Стану твоей семьёй

Первое. Короткое "никогда"

Тортик.

Аккуратно ступаю по грязному рыхлому снегу, положив руку на давно заметный живот. Приходится контролировать каждый свой коротенький шаг, не разрешая себе забывать, что под этим месивом один гололёд, не обещающий мягкого падения.

Мне остаётся всего ничего, наш офис уже виден отсюда, и есть немного времени до начала рабочего дня. Я могу не торопиться, давая себе возможность прийти в себя.

Моя малышка начинает толкаться внутри, только сейчас проснувшись. Мне хотелось бы улыбнуться, но после очередной бессонной ночи просто не осталось сил, я пока себя не собрала, не выдернула из переживаний.

Коля так и не пришёл домой ночевать.

Хотя знает, что сегодня крайний день оплаты за прошлый месяц аренды. Хозяйка однушки, которую мы сняли месяца три назад, точно не обрадуется, если мой некогда любимый человек не появится до вечера. И можно даже без денег… Я сама всё решу, найду решение. Нас не выгонят… Не должны. Не снова.

Лишь бы вернул копилку — подарок от давно почившей и горячо любимой бабушки — лишь бы не заложил. И лишь бы просто вернулся, сделав вид, что ничего не трогал. Я бы поверила в то, что он не брал единственную вещь, которую никто и никогда не имел права от меня забирать. Я таскала её по всем съемным квартирам, забыв, что та может иметь материальную ценность.

Наверное, выносить у нас больше нечего. Поэтому так. Наверное, сегодня нужно просто снова попросить аванс и не думать о том, как буду доживать дальше.

Это было бы страшно, если бы уже не стало привычкой. Так глупо, но мне все еще стыдно, и я до сих пор никому на работе ничего и не рассказала. Все думают, что я счастлива…

Чувствую толчок в животе, прикусываю губу, чуть улыбнувшись.

— Ты права, малышка, с тобой-то я точно счастлива! — Шепнула, нараспев растягивая слова.

На небе даже солнца не видно, всё заволокло снежными тучами, раскрашивая жизнь серыми монохромными тонами. Цвет привычен, я особо ярких красок никогда и не знала… снова пинок.

— Какая у тебя мама неблагодарная!

Коля должен вернуться сегодня или уже вчера… он нам обещал.

Пока мысли крутятся по новому кругу, я оборачиваюсь и вижу приближающееся авто моего начальника. И надо бы как-то отойти подальше к обочине, не поскользнувшись при этом.

Мы живём с ним в разных реалиях. Павел Кириллович — во вселенной, где люди могут тратить деньги, не заботясь о суммах, где он может ходить в дорогие рестораны, покупать дома, машины, пить вино и курить дорогой табак, уезжать в другой город или даже менять страну, когда ему этого захочется, да и просто быть счастливым и не бояться, ожидая день, когда это счастье кончится.

Мне даже стыдно представить, чтобы я о чём-то подобном могла мечтать. Мои «мечты» очень маленькие, приземистые, и в них чаще всего помещается лишь одна мысль — прожить еще один день, в котором Коля бы не сорвался. А с остальным я как-нибудь дальше сама справлюсь.

Так что с моим боссом мы точно из разных миров или даже галактик. А ещё он похоже обожает свой Порш, ибо даже в такую погоду автомобиль у него постоянно идеально отполирован — ни одного пятнышка на синей блестящей плёнке. Поэтому мне нужно встать ещё немного подальше — я если задену, царапну или испорчу там что-нибудь, точно никогда не расплачусь.

Ровно в тот миг, когда массивная синяя морда равняется со мной, я вздрагиваю от вибрации в кармане пальто, полы которого уже давно не сходятся на животе. Но другое я пока себе не куплю… пока не выходит, так что нужно просто одеваться теплее.

Мне звонить особо некому, особенно сейчас. На экране отобразились незнакомые цифры. Хотя Коля всегда делает так, берет телефон у кого-нибудь другого, чтобы сэкономить минуты на своём.

— Коль, — едва успеваю нажать на кнопку старенького телефона, — Коль, наконец-то! Где ты? Ты же помнишь… ты…

Цепенею, когда вместо привычного звонкого голоса меня обрывает совсем другой: ледяной и колкий, чужой.

— Добрый день, это Виктория Александровна?

Может, я ошиблась? Мало ли.

— Да… а кто Вы?

— Меня зовут Александр Юрьевич, я следователь убойного отдела следственного комитета. Дело в том, что мы нашли Ваш контакт в телефоне Рогозина Николая Андреевича, Вы не могли бы подъехать сегодня до трёх?

По телу проходит первая дрожь, пока я пытаюсь не понимать.

— К… — тихо. — Куда?

— Пока к нам. На Советскую. Четыреста пятый кабинет, как приедете, позвоните. Я скажу, чтобы Вас пропустили.

— По какой… причине?

Он медлит, заставляя этим осознавать, что-то точно случилось. Что-то очень плохое.

— Коля… что-то сделал? Натворил?

— Ммм, Виктория Александровна, давайте мы с Вами сначала встретимся, хорошо?

Уходит от ответа, увиливает. Поднимаю глаза к небу серому и заставляю себя повторить вопрос:

— С ним что-то случилось?

В ответ вздыхает:

— Ну Вам ли не знать, что Николай Андреевич вёл достаточно специфический образ жизни и…

Второе

Тортик.

Мужчина нехотя тянет:

— Давайте при встрече.

И пока мне что-то пытаются объяснить на том конце, я замечаю, как начинает кружиться мой мир, а ноги не слушаются. Медленно оседаю, хватаю ртом воздух, как рыба, не понимая, что делать дальше. Он не мог… не мог же, правда?

Я проходила такое уже два раза, точно так же “узнавая” папу в тринадцать лет, когда так в нём нуждалась, и в семнадцать — маму. Тогда Коля поклялся, пообещал мне, что этого не произойдет в третий раз… никогда не произойдёт.

Какое жуткое же это «никогда».

Какое оно короткое!

Это не могло произойти с нами. Скоро же свадьба и… и дочка. Он же почти год справлялся. Это не может быть моей истиной.

Но тело начинает вести, заставляя медленно крениться, уже упав на колени. Я должна встать, мне очень нужно… только ни одна частичка моего тела не слышит разум, а перед глазами опускается лишь серая пелена, не оставляющая полосы света.

— Вы же должны понимать! Мы проверили базу, он уже несколько раз проходил по статье 6.9. — Собеседник продолжает говорить что-то не то, будто оправдываясь и обвиняя. — Вы должны были знать…

Кому и что я должна? Сколько можно отдавать долги, теряя близких и дорогих? Сколько можно барахтаться и выгрызать шанс на “нормальную” жизнь, выбираясь, но так и не выбравшись? Я обещала нам всё пережить, но сейчас переживаю всех. Могла бы… но, кажется, не в этот раз.

Из руки выскальзывает кнопочный телефон и падает куда-то вниз раньше, чем моё лицо соприкасается с чем-то холодным. Снегом… так нельзя. Должна, но…

Если где-то над всеми нами и правда кто-то есть, то почему этот кто-то опять меня не замечает?

Закрываю глаза, позволяя сознанию медленно ускользать, не запрещая грязи обволакивать тело. Мои рваные выдохи переплетаются с ледяным воздухом, дав морозу себя забрать.

Удивительно, но в этом вакууме страх никуда не делся. Страшно лишь потому, что именно сейчас, сплетаясь с чьим-то криком, дочь начинает волноваться, толкнувшись мне в бок. Умереть так, не увидев её, не хотела бы.

— Ви-и-ик!

Кажется, что пелена начинает чернеть и моего плеча касается чья-то рука. Я не люблю этого, но сейчас чужие пальцы спускаются ниже и пытаются нащупать пульс на запястье, пока их обладатель кричит что-то странное:

— Скорая! Девушке плохо. Шестой месяц беременности… да слышу я!

Седьмой. И даже сказать не могу. Выдох слетает с губ. Ещё чувствую, как слёзы стекают по скулам. Я начинаю тонуть во мгле, едва разобрав это чуждое мне:

— Вик, твою ж мать, только не отключайся!

Как это больно.

Третье. Палочка-выручалочка

Павел.

Подъезжая к офису, краем глаза замечаю на тротуаре Вику, нашу офисную помощницу, палочку-выручалочку. Она идет медленно, выбирая, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться.

Хотел бы подвезти, но знаю, что откажет. За год работы уже немного изучил её.

Вика появилась в офисе с подачи Алины, моей секретарши. Она вечно что-то не успевала в офисе, при этом идеально вела мои дела и виртуозно обращалась с графиком дежурств и нарядов ребят. В вопросах непосредственной работы Алине не было равных, но вот в остальном…

Поэтому когда у ребят в очередной раз закончился кофе, а душ в раздевалке уже не подлежал починке молотком и матами, а Алина развела руками, закопавшись в переписке с новым клиентом, я выцепил по первому же попавшемуся объявлению Викторию.

И дела пошли на лад.

В офисе стало чисто, уютно и запахло цитрусовыми. Это Вика в раздевалке у ребят расставила всякие скляночки с ароматными маслами. Вода в кулере всегда свежая, а бумажные полотенца в уборной перестали заканчиваться, договора клиентам доставляются вовремя, как и спортпитание пацанам, даже цветы в переговорной зазеленели и зацвели. Всё, что нужно было починить, починилось, всё, что нужно было выкинуть, выкинулось.

А что уж говорить о ребятах: Вика умеет одной улыбкой погасить конфликт, всё уладить и договориться. Она ввела календарь праздников и дней рождений, стала дарить пацанам всякие милые ненужности, от которых поднималось даже моё настроение.

Выслушивает стенания бойцов по поводу личной жизни и тупых клиентов. Подрабатывает психологом за тортик или шоколадку, которые тут же раздаёт всем желающим в офисе.

Когда стало ясно, что Вика собирается от нас уходить в декрет, то шоколадки сменились на яблоки, киви и прочие полезные продукты. Которые опять-таки она не уносит с собой, раздаривая и щедро делясь со всеми.

Вашу мать, просто с ужасом ожидаю тот день, когда Вика уйдёт. Ибо где найти такую же палочку-выручалочку, не представляю. Да и откровенно говоря, не только страх перед разрухой в офисе заставляет меня сожалеть.

Телефон, закрепленный на торпеде, мигает входящим. Он с утра на беззвучном, потому что благодаря рассылкам соц.сетей и упоминаниям в календарях все знакомые резко решили меня поздравить с днем рождения. Даже те, кто особо и не вспоминал обо мне целый год, присылают безличные картинки, мемчики и прочую чепуху.

Ну а те, кто, действительно, дорог, хорошо, если вспомнят к вечеру. Мама с отчимом позвонят после работы, братец смску пришлёт.

Дед — тот вообще не станет звонить.

А Инка… она позвонит. Точно позвонит. Вначале потребует денег, потому что ей всегда не хватает, а потом буркнет что-то про здоровье и счастье и передаст трубку дочери. Женька может и сама набрать, как делала когда-то. Звонила, писала смешные сообщения с ошибками. Но по мере взросления все больше отдаляется и с каждым годом уходит от меня все дальше.

Заворачиваю на парковку и привычно выхватываю силуэт тоненькой фигурки.

Вика оказывается совсем не там, где должна уже быть. Она так и стоит на месте, прижимая телефон к уху, а второй рукой поддерживает живот. Лицо растерянное. Начинает заваливаться вбок.

Бросаю машину, так и не доехав до парковки пару метров, и выскакиваю на улицу. Вика лежит на боку на грязном тротуаре среди лужи и снега, перемешанного с песком тысяч ног. Рядом толчется женщина с ребёнком и парниша. Отгоняю всех подальше и набираю скорую. Второй рукой пытаюсь нащупать пульс на тонком запястье.

Скорая едет недолго, но фельдшер не хочет пускать меня в машину, чтобы сопроводить Вику.

— Куда её повезете?

— В «десятку», — бурчит уставшая женщина в форменной синей куртке в ответ и натягивает на Викину руку манжету тонометра.

Еду следом за машиной скорой помощи и с боем прорываюсь в приёмный покой. Вика так и не приходит в себя, лежит на кровати, белая и неподвижная.

Из палаты меня выгоняет медсестра, всовывает мне в руки Викино видавшее виды пальто и уверяет, что все будет хорошо, а сама зыркает злобно, как будто я лично обещал на ней жениться, а сам сбежал из ЗАГСа.

Телефон вибрирует в кармане. Усаживаюсь на скамейку и сбрасываю входящие. Быстро набираю сообщение Алине, что задерживаюсь, и отключаю вибрацию, чтобы никто не беспокоил.

Не так представлял я себе свой тридцать шестой день рождения…

Так-то вообще ничего не представлял, не планировал. Разве что к деду стоит заехать и привезти его любимую Прагу из кондитерской на углу его дома. Он меня, конечно, попытается прогнать, но я не уйду. Заварю чай, сяду на свой стул на кухне, послушаю часы с боем.

А теперь вот…

Ждать приходится долго. Но это время я пытаюсь использовать с пользой. Ищу Вику в соц.сетях и не нахожу. Припоминаю её кнопочный телефон, кидаю взгляд на потрепанное пальто. Очевидный вывод: она стеснена в средствах.

Прошелся на пост, не решаясь заглянуть в палату, и как можно убедительнее попытался донести до постовой медсестры, что если нужны какие-то лекарства или еще что-то, то я оплачу. За свою инициативу получил в ответ осуждающий взгляд и вернулся на свой стул напротив двери в палату.

Четвертое. Да сколько вас таких

Тортик

Я не люблю с детства, когда кричат. Поэтому пытаюсь спрятаться, но получается лишь пошевелить рукой, вырвав что-то из локтевого сгиба.

— Мужчина, да выйдите уже! Сейчас очнётся зазноба ваша, только прокапаем глюкозу! Куда она денется вообще? — Доносится женский сильный бас, от которого так и тянет сбежать.

Ей парирует мужской голос, пока по моим венам что-то дёргается и чуть ощутимо щиплется, следом попадая на кожу. Рядом вдруг шоркает стул, и раздаётся второй женский, намного более мягкий тон:

— Ай, Людк, она иглу выдернула!

Теплые руки касаются локтя, пытаясь направить иглу обратно и заставляя терпеть едва ощутимую боль.

— Вика, ещё раз так дёрнешься, бабочку поставлю!

В этом голосе нет злобы, скорее та просто шутит.

Пытаюсь сфокусировать взгляд, но кроме белой пелены не вижу сейчас ничего. Наверное, это потолок… и судя по запахам, это больница. Судя по игле, которых всегда боялась, как и шприцов, и расплавленных почерневших ложек…, сейчас мне пытаются вернуть на место капельницу.

И я даже умудряюсь увидеть каплеобразователь, хоть он и предстаёт передо мной сильно размытым. Кажется, там два каких-то бутылька над ним…

— Вик! — Мужской голос вдруг обретает хозяина.

Не понимаю, как он может быть здесь. Как я тут вообще могла оказаться? Пытаюсь сглотнуть, но получается так себе.

— Давайте всё уже! В коридор! Жена от вас никуда не сбежит!

«Жена»? Кто?! Мне хочется возразить, и пока пытаюсь сказать хоть слово, вздрагиваю от резкого хлопка закрывшейся двери.

— Экий нервный он у тебя. — Подходит ближе первая.

У меня? Качаю головой, но это её не останавливает:

— Это же он тебя так довёл?

Чуть шевелю губами, не понимая смысл того, что пытаются мне сказать. Какая-то ерунда.

— Он-он! Вот сразу видно было! Сам с иголочки одет, а часы какие! Точно не реплика! А на тебя и гроша не потратит! Видела я, как его перекосило, когда сапоги твои снимал! Застыдился бы гад!

— Людк, ну уж прекрати. — Врывается в мою голову голос второй. — Видишь же, плохо ей.

— Да что сразу я-то, а?! Мне её пожалеть-поди? Она будто не знала, за кого выходила!

Жалость?

— А мне кажется, он её любит. Вон, как волнуется!

Любит?

— Ой ли! Ты будто первый день тут работаешь? Сколько у нас в стране тиранов-то, мало тут девок отдыхало, а? Сколько потом в ногах у них валяются?

— Да ну тебя…

Снова шаркают ножки стула.

Веду рукой, пытаясь цепляться за первые мысли. Наверное, это всё какой-то бессмысленный сон. Череда дурацких сновидений, и, наверное, я проспала на работу. Вот только…

Я начинаю понимать, вспоминать про звонок и пытаюсь зажмуриться, лишь бы ещё хоть пару мгновений не подпускать к себе эти мысли, что все реально.

— Так! Давай, раз очнулась, сделаем КТГ.

Второй голос опять волнуется:

— Она же на капельнице, зачем? Не положено.

— Не положено?! — Взрывается первая. — А ты хочешь, чтобы этот опять нам не поверил?! — Начинает повышать децибелы. — Ты посмотри в окно, какая там тачка-то! Дорогая. Такому слово против скажи, и не заметит, как сметёт!

От напора вторая сдаётся:

— Ой да делай уже, что хочешь...

— Вот! То-то! Тут хоть бумажка если что будет.

И я уже могу разобрать стук какой-то тележки, могу разглядеть небольшой экран, окутанный проводами, пока мою кофту вдруг задирают вверх и недовольно бурчат про чуть расплывшуюся татуировку под грудью.

— Да сколько их у тебя?! Тьфу, блин!

Женщина резво просовывает ремни подо мной, тут же стягивая их на животе и заставляет поморщиться от холода датчиков, оставляя их в области моего пупка.

— Так, Вика!

Впервые замечаю её лицо. Она склонилась надо мной, чуть шмыгнув носом с горбинкой. Её черные локоны выбиваются из прически, пока пальцы вкладывают в мою ладонь какой-то приборчик с кнопкой. Красивая… ей, наверное, около сорока.

— Как только почувствуешь шевеление ребенка, нажимаешь на кнопку. Поняла?

Получается кивнуть и отвести взгляд, когда та отворачивается, включая колонки и начиная запись. Сквозь этот шум точно разбираю сердцебиение моего маленького солнышка. Учащенное. Намного чаще, чем у меня, но так и должно быть.

Раз. Где-то там вместе с моим нажатием вспыхивает малюсенькая чёрточка, отразившаяся на экране и громко ёкнувшая.

Коля говорил, что теперь уже никогда. Что я могу ему верить и могу знать, что он не предаст, не уйдёт, не исчезнет и больше никогда не попробует снова.

— О, только посмотри на неё! Разревется сейчас! Ну-ка, не порти показатели!

Пытаюсь хоть за что-то здесь зацепиться, нахожу взглядом настенные часы у окна, пробуя не смотреть на женщину, заполняющую за столом какие-то документы и напоминающую мне бабушку. У той были такие же седые кудри. И она так боялась, что мама и папа не справятся. Ну да, не справились.

Пятое

Тортик

Выхожу в коридор, точно зная, что за каждым шагом моим сейчас наблюдает та акушерка с чёрными волосами. Она, наверное, кривится и снова выдвигает неверные предположения, когда мы обе замечаем у окна Павла Кирилловича.

Мой начальник как раз оборачивается, держа в руках свою куртку. Рядом на скамейке лежит моя одежда, и это… так странно смотрится, что я невольно ёжусь, сглатывая.

Немного держусь за стену, хотя чувствую себя намного лучше. Он делает шаг вперёд, не решая что-то сказать. Отвожу взгляд в сторону, остановившись у скамейки.

— Простите, я… Это впервые… — пытаюсь слова подобрать, снова взглянув на него, — мне наверное, надо…

Не знаю, не могу сообразить и даже извиниться за неудобства. Только он вдруг мотает головой, не отводя взгляд:

— Я рад, что тебе лучше.

Слабо киваю, садясь и принимаясь за обувь. Это уже становится неудобным — так нагибаться, но я приноровилась и обычно выставляю ногу вперёд, застёгивая зубчики.

Не хочу показаться жалкой, потому пытаюсь говорить, хотя дыхание начинает сбиваться.

— Можно мне сегодня взять отгул до четырёх? Я понимаю, что у нас много работы.

— Ты пошутила сейчас? — Он касается своего лба, проводит линию вверх, чуть коснувшись тёмных волос. Кажется, такая причёска называется «Бокс».

— Почему? — Выходит слишком тихо.

— Давай лучше домой отвезу? — Кивает в сторону выхода. — Можешь взять больничный или отпуск. Тебе же до декрета всего неделя, Вик.

— Нет, спасибо. У нас же много работы… — Пытаюсь казаться милее. — И у Вас скоро день рождения.

На самом деле, я помню про аренду и еще вчера хотела попросить дать мне возможность поработать до родов, не за полную зарплату и неофициально, естественно, но работать.

Шумно выдыхает и явно заставляет себя улыбнуться, смотря на меня в упор карими, каждый раз пробирающими до дрожи, глазами. Ему на днях должно исполниться тридцать шесть. Мы заказывали подарок, но дата почему-то сейчас вылетела из головы.

— Он сегодня.

— Кто?

— Мой день рождения.

Вышло неловко…

— Эм, кажется, я забыла, какое с утра число…

— Восьмое. Ничего страшного.

Киваю, угукнув и отводя взгляд.

— Значит, мы вас сегодня должны были в десять поздравлять…

— Значит, что так.

— Но Вы тут и…

— Я тут. — Чуть улыбнулся уже, кажется, искреннее.

Шепчу:

— Извините.

Он разводит руки и чуть пожимает плечами.

— Всё хорошо, Вик.

Киваю.

— Спасибо.

Снова неопределенно мотает головой.

— Да не за что. — Кивает на пальто. — Я пытался почистить, но, как видишь, не особо удачно.

Замечаю пятна грязи, выдыхаю и пытаюсь поблагодарить:

— Не стоило.

Всё продолжает, будто это важно:

— Думал про химчистку или, может, привёз бы что-нибудь. Мне сказали, что если согласишься, тебя оформят здесь. Всё в порядке?

Киваю. Наконец решаюсь встать и беру бежевую шапку, на миг посмотрев в зеркало. Такая бледная, и черты лица заострились. На нижней губе успела застыть кровь, а голубая радужка глаз, такая же, как у мамы, сейчас почти не видна — зрачки расширены совершенно не естественно. Так жутко выгляжу… даже тошно.

Поправляю бледно розовую растянутую кофту. Пытаюсь отряхнуть юбку с эластичным верхом. Наклоняюсь к скамейке, но Павел Кириллович, не дав взять пальто, сам хватает его.

— Слушай, Вик, правда, мне неудобно. Давай я сейчас припаркуюсь прямо у входа, ты просто сядешь ко мне в машину и всё.

— Я сама доберусь, спасибо.

— Я буду волноваться.

Тяну натянутую улыбку:

— Это нарушение должностных границ. У нас с этим строго, Вы же помните?

Конечно, он помнит. Ведь сам и составлял должностные инструкции, как и вникал во все дела фирмы, которую создавал и поднимал с нуля.

— Ммм, — кивает улыбнувшись, — тогда мне пора выписать себе выговор и наложить штраф.

Не знаю, что ответить. Поэтому спрашиваю первое, что пришло на ум.

— У меня сегодня прогул?

Мотает головой, чуть сдвинув брови.

— У тебя сегодня больничный.

— Простите…

— Вик, серьёзно. Перестань, ладно?

Что “перестать”? Отвожу взгляд, почему-то начиная теряться. Мне хочется закричать, разреветься и просто послать всё к чёрту, но нельзя же… выдыхаю.

— Тебе плохо?

Мотаю головой, выставляя ладонь вперёд.

Шестое

Тортик.

Юркаю мимо и вхожу в холл. Подхожу к окошку и говорю то, что мне было велено:

— Меня ждут в четыреста пятом кабинете, и…

— Паспорт! — Отзываются через стекло.

Даже не подумала об этом. Я хлопаю ресницами и пытаюсь понять, как быть, смотря на совершенно спокойное и даже расслабленное лицо сотрудника, что-то там жующего.

Чувствую, как позади меня встаёт Павел Кириллович.

— Ну, чего там?

— Я паспорт забыла…

— Ммм, мы с акушерками это поняли.

Да уж… нелепо.

— Так, — меняет тон, становясь жестче, от чего полицейский обращает внимание на нас. — Ярослав, — наверное, прочитал бейдж, — позвони, пожалуйста, для начала в четыреста пятый.

— Ага, — в его голосе скорее отрицание.

— А потом Виктору Максимовичу. Он на месте?

При названном тот чуть вытягивается в лице и тут же всматривается за мою спину.

— Ой, Павел Кириллович…

Смеётся.

— Не узнал?

— Виноват! — Вскакивает со стула и вытягивается по струнке. — Заработался!

— Да я вижу! Так, — кладёт руку мне на плечо, но я тут же дёргаюсь, — пропустишь? Под мою ответственность!

Мужчина вздыхает, кивнув.

— Четыреста пятый, значит? К Сорокину? Он говорил, что — сверяет какую-то бумажку, — Листьева Виктория Александровна должна подойти. Это Вы?

Киваю.

— Распишитесь и проходите.

Мне протягивают серый листочек. Я нахожу ручку и, пытаясь не вчитываться, что на меня не похоже, расписываюсь в местах, где стоят галочки.

Позади щёлкает турникет, похоже загораясь зелёным. Когда я была тут в последний раз, всё было не так официально. Пытаюсь не удивляться, что к лестнице мы подходим вдвоем с Павлом Кирилловичем. Мимо нас проходят сотрудники и некоторые даже здороваются с моим начальником.

— А кто такой Виктор… Максимович? Ваш друг?

— Мой друг, — снова открывает передо мной дверь, уточняя, — и начальник здешнего отделения. Иногда пересекаемся по работе. Многие здесь знают меня, кого-то знаю я.

Кивает вверх, когда мы проходим третий этаж.

— Так что у тебя там, Вик?

Я уже тяжело дышу, иногда останавливаясь. Держусь за бок, периодически глубоко выдыхая.

— Не хочу знать.

— Тебе нужна помощь?

Хмыкаю, помотав головой.

Наконец поднимаемся. Быстро нахожу нужную дверь и нисколько не удивляюсь, что из нее уже выглядывает худощавый мужчина. Он видит нас и тут же замирает, выпрямившись. Не знает, куда смотреть — на моего начальника или на мой живот.

— Виктория Александровна Листьева?

Киваю, пока не отдышавшись.

— Э… — снова смотрит на моё положение, — ммм… ну, проходите.

Скрывается за дверью, и пока Павел Кириллович не прошёл за мной, резко оборачиваюсь в дверном проходе, поднимаю взгляд к его замершему лицу и спрашиваю:

— А вы куда?

Улыбается.

— Он сказал “Проходи-ТЕ”.

Уточняю:

— Это нормы приличия.

— Не умничай, Вик. Мне уйти?

— Да.

— Это личное?

— Очень.

— И мне не стоит лезть туда, куда не просят?

— Да.

Хмыкает и смотрит куда-то над моей головой.

— Но здесь душно, разговор, наверное, будет долгим, как они умеют, и я едва ли прощу себе, если тебе опять станет плохо.

— Вы перегибаете…

— Ты не даешь перегнуть.

Было бы смешно, если бы весь этот бред хоть что-то значил. Я поднимаю ладони, сдаваясь.

— Делайте, что хотите!

Разворачиваюсь и прохожу внутрь, пытаясь цепляться взглядом за окружающие предметы: впереди два стола, пара старых стульев, шкаф с какими-то огромными папками, фотографии и портрет мужчины по форме и с погонами на стенах, полки и пожухлый папоротник у окна. Во главе всего этого сидит мужчина лет тридцати пяти и смотрит на нас, ну, точнее, на меня, будто тени за моей спиной его не смущают.

— Присаживайтесь. — Касается кувшина и наливает в стакан, ставя тот на край стола. — Разговор будет долгим. Павел Кириллович, я должен Вас попросить выйти, так как всё, что будет здесь сказано, это сугубо…

— Девушка не против. Считайте, что меня тут нет.

Следователь откашливается. Так что шеф уточняет:

— Вы же видите, она в положении. Вдруг что случится, а мы только что из больницы.

— Да? — Перебирает суставы на пальцах. Обращается ко мне. — Вы плохо себя чувствуете? Мы можем отложить разговор, или, если Вы сообщите номер какого-то другого близкого Николаю Андреевичу…

Седьмое. Особые приметы

Тортик.

Снова киваю. Следователь, действительно, «оговорился» — это даже мягко сказано.

— Что ж, может, так даже лучше… Эм… — Допускает заминку перед оглашением моего приговора. — Я должен спросить особые приметы, чтобы не вызывать вас напрямую в морг на опознание. Вы понимаете?

Сдавливаю переносицу пальцами, лишь бы не зареветь прямо сейчас.

— А… как это… произошло?

— Мы до этого дойдём, Виктория Александровна. Пока давайте так: у Николая Андреевича были родимые пятна, шрамы?

Сжимаю всё больше и больше дрожащие руки, пытаясь хоть что-то выдавить. Мне протягивают стакан, я мотаю головой. Сглатываю, отчетливо чувствуя, как моя девочка замерла внутри.

— Да… на — показываю на себе, — правой ладони у большого пальца есть пигментное пятно в форме бабочки. Небольшое, едва заметное.

Тот записывает.

— Бабочки?

— Ну, похоже.

— Ещё?

Выдыхаю, кивнув.

— На правой ноге на икре шрам с детства. Он неудачно… упал, когда пытался меня защитить от хулиганов.

— Это всё?

Оба знаем, что нет.

— Руки и ноги… — еле выговариваю, — такие…

— Какие?

Снова показываю на себе запястья.

— Ну вены тонкие, — перехожу на костяшки рук, — в общем, везде, где мог сам, там… это долго было.

— Что мог, Виктория Александровна?

Ха… закрываю глаза и решаю сказать другое:

— Татуировка на запястье.

— Вот, это уже существенно! Какая?

— «Последний шанс» на английском витиеватым шрифтом.

— Можете описать её? Где именно расположена, какой формы, какого размера?

Вместо ответа неуклюже стягиваю пальто и загибаю рукав левой руки, показывая точно такую же.

— О, так у вас парные?

Позади меня пытаются откашляться, а я пытаюсь делать вид, что не замечаю первые вставшие в краешках глаз слёзы.

— Только у него на правой.

Мужчина довольно кивает и продолжает что-то писать. Я дожидаюсь, когда он посмотрит вновь и наконец начнёт говорить. Время тянется, точнее — он тянет его сам, будто опасается рассказать мне хоть что-то. Но это же его работа, верно?

— Когда Вы видели его в последний раз?

«Последний»…

— Три дня назад. Мы поссорились.

— Почему?

— Он… — прикусываю губу, но продолжаю, — сдал в ломбард мою ценную вещь.

— Какую?

Выдыхаю…

— Бабушкину копилку.

— Можете описать её? — сухой тон.

Формальные вопросы сыпятся на меня как горох из дырявого мешка.

— Это важно?

Кивает.

— Сейчас всё важно, Виктория Александровна.

Шмыгаю носом, посмотрев на стену оливкового цвета. Там висят грамоты и даже награды. Я бы хотела вчитаться и понять, кто передо мной, что он за человек, но не могу сейчас.

— Это подарок. Бабушка подарила мне на мой день рождения в девять лет. Сова с глазами из драгоценных камней. Она говорила, что благодаря ей я буду счастливой, — слабо улыбаюсь иронии, — но вышло как-то всё наоборот.

— Так, и? Цвет, размер? Что-то особенное?

Показываю руками, сантиметров двадцать пять. Говорю про отверстие для наличных сзади и крышечку на дне. Очень красивая копилка — моё воспоминание.

— Хорошо. Так. Значит, вы с покойным, — сглатывает, как и я, — поругались и он ушёл. А вы?

— Пошла на работу.

— Во сколько это было?

— В девятом часу утра.

— Угу, так, тогда надо будет съездить до Вашей работы…

— Не надо, — обрывает Павел Кириллович, — я её начальник. Она, действительно, была на месте и никуда не уходила.

Это всё кажется каким-то странным, серьёзным.

— А что… произошло?

— Ммм, — снова тянет следователь, — тело Николая Андреевича было найдено в подъезде одного из домов со следами передозировки и следами насильственных действий. Судмедэксперт зафиксировал...

Я пытаюсь согнуться пополам и закрываю ладонями лицо, не выдержав. Тело начинает задыхаться, но резко дёргается, когда на плечо ложится чья-то рука. Я терпеть не могу такое…

— Вик…

Будто из толщи воды вытягивает, заставив судорожно ловить вдох.

— Виктория, Вы можете продолжать?

Киваю, стирая с щёк слёзы. Снова смотрю на мужчину, прикусывая губы до боли, лишь бы перетерпеть.

Восьмое

Тортик.

Я называю адрес, как только мы садимся в машину, и почти весь путь молчу, хотя знаю, что шеф периодически посматривает на меня и пытается начать разговор. У меня нет такого желания. Точнее — я вообще сейчас ничего не хочу. Наверное, это апатия.

Возможно, когда-то там будет принятие или ещё что. Возможно, я когда-то это всё переживу.

— Я оформлю тебе отпуск на неделю, хорошо? Завтра переведут отпускные, попрошу бухгалтерию поторопиться.

— Галина Анатольевна будет недовольна, — зачем-то вспоминаю сейчас нашу бухгалтершу.

— Мы ее не будем спрашивать.

Молчу в ответ. Мотаю головой, хотя в той ничего и не уложилось. Выдыхаю, смотря в окно, но ничего не замечаю особо. Так, лишь на инстинктах понимаю, что мы уже скоро приедем.

Наверное, в этом салоне очень красиво. У меня не получается оценить его по достоинству, да и из меня оценщик такой себе. Закрываю глаза, но тут же их открываю, когда голос Павла Кирилловича снова касается моих ушей.

— Как себя чувствуешь?

Не знаю. Не дожидается ответа, кивнув на живот.

— Как ребёнок? Сын или дочь?

Тяну, смотря на бардачок прямо передо мной. Линии красивые, только приходится концентрировать взгляд, чтобы что-то заметить…

— Дочка.

— Это хорошо…

— Да, хорошо.

— Мне, правда, очень жаль, Вик.

Я пожимаю плечами, выдыхая и заставляя себя проговорить то, в чём убеждаю себя саму:

— От любой зависимости рано или поздно умирают, Павел Кириллович.

— Но…

— Без «Но», пожалуйста.

Он замолкает и продолжает путь, трогаясь на зелёный. Я поправляю пальто, смотрю на ногти с простым маникюром, который делаю сама себе раз в неделю.

— Вик, если тебе будет что-то нужно…

Допускаю вылетевший вопрос:

— Вам меня жаль стало?

Павел Кириллович ловит мой взгляд, лишь мгновение не понимая... Я пытаюсь не злиться, но в груди начинает жечь ярая злость. Не к нему. Ко всему. И к себе самой. Мне нужно быстрее доехать, быстрее уйти, пока не натворила лишнего. Это ни-че-го не изменит.

Закрываю уши ладошками, но всё равно слышу:

— В жизни случается страшное.

— В моей — да. — Не выдерживаю, вцепив ногти в ладони. Ти-ше…

Выдыхаю тяжело, осматриваясь. Может, попросить остановить здесь?

— В моей тоже. У всех…

Закрываю лицо и шепчу:

— Извините. Я не в состоянии сейчас говорить нормально.

Чувствую, как он кидает взгляд. Осуждающе? Понимающе? Не хочу на него смотреть. Просто кусаю губу, положив ладошки на живот поближе к дочке. Почему я злюсь сейчас? Потому что не смогла сохранить всё в тайне? Потому что теперь он знает и может осудить, пожалеть или сделать вид, что может знать, как это — жить в другой, чуждой ему вселенной? Я не хочу становиться достоянием общественности, не хочу, чтобы на работе знал об этом кто-то ещё, хотя думаю, он не из тех, кто стал бы что-то рассказывать. Тогда почему я злюсь?!

— Пинается?

Вопрос поражает…

Почему нельзя просто молчать?

— Спит.

— Молодец.

Хмыкаю, кивнув.

— Отдохни тоже дома, хорошо?

Оставляю его просьбу без ответа. Но мы наконец подъезжаем, и приходится под его взглядом назвать подъезд простой пятиэтажки. Без понятия, как он будет здесь выезжать — место очень проблемное.

— Спасибо, Павел Кириллович! — Закрываю дверь машины прежде, чем он успевает что-либо сделать.

Пытаюсь быстрее дойти подъезда и достаю из внутреннего кармана ключи. Быстро захожу внутрь и поднимаюсь на первый этаж, только сейчас поняв, что аванса мне, видимо, не видать.

Захожу в квартиру, закрываю дверь и раздеваюсь, стягиваю сапоги. Пытаюсь включить телефон, но тот не поддаётся. Отшвыриваю его на старенький трельяж, запуская пальцы в волосы.

Больно.

И хочется разреветься.

Всё же беру себя в руки и ставлю телефон заряжаться. Тот оживает спустя пару минут, пикнув и показав мне один процент. Хоть что-то…

Не сломала. Только вместо любых действий я скольжу в комнату и ложусь на старенькую кровать, поворачиваюсь на бок, поджимая к животу ноги. Выдыхаю, закрывая глаза и шепчу себе:

— Справишься. Надо справиться. Перетерпи. Перетерпи, пожалуйста… перетерпи.

До тех пор, пока сама себе не начинаю верить, медленно засыпая.

Девятое

Тортик.

Слышу, как в дверь стучат с такой силой, будто ту думают выбить. Я встаю, хватаясь за спинку кровати, не понимая, что сейчас: ночь, вечер или уже утро нового дня — всё погрузилось в темноту.

Медленно дохожу до двери и смотрю в глазок, замечая там…

— Карина Альбертовна, простите, я просто… — потираю отёкшие щёки, — спала.

Женщина распахивает дверь и, тяжело дыша, влетает в квартиру, заставляя посторониться.

— Так, Виктория, где этот твой Коля?!

Раздражается ещё пуще, не получив ответ.

— Кто мне за аренду будет платить?!

— Я…

Та замирает и заставляет себя улыбнуться, сразу меняясь в жестах. Протягивает руку и намекает на наличку.

— Только, можно, завтра, пожалуйста? Я, правда, всё отдам и…

Шумно свистит вдыхаемым воздухом.

— Ты издеваешься надо мной?!

Мотаю головой, отступив ещё на шаг.

— Виктория, вы задолжали за январь! И я молчу про счётчики! А скоро платить за этот месяц, ты понимаешь вообще?!

— Да.

— И?

— Правда, я завтра…

Щурится и шипит:

— Надо было сразу вас выгнать!

— Пожалуйста!

— Если бы не твоё положение!

— Правда, мне завтра переведут и… я сразу оплачу. Я постараюсь на следующей неделе ещё за оба… Пожалуйста…

Женщина глубоко дышит, скрипя зубами.

— До конца месяца тут живёте. Потом проваливайте на все четыре стороны, поняла меня?! И я проверю ещё, чтобы ничего не спёрли, девочка!

Закрываю глаза, кивнув.

— Ты благодарить должна, что я ещё не пошла писать на вас заявление! Что ты актрису включаешь, а?!

— Спасибо.

— Вот, то-то! — Вздыхает. — Ладно, не нервничай, вредно тебе… — Отходит на шаг назад. — Но если завтра денег не будет…

— Я обещаю.

— Вот, тебе верю, а нарику твоему…

Чуть мотаю головой, пытаясь уже ничего не слушать. Сжимаю кофту в области груди, надеясь, что хоть так смогу удержаться и не осознавать.

— До свидания, — шепчу, едва на ногах устояв, когда квартирная хозяйка перестаёт выплёвывать в меня экспрессию и уходит, хлопнув дверью со всей силы.

Мне повезло… Там выплатят декретные. Как-нибудь выживу.

Заставляю себя приблизиться к старому советскому холодильнику, не включая свет, открываю дверцу и смотрю на очертания оставшихся продуктов — лампочка внутри давно перестала гореть.

Нужно что-то поесть. Точнее, это необходимо моему солнышку.

Хватаю половину батона и молоко. Выливаю то в кружку, следом жадно выпивая до последней капли. Откусываю хлеб, терзая его и вкладывая в этот процесс всё, что не могу высказать. Это чудовищно…

Мне чудовищно.

Холодные слёзы начинают катиться по щекам, тут же падая на столешницу, о которую я сейчас опираюсь. Заставляю себя убрать всё на место и уйти в комнату, снова лечь на кровать и отвернуться к стене, рисуя на ней круги ногтями до тех пор, пока не засну.

Только слёзы продолжают бежать и голова начинает раскалываться. И, наверное, поэтому так отчетливо слышен писк пришедшей СМС-ки. Не знаю, ради чего вставать и идти в прихожую, но всё же делаю это. Снимаю с зарядки телефон, нажимаю на звёздочку, сняв блокировку, и открываю одно новое сообщение:

В строке адресата: Павел Кириллович.

В тексте: “Вика, как ты? Если нужно помочь, пиши. И да…”

Я прохожу обратно в комнату, сажусь на край кровати, нажимая вниз и прокручивая сообщение. Мне приходится даже ждать, когда то загрузится до конца.

“И да, без тебя тут сегодня ужасно. Так что,”

Хмыкнув, повторяю загрузку.

“Так что можешь написать хоть одно слово, я буду рад.”

Не понимаю, что это. Хочется нажать на удаление, но вместо любых действий, я снова ложусь на кровать и опять поджимаю ноги к себе, всматриваясь в экран и складывая слова так, как воспринимаю их.

“Вика, как ты? Если нужно помочь, пиши. И, да,

без тебя тутсегодня ужасно.”

Наверное, это выходит за рамки, но я нажимаю левую кнопку, выбираю “Ответить” и печатаю лишь две буквы, которые были в его сообщении. А следом отправляю их, снова блокируя телефон.

Зачем?

Чтобы выжить, наверное.

Десятое

Тортик.

Просыпаюсь и снова не понимаю, сколько я проспала. Под подушкой пытается кричать входящий звонок, и в первый миг я даже вздрагиваю, рассмотрев на экране рабочий номер. Это прогул?

— Да?

Готовлюсь ко всему, даже думаю встать и срочно собираться на работу, но вместо того ложусь удобнее и начинаю слушать невиданное:

— Как ты с этим справлялась, Вик?! Это же просто какой-то трэш! Лютейшая жуть! Ко мне все ходят. Все и сразу! Как ты держала эту оборону?! Тори …

— Мне выйти на работу?

— Нет… — Чувствую, чуть улыбается. — Нет, конечно. Отпускные пришли? Должны были уже перевести…

— Я не проверяла.

— Да? — Замечаю, как его тон меняется, слишком лично проурчав. — А что ты делала?

Все это точно выходит за рамки.

— Спала.

— Ммм, — будто опять улыбнулся, отпив кофе, — выспалась?

— Неуместный вопрос…

— То есть, я не могу спросить у своей сотрудницы, выспалась ли она? Серьезно?

— Да.

— Ла-а-адно, допустим. — Тянет Павел Кириллович. — Тогда так… ты голодна?

— Тоже плохой вопрос.

— Ммм, беда, Вик. И на обед тебя не пригласить?

— Не пригласить.

— Он будет сугубо деловым.

— Я в отпуске, Павел Кириллович…

— Ясно. Понял, осознал. Сам срубил сук, на котором сидел…

Ловлю себя на улыбке и тут же одергиваю:

— Вы же хорошо справляетесь, верно?

— Не! Просто ужасно, — говорит, а я слышу, как отходит к столу.

— Тогда позовите на замену Катю из курьеров. Она толковая.

— Позвал. И эта Катя пытается быть плохой помощницей.

Не успеваю скрыть смех и смущение, пока смеющийся голос по телефону зачем-то решает оправдаться:

— Я не в том смысле, Виктория Александровна! И она не в моем вкусе, поверь. Эта девушка даже кофе в твоем шкафу не смогла найти.

— Но что-то Вы сейчас пьете.

Чувствую очередной вдох и улыбку.

— Пришлось самому искать. И я справился! — гордо заявляет Павел Кириллович. — И сварил сам! Пальцы, зараза, обжег. Но одну…

— Одну ложку кофе насыпать в кружку смогли.

Выдыхает, едва дослушав.

— Вик, ну, — это похоже на флирт, но едва ли он, — я так точно получу травму и слягу, ты же понимаешь?

Немного тяну, но все же решаюсь спросить:

— Давно всё это придумали?

Снова не думает врать:

— Давно. — Вздыхает, будто я не должна была все понять. — Думал подонимать тебя, как только уйдешь в декрет. Как догадалась?

— Вы сами прекрасно варите кофе. Я помню, на городской презентации месяца четыре назад, пока заводила исправленные данные в таблицу…

Цокает, оборвав:

— Вот это память.

— Павел Кириллович, правда, зачем этот звонок? — Касаюсь ладонью стены, повторяю вчерашние линии.

— Если отвечу, можно будет звонить?

— Вы мой начальник…

— Это да или нет?

— Нет.

Павел Кириллович вдруг смеется, будто мальчишка, и так быстро прощается:

— Отлично. Тогда до вечера! Еще наберу!

Выдыхаю, проклиная раздавшееся пиликанье брошенного вызова. Хитро… очень.

Но уже спустя минут десять телефон разрывается вновь — его же номером. Я смотрю долго, пропуская специально пару звонков, но раз от разу те повторяются.

— Что? Вы снова что-то придумали?

Павел Кириллович растягивает слова, будто о чем-то задумавшись:

— Я тут проверил твое личное дело. И у меня есть пара вопросов.

Аккуратно отвечаю:

— Спрашивайте.

— Первое. Здесь указан другой адрес. Почему?

— Ну, тогда мы снимали другую однушку… кажется, на Янтарной.

— Угу, — слышу клацанье клавиатуры, — какой сейчас номер квартиры?

Не спешу отвечать…

— А что Вы задумали?

— Это просто обновление данных, Вик.

— Врёте.

Хмыкает, но через миг начинает раскрывать карты:

— Минут через десять приедет доставка. И я уже доплатил за крики твоего имени у подъезда, если вдруг не сообщу до указанного времени номер квартиры. Пожалей парня, Вик. А то мало ли, вдруг его загребут.

— Вы с ума сошли?

— Нет. Так что ты решила? Всколыхнем общественное недовольство?

Одиннадцатое

Тортик.

Павел Кириллович подъезжает спустя пять минут, как только часы на моём телефоне показывают «Тринадцать ноль девять», перекрывает своим танком едва почищенную парковку, выходит и тут же улыбается, разглядев меня, выглядывающую в окно. Он даже машет рукой, держа в той какие-то бумаги. Я отвожу взгляд, глубоко и обреченно вздохнув. Вот, что ему надо, а?

Приходится уйти в коридор и выйти в подъезд, стоптав Колины тапочки. Открываю ему железную дверь и, пока не застыла, поднимаюсь в квартиру обратно.

Мне немного неловко, что здесь все так: старый ремонт, пожелтевший потолок, местами поломанная мебель, хотя я не имею к этому прямого отношения. Это просто тогда был самый дешевый вариант. Что уж думать, у меня и такого своего жилья нет.

— Здравствуйте еще раз, — тяну, обернувшись и смотря, как он, сняв курточку, на миг замирает, найдя вместо вешалки вкрученные в стену саморезы, на одном из которых висит мое пальто.

До него пока так и не дошли руки.

— Ага, — снимает лакированные ботинки, обернувшись и оглядевшись, — давно я в таких квартирах не бывал…

— А приходилось?

Наконец смотрит в глаза, чуть растянув линию губ.

— Ну, можно и так сказать.

Хмыкаю, сцепив руки на животе. Павел Кириллович берет с трельяжа файл, на первой строке которого красуются мои паспортные данные, а рядом точно видна фотография двух годовалой давности.

— Я могу пройти?

— Вы меня спрашиваете? — Выдыхаю. — Почему вы здесь?

Огибает меня и в два счета доходит до кухни. Я решаю идти за ним, чтобы наконец услышать ответ.

— Вика, ты же понимаешь, как важно иметь обновленные данные своих сотрудников? А вдруг что… и где я бы тебя искал?

Встаю у окна, смотря на то, как мой огромный босс в этой кухоньке моет руки хозяйственным мылом, закатав рукава своей дорогой рубашки. Это все будто дешевая постановка, в которой бюджета хватило только на одну звезду.

— Павел Кириллович…

Оборачивается, вытирая ладони небольшим полотенчиком и убирая его на крючочек.

— Вик, у нас с тобой сегодня очень важное дело.

Видит, что думаю возмутиться:

— Это приказ, — улыбнулся, показав жестом садиться за стол, — который не обсуждается.

Немного прищуриваюсь, но все же сажусь у окна, прошептав:

— Вам с Вашими приказами надо было идти служить в полицию.

Улыбается шире и садится напротив меня, не обращая внимания на чуть скрипнувшую табуретку.

— Мне и на моем месте уютно.

Отвожу взгляд и тихонько отвечаю.

— Я заметила.

Первым делом, он потирает руки, открывает суши, к которым я не притрагивалась. Точнее, вообще ещё ничего не трогала — ждала, когда объявится.

— Приятного аппетита, Вика… — Достаёт палочки и, не долго думая, начинает отгребать в свою сторону все, что оказывается с рыбой. Показывает жестом, — вот, тут с курицей, если будешь.

Сглатываю, не зная, что сказать. Дочка внутри зато явно знает, бойко набивая меня ножкой в область пупка.

— Приятного аппетита. — Не касаюсь своих приборов.

— Виктория Александровна, это деловой обед. — Улыбается, жуя.

Я думаю ещё миг…

— Павел Кириллович, что вы делаете сейчас?

— Кушаю.

Гениально же…

— Почему здесь?

Осматривает кухню, обводя это пространство задумчивым взглядом.

— Потому что ехать в другое место ты сейчас точно не согласишься.

— Почему? — я как попугай заладила свое «Почему».

— Это у тебя надо спросить. — Опять улыбается, положив в рот Филадельфию.

— Почему со мной?

— Ммм, — прожевав, сглатывает. Вставляет в стаканчик трубочку и пробует шоколадный коктейль, только после продолжив, — ты против? Вроде бы нет.

— Я понять хочу…

Смотря на моё лицо, чуть отдаляется от стола, задумчиво проводит языком по уголку губ, не отрываясь.

— На меня не надо сейчас злиться, Вика.

Пожимаю плечами.

— Я не злюсь, Павел Кириллович.

— Да? — Кивает на мои сложенные на краю стола руки и, похоже, на ногти, вцепившиеся в кожу. — Ну, на кого-то ты точно сердишься…

Выдыхает, будто тому приходится говорить что-то, что не хотел бы.

— Вик, иногда бывают ситуации, когда нужно делать привычные, очень простые вещи, такие, как приём пищи или просто сон. И лучше, чтобы это кто-то контролировал.

— И Вы решили быть этим кем-то?

— Да.

— Почему?

— Потому что даже у оловянного солдатика внутри бился тот же мотор. Твоему внутри — сейчас важно не сломаться.

Двенадцатое

Тортик.

Павел Кириллович берёт в руку моё дело и начинает читать про себя, быстро пробегая по строчкам.

— Тебе почти двадцать три.

Киваю, отпив ещё глоток.

— Так, — смакует свой коктейль, — обычная школа и с восемнадцати сразу работать. Не поступила в ВУЗ?

— Не пробовала поступать.

— Почему?

— Это важно?

— Да, — хмыкает.

— Просто… я бы не потянула своё обучение. Нужно было зарабатывать деньги, которых вечно не хватает.

— Ммм, — проходится по первым записям трудоустройства.

Не думает отвечать что-либо ещё, смотря в строки о семье.

— Никого?

Хмыкаю… как он прав.

— Никого.

— Родители?

Теперь тяну я, думая, зачем ему что-то знать.

— Умерли.

— Мне жаль.

— А вы тут причём? — Через силу натягиваю улыбку.

— Ты у следователя говорила про бабушку…

Ха…

— Её нет даже больше, чем родителей.

— Ммм…

— Павел Кириллович, вы это зачем сейчас начали?

Снова не думает увильнуть.

— Просто хочу понять, как та девочка в моей фирме так умеючи натягивает масочку, улыбаясь нам каждый день.

— Это так сложно?

— Ну, если ты натренирована с детства, то нет.

Киваю.

— Так что стало с родителями?

Шумно вдыхаю, опять вжимая ногти в ладонь.

— Вам не говорили, что нужно быть деликатнее?

— Я деликатен.

— Я не заметила. И в кого Вы такой упертый?

— В деда. Но можешь не отвечать.

Пожимаю плечами…

— Примерно тоже самое, что и вчера, довольны?

— Почему я должен быть доволен?

Нервно вскакиваю, отойдя к окну. Просто выдыхаю, смотря на сугроб у окна. Он заляпан грязью и ничем не отличается от других. По тропинке проходят пара мальчишек, засматриваясь на дорогую машину шефа. Я делаю тоже, что и они. Смотрю и пытаюсь разглядеть, как машина может быть такой идеальной. Это противоестественно.

И, может, поэтому не замечаю, когда он встаёт рядом со мной.

— Перегнул?

— Перегнули.

— Ещё вопрос разрешишь?

— Смотря что за вопрос…

— Вы давно вместе?

Закрываю глаза, набираю в грудь воздуха.

— Вик.

Успеваю прийти в себя прежде, чем он решает коснуться. Его ладонь замерла в паре сантиметров от моего предплечья. Потому я отступаю, растягивая расстояние.

— Давно.

— И давно он начал?

— Ну, — едва нахожу ответ, — вы же слышали, что было много приводов.

— Почему… — подбирает слова, — ты не ушла?

Я оборачиваюсь к нему, не понимая, всерьез ли он. Просто смотрю и, похоже, по моему лицу для него всё становится очевидным.

— Ааа, ты даже и не думала.

— Куда я бы ушла? Вы пошутили?

Хмыкает, будто услышал, что земля на трёх китах стоит. И это его пренебрежение режет, будто мне важно, что эта глыба там думает…

— Мы с детства с ним. Коля — это моя семья. — Развожу ладони, словно на тех можно всё объяснить. — Вы отказываетесь от родных, если с ними что-то не так? Да, он ошибся, заболел, но…

— “Заболел”?

— А вы не думаете, что это тоже своего рода болезнь?

— Интересная точка зрения.

Отхожу к плите, опираясь на ту и глубоко выдыхаю, опуская голову. Какая разница, поймёт или нет?

— Снимите белое пальто, пожалуйста.

Не обижается, зачем-то снова встаёт рядом, упираясь о кухонный старенький шкафчик. Тот, бедный, аж немного кренится.

— Попробую снять. Хотя я в куртке, ты же видела?

Шутник. Отвечаю:

— Да, это всё очень ужасно! Жутко и очень плохо! Но вот так, как есть, я к этому привыкла! По-другому с детства не сложилось, простите.

— Извини.

Понимаю, что мы просто, опять же, живём в разных вселенных.

— Ещё вопросы?

— Только один.

Думаю, ради чего вообще, но разрешаю его задать, едва заметно кивнув. Он, на удивление, немного тянет:

— Ммм, ты планировала эту беременность или…

Шиплю, резко взглянув на него:

Тринадцатое

Тортик.

Пытаюсь не выдать испуг, едва дёрнувшись. Передо мной стоят двое старых знакомых и своим появлением не обещают хороших вестей…

Надо бы закрыть дверь, но тут без шансов. Надо было думать, что делаю, а не поддаваться глупым эмоциям.

— Викулечка! — Хохочет Сизый, вытащив костлявые руки из карманов треников. — Привет, красота моя…

Меня с детства трясло от его наглости, тона и развязности, хоть тот и был “лучшим” другом Коли. Но “лучший” же не значит “хороший”. Инстинктивно закрываю руками живот, чуть отступив вглубь.

— Тут такое дело… — Скользит ухмылочкой от моих ног к лицу.

Второй стоит позади него и ехидно лыбится, жуя жвачку, довольно посматривая куда-то в область кофты. Я помню этого парня, и это плохо. Очень плохо.

— Коля денег должен, — говорит Сизый, нагло улыбнувшись.

— Чёрт, — едва шепчу, — сколько?

Пытаюсь сообразить, куда Колечка мог влезть и где их брать, если ещё за квартиру нужно отдать хотя бы за месяц… можно даже не спрашивать, как это могло выйти. Как? Как? Как обычно!

— Много, Викуль. Соточка.

А это вот поразило, я сглатываю, покрываясь дрожью, пока тот продолжает объяснять:

— И давай ты, моя милая, быстренько подумаешь, — злобно смеётся, — откуда ты их возьмёшь, пока мы не подумали, как их из тебя получить. Хорошо?

Сердце начинает рокотом бить об опасности, мозг судорожно ищет ответ.

— Я… откуда у меня…

Не успеваю договорить, как тот, что стоит позади, делает размашистый шаг вперёд, оказываясь сразу на пороге квартиры, продолжая жевать. Начинаю паниковать, отступая внутрь и загоняя сама себя в ловушку, мне даже кричать бесполезно… кто тут что…

Только спустя миг осознаю, что их лица вытягиваются, когда я вздрагиваю и тут же оказываюсь позади широкой спины

— О! Да ты тут не одна, — выглядывает бывший “лучший” друг, выискивая меня за боссом, — быстро ты утешилась, Викусь, не ожидал.

— Хлебало завали, — раздаётся гулом.

— А то что, дядечка?

— Сядешь надолго.

Второй поглядывает на Сизого, похоже, не понимая, что делать.

— О, да ты мент? Твоя тачка там?

— Моя, ещё вопросы? Ушли отсюда и дорогу забыли, пока не помог.

— Ой, дядь, ты бы со словами…

Начинаю оседать на пол, замечая, как Павел Кириллович резко подаётся вперёд, одним шагом заставив этих двоих попятиться и быстро сбежать вниз по лестнице.

Он смотрит ещё пару мгновений, пока я слышу, как хлопает дверь внизу. Берётся за ручку квартирной и закрывает её, прокручивая замок на оба оборота, только после обернувшись.

Мой взгляд мечется по пространству, надо вставать, только как вообще…

— Ты как?

Как я?

Подаёт руку, помогая и сделав вид, что не замечает дрожь в моей ладони, не отпуская ту. Надо сказать что-то.

— Я…

— Вещи собирай, Вика.

Мне послышалось?

— Что?

И в тот миг, когда он повторяет ровно это же, где-то над нами что-то разбивается, разлетаясь на звонкие осколки. Вздрагиваю, завизжав и тут же разревевшись, вырываю свою ладонь из его кисти, зажмурив глаза. Но почти сразу оказываюсь притянута к его груди.

— Вик, ти-ше…

Малышка внутри дёрнулась вместе со мной, сейчас паникуя. Я закрываю рот, пытаясь не всхлипывать, не выть и не передавать своё состояние ей.

— Окно разбили. Просто окно, спокойно. Жаль, но машину тронуть побоялись.

Павел Кириллович продолжает что-то размеренно говорить, не отпуская меня. Я делаю попытку отстраниться от этого странного состояния, оплетающего его касанием, но снова оказываюсь притянута за плечи. И попробуй от такого выбраться, когда одно предплечье его, как все мои конечности вместе взятые.

— Номер хозяйки квартиры есть?

Киваю, не сообразив, причём тут она.

— Хорошо. Сейчас поступим так, успокоишься и потом позвонишь ей, пригласишь сюда. Я пока ребят вызову.

Получается прошептать:

— Зачем?

— Ну, как минимум порча чужого имущества.

— Карина Альбертовна взбесится…

Чувствую, как его грудь чуть вздымается, и от этого становится ещё больше неловко, да и сердце моё ещё не перестало разбиваться о ребра.

— Тогда заменим ей окна на пластиковые.

— Вы чего такое говорите… у меня откуда вообще на это…

Зачем-то сжимает крепче, не дав взбунтоваться, и уточняет, будто сам уже всё решил:

— Это всё равно дешевле, чем могло бы быть, тронь они машину.

— Вы… пугаете…

Выдыхает в мою макушку, совершенно не думая отстраниться.

Четырнадцатое

Павел.

Квартирная хозяйка, женщина не самой приятной наружности с визгливым тембром голоса, прибегает через пять минут после Викиного звонка.

С порога начинает кричать, не останавливаясь. Ее не волнуют ни объяснения Виктории, ни строгие взгляды двоих полицейских, которых я вызвал несмотря на Викины препирательства.

— Вы чего натворили вообще?! Всё! Где там…

Влетает на кухню, тыкая пальцем в одного из представителей власти, пока я сижу у окна и жду, когда Вика соберёт свои вещи. Как по мне, лучше бы бросила она все здесь или на помойку вынесла. Проще новое купить, чем тащить старье из этой жизни. Но точно знаю, что буду послан со свои предложением, поэтому просто жду ее, не мешаясь под рукой.

Куда ее повезу, я уже решил. Хотя Вику еще не предупредил. Сюрприз будет…

— Мне нужно заявить! – Визжит тетка. — Они два месяца уже за квартиру не платят! У меня даже договор с собой!

Устав от бессмысленных воплей нервной женщины, жестом подзывают ее к себе. Голосом все равно не перекричу.

— Меня?! Вы кто вообще?! Где этот её… — по привычке заводится хозяйка, но всё же подходит и даже склоняется, не иначе как пронявшись силой моего убеждения, — Новые окна на кухне, и вы замолкаете. По рукам?

Женщина она хваткая, бывалая, тут же понимает для себя всю выгоду и на вопрос полицейского, будет ли та писать заявление, сразу встаёт по струнке и смотрит на Вику добрым-добрым взглядом.

— Вика! Что же ты не сказала, что сделаешь перед своим уходом такой подарок! Новые окна тут — это же так прекрасно!

— Женщина, я ещё раз спрашиваю, Вы подаёте заявление?

— На беременную? Я? Ты свихнулся? — Фамильярно и очень по-хамски заявляет она представителю власти. Я бы на ее месте прикрутил немного уважения в голосе. — Ей волноваться нельзя, а вы тут, хлопцы, такое устроили…

— Мы устроили? Так… Ай! — Мужчина оборачивается к Вике. — Виктория Александровна, пройдёмте в комнату, поговорим.

Следую за ними, бесшумно застываю в дверях. Вика садится на кровать. Мужчина приносит с собой табурет, подкладывает папку под листок, положив ту на колени и начинает задавать стандартные вопросы.

— Так значит, Вы их знаете, верно?

Кивнула. Записал.

— Как зовут?

— Один — Сизанов Лёша, живёт тут недалеко…

— Где конкретно?

Пытается точно назвать адрес, объясняет, как дойти дворами.

— Ладно, — полицейский недовольно морщится, — а второй?

— Я не знаю имени.

— Откуда знакомы?

Молчит, то ли припоминая что-то, то ли подбирая слова, как делала это у следователя, когда не хотела напрямую говорить про пороки своего Николая. И дрожит.

— Виктория Александровна?

— Просто я…

Иду за пальто, которое висит в коридоре на гвозде. Единственная Викина верхняя одежда в моем поле зрения. Возвращаюсь и накидываю ей на плечи.

— Здесь холодно уже. — Без разрешения усаживаюсь рядом.

Вика чуть поворачивает голову ко мне и просит:

— Вы не могли бы выйти?

— Вик…

Всё же встаю и иду в коридор, не закрывая за собой дверь в комнату. Так мне легче держать руку на пульсе.

— Коля, — быстро произносит Виктория, — иногда попадал в неприятности, а этот парень выбивал деньги. Я… лет пять назад заявляла об избиении, но дело замяли.

А это уже интереснее.

Разворачиваюсь и внимательно прислушиваюсь к беседе. Полицейский округляет глаза, будто она сейчас сказала что-то нереальное, лично его этим оскорбив.

— Как это «замяли»?

Вика тушуется, принимается перебирать пальцами подол кофты.

— Как бывает… на Колю надавили, он и уговорил забрать заявление.

— А почему вы подавали, если пострадавшим был он?

Вика невзначай касается ворота кофты, проводит линию по шее, чуть ухватив себя.

— Не он.

Мы переглядываемся с опером, понимая все с полуслова, и он снова принимается писать, попутно уточняя:

— Прошлое дело поднимем и ознакомимся. Вы, главное, не нервничайте.

В квартире все сильнее холодает. Щели в оконных рамках в комнате не многим меньше дыры в стекле на кухне. Одеваю куртку и жду, когда все уже уберутся отсюда.

Первой отчаливает довольная квартирная хозяйка, следом за ней в свой Патриот уходят полицейские. Я выхожу их проводить и передать привет Виктору. Не то чтобы я их запугиваю, нет. Просто чтобы помнили, что дело это надо держать на особом контроле.

Возвращаюсь вроде бы быстро, а Вика уже успела схватиться за веник.

Осколки в большинстве своём разлетелись по подоконнику и по полу возле батареи. Хотя малюсенькие частички блестят и у холодильника, и именно там я и обнаруживаю Викторию со спрятанной за спиной рукою.

Пятнадцатое

Тортик.

Зачем ему это? Я знаю его только как порядочного работодателя, как своего начальника. Положительного.

Но именно как человеку я могу ему доверять? Он хороший или точно очень хочет таким казаться.

Мой “круг общения” тоже состоит из хороших людей, иногда запутавшихся, иногда выбирающих свою жизнь вместо меня, иногда просто сломленных или болеющих, не всегда порядочных перед законом. Но каждый из них не ужасен.

Я могу ему верить?

Будто у меня есть сейчас другой выбор.

Буду только мешать… просто уверена в этом. Помощи от меня уже никакой, кажется, на работе-то еле со всем справлялась, быстро уставая и делая передышки, хоть пока и никто не жаловался. Впрочем, если про дедушку — чистая правда, то попробовать можно.

Да и Павел Кириллович не торопится изменить своё решение, терпеливо ожидая, когда я соберу по пакетам немногочисленные вещи.

Больнее всего даётся Колина одежда и его потрепанные дневники. Точнее, это просто тетради, а ещё точнее — их семь. Он иногда делал заметки, когда у нас что-то случалось. Ещё с детства записывал — когда я разбивала коленку, когда помогала ему с уроками, когда мы впервые чмокнули друг друга в щёку и когда… я узнала, что он… пошёл по стопам родителей. Говорил, это память. Кто же знал, что посмертно.

Я обещала в эти страницы никогда не лезть. Наверное, ровно так же, как он обещал никогда больше не давать мне проходить через всё это.

Даже пара маминых платьев, которые шила бабушка, и потрепанный фотоальбом нашей семьи сейчас не вызывают ничего, кроме тяжелого выдоха.

Жаль, что бабушкиной совушки в вещах нет, но, наверное, так и бывает — в конце концов, я постоянно теряю всё. И если не сама, то с чьей-либо помощью.

Забираю парные кружки, которые покупали с Колей в том году. Выкидываю всё из холодильника, попросив его начальственность выбросить мусор в ближайшие баки. Не спорит… записываю показания счётчиков просто потому, что привыкла так. Перекрываю газ и воду.

Это снова те самые “простые вещи”, которые нужно делать?

Моя девочка уже сладко спит, так что ещё раз проверяю сумку с документами, облегченно выдохнув, когда нахожу там паспорт и карточку беременной. Наверное, больше ничего и не важно.

Добираюсь до телефона, вижу СМС с отпускными, прикусывая губу, понимаю, что моя бестолковость снова сыграла со мной злою шутку. На что я рассчитывала? На миллионы? Никогда не ходила в отпуск, и вот…

Верно, там же просто за неделю.

— Это всё?! — Павел Кириллович встаёт в коридоре, пока я оглядываю квартиру в последний раз.

— Наверное.

— Так мало?

— Так мало, — пару пакетов, сумочка с документами и котомка с вещами. Больше ничего моего здесь нет.

— Удивительная у тебя жизнь, Вика.

Пожимаю плечами, разворачиваясь к двери.

— Обычная. Просто Вы привыкли к другому.

Не спорит.

— По-разному бывало. Вик.

Мы замолкаем, я зачем-то просто стою, до сих пор пытаясь убедить себя в том, что другого выхода и нет. Но как же стыдно навязываться. Он вдруг улыбается, вздохнув и заговорив:

— Сейчас вещи спущу, ты покак ключи в почтовый ящик закинешь.

— Это…

— Хозяйка твоя сказала.

— Да?

Кивнул. Как-то всё это нелепо. Спонтанно, но если учесть, что ещё несколько дней назад моя жизнь была иной, то сейчас глупо было бы чему-то ещё больше удивляться.

Шестнадцатое

Павел.

Вещей у Вики катастрофически мало. Почти всё вмещается в багажник, только одну сумку ставлю в салон.

Контролирую, чтобы она пристегнулась, уселась удобнее, жду, пока поправит ремень безопасности под животом, и завожу машину.

— Ты ещё ничего не покупала малышу? — Надо же с чего-то начинать разговор.

А тема ребёнка самая безопасная, к тому же приятная, как ни крути.

— Нет. Пока нет. Успею ещё.

Решаю отвлечь своим монологом, тихонько выруливая к дороге.

— Моя бывшая жена начала скупать кучу вещей, когда у неё ещё живота не было видно.

Тема моей семейной жизни не запретна.

Я уверен, что Вика знает и о бывшей жене, и о дочке, — не поверю, что в офисе это не обсуждалось.

Но всё равно рассказывать про неудачный брак как-то неловко что ли, как будто сейчас собираюсь признаться в собственной слабости. Тем более, что я не готов вываливать всю правду до конца, а врать, если она спросит, почему разошлись, не знаю что.

Но все равно продолжаю, будто перекидываю мостик между Викиным отрешенным отношением ко мне и моим более чем доброжелательным к ней.

— Пацана хотела родить. — Улыбаюсь, глянув по зеркалам. — Синее всё брала, голубое. А родилась девочка. Пришлось назвать Евгенией. И носила Женька до года всё исключительно пацанячьих расцветок, потому что запала покупать вещи по-новой у жены не хватило.

— А сколько сейчас вашей дочке? — Ежу понятно, что Вика интересуется исключительно из вежливости, но мне то и надо, чтобы разговорить и не дать ей опять уползти в свои окопы.

— Десять уже. Большая девица, самостоятельная. Мне было двадцать шесть, когда она родилась. Пацан пацаном, как сейчас помню. На руки боялся её взять, а купать — вообще ужас в первое время.

Вика слегка улыбается и разворачивается ко мне лицом, перестаёт бездумно пялиться в лобовое. Продолжаю, радуясь такой мелочи:

— А потом приноровился, наловчился. Придешь со службы и устраиваем купания с пеной, солью, с уточками. — Улыбнулся шире, вспоминая время. — Очень уж Женька в детстве уточек любила. Мы целую коллекцию собрали. Резиновых, мягких, фарфоровых.

— Вы, наверное, хороший отец, — с тихой грустью произносит Вика.

Смотрит на меня, но точно видит сейчас не меня, а этого… своего…

— Вик, давай уже на ты перейдем? — я отвлекаюсь на дорогу, перестраиваюсь в правый ряд на повороте и не жду ответа, но Вика всё-таки произносит:

— Не стоит, Павел Кириллович. Не надо меня жалеть.

— Да я не… — не договариваю фразу до конца, всё равно эта девушка сейчас меня не услышит.

До дома деда остается минут пятнадцать, когда я вспоминаю, что неплохо было бы его предупредить. Набираю его номер, и ещё раз — тишина. То ли занят, то ли не хочет брать трубку. Но Вику он не выгонит, я уверен.

— Расскажите мне немного про вашего дедушку? — Произносит, будто прочитав мысли. — Я ему точно не помешаю?

— Точно не помешаешь. — Заставляю себя сконцентрироваться на пути. — Даже наоборот. Он у меня несколько затворник… А ты любого растормошишь.

Кидаю быстрый взгляд на Вику и убеждаюсь, что она в ответ на мою реплику слегка улыбается.

— А вообще дед — скала, гранит и монолит. Очень правильный, чёткий такой. Он у меня в чине генерала на пенсию ушёл.

— Генерал… — Вика удивлённо качает головой, — наверное, строгий, да?

— Да, есть такое. Со своей правдой, которую он несет в массы огнем и мечом. Его не сдвинешь, не согнешь, не поломаешь. — Спешу дополнить, пока не напугал. — Но девочек любит. Всегда меня учил, что вас надо оберегать, защищать, холить и лелеять. Так что в полку твоих защитников прибыло, Вик.

Сглатывает и отводит взгляд. Я уже корю себя, что сказал что-то лишнее, но она вдруг спрашивает:

— Вам в детстве от него доставалось, да? Мне не очень верится, что вы были послушным мальчиком.

Смеюсь.

— Ещё как доставалось. Даже больше, чем брату. Но это долгая история, я её обязательно расскажу как-нибудь. А сейчас мы приехали.

Пока Вика с интересом рассматривает двор, я паркуюсь и помогаю ей выйти.

— Я никогда не была в этом районе. Красивый дом.

Да, это точно — дом очень красивый с балконами, колоннами. И оригинальный. Каждый подъезд отличается своими планировками квартир и даже этажностью.

— «Генеральской дом». Не слышала никогда?

— Нет. Не доводилось. Почему генеральской? В честь вашего дедушки?

— Ну нет, не настолько дед знаменит, чтоб в его честь дом называть. Просто строили дом по заказу партии для номенклатурных работников. Квартиры выделяли только самым-самым, лучшим из лучших. А название народ придумал.

— А там дальше — парк?

— Да, отличный парк. И у меня на него большие планы. Тебе надо гулять побольше, деду тоже нечего засиживаться дома. Вот будете вдвоём совершать моцион.

— Что совершать? — переспрашивает Вика удивленно.

Семнадцатое

Тортик.

Дедушка кажется очень бравым. И в первую секунду я даже пугаюсь этой выправки и взгляда, скользнувшего к Павлу Кирилловичу. Они так похожи — оба грациозны и сильны, как… сторожевые псы? Как овчарки! Точно! Сильные, умные и огромные.

Не сдержав улыбку, тут же прячу лицо, вытаскивая свою ручку из хвата его ладони, очерченной морщинками и проступившими венками.

— Дед, может, мы пройдём уже? — Вмешивается в наше знакомство мой начальник.

— Ты мне поговори ещё, Пашка. — Одёргивает внука Макар Архипович. — Я сам знаю! Понял?!

Павел Кириллович вдруг отдаёт честь и чеканит:

— Так точно, товарищ генерал.

Дедушка же на это мотает головой и недовольно морщится.

— К пустой-то голове. Да без погон. Не стыдно тебе, салага? — Но уже обращается ко мне, вдруг улыбнувшись. — Ну что стоим, правда? В ногах правды никогда не было! Пора и чай отведать на ночь глядя, раз самое время поднять себе давление.

— Ой, — пугаюсь.

А генерал лишь смеётся, проводя ладонью по седым вискам.

— Не бойся. Я ещё ого-го. — Бросает краткий взгляд на вздохнувшего рядом Павла Кирилловича. — Только этот вот обормот волнуется!

— Вполне не беспочвенно переживаю, — уточняет Павел Кириллович, получая на это лишь ещё один суровый взгляд и цоканье.

Дедушка вдруг берёт меня под руку и уводит по огромному коридору, сворачивает налево — на кухню.

Я замираю, поражаясь её размеру — здесь уместилось бы пять хрущовских кухонек. Но ещё больше удивляет массивный деревянный стол — огромный, круглый, с толстым подстольем. Он покрыт скатертью с цветочками и будто приглашает к себе всю огромную семью.

Сглатываю… никогда вживую такой красоты не видела. Да и огромной семьи у меня никогда и не было. Мы всегда теснились на пяти квадратах, наполненных затхлостью и остатками очага.

Макар Архипович, видимо, заметив моё смущение, подводит к стулу и галантно усаживает, тут же приговаривая:

— Вот была бы моя Таюшка жива, она бы пирогов подала. Они у нас всегда водились. А у меня уже семь лет только магазинные. Ты уж извини, внученька, за такой приём.

— Да что Вы… — едва произношу я, растерявшись ещё больше.

Он отходит к плите, берёт коробок спичек, но подошедший к нему Павел Кириллович тут же вмешивается.

— Есть же электроподжиг, дед.

— Электроподжиг у него есть, — чуточку ворчливо произносит дедушка, откладывая коробок и поворачиваясь ко мне, тем самым передавая Павлу бразды правления, — что бы ты делал со своим электроподжигом в окопах, а? Спички — оно надёжнее.

Я смотрю на вспыхнувшие язычки синего пламени и почему-то улыбаюсь, слушая их пререкания:

— Дед, я в окопах уже не окажусь.

— Это ты так считаешь, юнец! А если что случись, тебя из отставки твоей глупой и выдернут! А ты с электроподжигом!

Павел Кириллович замирает, не достав третью кружку из верхнего навесного шкафа. Оборачивается ко мне и уточняет ему:

— Давай не при Вике, дед. Зачем ей видеть, как мы ругаемся?

Мужчина прочищает горло, тяжело выдохнув.

— Тогда иди отсюда, — произносит вдруг резко.

— Что? — Удивляемся оба.

— Иди-иди, ты же эту красавицу ко мне привёл, верно? Ночь уже, с ночевой значит. Значит, беда. А коли в мой дом, то ты тут и не нужен, охламон. Так что иди, пока тряпками не гоню!

— Я всю жизнь должен под твою дудочку танцевать, дед?

— Что «дед» да «дед»? Не нравится, что за дверь гонят? Пререкаться будешь? Я Вику размещу, мы с ней чудесно попьём чай. Байховый. Слева. Слева, говорю, Пашка.

Павел Кириллович замирает, тут же сдвигая руку к одной из баночек на столешнице.

— Байховый? — Переспрашивает.

— Оглох что ль? Бай-хо-вый. Да не этот… да тьфу на тебя, растяпа! Во, нашёл наконец! Заваривай. Ну куда ты столько сыпешь? Аккуратнее давай. А ложку какую взял — бабушкину любимую, ох ну ты даёшь, мелюзга. Она её никому не давала!

— Дед, ну завязывай уже, а?

— Что «завязывай»? — Он проходит ко мне и садится напротив, подмигивает, отвечая внуку. — А я ещё не развязывал, будто ты не знаешь.

Павел Кириллович вздыхает, наливая подоспевший кипяток в заварник.

— Да знаю я, солдат ты титановый.

Мне почему-то становится смешно их слушать и гадать, почему два точно дорогих друг другу человека сейчас бранятся.

Босс всё же берёт себе кружечку и даже сам разливает заварку. Разводит одну кружку холодной водой и приносит все три к нам. Садится за стол, подвигая разведенный чай дедушке.

— Очень красивый сервиз, — вмешиваюсь я, рассматривая фарфор с тоненькими ручками.

— Гжель, — улыбается Макар Архипович, поднося поближе свою кружку с разведенным напитком, — моя Таечка очень его любила. А этот, — указывает взглядом на только севшего Павла, — в детстве ещё тарелку из него грохнул! И не признавался, пока я его в угол не поставил.

Восемнадцатое

Павел.

Даже отменив на работе всё, что возможно, умудряюсь доехать до Генеральского дома только к обеду. Уже испереживался весь, думая и гадая, как они там вдвоём.

Взлетаю по лестницам до нашей двери и нажимаю на звонок, снова лишь ради того, чтобы предупредить домочадцев.

Уверен, Виктория просто не могла в себя не влюбить моего строгого генерала, но как ей самой? Было ли комфортно? И пусть квартира, в которой я провёл детство, огромная и просторная, но всё же. Как она спала? Как они провели вечер? Как встретили утро? Ворчал ли дед по каждому пустяку? И хорошо ли она себя чувствует?

Рой вопросов уже устал жужжать в моей голове. А вот отвечать на них, облеченных в отправленные по двум номерам СМС, никто не торопился. Они будто специально игнорировали — хотя это вряд ли. Дед и без этого не является любителем поговорить по телефону, а уж про обмен сообщениями и говорить нечего. А Вика — на её плечи столько всего свалилось вчера, глупо было бы просить её отвечать мне.

Открываю дверь своим ключом и тут же встречаю в дверях деда. Тот хмурится, с порога начиная меня упрекать:

— Ты чего трезвонишь так сильно? Девочек напугаешь! Вика и так с утра на ногах, даже отдохнуть не сядет, а ещё тут ты со своим звонком!

— Дед, — стягиваю куртку, улыбнувшись, — так я всегда так звонил.

— А теперь звони, — он витиевато показывает ладонью, — аккуратнее. Понял меня?

— Понял, товарищ генерал, — отчитываюсь перед ним как салага, но при этом не могу не улыбнуться, — таблетки пил?

— А то ж, — произносит дед, разворачиваюсь и уходя в сторону своей комнаты, — вместе с Викой, и утром, и в обед. Мы потчевали, тебе не предлагаю!

Машет рукой, тут же скрываясь за массивными дверями.

Прохожу в сторону кухни и замираю в дверном проходе, залюбовавшись. Эта девушка выставляет руку, прячась от дневного яркого солнышка, проникающего в огромные окна и желающего её приласкать.

На столе пустые тарелки, Вика как раз домывает кружки. Так что я беру неубранное и подхожу к ней, пытаясь не напугать.

— Привет.

Плечики дёргаются. Она выключает воду и, вытирая руки об дедушкин фартук, поворачивается ко мне.

Когда я его дарил? Кажется, на какое-то двадцать третье? Очень давнее. Тогда ещё бабушка жива была. А он не выбросил.

— Добрый день, — отвечает Виктория, улыбнувшись.

Щурится от солнышка и снова выставляет руку, улыбнувшись и посмотрев в окна.

Красивая. Моя нежность… выдохнув, отвожу взгляд и отхожу на шаг, тут же помогая составить тарелке в посудомоечную машину. Она встаёт рядом, словно пытаясь запомнить, что я там нажимаю. Сама подаёт таблетку из пакета в нижнем шкафу и закрывает дверцу посудомойки, прикусив нижнюю губу, словно это дело невиданной важности.

До безумия красивая…

— Вик, — сглатываю, вставая спиной к плите, — ну как тебе? Нашли общий язык с дедом?

Девушка убирает в сушилку вымытые ранее кружки и отходит от меня.

— Макар Архипович такой замечательный, — останавливается посередине комнаты и сцепляет руки в замок под животом, — мы с ним договорились, что теперь я слежу за ним, а он — за мной.

Ну-ну, мой строгий и принципиальный дед, который рубит правду-матку в глаза и не знает, что такое тактичность, и вдруг замечательный? Чудны дела твои, Господи.

— Отлично, что вы договорились. Я тут от ребят тебе привез презент. Они скинулись тебе на декрет, — достаю из кармана конверт, протягиваю.

— Нет-нет, мне не надо ничего. Я сама… — Вика крутит головой и отступает от меня.

— Это подарок. Пацаны от чистого сердца собрали тебе и малышке. Переживают, между прочим, как они теперь без тебя, — принимаюсь её убеждать в искренности ребят.

Кладу конверт на стол. Вика, поколебавшись, всё-таки забирает его себе.

— Передайте всем большой спасибо от меня. А может, я ещё поработаю до родов?

— Я думал над этим, частично занятость тебя устроит? Заказы для офиса будешь делать удаленно. А в случае необходимости, я буду тебя сам к нам привозить.

— Да я и сама могу. Тут же ехать на прямом автобусе всего полчаса.

Обрываю сразу:

— Или на моих условиях работаешь, или дома сидишь под присмотром деда. Еще не хватало в автобусе тебе трястись.

— Но я же всё равно не буду долго у вас жить. Это неудобно. И когда малышка родится, от нас будут только одни хлопоты. А Макару Архиповичу нужен покой. Ему бы сиделку найти к тому времени, как я…

— Да он любую сиделку схарчит. Неее, Вика. Раз с дедом ты поладила, значит, у нас ты надолго, — чуть не сказал навсегда, но вовремя прикусил язык. — Тогда раз с работой всё решили, поехали.

Вика беспрекословно топает в коридор и только оттуда спрашивает.

— Куда?

— В магазин.

— Хорошо, — и даже вопросов не задаёт. Натягивает свое потрепанное пальто и влезает в сапоги. Берет сумку и замирает, ожидая меня.

Девятнадцатое

Павел.

Выходя с пакетами из магазина, чувствую себя почти счастливым. И это только потому, что Вика улыбалась. А ещё громко расхохоталась от моей дурацкой шутки, обращенной поникшему мужчине, плетущемуся за гордо шествующей девушкой с округлившимся животом:

— Я тебя понимаю, брат.

Мужик кивает и тут же ищет взглядом свою зазнобу.

Вика весело осматривается и сама не замечает, как соглашается со мной зайти в кафе этажом ниже.— Мне для полного счастья не хватает чашечки кофе. — Произношу, заводя её такую красивую в двери «Десерта». — Как ты смотришь на кофе-брейк?

Насилу уговорил Вику переодеться сразу в магазине, и сейчас она стоит рядом со мной в темно-зеленом платье с каким-то хитрым карманом на животе. Совсем девчонка. Худенькая, светловолосая.

— Здесь потрясающе пахнет, — принюхивается к царящему аромату арабики и аж закрывает глазки, — как же кофе захотелось!

Возражаю, не скрывая улыбку:

— Нет, кофе тебе нельзя.

Вика тут же очухивается и кивает:

— Я знаю.

— Зато нужно покушать. — Утаскиваю к свободным столикам.

Устроившись возле панорамного окна с видом на проспект и ожидая, когда официант подаст меню, вновь сам начинаю разговор:

— Расскажи о себе.

Вика выдыхает одними губами, отводя взгляд в сторону окон. Будто вид на строящуюся многоэтажку-муравейник хоть что-то может для нас значить.

— По-моему, — произносит, поколебавшись, — ты и так знаешь очень многое.

Мотаю головой, пролистывая как раз поданное меню и пытаясь решить, что бы выбрать.

— Будешь пюре? — Спрашиваю, поймав взгляд ее красивых глаз.

Вика кивает, смутившись и сглатывая.

— С котлетой? — Улыбаюсь шире, заставляя себя не придумывать лишнее.

Но уже глупо отрицать очевидное — я сам счастлив быть с ней. И пусть ужасно такое даже осмысливать, но рад, что позавчерашним утром оказался рядом. Поблизости. Даже страшно представить, что могло бы быть…

— С котлетой, — тихо соглашается Вика, положив руки на живот.

— Пинается? — Спрашиваю.

— Кушать хочет, — отвечает едва слышно, тихонечко.

— Всё! Понял!

Подзываю официанта и прошу быстро организовать нам плотный запоздавший обед. Интересно, она у деда нормально кушала? Или смущалась и клала себе порции поменьше? Уверен, что так и было.

А теперь смотрю, как она не решается нормально поесть и ковыряется вилкой в овощном салате.

— Не вкусно?

Мотает головой, выдавив улыбку. Что не так? Неловко? Разве это неловко?

Прочистив горло, разрезаю ножом свою отбивную на маленькие кусочки. Подцепляю вилкой один и протягиваю через весь стол, отводя пристальный взгляд от ее лица, чтобы окончательно не смутилась.

Вика аж теряется:

— Павел…

— Паша, — поправляю, не сумев спрятать улыбку.

— Уберите… убери, пожалуйста. Это зачем ещё?

Так и продолжаю ждать.

— Не надо меня кормить, — шепчет девушка, поглядывая по сторонам, — на нас даже смотрят! Они надумают…

— Пусть смотрят. Завидуют. Я же говорил, думать о хорошем полезно.

Вика же повторяет ещё тише:

— Не надо меня кормить, пожалуйста.

Потерпев фиаско, натягиваю улыбку.

— Я не тебя, — киваю в сторону животика. — А её. Раз её мама сама не хочет нормально питаться и обогащать свой организм витаминами и минералами.

Это заставляет её смутиться и даже покраснеть, она прячет лицо, но всё же сдаётся, бодрее взявшись за свою порцию.

— Кстати, — произношу, отдавая дань обеду, — ты наблюдаешься в государственной больнице?

Вика пережевывает пюре и чуть морщится, следом отвечая:

— Да. В Женской Консультации. А что?

Кивнув, улыбаюсь:

— Я хотел бы, чтобы ты съездила со мной в частную клинику. У меня есть знакомые…

— Зачем? — перебивает, не дослушав.

— Думаю, будет лучше пройти полное обследование и вести беременность там.

Дёргается, отстраняясь к спинке массивного стула.

— А Вы… ты не слишком себе позволяешь?

— Нет. Расходы покроет фирма.

— То есть, ты?

— По полису ОМС, — привираю безбожно.

Она выдыхает, закрывая глаза, и мотает головой, будто не верит в услышанное.

— Паш… это же огромная сумма.

— Нет. И я бы очень хотел, чтобы ты согласилась. Соглашайся, Вик, ладно?

Она вдруг начинает часто-часто моргать, словно пытаясь не расплакаться передо мной. Отводит взгляд к окнам и на миг задерживает дыхание.

Двадцатое

Тортик.

Не верилось, но утро всё-таки наступило. И сейчас я смотрю в окно на стелющийся по парку туман, обволакивающий и скрывающий кроны, оставляющий только оголенные верхушки деревьев. Они когда-нибудь расцветут, а пока кажутся такими безжизненными и покинутыми.

— Вик, — Макар Архипович тактично покашливает, возвращая меня к нашему завтраку, — ну что-то ты совсем ничего не ешь.

Опускаю взгляд и берусь за кружечку чая — ту самую, из сервиза с гжелью, который так любила его Таюшка. Какая она была? Хорошая ли бабушка для Паши… хорошая ли мама, жена? Уверена, она прожила прекрасную жизнь, а Коля… так ничего и не понял, не увидел нашу дочку, не взял меня в жены, не прожил со мной долго и счастливо.

Выдыхаю, пытаясь проморгаться и не расплакаться прямо здесь.

— Ну что ты раскисла? — Вновь беспокоится дедушка. — Может, тебе дома остаться? Да, давай-ка! Со мной посидишь! А Пашка сам со всем разберется. Ну не дело это по кладбищам беременной ползать…

— Вы же понимаете, — произношу шепотом, — да и он и так слишком многое…

— Да понимаю, конечно! Но горе горем, а ты у себя не одна.

Дочка, словно заслышав наставление, подтверждающе пнула. Я касаюсь низа живота и отвечаю вкрадчиво:

— Я же не смогу…

— Да всё ты сможешь, Победа. — Уверенно одёргивает Макар Архипович. — Со всем справишься, а мы поможем и рядом будем!

Его бравый настрой крошится под звук дверного звонка, уже почти привычного. Спустя пару мгновений на пороге кухни замирает Паша, вызывая у деда кривую улыбку.

— Явился не запылился! Помяни чёрта!

— Ну что опять, дед? — Павел парирует дедушке, слишком открыто смотря в мою сторону. — Ты собралась?

— Видишь же, завтракаем ещё, — обрывает Макар Архипович мой кивок, ковыряясь в овсяной каше, — ну куда ты её гонишь, а?

— Никуда не гоню. — Паша отвечает улыбкой и резко проходит к раковине, моет руки и берёт из сушилку одну тарелку. — Что тут у вас? Овсянка? Прекрасно!

Приходится есть под взором двух мужчин, которым я навязалась так не к месту.

Через силу доедаю кашу и встаю из-за стола, но тут же ойкаю от резко раздавшейся боли внизу живота. Успеваю схватиться за стол и дёргаюсь, когда Паша касается плеч.

— Так, давай-ка дома, ладно? — Повторяет слова дедушки.

Тот поддакивает и прочищает горло, забирая нашу посуду. Мотаю головой и отхожу в коридор.

— Я сейчас быстро соберусь и поедем.

— Паспорт, Вик, не забудь. И карточку беременной. А то мало ли.

Отмахиваюсь, точно зная, что ничего со мной сегодня не случится. Снаряд два раза в одно место не попадает, верно? Да и мы недолго. Удивительно, но поминки взялась организовывать Колина тётка. Даже сама заплатила за всё, что вообще на неё не похоже. Ни разу за столько лет она даже не выслушала, а тут… сжалилась.

Макар Архипович, услышав про неё, сказал, что у той похоже просто совесть проснулась. Наверное, оно так и есть.

Спустя десять минут выхожу к Паше, удобнее поправляя широкий пояс брюк. Накидываю купленную им курточку и всё-таки сдаюсь от ещё одного напоминания — ухожу обратно за документами.

— Ничего не случится, Паша, — произношу на лестничной клетке, ожидая, когда он закроет дверь на замок.

Кивает, слишком быстро оказываясь рядом. Мы спускаемся молча, доходим до машины. Без слов доезжаем до церквушки на краю города, где я и встречаю тётю Ларису.

Та, видимо, тоже только подъехала с мужем, не пожелавшим выходить из их старенького Матиза. Зато Лариса Ивановна демонстративно поморщилась и фыркнула, разглядев из какой машины вышла я.

Даже что-то прошептала себе под нос, но тут же отвернулась и направилась в ворота церкви, не забыв поклониться и покреститься.

Паша оказывается вновь рядом, подаёт руку, словно оберегая от посторонних взглядов. Помогает дойти по грязи и даже что-то говорит, словно подбадривая, пока я всматриваюсь в заинтересованные едва знакомые лица. Здесь и десяти человек не набралось. Я даже не помню имён этих бабушек, даже не знаю, кем они приходятся Коле. Скорее всего, никем, скорее всего, это всё от тёти Лары. По крайней мере, я точно вижу её сыновей среди трёх других парней, щелкающих семечки возле нанятого Ларисой Ивановной ПАЗика.

Киваю двум девчонкам из школы, с которыми Коля особо и не общался. Как они-то узнали? Так удивительно осознавать, что сейчас его провожают совершенно чужие люди, что умри я — со мной едва ли вообще кто-то придёт проститься.

Эти мысли пугают, но отделаться от них никак не получается.

Крещусь, накидываю на голову платок и следом за Пашей вхожу в душную церквушку. Здороваюсь с батюшкой и пытаюсь вслушаться в его наставления, только ничего снова не запоминается.

Слёзы застилают глаза, я пытаюсь проморгаться и не смотреть на заколоченный гроб, повернутый к алтарю, одиноко стоящий посреди небольшого зала.

— На вот, купила! — Врывается в мой мир резко тётя Лара и суёт мне в руку длинную, тоненькую церковную свечку.