, но это пустяки, — он глупо хихикнул.

А мне в тот момент захотелось снова использовать ключ в своих руках, но уже для другого, не совсем свойственного ему дела.

— Что же, сударыня тоже работает на станции? — осведомился инспектор.

— Разумеется, нет! — почти выкрикнул Толбузин-старший, прежде чем я успела рот раскрыть. — Пелагея всего лишь пожелала отдать последнюю дань погибшему отцу на месте его безвременной кончины! Других дел у барышни, само собой, тут нет и быть не может!

Кажется, рука моя инстинктивно дрогнула. Лишь здравый рассудок уберёг меня от необдуманного поступка, который мог бы стоит Клименту Борисовичу жизни.

Какой же гад! Вы только посмотрите на него, а?! Да тут бы всё на воздух взлетело, если меня не оказалось поблизости!!! Негодяй! Фирменная сволочь!

— А вы, собственно, по какому вопросу прибыли? — продолжал лебезить Климент Борисович. — Почему меня в известность не поставили? Всё-таки нехорошо, вот так — среди дня…

— Я поставил в известность прошлого начальника станции, — спокойно объяснил Вяземский. — Господин Васильев должен был получить оповещение о проверке в связи с некоторыми неблагоприятными происшествиями последнего времени. Известие о его кончине застигло меня в пути.

— Происшествия? — как бы удивился Толбузин. — Да помилуйте, какие у нас тут происшествия? А какие были, те уже в прошлом. Начальник станции теперь я и держу всё в строжайшем контроле. Можете не беспокоиться, Гавриил?..

— Гавриил Модестович.

— Гавриил Модестович, — подхватил Толбузин, — не извольте сомневаться. Знаю, у моего предшественника случались определённые заминки в работе. Однако отныне станция в надёжных руках, — он расплылся в театральной улыбке, к которой инспектор остался совершенно равнодушен.

— Тем не менее, проверку я провести должен, — заявил Вяземский. Данный транспортный узел находится на особом контроле в министерстве. И мне поручено досконально разузнать, как обстоят дела на месте.

— Что ж, проверяйте, — почти не дрогнув, согласился начальник. — Скрывать нам нечего…

— Вот и отлично. И первым делом мне бы хотелось получить отчёт о начале сегодняшнего рабочего дня, — инспектор критически оглядел стоявший на путях поезд, из трубы которого до сих пор валил подозрительно чёрный дым. Да и запах на платформе стоял не самый приятный. Кроме того, всюду была разлита вода из гидранта. В общем, все признаки того, что утро на станции не задалось.

— А давайте-ка мы первым делом лучше выпьем чаю, — благостным голоском предложил Толбузин. — Вы с дороги и наверняка устали…

— Чай обождёт, — отрезал Гавриил Модестович. — Сначала отчёты.

— Как пожелаете. Тогда пожалуйте в мой кабинет…

— Погодите, — вклинилась я в их диалог. — Климент Борисович, вы намеревались сопроводить меня…

— Пелагея Константиновна, — оборвал Толбузин, — как видите, у меня появились более значимые дела, — он повернулся к сыну: — Фёдор, проводи, пожалуйста, сударыню к месту гибели её отца. А мне предстоит разговор с господином инспектором.

— Но, отец, я ведь не знаю… — начал растерянно Фёдор.

Глава 12.

У меня разве что пар из ушей не шёл, ещё гуще, чем из паровозной трубы. Такой подлости я от Климента Борисовича никак не ожидала. Отец отзывался о нём, как о человеке мягком, но сообразительном. На деле же вся сообразительность Толбузина-стершего, как выяснилось, сводилась к заискиваниям перед столичным инспектором. Оставалось надеяться, что Вяземский всем тут задаст хорошего жару. А я умываю руки.

В моей помощи не нуждаются? Прекрасно! Ещё один коллапс на станции, и новый начальник взвоет в потолок. Тут уж никаких сомнений. Вопрос только, чем обернётся этот коллапс. Железнодорожное хозяйство — это вам не репу сажать. Тут люди могут погибнуть, как погиб мой отец. И, конечно, мне совершенно не хотелось проснуться однажды утром и узнать, что из-за некомпетентности Толбузина пострадали невинные души.

Но что я могла сделать? Сейчас меня переполняли горечь обиды и гнев за туполобость некоторых личностей. Вот только гневаться я могла сколько угодно, а реально изменить ситуацию не могла. Пока не могла. Для начала нужно было хотя бы остыть, чему весьма способствовала промозглая осенняя погода. Однако я не чувствовала холода — только злость.

И она едва не вспыхнула стократно, когда я заслышала за спиной:

— Пелагея, подождите же!

Господи, дай мне сил! Фёдор! Чтоб ему!..

— Пелагея, вам опасно ходить одной по путям! — этот идиот нагнал меня, когда я уже приближалась к одному из обходчиков.

Его звали Семён Трофимович Кувалдин. Он давно работал на станции, и наверняка был в курсе вчерашнего происшествия во всех подробностях.

— Пелагея!..

— У вас совсем нет работы? — я резко повернулась к Толбузину-младшему. — Неужто телеграф сломался?

— Насколько мне известно, телеграф исправен… — пробормотал Фёдор с абсолютно растерянным лицом.

— Так идите и удостоверьтесь в этом лично.

— Зачем?

— Затем, что вы, если мне не изменяется память, приставлены помощником телеграфиста, — я чуть не повысила голос, хотя, по правде говоря, лучше бы отвесила подзатыльник по этой безмозглой растрёпанной башке.

— Пелагея Константиновна, — вдруг улыбнулся Фёдор, — но я ведь не могу вас бросить…

— Ещё как можете.

— Нет-нет, это исключено, сударыня. Ежели б я вчера не доглядел…

— Вы до скончания времён будете напоминать мне о вашем подвиге? — спросила строго.

Толбузин обидчиво поджал губы:

— Да как можно?.. Я вовсе не считаю за подвиг своё деяние. Лишь забочусь о вас. Вам ведь нельзя нынче волноваться и оставаться одной. Да отец наказал…

— А вы всё делаете по указке отца?

Тут Фёдор уже взаправду обиделся:

— Ну, знаете ли, ваши слова разбивают мне сердце.

— Так сберегите его для будущих сердечных подвигов, — снова развернулась и зашагала к Кувалдину, надеясь, что уж теперь Толбузин оставит меня в покое.

Надеждам этим сбыться было не суждено…

— А всё же оставить вас, Пелагея, я никак не могу, — он вновь увязался за мной, и я решила, что лучшая тактика с навязчивым спутником — игнорирование.

— Здравствуйте, Семён Трофимович, — поприветствовала я обходчика, который спешно спрятал что-то в карман.

Как только он открыл рот и дыхнул на меня, сразу стало понятно — что именно он утаивал:

— Здравия вам, сударыня, — с горечью отозвался Кувалдин. От него несло спиртным за версту. Даже если бы он только что не пригубил горячительного, его густая рыжая борода и усы, кажется, навечно впитали этот гадкий запах. — Ох, горе-то какое, Пелагея Константиновна. Светлая память вашему доброму батюшке. Уж на что человек был толковый, внимательный, добрый.

— И терпеливый, — добавила я, припомнив, что мы с отцом не раз обсуждали, как поступать с такими работниками.

Пьянство на рабочем месте не было редким явлением. Но большинство всё же старались употреблять после смены. Впрочем, сейчас был особый момент — на станции царила скорбная атмосфера. Константина Аристарховича многие любили, и Семён Трофимович, видимо, горевал по-своему.

— И понимающий ведь какой-то… — продолжал лепетать Кувалдин. Он смахнул слезу из уголка глаза. — Пусть ему спится спокойно на том свете…

— Но мы пока мы с вами ещё на этом, мне бы хотелось увидеть то место, где прервалась жизнь Константина Аристарховича.

— Увидеть? — поглядел на меня, как на сумасшедшую, обходчик. — Да помилуйте, сударыня, чего там глядеть?

— Вы знаете, где это? Проводите меня.

— Сударыня… Да ведь смотреть-то не на что.

— Проводи сударыню, — вклинился Фёдор. — Пелагея Константиновна сама решит, на что ей смотреть.

— Ну, как скажете, барин…

Я бросила на Толбузина косой взгляд. Он раздулся от гордости, по всей видимости, вообразив, что совершил ещё один немыслимый подвиг.

— Идёмте ж… — махнул рукой обходчик.

Мы двинулись за ним следом. Идти пришлось немало — метров пятьсот по путям в сторону моста через Упу. Я хорошо знала это место — узкий, извилистый участок однопутки. Слева — крутой откос к реке, поросший уже зачахшими ивняком и крапивой, справа — насыпь из щебня и глины, в некоторых местах чуть помытая паводком. Участок давно нуждался в хорошем ремонте, так что не удивительно, что именно здесь и произошёл несчастный случай.

— Вот тута прямо… — проговорил Кувалдин, указывая на рельсы. Он снял шапку с головы, скомкал в кулаках и отвернулся, чтобы мы не увидели его накативших слёз. — Р-раз — и нет уж нашего Константина Аристарховича…

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Елена Белильщикова

“Мачеха для двойняшек. Птицеферма попаданки”

Глава 13.

Моё воображение тотчас нарисовало в красках, как всё случилось. Я слишком хорошо понимала, что пережил мой отец в свои последние мгновения — я сама была на его месте. И это ужаснуло куда сильнее, чем собственная смерть. За себя так не болит, как болит за близких. А во мне ещё осталось немало от той Пелагеи, что была так предана отцу, любила его всей душой. И пускай лично я никогда не встречалась с Константином Аристарховичем, в моей груди ныне билось сердце, томящееся горечью о нём.

Мне стало по-настоящему тяжело и тошно…

— Пелагея, что с вами? Вам опять плохо?! — Фёдор схватил меня по руку, и этот жест вернул меня к действительности — очень уж не хотелось снова очутиться в такой близости с этим типом.

— Нет-нет, я в порядке, — пробормотала, делая глубокий вдох и заставляя нервную систему успокоиться.

— Вот говорил же — не надобно вам ходить одной…

— Всё в порядке, — повторила уже жёстче. — Мне надо осмотреть место происшествия.

Кувалдин покачал головой:

— Да что уж теперь… Усопшего-то не воскресишь…

Не воскресишь. В этом он был прав. Моё собственное воскрешение в расчёт не шло: в моём прошлом мире я умерла — в этом сомнений не возникало. И если с Константином Аристарховичем тоже случилось какое-нибудь перемещение во времени, то над этим я также была не властна. Зато в моих силах оставалось понять, что же стало истинной причиной его гибели здесь.

В моём случае злую шутку сыграла невнимательность, плохая видимость из-за близкого поворота дороги и высокая скорость состава. Но в случае с отцом что-то не клеилось: этот участок железнодорожных путей был относительно прямым, видимость, достаточная, а поезда в нынешней эпохе развивали скорость не больше пятидесяти километров в час. Почему Константин Аристархович не сумел уйти от столкновения? У него было немного места для манёвра и вариантов отхода, но в крайнем случае он мог спрыгнуть на насыпь. Споткнулся и упал?..

— И вот ведь злая доля какая… — продолжал всхлипывать Семён Трофимович. — Одно ж мгновение и… всё…

— Вы видели, как это случилось? — спросила я.

— А как же… Первым же увидел несчастного… Ох, и не добро такое поминать…

— Вы видели, как случился сам момент столкновения?

Он горестно махнул рукой:

— После уж… А до того никто и не видел… Один он пошёл…

— Почему вас не было с ним? — я заглянула обходчику прямо в глаза.

Он шмыгнул носом и отвернулся:

— Да… Я малость… приложился лишнего…

Иначе говоря, Кувалдин находился в пьяном беспамятстве, потому начальнику станции и пришлось выйти на обход самому. И, нет, это нисколько не шокировало. Такое уже случалось.

— Простите меня, сударыня… Боги ради простите…

Семён Трофимович зарыдал, а меня вновь одолела жгучая злость. Стечение обстоятельств. Снова обычное и фатальное стечение обстоятельств. Ничего нового, ничего удивительного — простая и трагичная проза жизни.

— Идёмте, Пелагея, — потянул меня обратно Фёдор. — Негоже вам тут расхаживать. Да и нам тоже…

— Нет, погодите, — я отстранилась от него и стала более пристально осматривать место.

Я понятия не имела, что ищу. Но тревога внутри не давала покоя. Просто брела вдоль рельс, вглядывалась в каждую деталь.

— Пелагея Константиновна, скоро ж поезд прибывает, — предупредил Кувалдин.

— Знаю, — отмахнулась я, потому что действительно знала расписание наизусть.

— Пелагея, я понимаю, как вам нелегко сейчас… — опять забубнил Толбузин.

— Если понимаете, то попробуйте хотя бы немного помолчать.

Он наконец затих, а я продолжила брести и рассматривал шпалы, рельсы, крепления, камни, чахлые сорняки.

— Прибывает… — услышала за спиной голос обходчика. — Сударыня, прибывает!

Я и так это поняла по характерной вибрации рельс, но тут мой взгляд зацепился за одну деталь — болт, который валялся прямо под одной шпал. Подняла его и поднесла к глазам. На металле имелось что-то вроде засечек…

— Текать нам надобно, сударыня! — закричал Семён Трофимович. — И скорейше!

— Пелагея, уходим! — Фёдор схватил меня за руку и потянул прочь.

Я едва не выронила найденную вещь, но инстинктивно сжала кулак, и болт остался у меня в ладони. Мы быстро двинулись к безопасному участку. Вскоре раздался паровозный гудок — машинист увидел нас на путях. Наверняка сам успел перепугаться. Но, к счастью, сегодня обошлось без жертв — мы как раз достигли места, куда сумела соскочить на безопасное расстояние, и через минуту состав промчался мимо, не причинив нам вреда.

Мимо пробегали вагоны, а я тем временем рассматривала металлическую деталь в своих пальцах.

— Пелагея Константиновна! — почти ругался Фёдор. — Вы опять подвергли себя риску! И не только себя! Я тоже мог пострадать!

— Напомню вам, Фёдор Климентович, что я вас с собой сюда не звала, — отрезала я и зашагала по насыпи прочь от Толбузина в сторону станции.

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Адриана Вайс

“Повар-попаданка. (не) любимая жена дракона”

Шок! Еще недавно готовила блюда для банкета молодоженов в своем ресторанчике, как вдруг оказалась в теле ненавистной жены герцога-дракона. Тиран держит ее в подвале, морит голодом и хочет извести потому что девушка никак не передает ему неизвестное сокровище, о котором я знать ничего не знаю.

Глава 14.

Пока шли, Семён Трофимович снова вызволил из-за пазухи фляжку с горячительным. Видимо, хотел прихлебнуть, но я бросила на него такой недобрый взгляд, что Кувалдин поспешно затолкал выпивку обратно.

— Вы не серчайте, сударыня, — пробормотал он сконфуженно. — За упокой оно ж не грех…

— За упокой будем пить завтра, — строго ответила я. — А вам бы на службе себя поберечь, дабы по вам заупокойную ставить не пришлось.

— Да бог с вами, Пелагея Константиновна, — обходчик боязливо перекрестился. — Никак мне нельзя преставиться. Один же я кормилец в семье. И доча у меня нездоровая, сами знаете…

— Знаю, — я чуть смягчилась. — Как дела у вашей Настасьюшки?

Вопрос был скорее данью приличиям, на самом деле я думала совершенно о другом — все мои мысли вращались вокруг небольшого предмета, зажатого в ладони.

— Да с божьей помощью, сударыня. С божьей помощью. Хворь злая, да надежды-то не теряем.

— Вот и правильно. Уныние — страшный грех.

— Пелагея, — вмешался Толбузин, — позвольте я вас всё же провожу домой к матушке. Вам нужен отдых.

— Я не иду домой.

— В куда же? — недоумевал Фёдор. В этот момент я уже сворачивала к станционным строениям, чтобы снова наведаться к начальнику. — А, понимаю. Вам надобно в церковь?

— До церкви я ещё дойти успею, — заявила я и решительно направилась к кабинетам служащих.

— Пелагея, умоляю! Ну, что на сей раз?! — он попытался вновь меня остановить, но для этого Толбузину бы пришлось вызывать подмогу. С ним одним я справилась в два счёта.

— Не стойте на пути, — отрезала без лишних сантиментов. — На кону, возможно, вопрос жизни и смерти.

— А не достаточно ли нам уже смертей? — возмутился Фёдор.

— Вот именно, что достаточно. И я не желаю допустить новых. Так что дайте мне пройти. Иначе подниму такой шум, что утреннее происшествие покажется вам сущим пустяком.

Сделала шаг вперёд. Толбузин всё ещё стоял на месте, загораживая проход, но я знала, что через секунду он сдастся.

— Не могу понять, Пелагея, — пробормотал он вполголоса, — ваша строптивость раздражает меня или напротив — очаровывает?

— В таком случае постойте здесь и подумайте, а я пока займусь делом, — после этих слов я твёрдо проследовала мимо и без стука отворила дверь кабинета начальника станции.

Климента Борисович уже не был застигнут врасплох моим очередным появлением. Он поглядел на меня из-под кустистых седых бровей скорее с разочарованием.

— Опять вы?

— Не опять, а снова, Климент Борисович, — я направилась прямо к его столу.

В кресле для посетителей в тот момент находился Вяземский. Он просматривал какие-то бумаги, и, конечно, тоже обратил на меня внимание. Но я задержала на нём взгляд недолго — лишь отметила, что в глазах инспектора промелькнул любопытный огонёк.

Оказавшись напротив Толбузина-старшего, я немедленно перешла к сути своего вопроса:

— Вот, поглядите, — продемонстрировала ему найденный болт. — Я обнаружила эту вещь на месте гибели отца.

Климент Борисович прищурился:

— И что же это значит?

— Поглядите внимательней, — настаивала, протягивая ему предмет. — Видите насечки на металле?

Начальник забрал болт и некоторое время вертел его у себя в руках. Он хмурился, причмокивал, разглядывал под разными ракурсами. Затем просто вернул мне со словами:

— Не понимаю, для чего вы мне это показываете.

Лицо моё так и обдало жаром от гнева:

— Да как же это не понимаете?! Болт повреждён! Он лежал на насыпи, под рельсами!

Климент Борисович пожал плечами:

— Обычное дело. Износился да и отпал. Что вас удивляет?

— Меня не удивляет, а возмущает, что вы не понимаете настолько очевидных вещей! — я повысила голос.

— Ну, знаете ли, Пелагея Константиновна! — взорвался в ответ Толбузин. — Кричать на меня я вам не позволю! И железками всякими тыкать мне в лицо тоже!

— Это не простая железка! Это улика!

— Какая улика?!

— Которая доказывает, что смерть моего отца могла быть неслучайной!

— Да вы с ума сошли! — ещё сильнее ерепенился Климент Борисович. — Как вам такое в голову пришло!

— Да очень просто! В отличие от вас, мой отец был опытным железнодорожником! Он бы такое ни за что не пропустил! Потому что болт подпилен!

— Как чушь!

— Нет, не чушь!

— Позвольте?.. — вдруг произнёс спокойный и твёрдый голос, при звуке которого отпала всякая охота орать, к тому же стало немного совестно.

Я покосилась на Гавриила Модестовича — он смотрел на меня и вежливо протягивал руку. Кажется, я даже слегка покраснела со стыда. Однако смятение моё длилось недолго. Я передала инспектору вещественное доказательство и принялась ждать его вердикт.

— Помилуйте, это какой-то абсурд… — ворчал себе под нос Климент Борисович. — Пелагея Константиновна, вы переходите всякие границы…

— Только те, за которыми находится правда, — заметила я. Он фыркнул и отвернулся. А я выжидательно уставилась на инспектора.

Теперь он изучал принесённую мною деталь. И очень хотелось верить, что хоть у кого-то получше со зрением и логикой, чем у нынешнего начальника станции.

— Что скажете? — в нетерпении спросила я.

Вяземский поднял глаза и с минуту изучал моё лицо. Однако по выражению его лица было сложно судить, о чём он думает.

— Это не похоже на естественные повреждения, — наконец заключил Вяземский. — Кроме того, насколько могу судить, деталь совсем новая.

— Вот и я том же толкую, — успела я обрадоваться.

Но радовалась всё же преждевременно.

— И всё же это ничего не доказывает, — спустил меня с небес на землю Гавриил Модестович.

Я глянула на него в недоумении:

— То есть как?..

— Болт мог укатиться с другого участка дороги, мог вывалиться из кармана какого-нибудь рабочего. Да мало ли как ещё он мог попасть на то самое место, — рассудил вслух Вяземский. — Кроме того, если даже всё так, как вы говорите, и деталь в самом деле спилили, каким образом это могло стать причиной гибели вашего многоуважаемого отца?

Визуализация: Гавриил

Сегодня хочу познакомить вас с героем, который ещё не раз проявит себя в романе и сыграет свою важную роль в истории Пелагеи.

Гавриил Модестович Вяземский

Князь, статский советник, железнодорожный инспектор, прибывший из Санкт-Петербурга по распоряжению министерства путей сообщения.

Глава 15.

По дороге от станции я всё-таки зашла в церковь и договорилась об отпевании и панихиде, как обещала матушке. Всё-таки дело было важным и откладывать его не представлялось возможным. Однако я не переставала размышлять о вещах более приземлённых и менее богоугодных.

Нисколько не сомневалась, что найденный вещдок имеет прямое отношение к трагическим событиям. Откуда такая уверенность? Будем считать, что интуиция. Вот только Вяземский был прав — далеко на одной интуиции не уедешь. Если я хочу во всём разобраться и докопаться до истины, придётся ещё потрудиться. Причём трудиться предстояло именно мне — никому другому подобное и в голову не приходило. Для всех остальных вопрос был уже решён — Константин Аристархович погиб в силу несчастливого стечения обстоятельств, оставалось его лишь оплакать честь по чести и схоронить по всем правилам.

О том же пеклась и Евдокия Ивановна. Кроме того, у неё имелся ещё один «незакрытый гештальт».

— Фёдор Климентович, полагаю, крайне поспособствовал в решении заупокойного служения? — тотчас осведомилась она, как только я вернулась домой и сообщила, что все договорённости со священником улажены.

— Разумеется. Крайне поспособствовал, — без зазрения совести соврала я.

— Прекрасно. Всё-таки замечательный он молодой человек, — вздохнула она, растроганная уже вовсе не смертью супруга.

Не знаю, что сейчас меня раздражало больше — её весьма быстрая адаптация после смерти мужа или непрестанные воздыхания о Толбузене-младшем. Но я решила, что это такая форма психологической защиты — матушка «переключилась» на другую задачу, дабы не утонуть в личном горе.

— Конечно, маменька, — процедила я сквозь зубы и уже собиралась подняться в свою комнату, как Евдокия Ивановна остановила меня вопросом:

— А не предложил ли о тебе прогулки? Или визита в гости?

— Мама, — произнесла я, остолбенев, — какие прогулки? Завтра похороны отца.

— Да-да, ты права, Пелагеюшка, права, — спохватилась мама. — Фёдор Климентович чтит приличия. Должно быть, он позовёт тебя на девятый день. Надо будет шепнуть ему, что время скорби отмерено…

Я чуть не закатила глаза от гнева. Евдокия Ивановна, разумеется, могла не знать о тех слухах, что повсеместно сопровождали Фёдора Толбузина. А если и слышала, вполне могла пропустить их мимо ушей, сочтя чепухой. Но меня страшно бесило, что она не замечала иных признаков полной несостоятельности Фёдора как жениха. Да от него же за версту разило непристойным образом жизни! Как бы он ни рядился, а внимательный взгляд и нюх не обманешь!

Однако всё это оставалось безразлично Евдокии Ивановне. Она уже нарисовала себе «идеальный образ жениха», которые не в силах были пошатнуть никакие доводы. Видимо, так и работаю в сознании людей когнитивные искажения. Но о том не стоило рассуждать в присутствии маман, и в виду бесполезности данных разговоров, и в виду того, что она, не дай бог, решила бы, что я тронулась умом.

— Я пойду к себе, маменька, — решила я.

— А как же ужин? — встрепенулась Евдокия Ивановна.

— Прошу, поужинайте без меня. Мне… опять нездоровится.

— Ах, дитя моё! Неужто так тяжко подействовало на тебя потрясение?! Ежели хочешь, побуду с тобой — почитаю и подержу за руку…

— Нет-нет, маменька, не стоит. Я просто пораньше лягу спать. Завтра нужно будет встать пораньше.

— И то верно, — наконец согласилась она. — Отдыхай, мой ангел. Завтра и впрямь трудный день дня нас всех…

Она понурилась, и серая тень печали прошлась по её лицу. Я поняла, что мама в самом деле тяжело переживает. Это я, а вовсе не она, сейчас должна сидеть рядом и держать её за руку, утешать и вести разговоры.

Однако я скорбела по-своему. Мне нужно было как можно скорее отыскать другие улики, пока это ещё возможно. Если хоть что-то сохранилось на месте трагедии, я обязана туда снова пойти и спокойно, методично обследовать место происшествия. А для этого мне необходимо пробраться туда скрытно, никого ни о чём не оповещая. Иначе меня снова остановят, снова примутся мешать. И так уже почти двое суток упущено. И чем больше проходило времени, тем меньше была вероятность что-нибудь застать. Сейчас я могла лишь надеяться на своё упрямство и острый ум, который не раз отмечал мой покойный отец. Настало время применить его в непростом, но крайне важном деле.

Потому, идя по лестнице, я мысленно примерялась к намеченному плану. Покинуть комнату нужно незаметно и также незаметно возвратиться. На такой случай имелся всего один, уже проверенный лаз — через окно. Моя предшественница пару раз его уже опробовала, правда, без казусов не обошлось — Пелагея едва не выдала сама себя, неаккуратно оступившись. Она подвернула ногу на нижнем уступе, который служил важной ступенью перед тем, как очутиться на земле. Тогда она подвернула ногу, но, к счастью, травма оказалась незначительной.

А сбегала она как раз к отцу на станцию, вечерами, когда Евдокия Ивановна особо лютовала. В конце концов Константин Аристархович строго-настрого запретил дочери совершать подобные побеги. Тем не менее, проторенный путь остался. Им я и собиралась воспользоваться.

Спустя примерно час, когда ужин уже завершился, я решилась. Карабкаться оказалось непросто, но моих сил на это хватило. Я вылезла из окна и по карнизу перебралась на следующий, немного ниже. А затем приблизилась к водосточной трубе и уже по ней соскользнула вниз. С собой я прихватила керосиновую лампу. Вместе с ней и направилась к станции.

Идти пришлось окольной дорогой, дабы ни с кем не встретиться. Наконец, я достигла нужной развилки и зашагала прямиком к железнодорожным путям. Означенное место было легко найти. В расписании поездов в это время значился длительный пробел, потому ничто не могло мне помешать. Я приступила к осмотру.

Светила керосинкой, изучала местность миллиметр за миллиметром, буквально каждый камешек насыпи, каждую былинку, песчинку и всякий мусор, валявшийся вокруг. И поиски мои не прошли даром.

Глава 16.

— Тихо! — полушёпотом скомандовал глубокий голос. — Только не кричите, Пелагея Константиновна.

Я в ужасе и испуге уставилась в лицо напротив. Красивое лицо. Но сейчас бы с удовольствием наплевала на всю его статную красоту и зарядила бы оплеуху, хотя бы просто по инерции. Однако я кое-как сдержалась.

— Гавриил Модестович? Какого дьявола?! Прости, Господи!

Вяземский глянул на меня с насмешливым укором и всё-таки выпустил из рук.

— Не пристало вам, сударыня, выражаться подобным образом, — попрекнул он скорее в шутку, потому что по его точёным губам пробежала улыбка.

А вот мне не до смеху было.

— Вы меня напугали.

— А вы меня озадачили. Впрочем, я догадывался, что вы можете сюда явиться.

— Вы что, поджидали меня тут? — возмутилась я, нервно одёргивая платье, всё ещё приходя в себя. Сердце так и подпрыгивало в груди, пока не в состоянии успокоиться после такой внезапной встречи.

— Это не совсем верно, — ответил Вяземским также в полголоса. Он осторожно огляделся по сторонам. — Вас мог здесь застать кто-нибудь другой. И тогда, полагаю, проблем в вашей жизни прибавилось бы.

— Я была уверена, что никто меня не застигнет. И уж тем более вы. Вас здесь точно не должно было оказаться, — возмутилась я.

— Впрочем, как и вас, — он обезоруживающе улыбнулся и покосился на мои руки. Я так крепко сжала кулаки, чтобы не обронить фонарь и найденные улики, что аж пальцы начало ломить. — Вижу, вы что-то отыскали.

— Может, и отыскала. Да только не затем, чтобы вы над этим потешались.

— Да помилуйте, Пелагея Константиновна, разве ж я потешался? — Вяземский выгнул густую тёмную бровь. — Напротив. Я сказал, что находка ваша может быть весьма ценной. Однако к ней следует приложить не только лишь одни ваши домыслы.

— Именно потому я здесь. Чтобы заручиться не только домыслами, — гордо заявила я. — И мне действительно кое-что попалось занятное.

— Продемонстрируете?

Я глянула на инспектора с вызовом и недоверием. По правде сказать, и то, и другое с моей стороны было сильно наигранным. В самом деле я не питала к Гавриилу Модестовичу никакой враждебности. С первых же минут нашего знакомства он показался мне человеком наиболее толковым и лояльно настроенным, чем большинство моего нынешнего окружения. И, если уж совсем начистоту, в его полномочиях было полностью обоснованно прогнать меня отсюда или даже наказать за нахождение здесь в такой час — он ведь всё-таки инспектор. Тем не менее, Вяземский, кажется, не собирался меня ни гнать, ни наказывать. Он смотрел с любопытством и терпеливо ждал, когда я сдамся.

— Для начала мне бы хотелось услышать ваше собственное мнение о сложившейся ситуации, — всё-таки потребовала я прояснить.

— Что ж, — Гавриил Модестович пожал плечами, — моё мнение таково, что на Тульской станции происходят весьма загадочные и нехорошие вещи. Об этом я могу судить доподлинно. Однако о причинах происходящего мне пока ничего не известно. Коварное стечение обстоятельств или планомерные диверсии — сложно судить, находясь тут без малого сутки. Я искренне надеялся, что вы поможете мне во многом разобраться, Пелагея Константиновна. Полагаю, и вам будет не лишней моя помощь.

Выслушав его, я перевела дыхание. Сердце наконец пришло в нормальный ритм, пульс успокоился, а в голове у меня прояснилось. Я медленно разжала пальцы и показала инспектору всё, что успела разыскать.

— Обрывок этикетки и пуговица, — констатировал Вяземский. — Негусто.

— Боюсь, это всё, что может хоть о чём-то свидетельствовать, — рассудила я не без горечи. — Иного не дано.

— И о чём же, по-вашему, это может свидетельствовать? — поинтересовался инспектор.

— Интуиция подсказывает мне, что вместе с моим отцом в самый трагический миг находился рядом ещё кто-то, — объяснила я.

— Интуиция… — повторил Гавриил Модестович. — Снова интуиция…

— Да знаю я! Сейчас вы скажете, что нужны факты! Более весомые доказательства! Но откуда ж их взять?! — я почти сорвалась на крик от негодования и бессилия.

Вяземский аккуратно приструнил меня:

— Тише, Пелагея Константиновна. Не стоит так громко вещать. Нас могут услышать. Но можете не сомневаться, что интуиция ваша для мне — не пустой звук. Впрочем, моя собственная интуиция говорит о том же.

— Правда? — я в растерянности похлопала глазами, почти не веря, что услышала это.

— Чистая правда, — заверил инспектор. — Весь сегодняшний день я посвятил тому, что изучал отчёты о последних месяцах работы станции. И, признаться, многое меня смутило.

— Что именно?

— Вы позволите? — Вяземский выставил локоть, приглашая взять его под руку. — Нам лучше поговорить в другом месте. Возможно, было бы благоразумнее, если бы вы сейчас отправились домой. Что-то мне подсказывает, что ваша овдовевшая родительница не преисполнится восторга, узнав о вашей ночной прогулке.

— Вы даже не знаете мою родительницу, — почти возмутилась я.

— О, поверьте, мне многое довелось узнать всего за один день. Да и никакая мать не обрадуется, если её дочь станет прогуливаться по железнодорожным путям в такое время суток. Так что позвольте, я провожу вас домой. А по дороге поговорим. Согласны, Пелагея Константиновна?

Он посмотрел на меня прямо и без улыбки, но в его взгляде чувствовала мягкость и участие, которого мне так не хватало сейчас. Было бы глупо немедленно доверять малознакомому мужчине, потому я дала себе установку держаться начеку. И всё же согласилась с Вяземским — мне правда пора было возвратиться домой, дабы не накликать на себя беду.

Я взяла его под руку, и вместе побрели вдоль рельс к станции.

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Мария Минц

Глава 17.

Некоторое время шли молча. Уж не знаю, почему молчал инспектор, но лично я помалкивала, потому что ощущала некоторую неловкость. Сложно сказать, какой природы была эта неловкость? Оттого, что кругом ночь, а мы бредём вдвоём под звёздами, будто парочка влюблённых, хотя влюблёнными не являлись? Или потому, что ходить с кем-то под руку, особенно — с едва знакомым мужчиной, не являлось для меня чем-то обыденным? Или же потому, что ощущала себя рядом с Вяземским какой-то ужасно маленькой, хрупкой и… в то же время защищённой?

Последнее — особо странное чувство для меня. В своей жизни (я имею в виду — своей прошлой жизни) я привыкла полагаться исключительно на себя, а мужчинам не доверяла в принципе. Конечно, среди моих коллег-мужчин попадались ответственные квалифицированные работники, которым я легко могла что-то поручить. Вот только мужчинами их я не воспринимала.

А от Гавриила Модестовича ощущалась какая-то огромная, необъяснимая, тягучая и мощная мужская сила, отмахнуться от которой запросто не получалось. Он излучал уверенность и спокойствие в равной степени, чего я ни разу не встречала в других представителях мужского пола.

Это чувство легко могло бы околдовать, но я заставила себя сохранить здравый рассудок. Никакая романтика, уж тем более — надуманная на пустом месте, не могла сбить меня с моей цели.

Вдруг инспектор дёрнул меня куда-то в сторону, чем опять напугал меня. Мы проходили мимо первой рабочей пристройки, и Вяземский вместе со мной юркнул за угол. Я лишь успела понять, что он от кого-то прячется, но не успела разглядеть, от кого.

— Что случилось? — шёпотом спросила я.

Гавриил Модестович приложил палец к губам:

— Тс-с!.. Там кто-то идёт.

Я аккуратно выглянула за угол строения: к путям, ровно к тому месту, где мы находились пару секунд назад, приближалась фигура в бушлате.

— Это обходчик, — догадалась я. И, приглядевшись, уточнила: — Семён Кувалдин, — затем перевела взгляд на инспектора: — О чём вам-то переживать?

— Я переживаю не за себя, Пелагея Константиновна, — проворчал он, покачав головой. — Я пекусь о вашей репутации. Климент Борисович велел вас больше не подпускать к делам станции. Так что просто берегу вас от неприятностей.

— Не допускать? — чуть ли не по слогам прошипела я. — Да как он смеет?!

— Он — начальник, — напомнил инспектор. — И чисто теоретически прав.

— Прав?!

— Пелагея Константиновна, — хмыкнул Вяземский, — разумеется, у меня на данный счёт может быть иное мнение. Однако факты говорят о том, что негоже допускать к работе транспортного узла посторонних лиц. А вы фактически является посторонней.

— Если кто и есть тут посторонний, то это Толбузин! Вместе с его раздолбаем-сынком! — возмущённым шёпотом выпалила я.

На мою гневную вспышку Гавриил Модестович отреагировал тихим смехом, что меня только больше рассердило.

— А что смешного?

— Ровным счётом ничего, — он поджал губы и прекратил смеяться. — Право же, смешного мало. И кое в чём я с вами согласен. Иначе бы не стал вас покрывать. Но мы должны действовать по правилам.

— «Мы»?.. — я прищурилась.

Вяземский сощурился в ответ:

— А разве мы ещё не заключили своего рода негласный альянс с целью раскрытия станционных тайн? — он снова улыбнулся, но уже не насмешливо, а дружески.

— Я с вами пока что никаких альянсов не заключала, — горделиво парировала ему. — На данный момент мне вообще невдомёк, какие разумения вы имеете в текущем положении.

— Идёмте, — не прекращая улыбаться, Гавриил Модестович вновь выставил для меня свой локоть. Как только мы опять двинулись в путь, его улыбка пропала, и инспектор заговорил уже серьёзно: — Меня многое тревожит, Пелагея Константиновна. Последние месяцы на станции случалось немало происшествий туманного и недоброго характера. И не столько меня выбивает из колеи их туманность, сколько частота, с которого они происходили. Собственно, потому и было принято решение о моей командировке сюда. Тень сомнений достигла высшего руководства в министерстве. Здесь совершенно точно происходит нечто подозрительное.

— Саботаж? — предположила я.

— Возможно, — осторожно кивнул инспектор. — Нельзя исключать такой причины. И моё дело — выяснить, так ли это на самом деле.

— Но кто и зачем может саботировать работу станции?

— Это нам и предстоит узнать, — он повернул ко мне голову и глянул сверху-вниз, прямо в глаза. — Могу ли я рассчитывать на вашу помощь и поддержку?

— Разумеется, — без промедления отозвалась я.

— И могу вам всецело доверять?

— Лишь в том случае, если я могу доверять вам, Гавриил Модестович, — ответила со всей строгостью и серьёзностью.

— Справедливо, — согласился Вяземский. — И за себя могу сказать, что со своей стороны сделаю всё, чтобы пролить свет в этом царстве сумрака, — остановился и добавил: — Вы можете довериться мне полностью, Пелагея Константиновна. Взамен от вас рассчитываю получить столь же верного соратника, доверенного и компаньона. Каково ваше решение?

— Моё решение аналогично, — заявила я и протянула руку. Но не так, как дамы протягивают для поцелуя кавалерам, а по-деловому, по-мужски.

Гавриил Модестович уставился на мою ладонь и немного поколебался. Однако затем уверенно и твёрдо пожал. С этого момента я по-настоящему ощутила, что отныне не одинока в своих изысканиях. У меня появился первый и очень ценный союзник, лучше которого было просто не придумать.

— Итак, наш пакт заключён, — подытожил Вяземский.

— Совершенно верно.

— Теперь мне хотелось бы услышать, что ещё подсказали ваши знания и интуиция насчёт тех вещественных доказательств, что вы отыскали.

———————————————

Дорогие читатели!

Пока вы ждёте продолжения моей истории, позвольте пригласить вас в книгу коллеги из нашего литмоба:

Глава 18.

Мы отошли от станции и свернули на восток в направлении Зареченского посада, пошли вдоль липовой аллеи, проходившей мимо кладбища. Этот маршрут напомним мне о скором будущем, а точнее — об утре, когда должны будут хоронить моего отца. Оттого в душе моей вновь всколыхнулась тоска. Но, если отбросить лирические отступления, такая дорога и впрямь являлась самой безопасной против посторонних глаз.

Я завела разговор неторопливо и рассудительно:

— Начнём с этикетки. Она мне кажется наименее интересной, но вместе с тем более занятной.

— Вот как? — отозвался Вяземский. — И чем же? Если не ошибаюсь, этикетка эта от водки. А ни для кого не секрет, что горячительное в обиходе у простого люда. Так что любой рабочий со станции мог быть владельцем означенной бутылки.

— Вы были невнимательны, — не без гордости заметила я. — Эта этикетка от водки «Шустов», а такие напитки не по карману простым смертным.

Гавриил Модестович задумался. Потом снова попросил показать ему обрывок бумаги.

— Вы правы, Пелагея Константиновна. Всё именно так, — он глянул на меня с высоты своего роста. — Но что это доказывает?

— Если водка принадлежала губителю моего отца, то искать его надо не среди обычных работяг.

— Допустим, — сдержанно кивнул инспектор. — А что насчёт пуговицы?

— А вот с пуговицей у них полное противоречие, — не удержалась я от вздоха. — Эта пуговица с бушлата, какие носят многие на станции.

— Тогда, быть может, это пуговица с бушлата вашего отца? И водка тогда уж могла относиться к нему. Начальник станции может себе позволить некоторые роскошества…

— Мой отец не пил водку, — оборвала я эти рассуждения на полуслове. — Константин Аристархович был человеком редким и непьющим.

— И впрямь редкость, — рассудил Вяземский. — Мне искренне жаль вашего батюшку, — добавил он. — Я не знал его, но, полагаю, ваша горячность в этом деле о многом свидетельствует в его пользу. Увы, не могу его назвать безупречным служащим, но то, что он был предан своему делу, сомнений не возникает.

Я перевела дух и ответила:

— Мой отец больше всего на свете радел за своё дело. И за меня. Я помогала ему во всём. Можете спросить кого угодно на станции. Кого угодно, кроме Климента Борисовича и Фёдора, — добавила сквозь зубы.

Инспектор печально улыбнулся:

— Я уже спрашивал. И, поверьте, моё мнение зиждется не на пустом месте. Однако уверены ли вы, что пуговица не с бушлата Константина Аристарховича?

— Вне всяких сомнений. На бушлате отца пуговицы были серебреными, с именными инициалами «К.В.» — Константин Васильев. У машинистов пуговицы чёрные, роговые. А вот у прочих работников — медные, с гербом.

— Значит, две улики не вяжутся друг с другом… — пробормотал Гавриил Модестович. Может быть, одна из них не имеет отношения к трагическому событию…

— А может быть, — вставила я с нажимом, — злоумышленников было двое или даже больше.

— Такую компанию могли бы заметить, но свидетелей, насколько я знаю, нет.

— Нет, — подтвердила я и снова вздохнула.

— Да и собрать несколько человек лишь ради одной цели — сомнительно, — продолжал инспектор. — Простите, но не думаю, что для насильственных действий в отношении вашего отца понадобилось бы столько сил. Вряд ли он отличался недюжинной мощью.

И тут я тоже ничего не могла возразить: Константин Аристархович был человеком деятельным, подвижным, но далеко не атлетичным. Вяземский был прав: с таким, как мой отец, вполне бы мог управиться всего один человек.

— И вместе с тем, — вслух рассуждал Гавриил Модестович, — все говорят о том, что отец ваш отправился на обход по доброй воле.

— Его выманили! — вспыхнула я. — Как вы ещё не поняли? Тот болт — его специально подпилили, чтобы был предлог!

— Пускай так, — размеренным тоном предположил инспектор. — Злой умысел был предопределён. Константин Аристархович пал жертвой чьих-то злых замыслов. Но в таком случае нужен мотив…

— И это тоже очевидно, — я уже начала сердиться. — Кто-то желал его смерти, чтобы на место начальника встал другой человек.

Гавриил Модестович скосил глаза:

— Уж не намекаете ли вы?..

— Я ни на что не намекаю, — оборвала я его мысль, хотя внутренне негодовала ровно от тех же ужасающих догадок. — Но моего отца сгубили. В том я уверена.

— Положим, та самая пуговица как раз принадлежала бушлату злодея. Кто это мог быть?

Я покачала головой в растерянности:

— Кто угодно… Дежурный, кочегар, стрелочник, обходчик, смазчик…

— Список слишком велик.

— Слишком, — выдохнула я, осознавая всю ту непреодолимую пропасть, что отделяла меня сейчас от разгадки. — Я могу проверить бушлаты, один за другим, рано или поздно…

— А если уже поздно? — перебил Вяземский. — Что, если преступник уже заменил пуговицу?

— И такое может быть… — согласилась я.

Отчаяние уже подбиралось к моей душе. Вся моя спесь вмиг куда-то испарилась. Ещё полчаса назад казалось, что мне в руки попали железобетонные доказательства, но на деле всё это было не более чем мусором на железнодорожных путях.

— Пелагея Константиновна, — позвал меня инспектор, и я обернулась на звук его голоса. Он посмотрел мне в глаза и произнёс: — Рано опускать руки.

Он словно прочёл мои мысли, но мне не хотелось сознаваться в унынии. Не той я была породы, да и он, кажется, тоже.

— И не подумаю, — ответила твёрдо. — Я землю перерою, но докопаюсь до истины.

Он помолчал, а затем спокойно сказал:

— Нисколько не сомневаюсь.

Мы застыли друг напротив друга в тени деревьев. Аллея уже закончилась, мы вышли на улицу, которая вела прямиком к моему дому. Но мне не хотелось домой. Даже с учётом усталости и тщетности поисков, хотелось ещё поговорить с Вяземским, обсудить досконально — а вдруг мы что-то упустили?..

И тут внезапно этот хрупкий момент разрушил оклик:

— Пелагея! Пелагея, это ты?!

———————————————

Глава 19.

— М..мама?.. — не поверила я собственным глазам.

— Господи милостивый! — выпалила она, приближаясь к нам. — Да что ж это такое? Пелагея! Я едва рассудка не лишилась, пока искали тебя!

— Маменька, я думала, вы уже отправились ко сну… — я не знала, куда себя девать — то ли за Вяземским прятаться (благо, его габариты позволяли), то ли бежать без оглядки. Но не сделала ни того, ни другого.

— А я думала, что ты обладаешь хоть каплей совести! — наступала Евдокия Ивановна, почти переходя на крик. — Что же ты делаешь, Пелагея?! Как могла уйти из дома в такой час?!

— Прощу прощения, милостивая государыня, — вмешался Гавриил Модестович, — это моя вина.

Мама застыла на месте с открытым ртом. Кажется, она только сейчас заметила инспектора и постаралась срочно вернуть своему лицу благочестивое выражение.

— Мне крайне понадобилась помощь вашей дочери в одном деликатно деле, — продолжил Вяземский. — По моей просьбе она покинула дом. Увы, я не знал, что произошло это без вашего ведома.

— Какая такая просьба? — уже намного спокойнее и строже вопросила Евдокия Ивановна. — И кто вы, сударь?

— Разрешите представиться: статский советник, инспектор железнодорожного сообщения, князь Гавриил Вяземский.

Глаза у мамы расширились от удивления. Он оглядела мужчину уже совершенно иным взглядом, всё ещё сердитая, но заметно успокоенная, а вместе с тем и озадаченная.

— Простите, князь, я понятия не имела о том, что у вас с Пелагеей могут быть какие-то дела. Да и не знакомы мы с вами.

— Что неудивительно. Я прибыл только утром из столицы по особому поручению министерства.

— Особое поручение? — Евдокия Ивановна скосилась на меня. — И каким же образом особое поручение касается моей дочери?

— Это дело важное и государственное, можно сказать, — ответил Вяземский с предельной убедительностью. — Увы, я не уполномочен объясняться по данному вопросу с каждым интересующимся. Однако могу заверить, что Пелагея Константиновна оказывает мне весьма значительную помощь.

По всему было видно, что Евдокия Ивановна не спешит верить, но тон инспектора не оставлял сомнений. К тому же Вяземский представился князем, что, полагаю, сыграло немаловажную роль

— И всё же час поздний, — сказала мама, стараясь сохранить достоинство и не ударить в грязь лицом. — Меня, как мать, обязаны ставить в известность о том, где и с кем находится Пелагея.

— Вы совершенно правы, — согласился Гавриил Модестович. — Примите мои искренние извинения.

— Вам не за что извиняться, вы же не знали, — растерялась Евдокия Ивановна. — Но впредь прошу предупреждать о подобных… прогулках.

— Всенепременно. А сейчас передаю вам Пелагею в целости и сохранности и ещё раз прошу прощения, — он взял маму за руку и поцеловал. — Доброй вам ночи, Евдокия Ивановна. И вам, Пелагея Константиновна.

— Доброй ночи, князь, — пробормотала мама.

После чего Вяземский быстро ретировался, а мы остались стоять на дорожке, глядя его вслед. Я вскользь отметила, что не называла ему имени мамы. Стало быть, инспектор сам заранее узнал и запомнил.

— Идём же, — дёрнула меня за руку мама. Её спокойствие тут же улетучилось, и подкатила новая вспышка гнева. — Подумать только, Пелагея, как ты могла поступить столь безответственно?

— Мама, но не могла же я вам сказать правду. Вы бы меня не отпустили, — честно призналась я, пока мы шли к дому. — А лгать вам я бы себе не позволила.

— Зато позволила себе сбежать из дома! — возмутилась она. — Через окно! Как какая-то… воровка!

— Ну, вы же слышали инспектора — он всё вам объяснил.

— Я знать не знаю этого инспектора… — пробормотала Евдокия Ивановна и вдруг резко остановилась, повернулась ко мне: — А правда ли, что он — князь?

— Разумеется, — пожала я плечами, хотя уверенности такой у меня быть не могло. Впрочем, с чего бы Гавриилу Модестовичу врать? Тула — небольшой город, тут быстро всё все друг о друге узнают, и придумывать такое — себе же дороже.

— А он женат? — тут же задала следующий вопрос Евдокия Ивановна.

— Мама, — вздохнула я, — ну, откуда мне знать?

— Ты полночи проводишь с этим господином и даже сумела выяснить, женат ли он? — рассердилась Евдокия Ивановна и уставилась на меня, как на предателя Родины. — Знаешь, Пелагея, порой я сомневаюсь, моя ли ты дочь.

Она ещё долго ворчала, качала головой и слала бесконечные вопросы небесам, за что ей такое наказание, затем снова вспомнила о Фёдоре Толбузине и воодушевилась:

— Говаривают, на станции утром неприятность приключилась. А Фёдор Климентович проявил себя храбро, как настоящий герой!

— Кто же такое говаривает? — на всякий случай уточнила я, стараясь не показывать, что готова рвать и метать при этом заявлении.

— Аполлинария Матвеевна сказывала Софье Степановне, а та уже передала Алевтине Петровне…

Дальше всю цепочку сплетни узнавать было не обязательно, потому как первоисточник уже был заведомо предвзятым — Аполлинария Матвеевна приходилась родной сестрой Климента Борисовича, то есть тёткой Фёдору Толбузину. А в этом семействе, как выяснилось, многое может быть сильно искажено.

— Всё-таки замечательный он молодой человек, — вздохнула Евдокия Ивановна с мечтательным выражением. — Завтра же условьтесь промеж делом о дружественной встрече.

— Мама, завтра же похороны, — напомнила я. Хотя какой был в этом смысл?..

— Кому похороны, а кому и дальше жить, Пелагеюшка, — ожидаемо ответила она. — Нам, живым, ещё многое предстоит в жизни, — мама взяла меня за плечи и легонько встряхнула. — А уж тебе, молодой, так и вовсе только о жизни думать надо. Нагореваться ещё успеется. Сейчас моё время горевать, милая, — она тяжело вздохнула. — Я одна за всех отгорюю, но тебе — дорога в будущее. Не забывай об этом.

Я и не забывала. Особенно о том, что живым предстоит ещё многое — тут мама была совершенно права. Вот только подразумевали мы под этим разное.

———————————————

Глава 20.

Бледное солнце пробилось сквозь пелену туч на несколько секунд, а затем его снова заволокло серой дымкой. Опять стал накрапывать дождь, но никто не обратил на это внимания — скорбь поглотила всех присутствующих. Однако я понимала, чувствовала, что где-то здесь, среди этих печальных лиц прячется то, что принадлежит человеку, в самом деле ликующему в глубине души. Этот кто-то желал смерти моему отцу и очень вероятно совершил нечто, чтобы эту смерть приблизить.

Так кто?.. Кто же это?..

— Земля еси и в землю отъидеши... — распевал отец Иоанн, обходя могилу, в которую уже опустили гроб.

А я тем временем не переставала изучать скорбящих — всех, каждого. Ещё в храме на отпевании украдкой следила за пришедшими и пыталась понять, где же мой истинный враг, истинный губитель отца моего, Константина Аристарховича Васильева — человека по-своему выдающегося, но притом тихого, скромного, совершенно неконфликтного.

Неудивительно, что никто не желал верить, будто смерть его была насильственной и некто может быть к тому причастен. Только Вяземский всё же воспринял всерьёз мои подозрения, но, возможно, не только потому что умел мыслить критически, но и потому что судил непредвзято. Остальных же сбивала с толку размеренная и, в общем-то, неприметная судьба покойного. И правда, кому могло понадобиться причинять вред доброму, ответственному человеку?

Для меня ответ был очевиден — тот, кому его доброта и ответственность стояли поперёк горла.

Я глянула на Климента Борисовича, который почти давился слезами, и едва удержалась, чтобы не скривиться. Его чувства казались почти искренними, если бы не одно «но» — именно у Толбузина и его сына имелись главные основания радоваться произошедшему. Тем не менее, Фёдор горевал ещё отчаяние отца — он то и дело всхлипывал, и мне стало противно. Даже если предположить, что это семейство никоим образом непричастно, их печаль рассеется мгновенно, как только завершатся похороны.

Чтобы не выдать своего раздражения, я прошлась по людскому кругу: Иван Фомич Лебедев тихо сморкался в платок, его жена только-только подавила последние рыдания, но они грозили вновь вырваться наружу. Моя мать вела себя удивительно кротко, смиренно, хотя всю прошедшую ночь я слышала, как она бессильно плачет в подушку, думая, что я сплю. Она пролила за эту ночь столько слёз, что на похороны, похоже, уже не осталось.

Потом случайно встретилась глазами в Прошкой, маленьким посыльным со станции, и он быстро отвернулся. Должно быть, ему было просто стыдно, что он так отчаянно плачет, совсем по-детски, но я понимала настоящую причину — Прошка получал свои копейки из рук Константина Аристарховича и был рад каждой из них. Мой отец фактически приютил мальчишку на станции, он был сиротой, беспризорником, но на удивление ответственным и смышлёным. Мальчик, несомненно, привязался к безвременно погибшему начальнику станции, который дал ему кров и средства к существованию.

Здесь присутствовали и многие другие железнодорожные служащие, да почти все пришли проводить в последний земной путь человека, пусть и небольшого, но уважаемого и даже любимого. Многих я знала лично: например, машиниста Акима Карасёва, обходчиков Семёна Трофимовича Кувалдина и Савелия Игнатова, станционного смотрителя Илью Кузьмича Грачёва, братьев-кочегаров Ивана и Демьяна Зайцевых. Невольно пробежалась глазами по их одежде: все пришли в рабочих бушлатах, кроме Игнатова, но, насколько мне удалось разглядеть, с пуговицами у них всё было в порядке.

После этого я остановилась глазами на высокой статной фигуре инспектора. Словно почуяв мой взор, Вяземский поднял глаза и незаметно для других кивнул мне. Да, наш пакт оставался в силе, и, кажется, Гавриил Модестович в тот момент занимался примерно тем же, что и я — вычислял злоумышленника. Но по отсутствию направленности его взгляда понимала — он так же, как и я, понятия не имеет, кого стоит серьёзно подозревать. Мне все казались одинаково безвинными, но вместе с тем не могла отделаться от мысли, что вероятнее всего и тут не обошлось без Толбузиных. Я вперилась в Фёдора и наконец просекла, что он не может взять себя в руки по самой банальной и омерзительной причине — он, похоже, нетрезв. И так как поминок ещё не было, значит, «заправился» где-то ещё до похорон. Вот же скотина…

— Не стоит так явно смотреть на него, — тихо шепнула мне Евдокия Ивановна. — Обожди до завершения литии.

Я скрипнула зубами и ничего не ответила. Моя мать всё истолковывала на свой лад.

Меж тем уже принялись закапывать могилу. Все осеняли себя крестом, произносились вслед за священником последние слова молитвы. Вот и подошёл к концу момент прощания. Я глянула на маму: её лицо на секунду исказилось, но она подавила свой порыв. Я не понимала, восхищает меня её выдержка или раздражает, или и то, и другое вместе.

Знаю, она любила отца. Они не были близки по духу, но жили мирно и ладно — так, как подобает супругам, и я никогда не слышала, чтобы мои родители хоть раз пренебрегли друг другом, оскорбили или повысили голос, даже если были не согласны в каких-то вещах. Оба они радели за чинный семейный уклад, и того же сейчас желала придерживаться Евдокия Ивановна — не превращаться проводы своего супруга в театр страданий, а проводить с почестями и продолжить жить.

Когда всё было кончено, я взяла её под руку, и мы вместе неторопливо побрели в сторону дома. Остальные участники похорон двинулись за нами. В какой-то момент рядом со мной поравнялся Иван Фомич.

— Дождь перестал, — заметил он, глянув на небо. — Стало быть, ушёл наш Константин Аристархович с миром и в блаженстве господнем.

— И то правда, — согласилась Евдокия Ивановна. — Небо-то расчистилось, — она подняла глаза ввысь. — Да упокоит Господь его душу.

— И дарует Царствие небесное, — закончил купец. — А вам, Евдокия Ивановна, скорейше оправиться от потери.

— Я от своей потери уж никогда не оправлюсь. Отныне у меня единственная радость — моя дочь.

Лебедев выразительно глянул на меня:

Глава 21.

Никогда не понимала традицию поминок. Нет, сама по себе традиция оправданная — почтить память покойного, подвести, так сказать, итог скорбным событиям, вместе отгоревать день, когда бренное тело было предано земле. Но, как это часто бывает, поминки по моему отцу довольно скоро переросли в довольно тривиальное, пусть и с налётом печали, светское мероприятие.

Это ощущалось по атмосфере — гнетущей и вместе с тем уже формальной, когда разговоры с персоны Константина Аристарховича потихоньку стали перетекать на другие темы. Я видела, что моя отчаянно старается уделить время всем гостям. Но, возможно, от её усилий лучше становилось в первую очередь ей самой.

Я же старалась держаться особняком. Единственный человек, с кем мне сейчас хотелось говорить, оказался в окружении пришедших господ: Вземского обступили со всех сторон, в том числе начальник станции и Лебедев. Они оживлённо беседовали о чём-то, вряд ли о моём отце. Я наблюдала за ними исподтишка и могла лишь догадываться, о чём ведётся речь.

— А что же вы, Пелагея, ничего не едите, не пьёте? — вырвал меня из размышлений голос Фёдора Толбузина.

Я обернулась и встретилась с его осоловелыми глазами, отчего новая волна гнева мгновенно поднялась в душе.

— Пекусь о том, чтобы гостям всего хватило, — ответила холодно, почти сумев скрыть раздражение. — Вы, Фёдор Климентович, закусывали бы активнее.

— Да я ведь почти и не пил, — нагло соврал он и развёл руками. — Да и как же это? Напиваться на поминках — нехорошо.

— Ну, хотя бы повод есть достаточный.

— Повод — он ведь всегда найдётся, — рассудил Толбузин-младший. — Да и я, знаете ли, раз уж на то пошло, предпочитаю иные напитки.

— Это какие же? Разве вы не употребляете водки? — усмехнулась я.

— Оно-то так, да одна другой рознь. К напиткам такого рода нужен особый подход. Не каждая марка изготовляется правильно.

Тут я насторожилась и даже заинтересовалась:

— И какую же вы марку вы предпочитаете?

— Ну, скажем, — Фёдор задумался. — «Пфистеръ» недурна… Или даже «Депре»…

Я отвернулась разочаровано.

Но тут Толбузин выдал:

— Да, и «Шустовъ» тоже вполне сносна… Впрочем, что-то у нас с вами разговор совсем не туда зашёл, Пелагея.

Я хотела возразить, что очень даже туда у нас зашёл разговор, но Фёдор добавил:

— Я ведь об ином хотел с вами говорить. Раз уж подобрался случай, не угодно ли будет вам совершить вместе вечерний променад?

Так и хотелось выпалить: «Вы издеваетесь?!», но я приберегла эмоциональные выпады для менее людной обстановки. Ответила коротко:

— Увы, сейчас я не настроена на прогулки.

— Отчего же? — внезапно появилась Евдокия Ивановна. На её лице расцвела совершенно неуместная улыбка. — Свежий воздух прекрасно способствует исцелению нервической системы. Прошу прощения, что я так беспардонно вмешалась в ваш разговор. Однако, полагаю, вам давно пора пообщаться по душам.

— Мама… — начала я.

Но она перебила:

— И, кстати, я уже предложила Клименту Борисовичу всем семейством пожаловать к нам на чай в будущую среду. Думаю, тогда вы и сможете о многом потолковать, — маман вновь улыбнулась.

Ничего мне так не хотелось в тот момент больше, чем хорошенько отчитать её. Даже с учётом того, что яйцо курицу не учит. Всё-таки душой я была весьма зрелым яйцом и тоже кое-что понимала в таких вещах.

— Премного благодарен за приглашение, сударыня, — обрадовался Фёдор. — Непременно будем, с превеликим удовольствием.

— Вот и славно.

— Вы уже познакомились с нашим инспектором, Евдокия Ивановна? — появился подле нас старший из Толбузиных. — Преприятнейший человек! Позвольте представить — статский советник, князь Гавриил Модестович Вяземский.

Я глянула на инспектора, и он ответил почти виноватым взором, что означало, что ему также неловко от всех этих пересудов. Прежняя компания, которая раньше стояла в стороне, перекочевала к нам. И завязался самый тривиальный светский разговор. При этом мама делала абсолютно правдоподобный вид, будто не встречалась раньше с Вяземским. И ему тоже пришлось отыграть свою роль. Фёдор заметно скис, поскольку теперь всё внимание направилось к Гавриилу Модестовичу.

— Безмерно рада знакомству, князь, — приветствовала Евдокия Ивановна.

Вяземский принял её руку для поцелуя.

— И я также счастлив с вами познакомиться, Евдокия Ивановна. Искренне скорблю вместе с вами над вашей горькой утратой. Примите мои соболезнования.

— Принимаю и сердечно благодарю. Как вам пришлась по вкусу Тула? Должно быть, после столицы наш славный, провинциальный городок показался вам серым и бесприютным?

— Отнюдь, Евдокия Ивановна. Я нахожу ваш город по своему прекрасным и любопытным. В особенности — здешние люди меня очаровали, — на долю секунды он стрельнул глазами в меня, но этого, кажется, никто не заметил.

— Вы необычайно милы, Гавриил Модестович. Если что-то будет вам угодно, всегда можете рассчитывать на поддержку нашей семьи. Хотя после утраты нашего кормильца немногое мне доступно…

— Мы все горячо поддерживаем визит инспектора! — воодушевлённо заявил Климент Борисович. — И надеемся, что ваше пребывание оставит лишь самые приятные впечатления!

— А дабы впечатление было полным, — продолжил Иван Фомич, — немедля зову всех на званый ужин в честь господина Вяземского. Не откажите, сударь, почтить присутствием мой незатейливый купеческий дом.

— Не такой уж и незатейливый, — с улыбкой заметила мама. — Иван Фомич — у нас человек необычайной скромности и щедрости.

— Почту за честь, — ответил Вяземский.

Выслушав все эти тирады, я поспешила отдалиться от светского воркования. Меня возмущало, как быстро от печали все перешли к лести и заигрываниям. Моя душа точно не была к такому готова. Да и тёмные загадки не давали мне покоя.

———————————————

Дорогие читатели!