
— Очнулась, неженка, — раздался рядом скрипучий, как несмазанная телега, женский голос. Я вздрогнула и повернулась.
Рядом со мной стояла женщина. Высокая, костлявая, в сером платье до пят и белоснежном чепце, который, казалось, был сделан из накрахмаленного картона. Ее лицо, испещренное сеткой морщин, выражало вселенское неодобрение. Поджатые в ниточку губы, крючковатый нос и маленькие, глубоко посаженные глазки, которые смотрели на меня без малейшего сочувствия.
— Хватит тут постанывать, — продолжила она, цыкнув зубом. — Не на курорте.
«Определенно не на курорте», — мысленно согласилась я. — «Больше похоже на вытрезвитель времен инквизиции».
— Где я? — мой голос прозвучал так же чуждо, как и первый стон. Он был ниже, мелодичнее, чем мой собственный. Я откашлялась, пытаясь прочистить горло. — Что произошло?
Женщина фыркнула, будто я спросила ее о секретах мироздания.
— В лазарете ты, где еще. Головой приложилась знатно, когда с коня свалилась. Весь ритуал испортила, бестолочь.
С коня? Я? Последний раз я видела живую лошадь в зоопарке, и та смотрела на меня с таким же выражением лица, как эта медсестра-цербер. Ритуал? Какой еще ритуал?
Я опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх одеяла, и сердце пропустило удар, чтобы потом забиться с бешеной скоростью где-то у самого кадыка.
Это были не мои руки.
Эти руки были не моими… ни были… другими. Изящные, с длинными тонкими пальцами, бледной, почти прозрачной кожей, сквозь которую просвечивали голубые ниточки вен. Ногти идеальной миндалевидной формы, с естественным розовым блеском. Руки аристократки с портрета восемнадцатого века.
Паника начала холодным змеем подниматься из живота к горлу. Я судорожно ощупала свое лицо. Гладкая кожа, тонкий нос, высокие скулы. Ничего общего с моим собственным, слегка курносым и вечно недовольным отражением в зеркале. Я провела рукой по волосам. Вместо моих русых, вечно путающихся волос до плеч пальцы утонули в густой, шелковистой волне, ниспадавшей на топчан.
Это не сон. Это что-то гораздо, гораздо хуже.
— Пить, — прохрипела я, скорее от шока, чем от жажды.
Медсестра подхватила с грубого стола глиняную кружку и почти сунула мне ее в лицо.
— Пей. И чтобы через час была на ногах.
Я сделала глоток. Вода была ледяной и отдавала железом. Пока я пила, пытаясь унять дрожь в чужих руках, дверь в комнатушку отворилась.
Скрип петель заставил медсестру замереть на полуслове. Ее и без того кислое лицо исказилось смесью страха и подобострастия. Она развернулась и согнулась в таком низком поклоне, что я испугалась, как бы ее позвоночник не переломился пополам.
В проеме стоял он.
Если бы мне нужно было описать его одним словом, я бы выбрала слово «власть». Он не просто вошел в комнату — он заполнил ее собой, вытеснив тусклый свет и затхлый воздух. Высокий, выше меня на две головы, даже когда я стою. Широкие плечи обтягивал безупречный алый мундир с золотым шитьем на воротнике и обшлагах. Черные брюки были заправлены в идеально начищенные сапоги до колен. На поясе висел меч в богато украшенных ножнах.
Но дело было не в форме. Дело было в том, как он ее носил. С прямой, как стальной стержень, спиной, с высоко поднятой головой. Его лицо было словно высечено из мрамора — резкие линии скул, упрямый подбородок, прямой нос. Темные, почти черные волосы были коротко острижены на висках и чуть длиннее на макушке. Но самое главное — глаза. Серые, как штормовое небо. Холодные, пронзительные, они изучали меня без тени интереса, словно я была не человеком, а любопытным насекомым, попавшим в его поле зрения.
От него веяло холодом, опасностью и чем-то еще… чем-то древним и могущественным.
— Оставьте нас, — его голос был тихим, глубоким, безэмоциональным. Но в нем звучала такая непререкаемая сила, что медсестра-цербер, не смея поднять головы, буквально вытекла из комнаты, притворившись мышью.
Он подошел к топчану. Его сапоги не стучали по каменному полу — они отбивали четкий, размеренный ритм, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Он остановился в паре шагов от меня, возвышаясь надо мной, как скала.
— Анастасия Романова, — произнес он. Это был не вопрос, а утверждение.
Мое настоящее имя. Услышать его здесь, в этом кошмарном сне наяву, было так же странно, как увидеть пингвина в пустыне. Я молча уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Мозг, и без того перегруженный, отказывался работать.
— Хотя тело, которое вы сейчас занимаете, — он сделал едва заметную паузу, словно подбирая слова, — принадлежало леди Анастасии из дома Белых Скал.
Леди Анастасии. Значит, у этой девушки было имя. Такое же как у меня. Было. Прошедшее время резануло по ушам.
— Я — Фредерик, наследный принц королевства Дракония, — представился он таким тоном, будто сообщал время.
Принц. Ну конечно. А кто еще мог носить такой мундир и заставлять людей складываться пополам одним своим видом? Мой внутренний голос истерически хихикнул. «Поздравляю, Настя. Ты не просто сошла с ума, ты сделала это с королевским размахом».
— Леди Анастасия, вы проснулись! Какое счастье! — пролепетала одна из них, робко улыбаясь. — Его высочество принц Геральд велел разбудить вас и помочь подготовиться к представлению двору.
«Представление двору». Звучало как название очередного дурацкого реалити-шоу.
— Что это? — спросила я, указывая подбородком на адскую конструкцию в руках первой служанки. Она состояла из плотной ткани, каких-то жестких пластин, похожих на китовый ус, и целой системы шнуровки.
— Это ваш корсет, леди, — с удивлением ответила девушка.
Ну конечно. Корсет. Привет, ущемленные внутренние органы и обмороки от нехватки кислорода. Я мысленно застонала. В моем мире верхом неудобства были джинсы с высокой талией после плотного ужина. Здесь же, похоже, каждый день начинался с добровольного самоистязания во имя красоты и осанки.
— Давайте без него, — предложила я, садясь на кровати. И тут же замерла, оглядываясь.
Спальня, в которой я очнулась, была воплощением роскоши, которую я видела только в фильмах про королевскую жизнь. Огромная кровать с балдахином из тяжелого бордового бархата. Резная мебель из темного дерева, инкрустированная перламутром. Гобелены на стенах, изображавшие сцены охоты на мифических зверей. И огромное, в полный рост, зеркало в позолоченной раме.
Я встала, ощущая под босыми ногами мягкость пушистого ковра, и подошла к зеркалу. Из него на меня смотрела незнакомка. Высокая, стройная, с тонкой талией и изящными руками. Кожа — фарфоровая, без единого изъяна. Густые каштановые волосы волнами спадали ниже лопаток. И глаза… глаза были большие, орехового цвета, с густыми ресницами, но взгляд в них был мой — растерянный, испуганный и немного злой. Это было тело леди, претендентки, в которое меня занесло неведомой силой. А моя собственная, Настина, жизнь с ее лекциями по химии, съемной квартирой и мечтой о поездке в Питер, казалось, осталась где-то за гранью реальности.
— Леди, но без корсета платье не сядет, — жалобно пропищала вторая служанка, возвращая меня из невеселых размышлений. — Королева Джаконда не терпит небрежности в туалете.
Королева Джаконда. При одном упоминании ее имени по спине пробежал холодок. Предупреждение Фредерика — «Здесь никому нельзя доверять. Особенно моей семье» — все еще звенело в ушах. И что-то мне подсказывало, что королева-мать в этом списке стояла на первом месте.
— Ладно, — вздохнула я. — Давайте вашу машину для пыток. Только не затягивайте сильно, я дышать хочу.
Процесс одевания превратился в настоящий ритуал. Сначала тонкая батистовая сорочка. Затем тот самый корсет. Я стиснула зубы, когда служанки начали затягивать шнуровку. Легкие сжались, требуя воздуха. Ощущение было такое, словно меня заковали в тиски. Потом нижние юбки, одна, вторая, третья, создающие пышный силуэт. И, наконец, само платье.
Оно было красивым, не поспоришь. Из тяжелого изумрудного шелка, с золотой вышивкой по лифу и подолу. Но весило оно, казалось, тонну. Двигаться в этом великолепии было практически невозможно. Я чувствовала себя неповоротливой куклой, закованной в дорогую броню.
— Вы ослепительны, леди Анастасия! — выдохнула одна из девушек, застегивая на моей шее тонкую золотую цепочку с изумрудным камнем.
Я посмотрела на свое отражение. Ослепительна? Скорее, похожа на экспонат в музее. Чужая, наряженная, готовая к выходу на арену. Потому что именно так я себя и чувствовала.
***
Путь в тронный зал был бесконечным. Длинные галереи, увешанные портретами суровых бородатых мужчин и бледных женщин в жемчугах. Все они, казалось, смотрели на меня с немым укором. Скрип моих новых туфелек по мраморному полу отдавался гулким эхом в тишине. Стражники в алых мундирах, точь-в-точь как у Фредерика, стояли неподвижными истуканами у каждой двери, и их взгляды буравили мне спину.
Я старалась дышать ровно, но корсет мешал. Каждый шаг в этом неудобном платье был испытанием. Я отчаянно пыталась вспомнить уроки истории и литературы, чтобы понять, как должна вести себя леди. Спина прямая, подбородок чуть вверх, улыбка легкая и загадочная. Получалось плохо. Спина болела, подбородок дрожал, а улыбка, скорее всего, походила на нервный тик.
Наконец, огромные двустворчатые двери распахнулись, и я оказалась в тронном зале.
Зал был огромен и величественен. Высокие сводчатые потолки, украшенные фресками с изображением драконов, парящих в облаках. Огромные витражные окна, сквозь которые пробивались лучи утреннего солнца, создавая на полу разноцветные блики. Вдоль стен выстроились придворные — мужчины в строгих мундирах и женщины в платьях всех цветов радуги. Все разговоры мгновенно стихли, и сотни глаз устремились на меня.
Я почувствовала себя бабочкой, приколотой к бархату. Каждый мой шаг, каждый вздох рассматривали под микроскопом. В дальнем конце зала, на возвышении, стояли два трона. Один занимал мужчина средних лет с суровым, властным лицом и густой седой бородой — очевидно, король Гарольд. Второй трон пустовал, но рядом с ним стояла женщина.
Королева Джаконда.
Она была именно такой, какой я ее себе представила. Высокая, стройная, с идеально прямой спиной. Темные волосы уложены в сложную прическу, украшенную бриллиантовой диадемой. Платье из темно-синего бархата, строгое и элегантное. Ни одной лишней детали. Ее лицо было прекрасно, но это была холодная, отталкивающая красота мраморной статуи. И ее глаза… Светло-голубые, почти прозрачные, они смотрели на меня без тени интереса, с плохо скрываемым презрением. Взгляд, который обещал только боль и страдания.