Сторож Горячего камня

1

Наши дни

Рассвет не наступал он просачивался сквозь густую, как кисель, пелену низких облаков, окрашивая мир в грязные тона промытой фотографии. Ночь отступала нехотя, оставляя после себя сырость, въевшуюся в самые камни, и тишину, которую нарушал лишь редкий предрассветный ветер, шелестящий обрывками полиэтилена в колючей проволоке.

Дверь сторожки скрипнула звук короткий, ржавый, словно последний вздох умирающего. На порог вышел Виктор Степанов. Высокий, сутулый, он стоял неподвижно несколько секунд, впуская в себя утро. Его легкие, привыкшие к спертому воздуху каморки, встречали холодную влажность как давнего, неприятного знакомого. Он не зяб холод стал частью его существа, внутренним состоянием, а не внешним дискомфортом.

Он сделал первый шаг, и его тяжелые, подбитые стальными шипами ботинки с глухим стуком встретились с влажным асфальтом. Этот звук был началом его дня, его ритуала, его дозора.

Территория гаражного кооператива «Металлист» просыпалась под его ногами. Два ряда ржавых железных коробок, похожих на склепы для механических мертвецов, уходили в серую даль. Воздух был густым коктейлем из запахов: едкая сладость разлитого когда-то бензина, острый дух ржавчины, гниющие листья в сточных канавах и подспудное, неуловимое дыхание распада.

Его обход был не просто проверкой -это был осмотр владений. Владений, которые он не любил, но которые защищал с фанатизмом затворника. Его серые, глубоко посаженные глаза, похожие на два обломка гранита, скользили по знакомым, но оттого не менее подозрительным деталям.

Он остановился у замка на гараже №12. Когда-то он был новым, блестящим. Теперь это была бурая коррозия, проросшая мхом, напоминающая струпья на старой ране. Он провел рукой в грубой кожаной перчатке по холодному металлу, проверяя пальцами знакомые шероховатости. Все на месте. Ни одной свежей царапины. Его пальцы, шрамы на которых сливались со шрамами на металле, запоминали ощущение. Даже ржавчина здесь была своя, особенная, впитавшая в себя десятилетия машинного масла и городского смога.

Далее разбитое стекло гаража №7. Осколки, вмурованные в грязь у фундамента, тускло поблескивали, словно слезы. Он заглянул в черную дыру проема. Внутри пахло плесенью и мышами. Пусто. Так и должно быть. Но он смотрел не просто в темноту, а сквозь нее, пытаясь различить движение в абсолютной черноте. Его зрачки, казалось, вбирали в себя тот скудный свет, что был, и отдавали его обратно в виде безразличия.

Он обошел лужу появляющуюся здесь каждую весну и осень. На ее поверхности плавала маслянистая пленка, переливающаяся всеми цветами гнилой радуги ядовито-зеленым, сизым, багровым. Он не глядел на нее пристально, но зафиксировал на подсознании: границы лужи не изменились, новых подтеков нет. Эта лужа была частью ландшафта, таким же постоянным элементом, как и трещина в асфальте, ведущая от ворот к его сторожке, которую он мысленно называл «своей тропой».

Каждый его шаг был выверен, экономен. Он не просто шел -он сканировал пространство. Его взгляд, привыкший к опасности, выискивал малейшие несоответствия: смещенный камень, новую царапину на ржавой двери, незнакомый след. Он проверял каждую щель, каждую тень. Тени здесь были особенные густые, почти осязаемые, они казались старше самих гаражей. Они таили в себе память о ночных визитах бродячих собак, о пьяных ссорах владельцев, о чем-то более древнем и зловещем, что Виктор чувствовал кожей, но никогда не пытался определить словами.

Его маршрут привел его к своей сторожке. Он обогнул ее, проверив забитое досками заднее окошко никто не пытался вскрыть. Все было как всегда. Мир, хоть и прогнивший, но стабильный в своем распаде.

Вернувшись к порогу, он на мгновение задержался, прежде чем войти внутрь. Его быт был отражением его души минимализм, доведенный до аскезы, и чистота, контрастирующая с хаосом снаружи.

Каморка была маленькой, считай что кельей. У стены железная койка с тонким, жестким матрасом, застеленная серым, выцветшим казенным бельем. Никаких лишних складок. Рядом -простой деревянный стул. Стол, на котором стояла газовая плита на одну конфорку, жестяная кружка и тарелка. Над столом висела полка, а на ней несколько консервов, пачка чая, сахар. Все предметы стояли ровно, с геометрической точностью. В углу бочка с водой для умывания и чисто вымытый таз. На полу, несмотря на вечную грязь снаружи, не было ни пылинки. Он мыл его каждый вечер, счищая щеткой налипшую за день грязь, словно смывая с себя грехи этого места.

Он снял телогрейку, повесил ее на единственный крюк у двери. Его движения были лишены суеты. Он подошел к плите, чиркнул спичками. Синее пламя с ровным шипением загорелось под жестяным чайником. Он стоял и смотрел на огонь, его лицо, изрезанное шрамами, оставалось неподвижным. В этой чистоте и порядке был его последний оплот, его крепость против внешнего мира, который был не просто хаотичным он был враждебным до самой своей ржавой сердцевины. Здесь, в этих четырех стенах, он мог контролировать если не жизнь, то хотя бы квадратные метры своего существования. Контраст был разительным: за дверью царство разложения, случайности и потенциальной угрозы; внутри строгий, почти милитаризированный уют, где каждая вещь знала свое место, а пыль боялась опуститься на вымытый пол.

Солнце, бледное и водянистое, наконец поднялось над трубами соседнего завода, но свет его был обманчив он не грел, а лишь подсвечивал убожество пейзажа, делая тени еще резче. Виктор закончил утренний чай, вышел наружу, чтобы проверить замки на воротах кооператива. Именно в этот момент из-за угла гаража, словно из самой стены, возникла фигура.