Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище)

Глава 1. Вторая молодость

Сестра моя, пока была жива, любила повторять: «Что для женщины главное? Муж надежный, семья крепкая, детишек побольше. Карьеры эти ваши, саморазвитие, путешествия — блажь. Важно в старости не остаться одинокой. Чтобы было кому тебе немощной подать стакан воды».

Верила я ее заветам, с мужем своим любимым Ванюшей душа в душу прожила пятьдесят годков, двоих детей родила, всю себя отдала родным и близким. И вот мне семьдесят, а подать стакан воды некому. Благо не нужна мне пока чужая помощь. Сама до кухни дойду и себе чай заварю. Изредка, правда, навещает меня Галечка, социальный работник. Окна моет да продукты приносит из большого супермаркета через дорогу, а в остальном сама, все сама.

Ванюша мой полгода назад ушел, царствие ему небесное. После второго инсульта долго я его выхаживала: утки носила, обмывала и обтирала, пока к любимому не вернулась подвижность, а потом как гром среди ясного неба — третий инсульт, роковой. Сильно я сдала после его смерти — горе такое.

Но сегодня Новый год, не время для плохих мыслей. Кости не болят, давление не скачет — уже хорошо. За окном снежок крупными хлопьями в воздухе кружится. Благодать! И праздничный стол почти готов. Сыночки мои, гордость моя, Игорек со Славиком, приехать обещали. С женами, с внуками. Аж из другого государства. Несколько месяцев их не видела. Занятые оба, в крупных фирмах работают, не последнюю должность занимают.

Думала я о новогоднем вечере, и сердце замирало от счастья, от предвкушения. Хотя бы на пару часиков разорвать липкую паутину одиночества, послушать живые голоса, радостный смех, а не тишину и телевизор. Насладиться вниманием сыновей, которым посвятила всю жизнь. Под бой курантов сидеть за накрытым столом среди большой шумной семьи и любоваться внуками.

Открыв холодильник, я с гордостью оглядела заставленные полки — результаты своего труда. Оливье и селедка под шубой, заливное с языком, яйца, фаршированные грибочками, курочка в миске маринуется к вечеру. Ох и пришлось попотеть, чтобы все это приготовить. В моем возрасте несколько часов отстоять у плиты — настоящий подвиг.

Зазвонил телефон. Подарок Игорька на прошлый день рождения. Мобильник. Большой. Страшно неудобный. Без кнопок. В экран пальцем надо тыкать.

Сам Игорек и звонил.

С радостной улыбкой я ткнула, куда надо, и поднесла трубку к уху.

— Алле. Сынок, вы уже подъезжаете?

Из телефона раздался родной голос:

— Тут такое дело, мам. Надя заболела. Мы не приедем. Извини.

Внутри стало пусто. Сына я не видела несколько месяцев. Теперь еще столько же не увижу. Вот напасть под самый праздник!

— Что-то серьезное?

Надя — жена Игорька, хорошая девка. Не девка уже, конечно, — женщина. Сорок лет как-никак. Добрая, хозяйственная, вежливая, двух девочек-погодок родила и вынянчила. Любила я ее как родную дочку.

— Температура.

— Высокая? — забеспокоилась я.

— Да нет. Тридцать семь. Вирус какой-то. Не поедем же мы к тебе больные.

— Конечно-конечно, поправляйтесь. Наде привет передавай и поздравления. Здоровья пожелай!

Со вздохом я опустила мобильник на тумбу рядом с телевизором. За окном, за пеленой снегопада, мигала огоньками украшенная елка: каждый год, за неделю до праздника, соседи ставили ее рядом с подъездом и наряжали.

Игорек, Надя, Саша, Иришка не приедут, но хотя бы половина семьи соберется. Не одна — это главное. Устала я быть одной. Сил уж нет.

Всю жизнь привыкла быть кому-то нужной: то детям малым, то мужу больному, неходячему после инсульта, а тут бац — и никому не нужна, все прекрасно без меня обходятся.

Мобильник на тумбе снова ожил, завибрировал, наполнил тишину зала бодрой мелодией, почему-то показавшейся неуместной. На экране в кружочке над номером телефона высветилась фотография моего младшенького, Славика, и сердце вдруг кольнуло дурным предчувствием.

— Алле? — шепнула я в трубку.

— Мам, тут это. Даже не знаю, как сказать. Неудобно.

Я прикрыла глаза.

— Максим — балбес. Еще на выходных просил его тебе позвонить и передать, что мы не приедем. Забыл, бестолочь. Но его тоже можно понять. Сессия, закрутился. В общем, не жди нас. Ты уж прости. Работы навалилось. Начальник на меня рассчитывает. Я не могу подвести фирму и коллектив. Ты же знаешь, все на мне держится.

— Знаю, — выдохнула я, судорожно сжимая трубку.

— Ты не грусти там. Игорь с семьей приедет, тебя развлечет.

— Да.

— И мы тебя навестим как-нибудь. Может, через месяц. Или два.

Славик поздравил меня наспех, и телефон замолчал.

Снаружи мело. Искусственная елка за окном весело мигала. Первый этаж — весь двор как на ладони. Мимо моего окна прошел сосед, везя на санках своего пятилетнего мальчонку, оба засыпанные снегом, похожие на два сугроба.

Где-то наверху заиграла музыка. Навалилась чудовищная усталость.

Весь день провела на ногах, готовила. Все зря. Куда мне столько еды? В семьдесят уже и есть особо не хочется. Тем более в одиночестве.

Глава 2. Волшебная сила борща

После смерти отца из светлой теплой комнаты на втором этаже Мэри переселили на холодный чердак.

Скатная крыша, над головой перекрестье оледеневших балок. На деревянных брусьях я видела белый налет инея, да что там — целые наслоения льда! Свет едва проникал сквозь единственное круглое окошко под потолком. Размером оно было чуть больше моей головы. По стеклу вились морозные узоры, подсвеченные снаружи лучами солнца.

Стоило сделать шаг, и гнилые доски под моими ногами пронзительно заскрипели. Холод просачивался сквозь подошвы стоптанных башмаков, забирался под одежду, кусал щеки. На улице, наверное, было минус двадцать, а здесь немногим теплее. Труба камина шла через чердак и чуть согревала воздух — вот и вся система отопления.

И как Мэри здесь ночевала?

Возле этой самой трубы — подсказали память и старый тюфяк, брошенный прямо на голый пол. Тюфяк выглядел потрепанным, но благо довольно толстым. На нем лежали сваленные в кучу тряпки и одеяла. В них бедолага заворачивалась перед сном, чтобы не околеть.

Похоже, госпожа Нефритовая брошь надеялась уморить падчерицу. В таких ужасных условиях заработать воспаление легких как нечего делать. К счастью, Мэри обладала отменным здоровьем и ни разу не слегла с простудой.

В особо холодные ночи она отправлялась спать на кухню. Там была огромная печь, в которой служанка-наследница готовила еду. Шероховатые камни еще долго хранили тепло. Мэри подтягивала лавку к печи и всю ночь с удовольствием жалась спиной к этим теплым камням.

Что касается меня, я не собиралась спать ни на жесткой деревянной лавке, ни на ледяном чердаке. Если верить воспоминаниям бывшей хозяйки этого тела, в мою комнату переехала барышня Суповой набор. Придется ей потесниться.

Пока спускалась по лестнице, наслаждалась каждым шагом, каждым движением. Ничего не болело, ни скрипело — вот оно счастье молодости. Я даже присела пару раз и улыбнулась во весь рот — ни один сустав не хрустнул. В коридоре наклонилась, коснувшись ладонями пола, — о, как я теперь могла! Легкая, звонкая, сильная, бодрая. Судьба дала мне второй шанс, и в этот шанс я собиралась вгрызться зубами.

Комната Клодетты была пуста. В углу рядом с окном, покрытым морозной коркой, таинственно мерцало напольное зеркало в тяжелой деревянной раме. Я сразу направилась к нему. Не терпелось оценить свою новую внешность.

Овечка Мэри оказалась хорошенькой. Коса толстая, как два мужских кулака, по цвету чистое золото и длиной до попы. Глаза теплые, карие. Щеки румяные, только худые больно. Раздобреть бы девице слегка — и была бы красавица глаз не оторвать! Пусть и тростиночка, но грудь — ух! Не жалкие прыщики — спелые дыньки. На такую и принц клюнет, если приодеть да на бал отправить.

— Что ты тут делаешь?! — раздалось возмущенное от двери.

В зеркале отразилась замершая на пороге Клодетта. Ее ноздри раздувались.

— Живу здесь, — пожала я плечами и демонстративно уселась на кровать.

Рот тощей приоткрылся. Она поморгала, потом зашипела сквозь зубы, аки кобра:

— Это моя спальня, а ты вали в свою конуру.

Вместо ответа я забралась под толстое пуховое одеяло, опустила голову на мягкую подушку и с блаженством закрыла глаза. Внезапно навалилась чудовищная сонливость — никаких сил бороться. Наверное, душа устала после путешествия в другой мир. Темнота под веками заклубилась, закружилась, затягивая в свой омут, но тут пелену мрака разорвал пронзительный визг:

— Маменька! Мэри заняла мою кровать! Маменька! Она не хочет уходить из моей комнаты!

Я зевнула.

Слуха коснулся звук шагов. Скрипнула дверь, открывшись шире.

Голос мачехи донесся до меня словно из-под земли — тихий, едва различимый шепот.

— Не трогай ее. Спит? Ну и пусть спит. Через пару часов приедет мистер Года́р, и мы от нее избавимся. Уже завтра ее здесь не будет. Мы получим хорошее вознаграждение, но главное, — приберем к рукам наследство ее ничтожного папаши. Блэквудское чудовище сожрет эту зазнавшуюся мерзавку, как сожрало всех девиц до нее. Спи, Мэри. Скоро ты уснешь навечно.

Мачеха думала, что я ее не слышу, но я различала каждое слово. Мне хотелось ответить, но язык не ворочался, а веки казались тяжелее гранитных плит, свинцовые, неподъемные, будто склеенные. Меня все глубже затягивало в колодец мрака. В пучину сна, который казался навязанным. Словно кто-то очень хотел, чтобы я уснула.

«Следуй за огнем, — раздался в темноте голос. — Следуй за огнем и ничего не бойся».

* * *

Мистер Годар явился в Гринхолл после обеда. В окне я увидела, как к дому подъехал черный экипаж и из него на снег вышел плюгавый мужичок с тростью. У него были яркие рыжие волосы и такая же рыжая, огненная борода.

«Следуй за огнем», — тут же вспомнился шепот во сне.

— И ничего не бойся, — продолжила я фразу, наблюдая за тем, как мужичок поднимается на расчищенное от снега крыльцо и исчезает в доме.

Но ничего не бояться не получалось. Меня накрыла очередная порция воспоминаний, и от них кровь в жилах заледенела.

Мэри знала этого мужчину. Ее память подсказала, зачем он приехал, и по плечам пробежала зябкая дрожь, словно подуло холодом из открытой форточки.

Глава 3.Сборы

Утром леди Дельфина закрылась в своей спальне и не покидала ее до самого моего отъезда. Новая кухарка еще не объявилась, и мои голодные сестры бродили по дому с урчащими животами, похожие на унылых неприкаянных призраков.

Вот беда-печаль, когда не можешь сам себя обслужить.

У меня, в отличие от этих бытовых инвалидок, руки росли оттуда, откуда надо, и я бодро отправилась на кухню готовить себе завтрак.

Из погреба я достала корзинку с яйцами, попутно ругаясь на неудобство местной одежды. Длинные громоздкие юбки — это, конечно, женственно и красиво, но спускаться в них за продуктами по шаткой деревянной лестнице с узкими перекладинами вместо нормальных ступенек — тот еще аттракцион. Штаны бы мне сейчас!

Растопив плиту, я грохнула на конфорку большую чугунную сковороду — другой в шкафчиках не нашлось — и разбила в нее два яйца. И тут же, привлеченные запахами еды, в кухню заглянули две страждущие гиены. Дверь приоткрылась, и в просвете друг над другом показались головы Иветты и Клодетты. Ноздри сестер раздувались, глаза блестели.

— А нам? — потребовала тощая.

— Вон яйца, вот плита. Дерзайте, — ответила я, накладывая себе в тарелку глазунью.

Острый подбородок Супового набора задрожал.

— Готовить? — прошипела она, алчно наблюдая за моей трапезой. — Самой? Я леди. Это ниже моего достоинства. Я тебе что, челядь какая-то?

— Ну значит, голодай, — пожала я плечами и под двумя жадными взглядами отправила в рот кусочек яркого полужидкого желтка. — Кто не работает, тот не ест.

Дверь захлопнулась с такой силой, что зазвенело стекло на полках серванта, однако уже через минуту приоткрылась опять, впустив в кухню робеющую толстушку.

— Мэри, — Иветта бочком протиснулась к плите и взглянула на нее испуганными глазами, будто не плита это была, а монстр, готовый ее сожрать. — Ты мне поможешь? Я никогда не готовила.

Она взяла из корзинки яйцо с таким видом, словно боялась, что оно взорвется в ее руке.

— Очень кушать хочется, — жалобно протянула она.

Что ж, стремление к труду надо поощрять.

Быстро покончив с завтраком, я встала у плиты рядом с Иветтой и принялась руководить процессом.

— Так, сковорода еще не остыла, и масла на ее дне для готовки хватит. Не надо нам лишнего жира.

Толстушка слушала меня и кивала с серьезным лицом, будто готовилась к сложной, ответственной миссии. Вот умора! На секунду мне стало жалко эту избалованную девицу. Могла бы вырасти нормальным человеком, если бы ее правильно воспитали.

— Возьми яйцо и разбей его в сковороду.

— Как разбить? — в серых глазах Иветты отразилась растерянность. Она смотрела на меня доверчиво и с благоговением, словно я была богиней кулинарии.

— Да вот хотя бы о стенку сковороды.

— Прямо вот об это? — моя ученица с сомнением коснулась закопченного чугунного края.

— Да. Не робей.

Иветта переступила с ноги на ногу, затем глубоко вздохнула, собираясь с духом, и сделала так, как я велела.

— Ой.

Часть скорлупок полетела в шипящее масло, часть — запуталась в вязкой смеси желтка с белком.

— Ничего, первый блин всегда комом, — успокоила я расстроенную девчушку. — Выше нос. Сейчас исправим.

Деревянной лопаткой я принялась выковыривать скорлупу, попавшую в яйцо.

— А теперь давай и второе туда. Только аккуратнее.

В этот раз у Иветты все получилось идеально. Глазунья не растеклась, ничего лишнего в нее не попало. Яркое выпуклое солнце в центре круглого облака.

Гордая собой толстушка, как ребенок, захлопала в ладоши.

— Смотри, Мэри, смотри! — воскликнула она. — Какая красота! Это я сделала. Сама!

Ее щеки раскраснелись, лицо озарила широкая улыбка, и на миг Иветта стала почти хорошенькой. Больше не хотелось называть ее свинюшкой.

Я помогла переложить жареные яйца на тарелку. На обычную глазунью довольная Иветта смотрела как на чудо. Поставив локти на стол и подперев ладонями щеки, она с восторгом разглядывала результаты своего труда.

— Чего не ешь? Голодная ведь.

— Красиво, — вздохнула Иветта.

— Яйца красивые? Ну ты даешь, — рассмеялась я. — Приятно уметь что-то делать? Теперь не пропадешь.

Кивнув, толстушка тронула вилкой желток, и, мягкий, оранжевый, он растекся по упругой поверхности белка. Попробовав кусочек, Иветта в блаженстве прикрыла веки.

— Это самое вкусное что я когда-либо ела, — шепнула она, прожевав, и я снова по-доброму рассмеялась.

— Потому что сама приготовила.

За окном кружились крупные хлопья снега. Ветер утробно завывал в дымоходах. Дневного света не хватало, и на обеденном столе уютным огоньком мерцала масляная лампа.

Дверь в кухню приоткрылась, и в тишине раздалось завистливое шипение:

— Предательница.

Глава 4.Таинственный замок на холме

Мистер Годар высадил меня у границы блэквудских владений, у сухой поваленной сосны, на которую сгрузил мои пожитки. Ехать дальше он не осмелился. Пришлось бросать вещи и идти по снегу пешком. Руки были заняты кастрюлей. За баулами, оставленными на оледеневшем стволе, я решила вернуться позже. Не пропадут. Люди здесь не шастают, а всякому зверью мои наряды без надобности, главное, чтобы не растаскали по лесу.

Замок приближался. Одна его башня была особенно высокой и острым шпилем пронзала небо, похожая на когтистый палец. Идти было тяжело. С каждым шагом ноги по голень проваливались в снег, и тот забивался в низкие сапожки. Там, нагреваясь от тепла моего тела, он таял, и я чувствовала, как намокают шерстяные чулки.

Оставшись в одиночестве, в вечереющем лесу, я впервые за сегодня ощутила зябкую дрожь тревоги.

А вдруг я совершаю роковую ошибку и чудовище меня все-таки сожрет? Может, не стоило быть такой самонадеянной? Возомнила себя особенной, голосу из сна доверилась, а сон на то и сон, что все в нем нереально, игра уставшего разума. Сколько девиц монстр погубил, а тебя, такую красивую и с борщом, возьмет да пожалеет?

Небо над белыми елками налилось густым закатным багрянцем. Я вошла в тень, которую замок отбрасывал на снег. Вблизи эта мрачная махина выглядела еще более запущенной, чем казалась издалека. Вверх по каменной стене вилась трещина, в которую я без труда засунула палец. Два окна на первом этаже были разбиты, а стекла других потемнели от разводов грязи. И ни в одном не горел свет.

Тут вообще кто-нибудь живет?

Я прошла дальше, завернула за угол здания — и едва не выронила из рук кастрюлю. Крик застрял в горле. На миг мне показалось, что у крыльца разлегся огромный белый дракон. Высотой он был как две Марии Львовны, если бы одна встала другой на плечи.

Сердце екнуло, затем безумным молотом заколотило по клетке ребер. Испуганная, я уже собралась кинуть борщ и бежать в сторону леса, но тут, приглядевшись, поняла, что дракон ненастоящий. Из снега! Дети катают зимой снежных баб, а тут кто-то слепил целого снежного дракона, да такого, что рогами на голове он достал до второго этажа.

Ну ничего себе!

Медленно, с опаской я приблизилась к гигантской фигуре ящера. Он был как живой, только полностью белый. Когти, крылья, дырочки ноздрей — неведомый скульптор с любовью позаботился о каждой детали. Даже узор чешуи вырезал. Из пасти дракона торчали острые, как кинжалы, зубы. Вдоль хребта тянулись треугольные пластины. На земле змеей свернулся массивный хвост с пикой на конце. Глаза дракона были закрыты, крылья сложены, мощные лапы загребали снег.

Поставив кастрюлю с борщом в сугроб, я с открытым ртом обошла скульптуру по кругу. Затем ткнула в когтистую лапу пальцем. Снег был плотным, твердым, как лед, и не проминался от прикосновений.

Вдруг за спиной послышался шорох и почудилось движение. Я резко обернулась.

Хвост!

Мне кажется или он лежал немного по-другому?

Липкий холодок страха пробежал по спине.

Я сглотнула и попыталась себя успокоить: «Глупости. Воображение у тебя разыгралось, Мария Львовна. Так хвост и лежал. Ты просто забыла».

Напряженная, я потянулась к кастрюле, а когда подняла ее с земли и снова взглянула на снежного дракона, сердце замерло. Теперь мне казалось, что и морда ящера, и его лапы изменили положение.

Не может быть.

Это просто снеговик. Огромный, трехметровый снеговик. Не выдумывай.

Сумерки стремительно перетекали в ночь. Надо было идти в дом — сдаваться на милость хозяину Блэквуда, но поворачиваться к скульптуре спиной было страшно. Казалось, дракон вот-вот оживет. Откроет глаза и расправит крылья. Зябко поежившись, я пошла к крыльцу, но то и дело косилась через плечо на снежную фигуру.

Замок выглядел заброшенным. Может, Его Сиятельство граф в этом году смог расколдоваться, собрал чемоданы и укатил к морю, бросив эту унылую груду камней медленно ветшать среди леса?

Прижимая кастрюлю к груди, я осторожно поднялась по оледеневшим ступенькам. К двери крепилась латунная накладка в виде головы льва. В зубах лев держал кольцо, которым надо было постучать по двери, чтобы хозяева услышали о приходе гостя. Прежде чем это сделать, я снова оглянулась на дракона. Тот не двигался.

Конечно, не двигался. Он же из снега. Ты что, Мария Львовна, борща объелась? Всякие страхи себе придумываешь.

Собравшись с духом, я постучала в дверь.

Никто мне не открыл. Замок был темен и тих. Из его глубины не доносилось ни звука.

Ну точно граф уехал из города, а ему до сих пор по инерции девиц подсовывают.

Так это или не так, надо было попасть в дом. Не ночевать же на улице. И не шуровать обратно сквозь ночной лес. В замке теплее, безопаснее и кровать, наверное, найдется.

С этой мыслью, ни на что особо не надеясь, я подергала за дверную ручку. Заперто. Что и следовало ожидать.

Перехватив кастрюлю с борщом удобнее, я спустилась с крыльца и зацепилась взглядом за разбитое окно. Высоковато, а то могла бы через него пролезть в дом.

Может, подтащить чего к стене — камней каких, ящиков — встать на них и попытаться дотянуться до рамы?

Глава 5. Чудовище Блэквуда

Пожарив себе картошечки, я обыскала замок. Не весь, конечно, — такую громадину и за час не обойдешь — всего лишь несколько комнат на втором этаже.

На кухне в одном из выдвижных ящиков я обнаружила драгоценный запас восковых свечей. Их длинные желтые тела были аккуратной башенкой уложены друг на друга. Вооружившись этим средневековым фонариком, я отправилась в путешествие по вечернему Блэквуду.

Снаружи завывал ветер. Под ногами скрипели доски старого, истершегося паркета. Со всех сторон меня окружали тишина и мрак, в котором одиноко трепетал огонек свечи. Я прикрывала огонек ладонью от сквозняка и медленно, боясь споткнуться обо что-нибудь, переходила из комнаты в комнату.

В одной из спален я нашла шкатулку с цветными лентами для волос.

— Это мои, — грустно вздохнула за спиной волшебная птица.

Я обернулась. Язычок пламени, венчавший восковую свечу, дернулся от моего движения и едва не потух. Глаза наткнулись на темноту. Крылатая капризуля пожелала остаться невидимой.

И зачем ей были нужны эти ленты? У нее-то и волос нет — только перья.

Я не стала спрашивать. Нутром чуяла: не ответит.

Рядом со шкатулкой на резном комоде в пыли валялся портрет молоденькой девушки — рыжей прелестницы с огромными глазами-сапфирами. Маленькая круглая миниатюра в деревянной раме. С неуютным чувством, что за мной наблюдают, я взяла картину в руки, и на столешнице комода, там, где она лежала, в густом слое грязи остался явственный чистый след.

Кто эта девушка? Кем она приходится блэквудскому графу? И что с ней стало?

Насмотревшись на портрет, я отправилась дальше.

За двойными дверями дышала тишиной большая гостиная. Камин в ней был просто колоссального размера. Не камин, а какой-то монстр. Столы и диваны укрывали белые простыни. На полках разбитого серванта таинственно мерцали вполне себе целые бокалы из хрусталя.

Я достала один из них, низкий, пузатый, на тонкой ножке, поднесла к глазам и задумчиво перевернула. Затем подошла к окну: во дворе качалась на ветру заснеженная ель. Она так и просила, чтобы ее украсили.

Я снова посмотрела на бокал, который держала ножкой кверху.

— Можно, я возьму твои ленты? — шепнула я в темноту, зная, что птица где-то рядом, сопровождает меня в моем маленьком путешествии.

— Что ты задумала? — отозвался прохладный мрак.

— Скажу, если купишь мне кисти, краски для стекла и продукты для позднего ужина. Купишь, а не украдешь. — Я полезла в тайный кармашек за монетами.

Некто любознательный шумно задышал рядом с моим ухом. Птица молчала так долго, что я уже успела принять это молчание за отказ, но любопытство в конце концов перевесило упрямство.

Золотые монеты, сверкнув в блеске свечи, пропали с моей ладони.

— Хорошо. Будут тебе и краски, и кисти, и продукты, и мои ленты. Мне кажется, ты затеяла что-то интересное.

— Очень интересное.

Дом без разрешения хозяина я решила не трогать и заняться сначала двором. Надо было привнести в это глухое, угрюмое место новогодний дух. Подарить бедолаге графу и остальным жителям замка ощущение праздника.

В небе над темным лесом мелькнул белый крылатый силуэт. А вот и тот, кто поможет мне украсить елку. Дерево-то высокое, не один век росло. Сама я до верхушки не доберусь.

— Сколько осталось до полуночи? — спросила я свою помощницу-чародейку. — Наверное, пора приниматься за готовку. Порадуем твоего хозяина экзотическим блюдом!

* * *

Масло в сковороде весело шипело. Края драников зарумянивались. На вымытой и оттертой до блеска тарелке уже лежала первая порция ароматных картофельных оладий.

Как они пахли! А как выглядели! Круглые, золотистые, пышные, но при этом с хрустящей корочкой.

Края драников были неровными из-за того, что картошку я натерла купно. Ручная терка — это вам не кухонный комбайн. Но мякоть под хрустящей корочкой получилась нежная и таяла во рту.

Золотистая горка на тарелке стремительно росла. Птица, сидящая у плиты, внимательно следила за всем, что я делаю.

— Еда для бедняков, — вдруг повторила она слова мистера Годара. — Думаешь, Его Сиятельству понравится?

— Понравится? Да он язык проглотит от удовольствия! Да пальцы потом оближет. И за добавкой побежит, — ухмыльнувшись, я сунула кусочек остывшего блинчика под клюв своей напарнице. — Хочешь?

— С ума сошла? — покрутила она у головы крылом. — Я же птица. Я такое не ем.

— Твоя правда, — я отправила отвергнутый кусочек в рот и застонала от блаженства. Вкусно! — Но скажи, почему в Блэквуде все так запущено? Почему граф не ухаживает за своим поместьем?

Волшебное создание пригорюнилось.

— В печали он. В глубокой-преглубокой тоске. Тридцать лет под заклятием. Нормальной жизни не видит. Не верит, что его расколдовать смогут.

— Драники кого угодно расколдуют, — подхватила я на руки горячее снизу блюдо из серебра. — Как минимум избавят от уныния и хандры. А потом я вам еще и праздник организую. Новый год — время чудес.