Старый рыцарь

Глава 1. В храме

— Вставай, — Фолкмар тормошил Ницеля что есть мочи, но тот не желал разлеплять веки. — Вставай, старый дурак и пьяница!

«Дурак и пропойца… ровно, как и я сам», — с грустью подумал Фолкмар, оттаскивая Ницеля за портки.

В храме было просторно и воздушно. Сквозь распахнутые настежь врата дышала рассветная прохлада весны. Близилось долгое лето, но отголоски зимы все еще морозили воздух.

Подмяв под себя потертый шерстяной кафтан, Ницель свернулся клубком на постаменте Отверженного. На нем, видно, должна возвышаться какая-нибудь статуя — величественного бога, взирающего с высоты небес, но ничего такого не было. На плоский округлый мрамор давил только воздух да всякая мелкая всячина, промеж которой ловко уместился тощий старик. Люди сюда тащили лишнее добро, что находилось в карманах. По обыкновению, лишнего оказывалось не много, посему Отверженный довольствовался малой жертвой: дудки, свечки, склянки и несколько вареных яиц. Кидали сюда же, порой, и парочку стоптанных сапог. Они составляли добрую компанию сапогам мраморным, и мраморным сандалиям, а также отпечаткам детских ног, вбитых в холодный камень. Сапоги обрывались ровно на щиколотках, так и не показав своих хозяев. Здесь не возвышался Отверженный, по щедрому прозвищу «Бог, которого нет». Ведь никто не знал, каков его истинный лик. Постамент выглядел огромной дырой в стройном ряду величественных статуй. Ницель спокойно почивал, зацепившись сохлыми пальцами за чьи-то детские пяточки.

— Придется потратить целый серебряник на новые, — с досадой прошептал Фолкмар, заприметив у верного слуги отвалившуюся подошву сапога, — Ты, видно, не думал о сапогах, когда набивал свое брюхо, — (но ведь и сам он совершенно не думал об этом), — Должно быть, моча на обочине тебе дороже, чем крепкая кожа на ногах. Нужно было на обновку деньги пустить, а не выпивку. Да что с тебя взять…

Вокруг вилось множество стоп, обутых в прочные сапоги, сандалии и ботинки. У всех имелись крепкие каменные подошвы, никогда не знавшие износа. Холодный камень в них не нуждался, но одолжить новые не мог. «Бери покрепче, старина, такой пожар в глотке можно потушить только крепкой водой», — что ж, пили они с Ницелем вместе, так что сетования были пустые.

«Нужно чтить всю дюжину, но одного бога больше всех» — стройная надпись, выбитая над центральным алтарем, выглядела как насмешка.

— И что же ты тут забыл?

Накануне они надрались как свиньи и Ницель вновь изъявил желание наложить большую кучу в чашу Безумного в главном храме столицы. Утром он ушел на поиски пенного, ибо страдания его были невыносимы. Обмолвился он, что заскочит по пути навестить дюжину «каменных нахлебников». Верный слуга мстил за своего хозяина по-своему. Не думал Фолкмар, что тот действительно на это решится.

Постамент Отверженного располагался аккурат рядом со статуей Безумного с огромной чашей в руках. С него, видать, Ницель и решил подобраться к врагу. Воровато оглянувшись, старый рыцарь принюхался, стараясь уловить хоть какие-то нотки бесчинства. Но не пахло ничем, кроме гари от свечи Отца Огня. Горечь огненного плюща кусала ноздри.

Может, все-таки не успел? Последние трое суток они не ели ничего, кроме самодельной браги да дешевого кабацкого вина. Так что вряд ли живот Ницеля был способен на большее, чем пара хлипких ветров. С этой надеждой Фолкмар стал теребить спящего еще пуще: пора просыпаться, горизонт уже окрасился в багровый. Вот-вот храм начнет заполнять народ и появятся клирики. Храмовники тут же накличут городскую стражу, и межевой рыцарь со слугой отправятся в гротовые тюрьмы.

После ночной попойки Ницель выглядел так, будто готов вот-вот испустить дух.

— Ну и дурак ты, Ницель! Помереть в таком месте! — седая голова тряхнулась с досады. Так и есть, слуга его был совершенно мертв, от макушки до самых кончиков пальцев.

Оставив в покое потертые портки, Фолкмар замер над бездыханным телом. Что поделать, это неотступно приближалось с каждым новым рассветом. Думается, надо быть готовым, ведь слуге исполнилось уже семьдесят и век его подходил к концу. Фолкмар встретил его, когда тот был еще совсем мальчишкой. Странно, что он протянул рядом с ним так долго. Признаться, сам Фолкмар не протянул бы рядом с собой так долго. И все же, он не был готов к смерти близкого друга. Грусть посетила старое сердце.

А еще Ницель хотел помочиться в свечу Отцу Огня, но видимо, и этому не суждено было сбыться. Да и как бы он умудрился это сделать? Свеча — не чаша. Карабкаться по скользкому воску несподручно даже молодому. И все же, знатный богохульник был этот Ницель, но верный друг и слуга. Единственное, что у Фолкмара оставалось, кроме коня да ржавых доспехов. Теперь и этого нет.

Снять бы шлем с седых волос в знак скорби, но он потерял тот еще с полвесны назад где-то у Отвесных Скал. Фолкмар так и не сделал Ницеля своим оруженосцем и не посвятил в рыцари, хоть и обещал. Теперь дряхлую душу вечно будет грызть совесть.

«Вечно...»

— Я похороню тебя там, где гуляет ветер, — скорбно сказал Фолкмар. — Ты всегда любил ветер, я это знаю.

Но сначала предстояло незаметно утащить тело из храма. Несколько сонных алтарников проходились по рядам свечей у белоснежных помостов Жницы Смерти.

«И что они делают, что никогда не высыпаются», — думал Фолкмар каждый раз, когда бывал здесь. Сменялись лица, росли мальчишки, становясь все как один строгими клириками, но молодняк все так же спал на ступенях, у статуй и спрятавшись за колоннами, смахивая с утра на неопрятных птенцов.

Глава 2. Псовый переулок

За тридцать весен, что он не бывал в столице, все сильно изменилось. Выросли новые дома. Мостовые оделись в глянцевый камень, который не вспарывал подошвы сапог и не ранил пятки, как прежде. Улицы обзавелись крикливыми торговцами сладких булочек, сушеной рыбы, блестящих горшков и орущей живности. К слову, ни в одном городе Фолкмар не видел столько торговцев. Оно и не удивительно, ведь Аоэстред слыл портовым городом.

Несколько сотен лет после перемен Красного Моря Аоэстред сводил концы с концами, больше смахивая на захолустную деревеньку. Море бушевало и билось о скалы. Люди благодарили богов, если им удавалось поймать рыбу или вырастить пару пучков тощей морковки у себя на земле. Голод, нужда и смерть были нежелательными, но частыми гостями в холодных домах. Но как только кипящие потоки морских недр успокоились, высокие волны, внушающие ужас, страх и смерть отступили. В Аоэстред снова начали заходить корабли. По шелковой вене, соединяющей континенты, вновь полилась кровь изобилия. Небо больше не выплевывало ледяные глыбы. Голодные до смерти ураганы унялись до легкого, освежающего бриза. Столица расцвела.

Матеря на чем свет стоит, широкорукий каменотес рекомендовал подмастерьям устанавливать статую пышной молочницы более аккуратно. У нее были крутые бедра и полные груди, и совсем не много молока. Что-то не припоминал старый рыцарь, чтобы перед трактирами располагали подобные творения. Каменная парча прикрывала ровно столько, чтобы возбудить аппетит даже у сытого, но не нарваться на гнев вечно бдящих клириков. В нос ударил дурманящий запах тушеного мяса. Кто-то слева похвастался, насколько сочный у него в таверне гуляш. Цок-Цок. Чемпион отчеканивал шаг по гулкому камню, а Фолкмар пытался не обращать внимания на урчание в животе.

Краснощекий торговец специями отгонял перцовых мух от разноцветных пряностей. Весь город, как и эти специи, пестрел множеством цветов. Одежды мелькали перед глазами яркими пятнами, среди которых едва ли можно было уловить серый. Одно время Фолкмару показалось, что у него вот-вот закружится голова. Среди бесчисленного южного народу сновали высокорослые патрули северян. Много солдат, много людей. Сотни людей… Видимо, все эти годы они только и делали, что размножались.

Но там, куда направлялся Фолкмар, все обстояло совсем иначе. В этом он был просто уверен. Сколько бы не прошло времени, тридцать ли весен, сотня или даже тысяча, Псовый переулок останется также хмур и неприветлив. Там будет так же много псов, столько же оборванных, озверевших бездомышей, а может и больше. Стены будут пестреть морским оранжевым, смешанным с серой плесенью, люди жать правой рукой твою руку, а левой шарить по порткам. Если, конечно, решат проявить вежливость. Нередко случайный захожий возвращался с бедных кварталов с лезвием в боку. Здесь можно было найти то, что не продают торговцы даже на центральной площади Аоэстреда, но за это можно было попасть на плаху. Здесь можно было найти тех, кто может устроить плаху твоему врагу за определенную плату. Это была окраина окраин, раскинувшаяся далеко за пустырем. Псовый переулок. Когда-то он стал Фолкмару отцом и матерью, которых он никогда не видел. Он не знал, где родился, но знал, где вырос. Непривычно было возвращаться в родные стены. Память всегда сторонилась минувших воспоминаний.

— Эй, малец, иди-ка сюда, — Фолкмар подозвал босоногого мальчишку весен пяти, распинающего дохлую кошку на самодельном колесе. Он был слишком юн, поэтому делал это неправильно. — Знаешь, что у меня в руке?

— Это медяк, — мальчик посмотрел на рыцаря, как на дурака.

Фолкмар улыбнулся.

— Получишь его, если скажешь, где старшие собираются после дела.

Все дети Псового переулка рождались с ручками в чужих карманах. Фолкмар не был исключением. В пять весен он мог выдернуть перо из задницы гуся, а тот не раскрыл бы клюва. Все дети знали, куда нужно идти после удачной вылазки.

Проехав на вороном коне добрую половину квартала, Фолкмар так и не нашел того, кто мог рассказать ему это. Местные смотрели на чужака как на врага или добычу. Но добыча прихватила с собой меч, поэтому они просто отмалчивались. Пожимали плечами и указывали путь, петлявший среди бледно-рыжих стен, водивший по бесконечному кругу. Фолкмар решил, что ему нужен кто-то более наивный, а оттого жадный. Осталось у него три медяка, поэтому наивность должна закрыть глаза даже на его бедность. Что может быть наивней и жадней, чем нищая юность?

— Я не знаю, о чем вы, сир, — не сводя глаз с монеты, ответил мальчик.

— Ты сможешь купить на эту монету сладкую булочку, — Фолкмар наклонился к мальчишке, поднеся монету прямо к его носу, — Большую. Горячую. Тебе не нужно будет ни с кем делиться. Или фруктовых петушков. Целую дюжину.

Мальчик опасливо оглянулся.

— Не бойся, здесь никого нет. Никто не узнает, что мы с тобой разговаривали, — Фолкмар первым делом убедился, что в тупой конец улицы не заглянут.

«Скоро набегут те, кто захочет поиграть с твоей дохлой кошкой. Думай быстрее, малец, иначе нам обоим придется не сладко».

— Они на мокрых балках, — произнес мальчик.

Фолкмар вынул из кольчужной перчатки еще один медяк:

— А этот получишь, если скажешь правду.

Он уже бывал и на мокрых балках, и на блестящих прудах. Ни одно место из тех, что ему было знакомо, давно не служило местом сходок. Он не был в родном городе слишком долго.

Глава 3. Там, где блестит море

Говорят, оно начало блестеть после великих Перемен. Когда жар далекого вулкана заставил кипеть море, когда дракон проснулся в вулкане, изрыгая лаву и огонь, когда с неба падал пепел, поглотив солнце на долгих три весны. Морские недра дрожали от взмаха драконьих крыльев, суша — от страха перед гневом Отца Огня. Тогда дно у южных скал покрылось блеском. Искатели жемчуга говорили, что дно стало бархатным и мягким, словно перина. Руки по локти утопали в мерцающем песке, так и не достигая дна, волны бились о скалы, о стены разрушенного замка, и блеск тянулся к поверхности. Играя лучами солнца, он одевал море в блестящие одежды. Так, что слепило глаза.

Дальнозоркий взгляд сразу уловил серое пятно на фоне белесых стен. На месте старого замка громоздились руины. От длинной старой стены, защищавшей город с юга до того, как часть скалы провалилась в море, остались лишь глыбы белого, словно снег, камня. Фолкмар остановился. В любой момент он был готов пришпорить коня, но пятно почему-то никуда не двинулось. Странно, ведь его уже давно заметили.

— Расскажешь, за что тебе надавали тумаков?

Чемпион недовольно заржал, отвернувшись от моря. Блеск кольнул глаза, он не был особым ценителем напыщенной яркости.

Вытерев сопливый нос, Дуг отвернулся, но мерцание моря успело выдать слезы на его щеках:

— Они обижали Томми.

Фолкмар успокоил коня.

— Почему не бежишь?

— Куда? — шмыгнул носом Дуг, — Если вы меня нашли, то и они найдут тоже.

— А ты смышленый.

Свесив босые ноги, мальчишка сидел на сточенной морскими ветрами глыбе. Через десяток футов вниз падал обрыв, из моря торчали сияющие острия скал. По легендам на них взбирались сирены, чтобы петь погребальные песни утонувшим морякам.

— Отдай то, что взял, и я уйду.

— Это мое.

— Нет, это не твое, — нахмурился Фолкмар, — И не мое тоже. Деньги принадлежат Отверженному.

— Я их взял, — мальчишка спрыгнул с глыбы, — Они мои! У каждого что-то есть, теперь и у меня тоже. Нужно следить за своим добром.

Кроме слез на щеках виднелись пара ссадин и добротный синяк под левым глазом. Дуг выглядел обиженным.

«Обидеться на то, что тебя поймали за руку, так могут только мальчишки с Псового переулка. Неужели он решил уговорить меня оставить кошелек ему? Какой же он балбес».

— Я мог бы разрубить тебя надвое, да не хочу. Видимо, ты получишь по шее еще раз.

Дуг оглядел рыцаря с ног до головы: ржавый доспех, седая борода, дряхлая шея упирается в воротник. Наверняка потому, что этот длинный старик сгорблен. Он не пробежит и сотни футов.

— У тебя болят колени, — сказал Дуг, отскочив на шаг назад, — Я знаю, как болят колени. Ты не сможешь догнать меня!

— Может, и не смогу, а вот мой конь затопчет тебя насмерть. Или я перерублю тебя надвое в галопе, я уже почти передумал.

Оглянувшись, Дуг примерил, сколько бежать до ближайшей скалы. Даже если он будет бежать очень быстро, Чемпион нагонит его. Издалека вдруг послышался лай собак. Его сразу унес ветер.

— Вы притащили за собой псов? — с подозрением спросил Дуг.

— Не тех, о которых ты подумал. Чемпион скакал быстро. Лохматые отстали на выезде из переулка, — Фолкмар огляделся. Так и есть: парочка вывалянных в рыжем песке кобелей лениво трусили между белых камней. Обнюхав, они разочарованно пометили их. Здесь не было и крупинки коралловых останков. — А вот другие, наверное, уже прячутся в скалах. Здесь есть короткая дорога?

— Твердостенье обвалилось прошлой весной.

— Понятно… свистнуть можешь?

Сам-то Фолкмар не имел двух передних зубов и быть громким у него уже давно не получалось.

— Зачем? Давайте мне по шее и уходите, кошелек я вам все равно не отдам.

Босые ноги, грубая рубаха, веревка, притворившаяся поясом… Интересно, куда он мог положить кошель? В руках-то у Дуга ничего не было. Неужто запихал за пазуху? Веревочные пояса очень ненадежны, эдак он мог бежать и все выронить. Балбес.

— Не отдашь мне — отдашь им. Для тебя невелика разница, — ответил рыцарь, вложив два пальца в рот, но воздух глухо прошипел между зубов и заглох, — Адова дюжина… Эй, там! — псы завыли. — Выходи из скал!

Победив ветер, послышался громкий, пронзительный свист. Он прошелся по скалам, поймав эхо. Дуг сделал это умело. Признаться, в его годы Фолкмар так не мог. Научился свистеть он только к пятнадцати и при этом искусал пальцы почти до костей.

Сначала показался старший. Показав острый нос из-за камней, он ловко прошмыгнул вниз. За ним показались остальные. Похожая на мелких блошек, ребятня разрозненно заскакала по крутым белым скалам. К тому времени, как главарь двинулся вперед, она уже собралась у него за спиной, словно притянутая невидимыми цепями. Старший шел походкой важной и нарочито беспечной, вновь накормив руками карманы. Карманы в штанах — признак превосходства, который никто не оспаривал.

— Опять шумишь, дядя, — паренек сплюнул в жесткую траву, не вынимая рук из штанов. — А ты быстрый, значит, все-таки местный… Нашел, что искал? Так иди своей дорогой.

— А чего ты такой дерзкий, малец? Неужто стали не пробовал ни разу? — десяток пар глаз так и не растерял своего любопытства. Парочка ребятишек снова заползла на глыбы, умостившись на корточках, словно горгульи. — Для тебя я все еще сир. К рыцарю нужно обращаться с почтением. Раз уж король не научил тебя вежливости, я, так уж и быть, сделаю это за него.

Глава 4. Таверна

Статуя стояла у входа как надо. Каменщиков нигде рядом не было. Что она здесь делает, Фолкмар решительно не понимал. Нередко местные пьяницы поднимали бокалы за прелести прекрасных дам. За все прелести всех дам сразу. Однако, по обыкновению своему, на выходе из таверны они теряли способность различать прекрасное. Им бы дойти до постели, не упав в грязь лицом. Вряд ли за тридцать весен поменялось что-либо, вряд ли поменяется и еще через тридцать весен.

— Жди здесь. Смотри, чтобы никто не приставал к Ницелю, — говорил Фолкмар, привязывая скакуна на заднем дворе таверны. Здесь остановилось еще с дюжину странников. Кони лениво трясли мордами, отгоняя мух, — Вернусь, вынесу тебе похлебку. Ел сегодня?

— Я и вчера ничего не ел, — ответил Дуг и Фолкмар прочитал страх в его глазах. Паренек боялся, что он бросит его. Что ж, это правильно. Нельзя доверять первому встречному, даже если он дал слова рыцаря. — Мне просто стоять тут? А если спросят, почему здесь мертвец? — Дуг перешел почти на шепот, — В Аоэстреде нельзя ходить с покойниками по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.

— Так надо было положить его в гроб, — ответил Фолкмар.

— Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.

— Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.

Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.

— Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, — босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.

— Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, — ответил рыцарь, проверяя крепление седла, — Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.

Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом — натирать щеткой круглые крупы.

Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.

Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.

До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.

— Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, — Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.

Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.

— Ха-ха! Фолкмар! — зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, — Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?

— Собирался, да пока не свезло, — сконфузился Фолкмар.

За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем — полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.

— Куда путь держишь и как жил все это время? — Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.

— Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. — Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.

В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.

— На турнир? — прыснула розовощекая Хельга, — А не порубят ли тебя там на куски?

— Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?

Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.

— Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, — сказала Хельга.

— Но тогда было дороже, — удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.

— Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, — укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, — Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.

— Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… — затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.

Глава 5. Ветра на холме

Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует — говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.

Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.

«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», — однажды сказал ему Ницель.

Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.

Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.

Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.

Первые ямы давались с трудом — корни травы вцепились в землю, словно пес в добычу. Но Фолкмар обещал похоронить его там, где гуляет ветер. Потому что Ницель любил ветер.

Закутавшись в шерстяной плед, Дуг сидел рядом и догрызал орешки. Пару раз Фолкмар отбирал у него лещину, пока они держали путь из города, но он как-то умудрился их снова найти. У него был воистину бездонный желудок, он, наверное, съел бы и лечебные мази, что лежали в сумке на боку у Чемпиона, но очень уж они дурно пахли. У Фолкмара было совсем не то настроение, чтобы раздавать тумаки, и он махнул рукой, решив, что сделает это позже. Когда вернет Хельге лопату и возьмет еще пару мешочков жареной лещины. Тогда-то он спрячет ее получше.

— Вы устали, сьер? — спросил Дуг, глядя на то, как вспотел старик, — Я могу помочь докопать могилу.

Без доспеха он выглядел совсем жалко, Фолкмар это знал. Снаряжение лежало рядом, снявшись с него вместе с титулом рыцаря. Ведь именно доспех, меч и конь делают из тебя воина, давшего клятвы, а без них ты просто человек, неспособный сдержать свои обещания. Хотя, Фолкмар даже с доспехом не мог их сдержать, он и доспех-то держал на себе с трудом, что же говорить о клятвах. Без него было легче копать, поэтому пришлось забыть, какое впечатление он производит на своего воспитанника.

Длинное, словно тесанная балка и худое, словно морской гарпун тело с трудом сгибалось и разгибалось, но лопату старик держал твердо. Теперь можно было горбиться без опаски — стальной ворот нагрудника не упирался с болью в шею.

— Я должен сделать это сам, — ответил Фолкмар, разогнувшись. Он решил немного передохнуть, — Нужно откопать еще примерно половину. Его кости не должны найти ни собаки, ни степные падальщики.

— Собаки ищут по запаху, но тут они его точно не учуют, — сказал Дуг, кутаясь в шерстяной плед. — Здесь очень сильный ветер.

— Да, сильный, — кивнул Фолкмар, — Именно так, как он и любил.

Слева стена столицы напоминала улыбчивую белую челюсть, без губ, которые бы прикрывали зубы, справа — серую змею, взявшую в кольцо чешуйчатого тела маленькие дома и высокий замок на скале. Тонкие струйки дыма курились над печными трубами домов, таверн и кузниц, продолжая жизнь. Стояла ранняя весна и близилось лето. Но на мгновение Фолкмару показалось, что пахнуло осенью.

«Нет, это не осень, — сказал он себе, — это смерть. Ведь природа тоже умеет умирать. Я точно знаю, как пахнет смерть, и эти запахи очень похожи». Запах смерти преследовал его уже очень давно, пора перестать грешить на осень.

— Там, в таверне, я видел, как Хельга схватила тебя за руку, — Фолкмар воткнул лопату в сочную землю без корней, уложил скрещенные запястья на черенок. Он рад был передохнуть. — Что она сказала тебе?

— Что вы прокляты.

Глава 6. В пути

Стоило отъехать от моря, как Теллостос тут же менялся. Вдали от морского бриза он становился спокойней, ветра не хлестали, заставляя зелень бороться за жизнь. Теплота плодородных земель дарила природе вычурность. Каменистые склоны скал стекали в пологие луга, они тянулись долго, пока не упирались в густые леса к востоку и югу. От согретого полуденным солнцем чернозема шел пахучий пар, воздух наполнялся суетливыми запахами весны. Навстречу свету тянулась трава, не такая остролистая, не такая жесткая, как на прибрежных холмистых склонах, но щеголявшая десятками оттенков зелени — от сочного зеленого до бесстыже-красного. Оставалось совсем немного времени, прежде чем она раскинет лепестки цветов, превратив луга в яркий ковер. Теллостос был гостеприимен до всякой растительности, приютив у себя мириады цветов, кишащие в лете, словно пчелы в улье. Некоторые из них заставляли ночь открывать глаза — сквозь непроглядную темень лесов холодным голубоватым блеском сверкали турмалиновые грузди и луговая морошка, толстозадые светляки заменяли звезды в пасмурные облачные вечера.

За наслаждение глаз нужно было платить, эта страна была не из тех, кто дарил красоту и не просил ничего взамен. Ведь там, вдали, в горе Перемен сидел дракон, и все вокруг имело драконий дух. Пламенного яда в этой красоте было столько же, сколько и красок. Обилие жизни желало укусить, задрать, напиться крови или, на худой конец, стащить провизию, опрометчиво оставленную путниками под навесом неба. Ближе к вулкану встречались горячие источники, кипучие и прозрачные, словно слеза, но источавшие такой смрад, что дорога предпочитала огибать их заведомо до приближения. От них шел густой пар, гладкие камни на дне пестрели оранжевыми и зелеными полосами, а те, кто решался искупаться в них, обваривался до костей.

Во времена молодости Фолкмара источники доходили до самой столицы, но за сотню лет дракон будто заснул крепче. Земля потихоньку остывала, и смрад отступал. Поговаривали, что у подножия горы есть вполне сносные, не столь горячие лужи. Фолкмар не прочь был погреть свои ветхие кости в парочке из них. Правда, не хотел, чтобы потом от него пахло, как он Ницеля. Хватит и того, что от него веяло тленом.

Большой тракт тянулся от самой столицы и до подножия горы Перемен. С тех пор, как там нашли алмазы, он становился все шире и шире. Слева и справа то и дело вливались тонкие дорожки с местных деревень. По тракту тянулись обозы, груженые вином и снедью, кричали козы, бабы и ржали лошади, в воздухе свистели кнуты. Бесчисленные колеса вымесили землю в грязь, оставив глубокие борозды.

Всадники налегке объезжали кибитки по обочине, не преминув выкрикнуть парочку крепких. Для таких случаев одна из телег намертво встала прямо посреди тракта, утонув правым колесом в грязи, левое было сломано. Над ней, прямо на куче мешков с репой, стоял бородатый торговец. Пока парочка крепких ребят мастерили колесо, он, уперев кулак в широкий бок, облаивал недовольных проезжих. Правда, далеко не всех. Мужчина давал себе передышку на знатных особах. Имея от природы отличное зрение, торговец хорошо различал наличие гербов и мечей.

Заходя на тракт, Фолкмар все боялся, что люди будут пялиться на него. Что ржавые доспехи и седая борода обернут на себя взгляды, что скука дальней дороги породит пересуды и осуждение. Старик, куда ты направляешься? Слава твоя, если она и была, давно в прошлом. А если ты хочешь вспомнить о ней, неминуемо встретишь смерть. У тебя есть конь, а, значит, и теплая постель. Вернуться бы тебе туда и встретить свой конец в окружении теплых стен. Что тебе делать на турнире?

«Мне не нужен турнир, только Отверженный, — повторял про себя Фолкмар без конца и ему становилось легче, — Баба с козой кричала, что у подножия видели старца в красном. Я знал, что он там, ведь он мне приснился».

Иногда Фолкмар надеялся, что он обрел душевную черствость, и ему должно быть все равно на пересуды и взгляды. Но, к сожалению, они ранили все так же, как и полвека назад. У тебя гибкое сердце, Фолкмар, оно всегда чувствует людей, со всем плохим и хорошим.

Пока тракт напоминал больше базарную площадь, чем дорогу, никому не было до них дела. Но они с Дугом провели в седле почти двое суток, сумев обогнать всех. Впереди шли единичные обозы, и чудные странники стали заметней. Да и Чемпион слегка подустал, перейдя с галопа на шаг.

Они прибились к телеге проезжих пекарей, и хозяйка спросила, как долго они в седле и не нужно ли мальчику отдохнуть. Дуг засыпал на ходу, а добрая женщина угостила Чемпиона яблоком. Марта, так она назвалась, предложила мальчику постель из мешков пшеницы. Фолкмар решил, что не будет ошибкой дать воспитаннику отдохнуть. Сон окончательно сморил мальчишку почти сразу.

Было пройдено уже больше половины, и оставалось не более пятидесяти миль. Полуденное солнце стояло высоко и жарило нещадно. Грязь чавкала под копытами. Совсем скоро она превратится в непробиваемые сухие комья. Слух не раздражал крик вечно вопящих чаек, зато доставали мухи.

Глава 7. Неожиданная встреча

Деревья росли и погибали, сменяя леса, но что-то в этом мире не менялось, как восход и закат. Родник журчал в том же месте, заросший липкой приставучей травой, над ним склонялись толстые ветви высокого дуба, даря тень и прохладу. Напившись ключевой воды, Чемпион отправился пастись на лугу, Дуг поспешил за ним. Удивительно, но Чемпион не разозлился, спокойно отнесясь к его жадности: конь съел все огрызки и не попытался лягнуть за Дуга за скудное угощение. Стоило Фолкмару показать мальчику, где лежит скребок, так он и помощи не попросил, и не испугался — взял и счистил грязь с копыт, выковыряв оттуда два желудя. Чемпион даже дал погладить себе шею и расчесать гриву.

— Надо же, он так хорошо принимает тебя, — озадачился Фолкмар, — Где ты научился ходить за конями?

— Все чувствуют, можешь ты дать тумака или нет, — деловито расчесывал черные кудри Дуг. Делал он это будто со знанием дела, но тут и не нужно особых навыков, только чесать сверху донизу и не драть колючки. Однако, мальчишка всем видом хотел показать, что хорош в деле, — Я никогда не натягивал кошек на колесо и не кидал в собак камнями. Я давал им кусочки, чтобы они меня не кусали, и они меня не кусали. Чемпион знает, что в следующий раз я обязательно дам ему целое яблоко.

— Наверное, ты и не воровал никогда, — рассмеялся Фолкрмар. Ему было приятно отдохнуть в прохладе тени.

«Вот у людей нет звериного чутья, — подумал рыцарь, — Но нам друг с другом проще. Достаточно помнить, что тумака могут дать все и не ошибешься».

Серебряные Фолкмар потратить все же пришлось. Не на сапоги Ницелю, а Дугу, помимо того еще на добротные штаны и рубаху. И на жилет, а вот на шляпу не хватило. Деньги хоть и предназначались Отверженному, но Фолкмар решил, что боги тоже должны уметь делиться. Может, получится взять шляпу за пару медяков на турнире? Тогда Дугу не придется все время воображать, что она у него есть. Все равно снимать ее здесь можно разве что перед деревьями, велика ли в этом радость? На турнире будет много высоких господ, торговцев, потешников и жонглеров, там-то можно размахивать своей соломой направо и налево.

Фолкмар наблюдал, как Дуг снимает шляпу перед Чемпионом. Как только у парня появились сапоги, он стал еще быстрее. Сон пошел ему не на пользу — мальчишка носился по лугу, пытаясь вовлечь в свою игру вечно голодного Чемпиона. Тот жевал траву, отдавая предпочтение более полезному занятию.

— Будешь так скакать — проголодаешься. У нас из припасов только солонина и пшено, — громко напомнил ему Фолкмар, — Можешь просить сколько угодно, до вечера все равно ничего не получишь.

«А орешки я хорошо припрятал».

Иногда он думал, что надо было оставить Дуга как есть, босиком, тогда не скрипели бы его старые кости. Хорошо, что сапоги он взял велики, чтобы не тратиться, когда нога подрастет, иначе от такой скорости у него закружилась бы голова. Фолкмар даже не пытался притворяться, что может угнаться за молодостью. Он предпочитал заниматься тем же, чем и всегда — ворчать. Равных ему в этом не стало, только он справил пятидесятые именины. Если измерять богатство словами назидательных наставлений, Фолкмар был бы весьма состоятелен.

«Эх, и все-таки гибкое у тебя сердце, Фолкмар».

Остался только Чемпион… Был еще мул, на котором ездил Ницель, но они продали его, чтобы накопить денег на турнир. В первый же вечер они с Ницелем надрались на вырученные серебряники, вспомнив всех коней, что у них были. Насчитывалось их не так много, ведь те жили долго и почти все умерли от старости. Рыцарь не мог позволить себе лишнего. Ницель с гордостью вспоминал, как выручил своего сеньора, когда у него пала Храбрая. Мать Чемпиона, Лакомку, Ницель выиграл в кости… это было странно, ведь он никогда в них не играл.

— Я копил удачу всю свою жизнь, — довольно воскликнул Ницель, загребая монеты со стола вместе с обещаниями одного видного лорда, — Новички используют ее только раз. И я использовал ее правильно!

Тот видный лорд дал ему тогда по морде сказав, что Лакомка — слишком породистая кобыла для нищего без имени. А Ницель ответил, что породистые лорды не играют в карты в грязных кабаках с нищими без имени, упившись вусмерть. Впервые Фолкмар видел его таким дерзким, видимо, он копил эту дерзость всю свою жизнь, как и удачу.

Лорд уже было достал меч, чтобы ответить кровью… и Фолкмар не смог бы его остановить, если только совсем ненадолго — до первой же своей смерти.

Однако, как только лорд занес над собой меч, сразу качнулся. Тяжесть хмеля победила тяжесть стали, мужчина завалился назад, потом на спину, и тут же заснул. Наутро он отдал поводья Ницелю, сказав, чтобы не видел его больше в том кабаке и желательно вообще никогда, а Ницель отдал поводья своему сеньору. Они покинули то место, где работал Фолкмар, но награда была несоизмеримо больше.

С тех пор минуло много весен, и Лакомке исполнилось четверть века. У нее уже не было всех зубов, кожа стала груба, шаг черствым, в морду и иссиня-черный хвост вплелась седина, а взгляд стал грустным. В тот день Лакомка, как обычно, щипала траву, спокойно доживая свои дни и ни на что особо не надеясь. Когда они с Ницелем встретили того лорда, уже пожилого, то сразу засобирались, а он громко рассмеялся. Он показал им своего молодого жеребца, той же величественной породы, как он любил, и сказал, что в кости на него играть не будет. Вечером они все вместе напились. Когда Ницель выходил проветриться, то на свежем лугу, где паслись лошади, узрел занятную картину. Наверное, старушка и сама удивилась, когда на нее залез чернокудрый красавец. Неизвестно, что привлекло его в ней, ведь она даже не оторвалась от сочной травы. Когда стало невозможно устоять на одном месте, она немного подалась вперед. Лакомка всегда была лакомкой. Эта черта Чемпиону передалась от матери — что бы не случилось, он не отказывался от угощения, а иной раз и требовал его. Когда Ницель узрел ее весть, стал тщательней натирать шерсть и носить больше яблок. Фолкмар перестал ездить на кобыле, она только паслась на лугу и жевала сочную траву. Когда родился Чемпион, она выкормила его, а потом умерла. Собственно, Чемпион никогда ничего не выигрывал на турнирах, да и не участвовал в них никогда. Просто Фолкмар решил, что он выиграл у судьбы жизнь, ведь родился и выжил вопреки всему. Поэтому и назвал его так.

Глава 8. Награда

Он знал, что это сон. Разум его кричал, взывая о помощи, но был замкнут в жестких тисках тела, и члены его двигались так же, как раньше. Этот сон снился ему всякий раз, когда он умирал.

Тогда все краски были серы, но во сне в цвет правды примешался красный. Серые воды озарил закат, и они обратились в кровавые. Разум Фолкмара кричал, что не нужно туда идти, но руки все также держали меч, корабль летел по кровавым волнам к побережью Агатового моря. Ветер был остр и холоден, словно лезвие, и хлестал по щекам без жалости. За спиной стоял его отряд, отразивший нападение пиратов. Они пришли в их логово, чтобы вырвать сорняк с корнем.

— Хороший день, чтобы отрезать парочку ошалевших голов, — послышалось за спиной, — Если за это толстозадый Лакес не отвалит мне кучу серебряных, клянусь, я наложу ему в блюдо.

— Можешь не мучать свой зад, Зоркий. Здесь столько добра, что хватит на дюжину таких кошельков, каждому.

— За кровь на мече нужно платить.

Фолкмар обернулся.

Вместо лиц он увидел голые черепа, без кожи, без красных мышц и без глаз. На него смотрели червоточины глазниц и черепа скалились без губ.

«Ты мертв, Тодерик, неужели ты не помнишь это? И ты, Кайлон, и ты, Зоркий…»

Но они не помнили. Они держали в руках мечи и были готовы к бою.

Невообразимая удача — променять Псовый переулок на крепкую команду. Служить богатой гильдии торговцев, всегда иметь кусок хлеба и уважение. Когда-то он помнил их лица, но теперь забыл. Так часто он видел во снах только кости, что живые лица, с плотью на черепах, влажными глазами и горячим дыханием казались обманом. Единственной правдой осталось мертвое настоящее. Иногда возникало желание прикоснуться к своему лицу, чтобы убедиться, что и там тоже кости, вложить в глазницы сухие пальцы, надавить и стянуть эту маску смерти… Разум его кричал, а тело двигалось, как раньше.

Сильные ноги напряглись, когда Фолкмар спрыгнул в воду, взбившую песок до алой пены. Он повел мертвый отряд в бой, чтобы умереть еще раз.

— Все побережье усыпано трупами, — разочарованно пропищал Зоркий, — Так может нам не достаться. Невелика радость ходить по гнили.

Королевская армия высадилась сюда раньше.

«Ты глупец, Зоркий. Неужели не видно, что здесь лежат не только пираты, но и королевская гвардия? Присмотрись зорче, видать, даром ты получил свое прозвище. Не важно, что здесь одни мертвые, важно, что здесь нет ни одного живого».

— Держаться вместе. Зоркий, ты замыкаешь. Смотри в оба, у меня нехорошее предчувствие, — Фолкмар подумал иное, отчаянное, но не мог сказать других слов, кроме этих.

Плотный туман наплывал на побережье, словно прилив, хороня погибших под густыми серыми клочьями. Сырой запах тлена проникал в ноздри, тек по венам, заставляя леденеть ребра, защищавшие теплое сердце. Здесь все было серым и промозглым — вот-вот, и мертвая плоть обратится в морозную соленую воду.

— Ничего не видно, хоть глаз выколи, — пустые глазницы Тодерика всматривались в туман и не видели ничего, — Все залито туманом, словно молоком. Я вижу только кусок шалаша и свой меч, а конец свой не вижу.

Смерть захохотала двенадцатью глотками. Да, их было двенадцать. Мирт, маленький и юркий, Кайлон, тощий, но крепкий, Тодерик, вечно отпускающий несмешные шутки, Бортас Прожорливый, получивший свое прозвище совершенно заслуженно, Зоркий, одноглазый юнга, видевший то, что не могут видеть другие, еще шестеро новобранцев, которых гильдия наняла совсем недавно и Фолкмар — их капитан.

Хохот не прекращался. Он звучал из тумана, справа, слева и даже сверху.

«Мне кажется, или смех слышен отовсюду? Скажите, что и вы это слышите!»

— Заблудились? — открыл глаза мертвец без туловища, лежавший рядом.

— Заблудились, — ответил ему Тодерик, будто не разглядел в разговоре с мертвецом ничего странного, — А что, ты знаешь дорогу?

— Знаю, — оскалилась голова.

— Будь у тебя тело, ты смог бы указать нам путь. Но у тебя есть только эта головешка, чем же ты нам поможешь? Языком?

Его шутка вновь не показалась Фолкмару смешной, но он снова засмеялся. Потому что иначе не мог — не покажи он оскал, утонет в бездне собственного страха.

— Здесь творится какая-то чертовщина, — наконец, прозрел Зоркий, но к ним уже подползали трупы.

Сначала один, потом второй, и наконец, их стало так много, что отрубленная голова разочарованно надула щеки.

— Мы покажем дорогу, — отозвался тот, у которого было туловище и поднял руку. Одной он оперся о песок, приподнимая отяжелевшее от смерти тело, другой — бледной, разорванной в клочья до серой плоти, показал куда-то вперед. Остальные сделали то же самое. Вскоре дюжина шла по коридору из бледных пальцев, указывающих им дорогу в последний путь. Серди них были и пираты и те, кто служил королю верой и правдой. Теперь они служили в одной армии, присягнув в верности одному богу.

«Посмотрите на них, — произнес внутри своего разума Фолкмар, — посмотрите на этих солдат. У них пурпурные плащи и литые доспехи. Это личная гвардия короля! Это лучшие из лучших и все они мертвы. Мы и вполовину не так искусны… и вполовину… Почему никто не замечает этого?»