Страшилище

Глава 1

Жгучая, всепоглощающая боль была первым, что я почувствовала. Каждый вдох отдавался мучительным спазмом, словно лёгкие наполнялись жидким раскаленным металлом. Я попыталась открыть глаза, но веки были будто заклеены скотчем невероятной силы!

— Тише, тише, голубушка, – прошелестел над ухом старческий голос. – Не дёргайся, только хуже сделаешь.

Прохладная влага коснулась губ. Вода. Я жадно глотала, пока не закашлялась. Это была вовсе не вода! В горло попала горькая жидкость, отдающая полынью.

Я хотела было начать противиться, но с каждым глотком чувствовала облегчение – боль отступала!

— Марфушка, неси чистые бинты! – скомандовал тот же голос. Сознание накрывало волнами, то погружая в темноту, то выталкивая в реальность, наполненную болью и запахом трав. Я слышала обрывки разговоров: "Бедная барышня... Кабинет огнём полыхал... Господин Полосов... Не уберегли...".

Следующее пробуждение было более осознанным. Я лежала на чём-то мягком, укрытая лёгкой тканью. Каждый участок тела горел, будто с него заживо содрали кожу.

— Где... – мой голос прозвучал, как карканье вороны.

— В своей комнате, Верочка, – отозвалась пожилая женщина, сидевшая рядом. – Я Аграфена Петровна, травница. Уже третий день вас выхаживаем.

Верочка? Меня зовут... В панике я попыталась вспомнить своё имя, но память словно заволокло туманом. Последнее, что я помнила – яркая вспышка и звон разбитого стекла.

— Зеркало, – прохрипела я, – дайте зеркало.

— Не время еще, барышня...

— Дайте!

В моих руках оказалось небольшое, размером с яблоко, зеркальце. Дрожащими руками я поднесла его к лицу и застыла. Из мутного стекла на меня смотрело нечто, лишь отдаленно напоминающее человеческое лицо. Красная, покрытая волдырями кожа, местами обугленная до черноты. Спутанные остатки волос...

Зеркало выпало из ослабевших пальцев и разбилось.

— Господи, – простонала я, и темнота снова накрыла сознание.

Следующие дни слились в бесконечную череду перевязок, травяных отваров и полузабытья. Молчаливая женщина, кажется, её звали Марфой, меняла повязки и прикладывала какие-то припарки. Боль постепенно отступала, но зудящее ощущение стянутой кожи оставалось.

Однажды, когда сознание прояснилось, я услышала разговор за дверью:

— Жить-то будет, Аграфена Петровна?

— Будет. Только красоты прежней уже не вернуть. Шрамы на всю жизнь останутся… Бедняжка.

— А может... – голос Марфы стал совсем тихим, – может, травы особые?..

— Молчи! Не наше это дело, - проскрипел старушечий голос, и я закрыла глаза. В голове впервые за много дней начала складываться чёткая мысль. Я не помнила, кто я и откуда. Но точно знала одно: я не собираюсь оставаться изуродованной на всю жизнь. Где-то в глубине сознания шевельнулось смутное воспоминание о других способах исцеления. О тех, что не имели ничего общего с травами и припарками. Нужно было только дождаться, когда силы вернутся и их станет достаточно, чтобы встать с постели.

Мягкий свет свечи отбрасывал причудливые тени на стены. Я лежала без сна, пытаясь собрать воедино обрывки воспоминаний, которые накатывали волнами, словно прибой.

Алтай... Величественные горы, луга, усыпанные яркими цветами. Запах можжевельника и горький полынный ветер. Моя лаборатория в новейшем институте, заставленная колбами и… пучками сушеных трав. Да, меня за это называли «колдуньей».

Исследовала я травы настолько детально, что знала их сочетания в разных пропорциях. И не было у меня ни единого сомнения, что вот-вот я обнаружу что-то на самом деле животворящее, что вернёт людям надежду на чудо. Особенно тем, кто не имеет больше шансов.

Но жизнь шла и шла. Она подкидывала удачи, но совсем не баловала открытиями высшего порядка. «Философский камень» от растений я не нашла. Но верила безусловно и открыто, всей душой верила, что моё открытие от меня никуда не денется!

Я вспомнила, как собирала редкие травы на рассвете, когда роса еще не успела испариться. Как создавала кремы и маски, экспериментировала с составами. Память вернулась, и в ней не было места этой девочке, лицо которой я увидела в зеркале.

Дети... Сердце сжалось от тоски. Никита – хирург в Новосибирске, Юлька – успешный дизайнер в Питере, младшая Лена осталась на Алтае, продолжала моё дело... Я надеялась, что продолжала. Продолжит.

У всех свои семьи, свои заботы. На последний мой день рождения собрались все вместе – такая редкость. Помню их смех, объятия, внуков, носящихся по двору... А потом была та поездка в город. Гололед на горной дороге. Визг тормозов. Удар...

Если место, в котором я сейчас нахожусь — Ад, то я разочарована обстановкой. Где все эти котлы, черти? Где Высший суд, на котором мне должны были задавать вопросы, касаемые жизни. Где взвешивание моих добрых и злых дел?

— Барышня, я травяной отвар принесла, – тихий голос Марфы вырвал меня из воспоминаний. Я посмотрела на свои забинтованные руки. Чужие руки. Тонкие, молодые, хоть и покрытые корками, начавшими формироваться на полосах ожогов. Но молодые!

Как такое возможно? Почему я здесь, в этом теле, в этом странном доме?

«Спокойно! У тебя есть знания. Ты знаешь, как работает регенерация кожи, знаешь свойства трав. Надо только...», – сказала я себе и поняла, что женщина надо мной так и стоит с кружкой в руке.

— Марфа, – мой голос окреп за эти дни. – Принеси мне, пожалуйста, бумагу и ручку. И расскажи, какие травы растут у вас. Я понимала уже, что я не дома, что я вообще не в двадцать первом веке.

— Ручку? – женщина свела брови. – Когда встанете на ноги, будет вам и ручка, и ножка, - она говорила со мной, как с ребёнком, вздумавшим просить что-то запретное или вовсе не добываемое, из разряда “принеси то, не знаю что”.

-------
Друзья, спасибо за поддержку на старте книги. Ну, и, как всегда, интересно узнать, что вы о ней думаете!
Ваша Марьяна!

Глава 2

Комната постепенно проступала из полумрака, словно старая фотография, проявляющаяся в растворе. Через какое-то время я могла полноценно рассмотреть высокие потолки с лепниной, хранящей следы былого великолепия, тяжелые бархатные портьеры цвета спелой сливы, приглушающие дневной свет.

Массивная кровать красного дерева с витыми столбиками, на которой я лежала, занимала центральное место. Справа от неё туалетный столик с помутневшим зеркалом, завешенным тонкой тканью. Слева – камин с мраморной облицовкой, сейчас холодный и пустой. В углу комнаты примостился старинный секретер. Его откидная крышка была слегка приоткрыта, обнажая множество маленьких ящичков.

На стенах, обитых выцветшим шёлком, висели потемневшие от времени портреты в тяжелых рамах. Лица на них были мне незнакомы, и, порывшись в памяти, я поняла, что та не собиралась подсказывать их имена.

Большое венецианское окно выходило в сад: я могла различить кроны деревьев, качающиеся на ветру. У окна был широкий подоконник с мягкой обивкой – идеальное место для чтения или размышлений. На нем лежало несколько книг в кожаных переплётах и забытая вышивка.

Воздух в комнате был пропитан запахами трав и мазей: свидетельство неустанной заботы Марфы. На прикроватном столике теснились склянки и баночки с притираниями, рядом – недопитый отвар в фарфоровой чашке.

Первая попытка встать оказалась мучительной. Кожа натягивалась при каждом движении, словно слишком тесная одежда. Марфа поддерживала меня под локоть, пока я, цепляясь за столбик кровати, пыталась сохранить равновесие на дрожащих ногах.

— Тихонько, барышня, тихонько, – приговаривала она, помогая мне сделать первый неуверенный шаг.

До кресла у окна было всего несколько шагов, но они показались бесконечным путешествием. Каждое движение отзывалось болью в обожжённом теле. Каждый шаг требовал невероятных усилий. Но я упрямо двигалась вперед, закусив губу. Когда я, наконец, опустилась в кресло, пот градом катился по лицу.

Марфа бережно укутала мои ноги пледом и отступила на шаг, внимательно наблюдая. День за днем я увеличивала дистанцию. От кресла до камина. От камина до двери. Каждый раз немного дальше, немного увереннее. Марфа неотступно следовала за мной, готовая поддержать в любой момент.

Через неделю я впервые вышла в коридор. Длинная анфилада комнат простиралась передо мной, манящая и пугающая одновременно. Старые портреты на стенах словно следили за каждым моим шагом: безмолвные свидетели моего медленного возвращения к жизни.

— Марфа, – начала я однажды, когда мы сидели у окна, и она расчесывала мои отросшие волосы цвета пшеницы, — расскажи мне... расскажи о том, какой я была. До пожара, – осторожно попросила я, боясь, что женщина испугается, а хуже того, поймёт, что перед ней вовсе не любимая Верочка.

Старая служанка замерла на мгновение. Её руки с гребнем застыли в воздухе. Она внимательно посмотрела в моё отражение в зеркале, словно пыталась прочесть что-то в глазах.

— Барышня, вы что же... не помните?

— Я... всё как в тумане, Марфа. Лица, имена – всё ускользает. Иногда мне кажется, что я помню что-то, но потом... потом все рассыпается, как карточный домик, - смотреть в глаза этой женщины было невыносимо: во-первых, я чувствовала вину, а во-вторых, было что-то в её взгляде…

Марфа обошла кресло и встала передо мной, вглядываясь в моё лицо с тревогой и состраданием. Я думала только об одном: лишь бы Марфа не отвернулась от меня, лишь бы не оставила здесь одну.

И тут вдруг поняла, что нравится она мне не только потому, что ухаживает за мной, что носится с припарками, водит, как младенца, совершающего свои первые шаги.

В Марфе была какая-то сила. Нет, не от физической силы. Она хоть и была высокой, статной, но с трудом поднимала меня с постели в первые дни. В ней был стержень.

Я не могла жаловаться на отсутствие такого же у меня, но её стержень по сравнению с моим был как гриф от штанги и зубочистка!

Марфа всегда была одета одинаково: длинные юбки, заправленные под пояс сорочки, платок на голове назад узлом. Только единожды я увидела её без него. Она думала, что я сплю, и поправляла тугую косу, свёрнутую в калач на голове.

Говорила Марфа негромко, но чётко, в отличие от второй пожилой женщины, которую я идентифицировала как лекарку. Каждое слово Марфы было весомо, значимо. Не льстит, но и не придирается.

— Вы были... вы… дочь профессора Николая Павловича. Он занимался какими-то научными опытами здесь, в усадьбе. Вы помогали ему в лаборатории. А потом случился тот страшный пожар... – лишь чётки из тёмных деревянных бусин выдавали её нервное состояние. Она держала их в руках постоянно, за исключением моментов, когда занималась мной. Тогда она скоро бросала их в карман юбки.

Я жадно ловила каждое слово, пытаясь нащупать связь с этой незнакомой жизнью, которая должна была стать моей.

— А мама? У меня была мама? – поняв, что губы начинают сохнуть, а лицо как будто ещё сильнее стягивается от ожога, осторожно спросила я и облизала губы.

Марфа заметила это и, похоже, с облегчением отвернулась от зеркала, чтобы пройти к столу и взять кружку с отваром для меня.

— Матушка ваша, Елена Сергеевна, померла, когда вы совсем малышкой были. Я вас с тех пор и растила...

— Спасибо тебе, Марфа, спасибо, что не оставила меня. Ни тогда, ни сейчас, - прошептала я, глядя на быстро движущиеся четки в руках Марфы в отражении.

— У нас… у каждого судьба своя, Верочка. И её никак не отменить, не переменить. Теперь вот так жить надо. Как есть. Иначе какой тогда смысл жизни и твоих родителей, и мой? Понимаешь, о чем я? – её тихий, вкрадчивый, полный надежды на хороший исход голос словно окутывал меня, пеленал в тёплое одеяло, уносил туда, где всё обязательно закончится, как в сказке… «Жили они долго и счастливо.».

— Понимаю и ни за что не подведу, Марфа, - ответила я.

После этого Марфа перестала спать в кресле рядом со мной. Неужели она думала, что я соберусь покончить с собой?

Глава 3

Первый шаг утром давался с огромным трудом. Марфа поддерживала меня под локоть, пока я медленно продвигалась к массивной дубовой лестнице. Каждая ступенька требовала усилий, но я упрямо спускалась цепляясь за резные перила.

Особняк постепенно раскрывался передо мной: просторный холл с мраморным полом, тяжёлые портьеры, картины в золочёных рамах, старинные часы, мерно отсчитывающие время.

— Осторожнее, барышня, – приговаривала Марфа, когда мы, наконец, вышли через парадную дверь в сад.

Воздух был напоён ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Я жадно вдыхала его, чувствуя, как кружится голова от непривычных ощущений.

Марфа повела меня по гравийной дорожке, петляющей между клумбами. Вдалеке за цветущими яблонями виднелось небольшое строение. Точнее то, что от него осталось. Почерневшие стены, провалившаяся крыша, разбитые окна...

— Это была лаборатория, – тихо произнесла Марфа, заметив мой взгляд.

— Отца? – напомнила я о своей амнезии.

— Его, его, - с горечью в голосе ответила Марфа. Я почувствовала, как задрожала её рука, на которую я опиралась.

Было что-то ещё, о чем я вряд ли узнаю. Была какая-то тайна у этой Марфы, и я надеялась только на одно: что она не является участницей поджога. Могла, конечно, за большие деньги. Кто знает, чего он там изучал. И вообще… где мы находимся? Какой год? Эти вопросы мучили меня ежедневно, но задавать их я пока боялась: одно дело частично не помнить о себе и своей семье, а совсем другое – не знать, где ты и какой год.

Такого вопроса, на мой взгляд, у человека возникать не должно в принципе.

— Он был известным химиком, создавал новые лекарства. Весь уезд к нему обращался. А в той комнате... – она указала на завалившуюся до фундамента крышу левой части постройки, – хранил свои самые важные записи и препараты. Говорил, что близок к какому-то важному открытию… Ну, ты вспомнишь всё со временем. Ведь с ним проводила всё время, всё знала! – с надеждой произнесла Марфа, и я засомневалась, что она как-то причастна к пожару.

Или же она использует в полном объёме актёрское мастерство, которым щедро одарены обманщики!

Я смотрела на обугленные стены, пытаясь уловить хоть какой-то отголосок воспоминаний, но память молчала.

Вдалеке, за живой изгородью виднелась крыша соседского особняка. Белого, с колоннами и широкой террасой.

— А это усадьба Строговых, – продолжала Марфа, проследив за моим взглядом. – Александр Николаевич – старый друг вашего батюшки. У них тоже беда приключилась недавно: в мастерской пожар случился…

— Тоже? Как давно? – уточнила я и посмотрела на Марфу внимательно: должна же она была хоть где-то проколоться, если и правда замешана во всём.

Странным казалось и то, что в доме мы были одни. Холодок пробежал по спине. Но мысли моментально остудила вставшая перед глазами картина. В первые дни Марфа только и делала, что боролась за мою жизнь.

— Нечистое дело – два пожара за такой короткий срок... А ведь раньше такого никогда не бывало. Три месяца назад, тоже ночью… Заполыхала мастерская. Да она у них и расположена рядом с домом. Чудом всё не погорело, - поняв, наверное, что я напряглась или услышав в моем вопросе нотку недоверия, ответила Марфа.

Я вздрогнула. Что-то в этих словах зацепило меня, словно тонкая игла кольнула в сознание. Но образ, мелькнувший на краю памяти, тут же растаял, оставив после себя лишь смутное беспокойство.

За аккуратно подстриженными кустами сирени возвышался особняк Строговых – воплощение провинциального дворянского величия. Двухэтажное здание в классическом стиле, выкрашенное в светлые тона, высокий цоколь, изящные колонны.

Шесть белоснежных колонн поддерживали треугольный фронтон, украшенный лепниной с растительным орнаментом. Широкая мраморная лестница вела к парадному входу. Второй этаж опоясывал балкон с чугунным ажурным ограждением, на который из глубин дома выходили двери. По углам здания – четыре небольшие башенки, увенчанные медными флюгерами в виде геральдических львов. Явно не бедствуют…

Обернувшись посмотрела на дом, в котором жила. Да уж, разительные отличия не просто были заметны, они кидались в глаза! Мой дом раза в три был меньше! А ведь я, находясь внутри, считала, что это дворец самой Императрицы, не меньше. Даже пару минут обдумывала, что будет, коли окажусь этой самой императрицей!

Я поймала себя на том, что чувствую здесь себя чужестранкой. Да, говорят на моём языке, еда того же вкуса, что и дома, и даже этот особняк не кажется мне заморским. Но было что-то… словно сошла с самолёта в другой стране.

— Смотрите, барышня, – прошептала Марфа, легонько касаясь моего локтя. В нескольких шагах от нас, у калитки, ведущей к особняку Строговых, стоял высокий мужчина в темном сюртуке. Заметив наш взгляд, он снял цилиндр и отвесил церемонный поклон. Что-то смутно знакомое мелькнуло в его силуэте, но память снова подвела меня, оставив лишь неясное беспокойство.

Я как-то автоматом тоже поклонилась, но не стала задерживать на нем взгляд и отвернулась.

— Ну же, девочка моя. Нужно привыкать, нужно жить с этим дальше. Если не вспомнишь того, что знаешь, тебе придётся… - Марфа, наверное, заметив, как скоро я отвернулась, приняла это за мой страх. За некое беспокойство, что кто-то увидит моё новое лицо.

— Что? – только через минуту до меня дошло, что Марфа сказала перед тем, как осеклась.

— Ничего. Если вспомнишь всё, чем занималась с отцом, может и лекарство какое полезное создашь, - она явно придумала этот ответ только что. И вырвавшаяся из неё правда сейчас мне точно не будет предоставлена.

— Я очень устала, Марфа. Идём в дом. Очень устала, - решив, что ни в коем случае нельзя давить сейчас на неё и больше того: стоит вообще дать понять, что мне неинтересна эта тема, я запричитала об усталости.

— Идем, идём. Елена, наверное, уже и обед приготовила. Сегодня будет суп из цыплёнка. Надеюсь, у тебя появился аппетит? – она тоже с радостью сменила тему. И мне показалось, я даже услышала вздох облегчения.

Глава 4

Обед и правда оказался божественным. И, наверное, снотворным: глаза закрылись сразу, как только Марфа с пустой тарелкой вышла за дверь.

Мне снился мой институт, мой кабинет, просторный холл, где можно было купить в автомате хороший кофе, посидеть за уютным небольшим столиком, наблюдая за кипящей жизнью вокруг.

Вдруг какие-то крики и шум ворвались в мой сон, и глаза открылись сами. Моментально вспомнив, что не дома, тяжело вздохнула.

За окном послышался стук копыт и скрип колес по гравию. Осмотревшись, поняла, что в комнате не одна: Марфа чем-то занималась возле шкафа. Сколько же я спала? На улице еще светло, что не удивительно: обед был часов в одиннадцать.

Марфа, до этого хлопотавшая с моим платьем, замерла подойдя к окну отодвинула тяжёлую штору.

— Жандармы, - проговорила она тихо. - Я так и знала, что приедут. Примешь их здесь? – она голосом дала мне понять, что это не лучший вариант.

— Нет. Лучше не здесь, - ответила и спустила ноги с кровати. Тело больше не болело. Чесалось, тянуло рубцы, словно на кожу пролили клей и дали ему высохнуть. Но боли не было.

— Давай-ка поторопимся с твоим туалетом, - пальцы служанки, только что медлительные и осторожные, заработали быстрее.

Тугой корсет, от которого так хотелось отказаться, но Марфа заметила, мол, здесь-то ожогов нет. Темно-синее платье из тяжёлого шёлка, какие-то заколки в волосы — все это появлялось на мне, словно по волшебству. Я чувствовала себя куклой, которую наряжают для представления.

— Марфа, - увидев себя в зеркале, не смогла скрыть дрогнувший голос, - я не могу... не могу так выйти к ним.

Экономка понимающе кивнула и достала из комода длинный отрез белоснежного батиста. Через несколько минут повязка скрыла большую часть моего лица, оставив открытыми только глаза и часть лба. Снизу уже доносились мужские голоса и звук тяжелых сапог по паркету.

— Не волнуйся, - Марфа поправила складки на моем платье. - Я все объясню. Главное, говори, что ты ничего не помнишь! – заявила она серьёзно.

Как будто мне нужно было об этом напоминать!

В гостиной, куда меня проводила Марфа, у окна стоял высокий мужчина в темно-зеленом мундире с серебряными пуговицами и погонами. При нашем появлении он обернулся и слегка поклонился:

— Штабс-ротмистр Павел Андреевич Северцев. Позвольте выразить соболезнования в связи с прискорбным происшествием, - голос его был низким, даже басовитым.

Я невольно вспомнила баснописца всея Руси Крылова. Он похож был на изображение писателя, всем известное со школьных времён.

Я присела в лёгком реверансе, благодарная Марфе за повязку, скрывающую мое смущение. За спиной штабс-ротмистра послышалась какая-то возня, и в комнату буквально ввалился молодой человек в форменном сюртуке.

Планшетка с бумагами выскользнула из его рук, рассыпав листы по натёртому паркету.

— Прошу прощения! Тысяча извинений! - молодой человек покраснел до корней русых волос, бросившись подбирать бумаги. Его фуражка при этом откатилась к камину.

— Петр Михайлович! - в голосе штабс-ротмистра звучало плохо скрываемое раздражение. - Извольте вести себя подобающе!

— Это мой племянник, - поспешила вставить Марфа. - Недавно поступил на службу, - шепнула она мне прямо в ухо, и я напряглась. Снова совпадения?

Молодой человек наконец собрал все бумаги, водрузил на место фуражку и неловко поклонился:

— Петр Михайлович Савельев к вашим услугам. Писарь при жандармском управлении, - его искреннее смущение и детская неуклюжесть вызвали невольную улыбку, хотя под повязкой этого, конечно, не было видно.

— Присаживайтесь, господа, - Марфа указала на кресла. - Я велю подать чаю. И должна сразу предупредить: барышня после этого… происшествия потеряла память. Совершенно ничего не помнит о случившемся.

Штабс-ротмистр нахмурился, а Петр Михайлович, усаживаясь, умудрился зацепиться шпорой за ковер и едва не опрокинул стоящий рядом столик с вазой.

Пока Марфа разливала чай в тонкие фарфоровые чашки, я украдкой рассматривала своих гостей. Голова всё ещё кружилась, но желание разобраться в происходящем придавало сил. Два пожара за короткое время не могли быть простым совпадением.

— Скажите, Павел Андреевич, - я осторожно поставила чашку на блюдце, - а часто в наших краях случаются подобные... происшествия?

Штабс-ротмистр переглянулся со своим помощником, который как раз пытался удержать на коленях норовивший соскользнуть планшет с бумагами.

— Признаться, в последнее время участились. Вот и у Строговых... - он осёкся, видимо, вспомнив о моей потере памяти.

— Да-да, я как раз рассказывала барышне про соседей, - подхватила Марфа.

Петр Михайлович вдруг оживился, едва не опрокинув чашку:

— Их мастерская тоже сгорела. Хорошо хоть обошлось без жертв, - включился в разговор молодой помощник, осторожно глянув на своего начальника, словно ожидая, что его опять что-то не устроит.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Два пожара, оба связаны с какими-то лабораториями или мастерскими. И оба совсем рядом. — А что именно... делали в той мастерской? - спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— О! Господин Строгов занимался какими-то камнями. У него их было столько, что, наверное, дом можно построить. Но все разные... то есть... - он снова покраснел и замолчал под строгим взглядом начальника.

Но я уже ухватилась за какую-никакую нить. Значит, и отец, и сосед занимались любимым делом. И оба пострадали от огня. Случайность? Может и она. Ведь каждый может иметь хобби или гореть любимым делом…

Я поморщилась от плохо подобранного слова: боль вспомнилась каждым миллиметром кожи, перенёсшей этот ужас.

— И никаких следов поджога не обнаружено? - вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела подумать. Штабс-ротмистр подался вперед, внимательно глядя на меня:

— А почему вы спрашиваете именно о поджоге, сударыня?

— Ну-у, если два пожара с разницей в несколько месяцев… дома рядом. Вы же говорили с соседом? – я пожалела, что не запомнила его имени.

Глава 5

На следующее утро, когда я вышла в сад, краем глаза заметила движение за живой изгородью. Высокий мужчина в темном сюртуке и цилиндре стоял у границы поместья. Заметив мой взгляд, он слегка наклонил голову в приветствии и неспешно двинулся вдоль ограды, словно прогуливаясь. Один из соседей? может и так, но уж больно похож на того, кого я видела в первую прогулку с Марфой.

Но точно не Строгов - сосед, чей дом находился рядом с нашим. Хоть и видела того не рядом, но фигуры разительно отличались.

Что-то в его походке показалось мне странным: будто каждый шаг был тщательно выверен.

Я оглянулась. Марфы рядом не было. Она вошла в дом и трясла на пороге какими-то пледами, выбирая для меня что-то наиболее тёплое. Хотя день сегодня был великолепный, и я не планировала укрываться, спорить было бессмысленно.

Поразмыслив, решила не расспрашивать помощницу обо всём подряд. Тем более, этот мужчина явно стоял здесь не просто так. Он наблюдал за домом. Или за мной? А что у меня есть? Уверена, в лаборатории отца сгорело всё подчистую. А я не помню ни себя, ни окружающих.

И тут мне в голову пришла идея! Зачем мы скрываем мою амнезию? Если есть люди, подозревающие, что выжившая может тоже что-то знать, надо как можно шире объявить о моем состоянии!

— Марфа, - благосклонно приняв плед, которым она укутала меня, словно коконом, спросила: - Нам ведь нужно заняться делами наследства. Как это все... оформляется?

Экономка поджала губы, встала и пошла в дом молча.

Мне даже показалось, что я её чем-то обидела и не доверяю дела. Мол, год она не помнит, а вот наследство оформить мне изволь!

Но через несколько минут она появилась в саду и положила мне на колени потёртую конторскую книгу в кожаном переплёте.

— Господин профессор вел строгий учет. Вот, смотри: банковские счета, документы на усадьбу, земли...

Я пролистала страницы, испещрённые аккуратным почерком. Цифры плыли перед глазами. здесь же были документы с печатями. разбираться и вчитываться я пока не хотела.

— А сколько у нас осталось денег? На жизнь хватит? – решив не уточнять, на какую именно жизнь и какие сроки меня интересуют, спросила я.

— На первое время хватит. Есть счёт в банке. Не огромный, но достаточный, – Марфа как-то нехорошо вздохнула. – И несколько ценных бумаг. Но главное... — она замялась, – главное — это библиотека. Профессор говорил, что некоторые фолианты бесценны. Только вот продавать их нельзя ни в коем случае.

— Почему?

— Он настаивал, чтобы они оставались в семье. Особенно те…

— Марфа, говори… Чего ты? — я заметила, что она смотрит туда, где недавно я увидела мужчину.

– Ты не видела на улице никого? Возле нашей изгороди? – вдруг спросила она.

— Н-нет, а что? Кто-то там есть? – я даже привстала, но не увидела ничего, что привлекло бы моё внимание. – Нам стоит обратиться к жандармам? Думаю, твой племянник может присмотреть за нами. Ведь мы одни. Ты что-то скрываешь? – тараторила я.

— Нет, мне показалось. Отдыхай, девочка, бумагами займёмся через пару недель. Я приглашу законника. Он со всем разберётся. Сейчас переживать не нужно.

— Есть что-то, о чем я не знаю, но должна узнать, потому что… чтобы не выглядеть странно? - спросила я.

— Есть, но и об этом не сейчас. Мне кажется, нам стоит заявить о твоей памяти. Вернее, об её отсутствии, - озвучила мои мысли Марфа.

Значит… есть опасность, и она тоже поняла, что если эти люди узнают о моей беде, то, возможно, оставят в покое. Что там производил мой отец? Да, не мой, но я уже приказала себе не двоиться. Думать, рассуждать я могу, как современная женщина из двадцать первого века. Но вот здесь и сейчас просто обязана подчиняться временным рамкам.

И исходя из всего, я делала выводы. И первым, главным в этой всей истории пунктом сейчас была даже не моя безопасность, а опекун! Да, я совершеннолетняя, но женщина. Без отца или мужа, считай, колосок в поле. Никто ведь не знает, что я сильная, смелая, ловкая и умелая!

После улицы, не спрашивая, направилась в кухню. Надо было самой осмотреться, самой увидеть всё без подсказок Марфы. А то она успевала за меня всё оценить и всему дать объяснения.

Это я поняла, посидев в саду одна. У меня все данные, связанные с этим местом, складываются исключительно с точки зрения экономки.

Кухня встретила теплом натопленной печи и ароматом свежей выпечки. За массивным деревянным столом хлопотала дородная женщина лет пятидесяти .

Наверное, это и была Елена. Дверь, выходящая на задний двор, была приоткрыта, и кухарка с удовольствием остановилась возле этой двери, отдуваясь и обмахивая лицо полотенцем

Её круглое добродушное лицо раскраснелось от жара, а седеющие волосы выбивались из-под белоснежного чепца.

— А вот и наша Вера Николавна! - Елена обернулась и сразу расплылась в широкой улыбке, вытирая руки о передник. - Я вам пирожков с яблоками напекла, как раз остывают, - голос её, наверное, до трагедии звучал звонче. Сейчас, хоть она и старалась выказать веселье, глаза смотрели на меня с такой печалью и таким горем, что мне стало чуточку стыдно: все жалеют меня. Но я ведь не знала хозяина дома. А они, наверное, любили его.

И только потом я вспоминала о своём лице! Она жалела меня, моё будущее, которого, скорее всего, у меня больше не будет.

В этот момент через ту самую, распахнутую дверь на кухню вошел высокий худощавый мужчина с окладистой русой бородой. Несмотря на простую одежду, в его осанке чувствовалось достоинство, а умные серые глаза смотрели внимательно и цепко.

— Николай, гляди, Вера Николавна ужо на ногах, - пояснила ему Елена. – А ты чего пришёл-то? Али дел нет? У меня от твоих историй голова кругом. Айда, мети дорожку.

— Рад служить, барышня. Ежели что понадобится, только скажите. Мы ведь тут все за вас переживали и, честно, думали — не выкарабкаетесь. Особенно, когда дух испустили. Я уже и молитву сотворил о душе вашей, чтобы Господь прибрал. А пото-ом… вы как-ак задышали! – Николай, похоже, был под впечатлением от увиденного и эту вот мою историю с воскрешением совершенно кстати озвучил.

Глава 6

Уверенная в том, что дворник разнесёт скандальную весть, я решила заняться документами. В голове была такая каша, что хотелось хвататься за всё подряд. Лишь бы не смотреть на своё лицо, лишь бы не думать о дальнейшей судьбе. И дети. Как только воспоминания из прошлой жизни наваливались, чувство потери заглушало всё. Хотелось лечь и уставиться в потолок.

Копаясь в бумагах отца, я все больше погружалась в мир цифр и расчетов, который раньше казался далеким и скучным.

— Вот счета за поместье, вот выписки из банковских книг, вот какие-то планы и сметы, - раскладывала я по стопкам, отмечая для себя и временные обозначения: мне нужны были последние данные.

Сначала все эти столбцы цифр сливались в неразборчивую кашу, но постепенно я начала улавливать закономерности. И закономерности эти были неутешительными. Доходы поместья были скромными, расходы — значительными, а накопления… их практически не было.

В одном из документов, исписанном мелким отцовским почерком, нашла итоговую сумму – остаток на счете. Она промелькнула перед глазами, словно приговор. Этих денег, судя по прикидкам отца, хватит в лучшем случае на пару месяцев, если вести хозяйство в прежнем темпе.

— А земли? - я помнила из обрывков разговоров с Марфой, что когда-то их владения были обширны. Но вот карты, межевые планы говорили совсем о другом. Угодья оказались не такими уж и большими, да и те местами заложены-перезаложены. В положительном балансе лишь деревня Берёзовка.

Я откинулась на спинку кресла, ошеломлённая открытием. Получается, что благополучие семьи Полосовых – карточный домик, который вот-вот рухнет? Что же будет с нами дальше? Как мы будем жить, если деньги закончатся? В голове роились тревожные мысли, а в груди нарастало неприятное сосущее чувство. Неужели всё так плохо? Неужели привычная здесь жизнь в роскоши и достатке – лишь иллюзия, держащаяся на честном слове и… и на чём вообще?

— Ты молодец, что так внимательно изучаешь документы! Это очень важно, чтобы понять, в каком положении мы оказались, - шептала я себе под нос, борясь с порывом встать и перевернуть стол.

Никогда я не любила документы, и тем более платёжные квитанции. Это действовало на меня угнетающе.

Открыв потёртую записную книжку, я увидела знакомый почерк. Это были не деловые бумаги, а скорее личные заметки: мысли, планы, какие-то обрывки фраз. Страницы были исписаны неровно, местами с помарками, словно отец делал записи наспех.

Среди прочих записей, наткнулась на одну, привлёкшую особенное внимание, потому что она была последней: "Настойка для купца С. Договориться о цене. Крайний срок – следующая неделя. Если не получится продать – думать о продаже …". Дальше следовало какое-то слово, неразборчивое и зачеркнутое. Но и так было понятно: отец рассчитывал на продажу настойки как на источник дохода. И если эта сделка сорвётся, им придётся продавать что-то ещё, возможно, что-то ценное из имущества. Уж не Берёзовку ли?

Продавать, так продавать: я не успела ещё ни к чему особенно привыкнуть. Да и все эти излишества мне были совершенно ни к чему.

— Что же это за настойка такая? И кто этот купец С., от которого так много зависит? Может быть, стоит попытаться узнать об этом побольше? – задумалась на секунду, но потом пришло понимание, что была эта настойка в лаборатории и сама я её точно не повторю.

— Настойка? – голос Марфы за спиной вывел из раздумий.

— Да, отец тут пишет, что некий купец ждет от него настойку, - я тяжело вздохнула.

— У меня здесь другой вопрос, Верочка, - и голос Марфы, и то, что она опять назвала меня «Верочкой» заставили напрячься.

— Давай, рассказывай,- выдохнула я, но потом осмотрела ровные стопки разобранных документов. - Может, не здесь? А то я уже думала спалить к чертям и этот кабинет, потому что не понимаю ничего. Идём в гостиную, - я встала и обошла ошалевшую и замершую в дверях от моего поведения и от моих слов о поджоге Марфу.

Она догнала меня через минуту, а потом в гостиную вошла Елена с подносом, расставила на столике чай и какие-то сладости. Наверное, я слишком громко возмущалась, и кухарка решила меня задобрить. Она снова мельком, с ужасом глянула на моё лицо и, поймав взгляд, мышью пронеслась мимо. Наконец стало тихо.

— Это плохие новости, Марфа?

— Н-нет, они просто новости. Приходило на днях письмо. Из Петербурга. Но вы были ещё плохи. А сейчас…

— Не тяни, прошу. И так тошно, - мне хотелось спрятаться в самый тёмный угол и сидеть там, вслушиваясь в стук сердца, нежа воспоминания о моей потерянной жизни.

— Аркадий Петрович. Ваш жених. Пока помолвка не была объявлена, но вы хотели этого брака, - Марфа говорила уверенно, чётко, глядя на меня ожидающе.

— Так… Хорошо. Жених, значит. И ты уверена, что я его любила?

— Ну, любила ли… не моё дело, да и какая любовь при знакомстве и всего двух - трёх встречах, — экономка, казалось, не врала, но что-то тут было тоже нечисто.

— Марфа. Ты теперь не только мне за мать, но и за память мою, — заломив руки, напевно протянула я, надеясь, что трону сердце её, и она пожалеет меня.

— Хотели вы выйти за него, хотели. Вот только я бы не отдала вас за него. Да и Николай Павлович своего согласия не дал ещё. Так что можно и отказать, но ведь… нет больше здесь родни у вас.

— Вообще? Я понимаю, мне опекун нужен, так? И кто им может быть? – я даже выдохнула, поняв, что жениха можно слать лесом. Да он и сам, наверное, увидев меня, побежит, высоко поднимая колени. Наследство-то невелико. Так и бороться особо не за что!

— Писал, что дела свои торговые заканчивает и к концу месяца непременно вернётся, - продолжила Марфа про этого Аркадия.

— А какой он, Аркадий Петрович? - осторожно спросила я.

— Видный мужчина, статный. Из купеческого рода, дело своё имеет. Строгий, правда, но по делу, по-мужски. Вы так счастливы были, когда он предложение сделал, — Марфа осеклась, видимо, поняв, что её небрежный тон в его адрес может быть совсем лишним. Мы с вашим отцом были очень удивлены этим.

Глава 7.

Все утро следующего дня мы с Николаем изучали пожарище. Он вызвал мужиков, с которыми они разобрали крышу. Благо здание было покрыто черепицей, и разбирать можно было без крана.

Параллельно я осматривала территорию вокруг дома. Усадьба была большой, но мне показалось, что сгоревшая лаборатория, стоящая поодаль, раньше была частью дома, поскольку сам дом, имеющий вид буквы “Г”, раньше, скорее всего, был П-образным.

Я ходила возле этих раскопок под осуждающим взглядом Марфы и ковыряла носком туфли тут и там валяющиеся осколки стекла, зеркал, обрывки картона или чего-то похожего. Было ощущение, что я должна найти нечто важное. Головой понимала, что сохраниться здесь особо ничего не могло, но поделать с собой ничего не могла.

Я велела все обрывки бумаг складывать в таз, ничего не выбрасывать. Каждую склянку, оказавшуюся целой, отставлять в сарай. Склянки эти были колбами разных размеров. Из толстого стекла, и что меня умиляло, так это разница между современными и этими, которые хотелось назвать раритетом.

Надежда побольше узнать об отце, а самое главное - его смерти, не покидала меня, хоть и являлась частично методом избегания. Избегания самой себя.

Через пару часов экономка почти силой увела меня домой и, усадив в библиотеке, заставила выпить чашку чая с молоком и медом. Я даже заподозрила её в желании вернуть меня за расчёты. Словно, если я пересчитаю ещё пару раз, всё изменится или найдётся какая-то ошибка. И мы снова заживём сытой и счастливой жизнью.

Крик, полный боли, пронесся по дому, что-то упало, а потом завыло, как раненое животное. Я, склонившаяся над отцовскими записями в кабинете, вздрогнула и тут же бросилась на звук. Сердце колотилось, в голове мелькнула мысль о новом пожаре, но, забежав в гостиную, поняла, что в кухне кричит Елена.

В кухне царил хаос. Марфа, всплескивая руками, причитала над сидящей на полу кухаркой. Елена орала, но, завидев меня, начала подвывать. Николай, нахмурившись, пытался приподнять её, но та только шипела от боли. На полу возле опрокинутого ведра растекалась лужа воды.

— Что случилось? – я старалась не показывать накатившего страха.

— Упала, вот что! – заголосила кухарка. – Пол проклятый, скользкий как лед! И чего только натираю этот паркет? Чтобы голову себе сломать? Ногу подвернула, - Елена еле говорила, а лицо становилось всё белее и белее.

Я опустилась на корточки рядом. Лицо кухарки было искажено гримасой боли, слезы текли по щекам. Нога в районе щиколотки выглядела отёкшей, и, похоже, это было только начало.

— Дай посмотрю, – тихо сказала я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё дрожало от волнения. Осторожно прикоснулась пальцами к распухшей щиколотке, стараясь прощупать кости. Елена вскрикнула еще громче:

— Больно! Не трогай! – застонала она, отдергивая ногу.

— Потерпи немного, – я говорила тихо и мелодично, а действовать старалась как можно нежнее.

Я вспомнила, как доктор ощупывал руку сына пару лет назад. Взрослый лоб прокатился на мотоцикле. Отделался переломом руки. Продал опасную игрушку и больше не вспоминал.

Инстинктивно я начала легонько поглаживать щиколотку Елены, стараясь согреть место ушиба теплом своих рук. А Марфе велела врача вызвать. Неожиданно крики Елены стали тише, потом и вовсе стихли. Я подняла глаза и увидела, как боль постепенно уходит с лица кухарки. Слезы ещё не высохли, дыхание выровнялось.

— А как это? Тише стало, – прошептала Елена, удивленно глядя на меня. Она успокоилась, но по щекам все ещё катились крупные капли слёз. Потом зыркнула на Марфу.

— Марфа, ты чего тут. Бегите за врачом! - не понимая, почему она не торопится, повысила я голос.

— Да не надо врача, Вера Николаевна. Вишь, ерунда какая оказалась, - Елена уже улыбалась.

— Я просто разогрела, кровь разбежалась по венам. Но надо холод на отёк, - я тёрла всё сильнее, пока Елена, наверное, пребывала в шоке и от этого не чувствовала боли. Надо было посылать за доктором. Но я словно увязла руками в её ноге, не могла отпустить, всё тёрла и тёрла.

Из странного, кроме спадающей опухоли, было еще кое-что… Руки мои начали будто гореть. Ощущение было, словно перед ними стоял обогреватель, и я все ближе и ближе подносила к нему ладони.

– Вообще не болит… Вы… вы… как-то… потёрли и… отпускать начало… - кухарка пялилась то на меня, то на Марфу. В момент, когда она дёрнула ногой, видимо желая проверить, я смогла от нее “отлипнуть”.

В кухне повисла тишина. И в этот момент вошел Николай.

— Иди-ка ты отсюда, тут юбку надобно снять. Иди. Как понадобишься, крикну, - Марфа отпустила руку Елены и силой выгнала дворника на улицу.

— Он бы помог нам. Надо поднять, - я было начала подхватывать кухарку под руки. - Выведем на улицу. А там и… - я чуть не стукнула себя по лбу, потому что никакая скорая помощь здесь не приедет!

— Она сама встанет, - каким-то не своим голосом заявила Марфа. - Вставай, - приказала она Елене, а меня отстранила от нее.

— Да ты что? Там такой отёк! – я рвалась помочь, уверенная, что как только грузная женщина встанет на ногу, тишину снова разорвёт её крик. Но снова глянула на ногу - отёк еще сильнее опал.

— Вообще не болит, - вдруг заявила Елена.

— Правда? – спросила я, не веря своим ушам.

— Правда… Будто тепло какое-то пошло… Диво какое-то… Елена осторожно пошевелила пальцами ноги, и я заметила, что отёк стал значительно меньше.

Кухарка встала без нашей помощи и, бережно опираясь о стол, готовая к новому приступу боли, наступила на ногу всем весом. До этого она поднималась осторожно, почти не становясь на нее.

В кухне было так же тихо, никто не закричал..

— Ни слова об этом, - Марфа зыркнула на Елену и добавила: - Иди в комнату. Через дом иди. Не попадайся Николаю. Я ужин сготовлю сама. Завтра выйдешь хромая.

— Поняла, - ответила Елена и вышла в гостиную.

— Что это было? – до сих пор я не могла пошевелиться.

Глава 8

Раннее утро выдалось прохладным. Едва свежий, напоённый благоуханием цветущих яблонь воздух коснулся моей кожи, стало легче. Влага, повисшая в воздухе, сильно облегчала ощущения на лице.

Я стояла на террасе, когда увидела знакомую фигуру жандарма, шагающего по направлению к дому в сопровождении своего неизменного помощника. Сердце тревожно забилось в груди.

"Что ему снова нужно?" – промелькнуло в голове.

– Доброе утро, Вера Николаевна, - крикнул он издалека, от самых ворот. Я, не оборачиваясь, услышала, как из дома вышла Марфа.

— Идёмте, я лицо ваше забинтую, - поторопила она меня, но я, сделав шаг, все так же осталась стоять.

— Не стоит. Зачем мне прятаться. Он не свататься приехал, поди, - я решилась. И как на меня будут смотреть – десятое дело.

— Ну… - Марфа посмотрела на меня внимательно, словно не узнав. Потом зачем-то вытерла совершенно чистые и сухие руки о белоснежный передник и этим движением помяла его.

— Доброе утро, – поздоровался еще раз жандарм, подходя ближе. Его взгляд был одновременно участливым и изучающим. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули?

— Доброе утро, – ответила я, стараясь сохранить спокойствие в голосе. – Насколько это возможно.

— Я понимаю, – кивнул жандарм, потом, заметив, что лицо мое не забинтовано, отшатнулся, опустил глаза. Я сделала вид, что не заметила этого.

— Я хотел узнать, не вспомнили ли вы чего-нибудь ещё о той ночи? Любая деталь может быть важна.

— Я уже говорила вам, что вообще ничего не помню. Был пожар, я пыталась спастись… это все. Мало того… Я вначале не призналась, но память моя… Я не могу даже описать своей жизни до пожара.

— Ого! А доктор что вам сказал? - штабс-ротмистр Северцев покрутил у губы несуществующий ус. Потом глянул на Марфу: видимо, отметил, что та сегодня молчит.

— Доктор мёртвой её признал, а потом, когда Верочка громко задышала, креститься начал. Вот так! Вроде как даже не сознание теряла, а будто умерла и вернулась к нам. Поэтому, не надо её сильно тревожить, - Марфа продолжая теребить передник.

Мы стояли возле крыльца, но экономка в этот раз не торопилась приглашать гостей в дом. Я тоже молчала.

— Понимаю. Не стану особо докучать барышне. Но, возможно, что-то всплывет в памяти позже. Если это произойдет, пожалуйста, сообщите мне, - он отвернулся и уже было собирался направиться к выходу, как понял, что его помощник исчез. Покрутив головой, он обнаружил того за яблонями.

В этот же момент незваный гость заметил, что рабочие разбирают обгоревшие остатки лаборатории. Жандарм перевёл взгляд на пожарище, потом снова посмотрел на меня.

— Что ж, тогда пойду посмотрю, что там осталось, – произнёс он с каким-то странным оттенком в голосе и направился в сторону руин. Мне показалось, что ему просто по-человечески любопытно поглазеть. Не было в этом желании профессионального задора.

Я не торопилась за ним, и попросила Марфу сделать чай. Встала недавно и ещё не успела позавтракать.

Елена вынесла чай прямо на крыльцо. И только после пары глотков обжигающего свежезаваренного травяного чая отдала экономке чашку и направилась к развалинам. Лучше самой слышать и видеть что господа жандармы будут спрашивать у работяг и что там найдут.

Солнце уже начинало греть, но недостаточно, чтобы расправить плечи. Толстый платок, накинутый на меня Марфой, слабо справлялся со своей задачей.

Лёгкий утренний ветерок приносил запах гари от кучи. Хотя, кучей это место уже нельзя было назвать. Обломки кирпичей рабочие накануне грузили в телегу и вывозили. Сейчас это больше походило на помойку.

Жандарм внимательно слушал нашего дворника, не сводя с него пронзительного взгляда. Я стояла чуть поодаль, наблюдая за ними и прислушиваясь к диалогу.

— Ты уверен? – переспросил жандарм дворника о чём-то. Его голос звучал спокойно, но в словах чувствовалась стальная нотка. – Абсолютно уверен, что ничего необычного не видели? Никаких предметов, которые не принадлежали бы дому? – под стальным взглядом Северцева наш Николай словно уменьшался в размерах.

— Господин жандарм, да что я, враг себе, что ли? Я здесь вырос, каждый гвоздь знаю. Все, что тут было – наше, хозяйское. А что не сгорело, то вот оно, валяется, – он кивнул на груду отложенных до времени балок и покореженной утвари.

Жандарм окинул взглядом развалины ещё раз. Рабочие копошились, разбирая завалы, вытаскивая наружу почерневшие обломки мебели, посуду, какие-то обрывки ткани. Среди всего этого мусора действительно сложно было что-то разглядеть.

В этот момент Северцев, а потом и я заметили, что к нам направляется высокий сухощавый старик с густыми седыми бровями, нависшими над проницательными серыми глазами.

На нём был добротный сюртук, несмотря на утреннюю прохладу, расстёгнутый на груди, и высокие сапоги, блестевшие среди всего этого пепла и пыли. Подойдя ближе, мужчина степенно кивнул Северцеву и мальчишке-жандарму, остановив взгляд на развалинах дома.

– Вот беда-то какая, – произнес он густым басом, покачивая головой. – Выяснили уже как это приключилось? – потом он перевёл взгляд на меня, и его как будто даже качнуло от моего вида. — Верочка, когда похороны прошли, ты еще в забытьи лежала, - мужчина протянул руку и положил на моё плечо.

Показалось, или меня будто легонько щёлкнуло током. Как бывает от синтетической кофточки, когда снимаешь её через голову и она трется о волосы. Но здесь синтетики еще не было.

Я поняла, что это тот самый сосед. Тот самый Строгов. Но я не помнила его имени и отчества. Или при мне его не называли.

— Александр Николаевич, - обратился к Строгову жандарм, и я расслабилась. Надо было запомнить его имя. Не раз, поди, встретиться еще придётся. – Вера Николаевна память потеряла. Вообще ничего не помнит. И вас, тоже, скорее всего, - он развёл руки в беспомощном жесте.

— Да, это так. Но очень надеюсь, что она вернётся, - подтвердила я, заметив, что сосед старается не смотреть в моё лицо.

Глава 9

И я написала. Жалостливое письмо на адрес дядюшки моего отца. Мне он приходился немного дедушкой, но раз он не сильно старше папеньки, должен был быть ещё при памяти.

Дворник отнёс письмо, пообещав успеть до времени отправки из города, а мне оставалось ждать.

Сначала я увидела себя в отражении стекла. Нет, я видела себя и в зеркале. Но сегодня при утреннем свете, пении птиц, задумалась и заметила чуть перетянутый рубцом глаз.

Повернулась.

Стекло, словно темное зеркало, отразило мой силуэт, и я впервые за долгое время по-настоящему увидела себя. И рассматривала себя не как незнакомую женщину. Впервые я поняла, что это именно я. И с этим придётся как-то жить.

Ожоги на лице, которые я не прятала старательно под платком, выглядели особенно заметно в утреннем свете. Неровные рубцы тянулись от виска к подбородку, искажая черты лица. Угол левого глаза, непослушный, будто взятый с другого лица, смотрел чуть в сторону, придавая взгляду странное выражение. Но даже сквозь эту пелену шрамов проглядывал яркий, почти нереальный цвет глаз бывшей хозяйки тела – насыщенный, пронзительно-синий.

Когда-то, наверное, они были действительно изумительными, притягивающими взгляд своей глубиной и чистотой. А сейчас... сейчас эти глаза кричали о былой красоте, заключённой в искажённую оболочку.

Я представила чистейший аметист в уродливой оправе. Именно так выглядели мои глаза. Это было лучшим сравнением.

До этого момента я старалась отмахиваться от неприятных мыслей о своей внешности, занимая себя делами, стараясь не смотреть в зеркало лишний раз. Но сегодня я вдруг почувствовала, как волна горечи и самосожаления захлёстывает меня, накрывает с головой.

Вот сейчас, именно сейчас Марфа была мне необходима с этими её словами о жизни, о её ценности. Все нехорошие мысли, которые я так упорно отгоняла, тёмными птицами слетелись в душу, начиная клевать и терзать изнутри.

Я вдруг вспомнила, что мне теперь девятнадцать лет. Девятнадцать, а не около семидесяти. И мне ещё жить всю жизнь.

А жизнь, будто стараясь сделать мне ещё больнее, ещё страшнее, не стала дожидаться, когда я приду в норму, и подложила ещё одну свинью в виде нарисовавшегося гостя.

В дверь настойчиво постучали, когда солнце закатным светом от горизонта залило всё вокруг золотом. Я любила этот «золотой час». Время перед закатом было поистине волшебным и способно было любую грязь, любые колдобины на дорогах украсить так, что та представала прекрасными барханами золотого песка. Этот свет творил чудеса и с лицами: делал кожу матовой, ровной, высвечивал в нужном ракурсе.

Такими вот вечерами жизнь казалась сносной даже в самых чудовищных ситуациях. И мои упаднические мысли уже начали было отступать. Но…

Марфа, выглянув в окно, побледнела:

— Барышня, это Аркадий Петрович, - прошептала она, словно давая мне решить: открывать двери или не стоит.

Я замерла. Это имя было знакомо, но я все никак не могла понять откуда?

— Открывай, - приказала я Марфе, вспомнив, что так зовут моего отверженного жениха.

Экономка, как мне показалась была чрезмерно взволнована. Или испугана? Неужто он настолько чудовище? Ну, если он и расстроен, то увидев меня нынешнюю, думаю, не будет особо горевать.

Чуть замешкавшись в прихожей, на пороге гостиной появился мужчина. Хорошо, что один, без компании. Если бы явились несколько человек, мне пришлось бы соображать: кто из них жених.

Аркадий Петрович возвышался в дверном проёме - статный мужчина лет тридцати. Безупречно уложенные тёмные волосы, правильные черты лица, которые не портило даже снисходительное выражение лица: правый уголок рта был чуть приподнят в ехидной улыбке.

Дорогой сюртук сидел безупречно, выдавая привычку одеваться у лучших портных. Серые глаза нежданного визитёра смотрели пристально, изучающе, как бы пытаясь найти в моем лице прежнюю Веру. В этом взгляде сквозило что-то собственническое, отчего становилось не по себе. Холёные руки с длинными пальцами и печаткой на мизинце нервно теребили трость с серебряным набалдашником.

— Ты совсем другая, - произнёс он с плохо скрываемым раздражением.

— Прости, раз уж мы на ты. Пришлось поучаствовать в пожаре. Так сказать, снабдить его горючим, - внутри у меня словно взорвался и начал поднимать на поверхность лаву вулкан. Такой мощи, запитанной на ненависти, я не испытывала никогда.

Подумалось: если во мне появилась какая-то неведомая сила, то вот с этой силою я точно могла убить, лишь прикоснувшись к человеку мизинцем. Что я сделала плохого? Отчего столько ненависти в его взгляде?

Поднявшись с дивана и не давая ему пройти в гостиную, я пошла наперерез.

— Как ты могла написать мне отказ? Как ты могла опозорить меня? – он говорил отрывисто, даже злобно. Верхняя губа оголяла зубы при каждом слове, и он становился похожим на огрызающуюся собаку.

— Я честно написала, что страшна, и не желаю тебе такой жены!

— Вот это письмо ты написала мне. И пока я был в отъезде, его прочла моя семья! – он бросил мне в лицо развернутый лист. Я автоматически глянула на Марфу, стоящую за его спиной. Похоже, она готова была вломить по его тупой голове. Иначе зачем в её руке была кочерга?

Марфа опустила глаза. И я поняла, что там написано совсем не то, что я диктовала. Поднимать лист с пола я не стала.

— Уходи. Иначе я заявлю, что ты угрожаешь! – я говорила громко. Елена в кухне должна была слышать и, наверное, позвать Николая на всякий случай.

— Даже держишься иначе, говоришь, как сумасшедшая, - он хохотнул, и его лицо стало похожим на маску. - Куда делась твоя грация, твоя утончённость? Где твоя великолепная белоснежная кожа? – каждое его слово ранило как нож. Все мои рубцы снова горели огнём по-настоящему.

— Убирайся, Аркадий, уходи, - чувствуя, что силы покидают, я удивилась: где же та страсть, с которой я готовилась обороняться?

— Ты страшилище, Вера. Стра – ши – ли – ще! – голос его вдруг начал звучать как эхо. Потом комната сделала кувырок и…

Глава 10

Я думала, больше никогда не вернусь в свое прошлое, так тщательно забытое, укрытое от меня памятью. Но перед глазами опять стоял день, когда после долгой болезни я вернулась в школу. Это был пятый класс.

Я просто заступилась за свою маму, которую на улице остановил незнакомец. Она сначала отталкивала его, стараясь закрыть собой меня. Но потом он вынул нож и приставил к её шее.

Он просил деньги. Он просил отдать сумку. Но мама потом рассказывала, что она замерла, будто окаменела, и не могла даже пошевелить рукой. Только шептала:

— Алиса, беги, беги, прошу, дочка, убегай!

А я, не раздумывая, повисла на локте этого бандита, пытаясь помочь ей, мне хотелось одного – чтобы он убрал нож подальше от маминой шеи.

И он оттолкнул меня той же рукой. Наотмашь, а нож полоснул по щеке.

Мне не было больно. Было горячо от хлынувшей крови.

И тогда мама очнулась, оттолкнула его, схватила меня в охапку и побежала. Она даже не обернулась. И как потом рассказывала: даже не задумалась, что он может напасть сзади. Лишь бы спасти меня. Благо больница была недалеко. Рассказывали, что мужчины пытались меня забрать, чтобы помочь, но мама не отдавала. Она бежала по тёмному городу, прижимая моё лицо к своей груди так, что мне трудно было дышать.

А потом, через несколько месяцев, почти перед летними каникулами я вернулась в школу…

Я вошла в класс, стараясь держаться как можно незаметнее. Но разве можно спрятать то, что у тебя на лице? Свежий, еще багровый рубец тянулся от виска почти до подбородка.

После больниц и операций зеркало стало моим злейшим врагом, а потом и взгляды... Шёпот пополз по классу, как ядовитая змея. Я опустила голову, пытаясь раствориться в воздухе, но чувствовала, как десятки глаз сверлят мою спину.

Учитель радостно объявила, что я вернулась, что мне нужна поддержка. Девочки потянулись, чтобы выразить её, но только пока в классе была Наталья Андреевна.

И вот через пару часов, словно гром среди ясного неба, раздался громкий издевательский голос: "Эй, Алиса, а что это у тебя такое? Тебя что, медведь подрал?".

Класс взорвался хохотом. Я почувствовала, как мир вокруг рушится. Кровь бросилась к лицу, сердце бешено заколотилось в груди. "Медвежьи отметины, вот это да!", – не унимался задира, и его противный голос тонул в общем гуле насмешек. Слезы обожгли глаза, но я стиснула зубы.

Нет, я не покажу им свою слабость, они меня не сломают. Дома меня ждёт мама, мои книги, вечером вернётся папа. И я ни за что не расскажу им о том, что пережила в школе.

А позже меня стали называть Страшилище. Вместо Алисы я стала вот этим.

И только перед выпускным классом, когда родители узнали подробности моей школьной жизни, мы переехали, чтобы начать новую жизнь. А я попала в золотые руки лицевого хирурга.

А еще через пару лет шрам стал белым, тонким, как линия, проведенная иглой. Я выучилась в университете, стала опытным биологом. Темой диплома и направлением дальнейшей работы косметологом стало изучение новых растений. Я хотела трудиться в поисках лучшего результата после таких операций, как моя

Множество разработанных мною кремов, сывороток, пластырей и даже таблеток на основе трав помогают женщинам всего мира. Но когда мне пришлось поехать в родной город, встретив одноклассника, услышала:

— О! Алиска! Неужто это ты, Страшилище? Тебя не узнать!

Вот так. Ты можешь стать даже космонавтом, открыть новые планеты, завести дружбу с инопланетянами или покорить Эверест, но если в школе была Страшилищем, останешься им навсегда.

Память с большой охотой открывала мне всё новые и новые воспоминания из того ужасного времени. А я смаковала их, как красный острый перец, зная, что они нанесут только новые раны. Но, видимо, это нужно было пережить.

И очень «кстати» я недавно начала присматриваться к себе, хоть до этого и была спокойна как столб. Просто… теперь я понимала, что это я - Алиса из двадцать первого века, а не другая девушка Вера — из девятнадцатого.

Это я. Теперь это моя жизнь, моя судьба, теперь это моё лицо. И мне снова быть Страшилищем!

— Верочка, голубушка, - голос Марфы выдернул меня из мыслей. Я повернула голову. Она стояла в дверях.

— Что? – сухие губы трескались, лицо сводило от сухости. Мы смазывали его три раза в день маслом. Но сегодня мне было не до этого.

— Прости меня, девочка. Я не хотела, чтобы он вернулся. Поэтому написала, что не хочу выходить замуж за самовлюблённого павлина. А ещё написала, что он смеётся, как курица и …

— Жестокость рождает только жестокость, Марфа. Не нужно было этого делать. Когда ты описала его мне, я решила написать именно так. Потому что эти люди ранимы. И потом они приходят и ровняют тебя с землей.

— Нужно подняться. Ты лежишь уже второй день.

— Нет. Я пока не хочу. У меня нет ни сил, ни желания. Если ты тяготишься мной, можешь быть свободна, - я говорила как робот, а думала совсем о другом: здесь нет операций на лице, здесь никто не избавит меня от этих красных шрамов. И они куда страшнее, чем мой единственный, который при желании можно было прикрыть прической, платком, покрыв его плотнее.

— Михаил Иваныч ответил. Написал, что готов стать опекуном, но только на твоей территории. Он готов переехать… но тебе придётся его содержать, - осторожно сказала Марфа.

— Так скоро? Он что, на соседней улице живет? – спросила я.

— Нет, в Москве.

— А мы? Мы где живем? – вдруг до меня дошло, что я даже города не знаю.

— В Нижнем Новгороде, Верочка.

— Отлично. Ответь ему. Пусть едет как можно скорее. Только прошу, не пиши, что он старый жадный пердун. И нам он нафиг не упёрся, а нужен лишь документ об опеке, хорошо? – я отвернулась к окну и уставилась на краешек дома напротив. Он был далеко, и видно было с моей кровати только уголок крыши. И на нем крутился петушок.

Глава 11

Я еще пару дней жила как тень. Завтракала, обедала и ужинала, хоть еда и не имела вкуса. Поднималась с постели утром с огромным трудом, а вечером с радостью укладывалась под одеяло, радуясь, что день закончился. Но в одно утро, почти сразу после завтрака, Марфа ворвалась в комнату с двумя корзинами, полными трав, и в комнате запахло летним лугом.

Я моментально перенеслась в прошлую жизнь, в свой кабинет, к своей работе. Именно там я когда-то была счастлива.

— Верочка, я одна не справлюсь. Ты всегда сама травами из нашего аптекарского огорода занималась. Они вон как вымахали. Скоро и толку не будет от них. А к зиме надо набрать, мало ли, кто помощи попросит, - голос экономки на этот раз не просил, не умолял, как в последние дни. Она требовала.

Наверное, именно это заставило меня встать. А еще… не угасший интерес к травам. Мы выбрали платье с высоким воротом и длинными рукавами. Мне лучше скрывать мои шрамы, чтобы не шокировать людей. Неожиданно больно стало видеть реакцию на себя.

Марфа или была хорошим психологом, или… я не знаю, как умудрялась зацепить меня за живое вовремя и именно так, как это нужно. Оставив корзины, она просто вышла из комнаты, напомнив, что можно пока работать на столе возле окна, а она найдет уцелевшие банки, отмоет их и принесет вместе с мешочками.

Я сидела у окна, перебирая ароматные, не успевшие завять стебельки. Руки работали автоматически, отделяя листья, цветы, сортируя стебли и ломая на нужного размера огрызки.

Полынь, мята, зверобой - простые травы, но во многом необходимые в каждом доме. Где горло запершит, сразу полоскать, а где повысить сопротивляемость организма. Вроде ерунда, а вот нет!

— Барышня Вера! Христом-богом молю, помогите, - голос приоткрывшей дверь Елены звенел от волнения. Она заглядывала, боясь сделать еще один шаг, и мне на секунду показалось, что дело снова в ее ноге, а мы были не правы, оставив всё так как есть.

Не успела я встать и пригласить ее войти, как дверь распахнулась, и она ввалилась внутрь, таща за собой худенького мальчишку. Его соломенные вихры были растрепаны, веснушчатое лицо побелело от боли, а правая рука...

Я сразу поняла - вывих. Такие травмы я часто видела.

— Надо за доктором отправить, Елена. Как можно скорее. Боль от вывиха очень сильная, - начала было я озвучивать правильные действия, но кухарка перебила меня:

— Барышня, голубушка! Помогите Петьке! Это сын конюха нашего, с яблони сорвался, дурень малый. Вы же можете! Я знаю, что можете - мне ведь помогли! – Елена, мало того, что не собиралась меня слушать, в её взгляде я прочла полную уверенность, что я обладаю некими силами.

Я невольно отступила к окну. После произошедшего с Еленой я запрещала даже вспоминать тот случай. И больше того – никогда не пробовать повторить это ни на себе, ни на ком-то другом.

В этом времени за такое можно не просто на костёр попасть - живьём закопают. Да и что это вообще? Как этим пользоваться? А вдруг я врежу себе или тому, кого вылечила? Ведь у всего есть обратная сторона. И по закону физики и жизни, если где-то прибыло, в другом месте должно убыть!

— То случайность была, - попыталась отговориться я, машинально касаясь шрамов на лице. Я просто... травы знаю. Компрессы. Примочки, - бормотала я, пока мальчишка орал белугой, лелея опухающую в районе локтя руку.

— Какие травы, барышня! - всплеснула руками Елена. Своими глазами видела, как вы руки приложили и опухоль спала, а боль утихла. У меня ведь боль была такая, что думала сломала её ко всем чертям – не жить больше, как прежде! Умоляю вас! - мальчик притих, пока она выдавала эту тираду, но явно не разбирался и не вникал, о чем мы здесь спорим.

Я посмотрела в его огромные, полные боли глаза, и что-то дрогнуло в душе. Вспомнился сын, сломавший руку в аварии на мотоцикле, вспомнилось, как он терял сознание, белея на глазах. А потом и внук, упавший с дерева, чудом отделавшись примерно таким же вывихом.

— Барышня, - тихо проговорила Елена, словно читая мои мысли, - Петькин отец - он единственный кормилец в семье. А Петька заместо второго конюха уже. Один его отец не справится с конюшней. От Николая нашего толку по лошадям не сильно много. Да и нам нанимать полноценного мужика вторым – опять же расход! У них ещё трое малых, - выла Елена, а я явно понимала, что из меня здесь верёвки вьют. И, судя по всему, вили и раньше.

Я закрыла глаза. В висках стучало. Я помнила, как впервые почувствовала эту силу - теплую волну, идущую из самого сердца через руки. Это случилось, когда вот так же, напугавшись, что не смогу помочь, гладила ногу кухарки.

— Хорошо, - наконец выдохнула я. - Только... Елена Петровна, вы должны мне пообещать…

— Да чего скажешь, то и обещаю, хозяюшка. Ребятёнок ведь, несмышленый, а всё равно человечек! – Елена протащила парнишку к столу и усадила на стул. Тот уже почти терял сознание, и мне казалось, вот-вот свалится на пол. Но это сейчас было как никогда кстати!

Попыталась ощупать руку, и мальчишка обмяк на стуле.

— Только смотри, если не получится, зови доктора! А если же вдруг смогу… Ни слова! Клянусь, если проговоришься кому, верну тебе ногу в её прежнее положение. Усекла? – я коршуном нависла над присевшей рядом с мальчиком на корточки Еленой.

— Конечно, барышня, говорю же! Ни за что никогда, пусть хоть пытают, да не выдам вас. А и без этого даже. Столько добра вы нам сделали за свой счёт. Почитай, вся деревня живёт – как сыр в масле катается! Там у меня и дети, и сестра, и родители - слава Богу да вам: живёхоньки и здоровы!

Я запомнила про эту сырную деревню и решила побольше о ней знать. Неужто Вера и там практиковалась? Нет, не похоже. Ведь Елена удивлена была, когда нога перестала болеть. Но это потом.

Заставив кухарку отвернуться, расстегнула пуговички на манжетах, закатала рукава. Сердце снова сжалось от вида стянутой кожи на запястьях. Собралась, закрыла глаза и подумала о том, что мальчику нужно помочь.

Глава 12

— И что тут за Содом с утра пораньше? - раздался от двери властный голос Марфы.

Я с облегчением выдохнула: никогда ещё не была так рада появлению строгой экономки. Слабость внутри меня будто занимала всё больше и больше места: вот уже я не могла поднять руки, а через пару секунд ноги стали ватными. Хоть ещё держалась на них, но вот-вот должна была грохнуться.

Но самым ощутимым был холод в районе солнечного сплетения и страшный, нечеловеческий какой-то голод.

Марфа окинула комнату цепким взглядом и, видимо, заметила, что в моем лице нет и кровинки. Потом глянула на Елену, мнущую передник, а затем и на мальчика, уже приходящего в себя после обморока.

—Ты что же это, Елена, барышню по пустякам тревожишь? А ну марш на кухню! Чтоб через час обед был готов — да такой, чтоб ложка в каше стояла. И холодец вчерашний неси, и сметану! — Марфа грозно сдвинула брови, и кухарка, всхлипнув что-то вроде “простите, виновата", выскользнула за дверь.

Потом экономка подбежала к мальчику, достала из кармана передника пузырёк и сунула под нос:

— А ну-ка, голубчик, нюхни, — тон её сменился на тёплый и заботливый.

Петька дёрнулся, замотал головой, прочихался. Удивлённо поглядел на нас, потом на свою руку, пошевелил пальцами.

— Тётенька Марфа... а рука-то... и не болит совсем! – он даже брови свёл, да так, будто вспоминал: на самом ли деле несколько минут назад орал здесь во всю глотку.

— А чего ей болеть? Небось, с яблони падать — не мешки таскать. Вот возьму розги, да всыплю, чтоб неповадно было по деревьям лазить, - поняв, что с мальцом всё уже в порядке, голос экономки сменился на приказной, строгий. Но я заметила, как в глазах её мелькали тёплые искорки.

Она между делом поглядывала на меня, будто оценивала моё состояние. Я держалась, притворяясь, что всё хорошо.

— Ступай на конюшню, отцу помогай. Руку я тебе вправила, - кое-как сказала я, понимая, что свет выкатывается из глаз.

Когда за мальчишкой закрылась дверь, Марфа повернулась ко мне, схватила под руки и потащила к кровати.

— А вы, барышня, приляг... – больше я ничего не слышала. Мир вокруг крутанулся и погас.

Очнулась я от запаха нашатыря и крепкого бульона. Марфа поддерживала мою голову, подносила к губам кружку.

— Пей давай, Верочка, пей. Бульон куриный, наваристый. Вот так, глоточек за глоточком. А как выпьешь, так мы за кашу примемся. С маслом, наваристая! – голос Марфы, приговаривающий у меня под ухом, успокаивал, но голод пожирал меня.

Мне кажется, я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Сколько я не ела? Дня три? Нет, точно больше! Неужели снова провалялась без сознания?

Как только руки мои перестали дрожать, и я смогла сама держать кружку, Марфа устроилась рядом на низкой скамеечке. Её обычно строгое лицо смягчилось:

— Вижу, дар у тебя открылся. Сильный дар. Да только молодая ты ещё, неопытна. Помнишь о нём? — внимательно всматриваясь в мое лицо, она боялась пропустить любую эмоцию.

— Нет, и этого не помню, — я тоже смотрела на нее внимательно, и мне показалось, Марфа даже обрадовалась моему ответу.

— Это как росток весенний: чуть окрепнет, а ты уж на нём плоды видеть хочешь, — Марфа покачала головой. — Нельзя так. Погубишь себя.

Я попыталась возразить, но экономка остановила меня властным жестом:

— Слушай меня внимательно, девонька. Дар целительский - он особый. Через себя всё пропускать придётся, своими силами делиться. Потому и правила тут строгие: уметь собой совладать. И еду тебе теперь надобно особую - мясное, наваристое. Сметану, творог, яйца. После каждого лечения - день отдыха и сытной еды. Но…

Марфа помолчала, разглаживая складки на переднике, потом добавила тише:

—Я ведь знаю, о чём говорю. Бабка моя тоже этим даром владела. Сгорела за три года - всех лечить бросалась, себя не жалела. А ты... ты береги себя. Пообещай, что больше не возьмёшься за это!

Мне казалось, я нахожусь во сне, и в нём вижу еще один сон. Кашу Марфа забрала у Елены прямо от входа, не позволила входить. Как только миска оказалась передо мной, закружилась голова. Словно той кружки бульона с разомлевшими в нем сухариками и не было до этого.

Пока я ела, быстро и щедро зачерпывая ложкой, экономка молчала, перебирая свои мелкие деревянные чётки. Иногда она замирала и такт их еле слышного стука замедлялся, но потом моргала, чуть заметно кивала, словно соглашаясь с какими-то внутренними раздраями, и продолжала.

— Марфа, — я подалась вперёд, внимательно всматриваясь в знакомое уже, без единой морщины, светлое ровное лицо, будто впервые его видела. — Откуда вы... откуда всё это знаете? – я могла погореть на этой путанице с «вы», но сейчас меня эти мелочи больше не интересовали и не беспокоили.

Экономка отвела взгляд, пальцы её быстро-быстро перебирали теперь кружево передника — жест, который никогда раньше у неё не замечала. Чётки, видимо, были убраны, пока я ела.

— Всякое повидала на своем веку, — уклончиво ответила Марфа. — Да и бабка, говорила ведь, целительницей была. Много чего рассказывала, — но было что-то ещё в её голосе, что-то недосказанное.

Я чувствовала это так же явственно, как ощущала чужую боль во время лечения. Марфа знала больше, гораздо больше. Но делиться этим знанием не спешила.

Её запрет я не понимала, ведь столько возможностей появляется вместе с ним! А спрашивать, откуда здесь магия, я тоже не могла. Странно было объяснять, что я знаю мир без нее. Ведь было все спокойно и понятно: Нижний Новгород, дочь небогатого ученого, скорее всего, дворянка. И тут… здравствуйте, приехали, у вас дар!

Я не стала торопить события. Сначала мне нужно сжиться с новыми умениями, не сойти с ума от происходящего. Но всё же, был у всего этого один существенный плюс. Я бы даже сказала плюсище!

Я начала терять интерес к своей ужасной внешности. Было ещё больно и обидно за грубости, которые я слышала, и уверена была – услышу еще! Но когда в руках у тебя такая силища, совсем не до красоты. Ведь я всю жизнь искала травы, которые будут помогать.

Глава 13

Я решила бинтовать свое лицо постоянно. Руки и грудь мы научились скрывать под платьем, и я заказала сшить ещё три подобного фасона, а вот лицо…

— Марфа, каждый день такое бинтовать надоест…

— Мне не надоест. Коли вы хотите, будем бинтовать, — Марфа старательно размазала по моему лицу жирную мазь, от которой пахло какой-то травкой. Я все никак не могла вспомнить, на что этот запах похож.

— Мне надоест, да и поправлять постоянно приходится. Надо… надо сшить что-то вроде маски. Можно белую, можно темную. Без разницы, лишь бы прикрывала шрамы, — выдала я идею, только что пришедшую мне на ум.

— Ну, если нужно, сошьём. Я выберу несколько отрезов. Есть мягкие, которые не будут тереть и пережимать сильно. Можно даже несколько, — согласилась Марфа.

После того дня, когда я вылечила мальчику руку, прошла неделя. Чувствовала я себя вполне сносно, но страх, тот вселенский ужас, который переживала после потери силы, забыть не могла.

Марфа больше не говорила со мной на эту тему, а я терпела, не задавая лишних вопросов.

Конечно, любопытно было и настолько занимало мой ум, что забывала иногда поесть. Благо, экономка возвела в первую необходимость слежку за моим рационом.

Я даже набрала, похоже, килограмма два, не меньше. Потому что платье стало туговато. От корсета я отказалась совсем. Вера была стройной, тонкой, как былинка, да и из дома мы носа не показывали. Так что этот предмет пытки я засунула в дальний угол шкафа. И даже если были бы в моём новом организме лишние кило, ни за что я не надела бы это ужасное веяние моды.

Ещё через пару дней Марфа вручила мне пошитые заготовки масок. Одна была белой, батистовой - из моих бинтов. Она аккуратно намотала их на мое лицо и скрепила, где нужно. Потом отрезала бинты сзади, и осталась часть, закрывавшая лицо.

Теперь эта заготовка была хорошо прострочена, имела завязки, которые можно было прятать под волосами.

Этому я была особенно рада, потому что страшно хотелось распустить волосы. Привычка ерошить свои волосы осталась от меня прежней, и бороться с ней я не собиралась – она помогала мне думать!

Вторая же маска была похожа на произведение искусства. Марфа, похоже, думала, что я буду в ней выезжать на балы.

Шелковистая ткань струилась между пальцами - тёмно-синяя, почти чёрная, с едва заметным мерцанием.

— Как ночное небо, — рассматривая, шептала я, пока Марфа ловко орудовала иголкой.

—Вот тут присборим, а здесь пустим свободнее, — приговаривала экономка, прикладывая выкройку к моему лицу. — И застёжки сделаем удобные, чтобы сама могла управляться. Вдруг захочешь снять или быстро надеть, а меня рядом не окажется, — смотрела на меня эта женщина таким любящим взглядом, что неловко было хоть в чем-то ей отказать. Да она и не просила ничего. Поэтому я ела, что принесут, пила отвары, терпела воняющую жиром мазь.

Маска вышла изящной: закрывала обожженную часть лица, оставляя открытыми глаза и рот. Глядя в зеркало, я впервые за долгое время почувствовала себя... собой. Стук в дверь прервал наше занятие.

Время было позднее, и мы переглянулись. Марфа молча положила шитье и вышла в коридор, оставив меня в гостиной одну.

На пороге появился молодой человек в форме жандармского управления. Я выдохнула, узнав племянника Марфы, того самого нескладного паренька.

— Простите, что так поздно, барышня. Но вы, Вера Николаевна, сами просили сообщить, ежели какие-то новости по пожару будут, - он улыбнулся украдкой тётушке, прошёл и встал передо мной.

— Пётр Михайлович, добро пожаловать, вы присаживайтесь, не спешите. Мы вот тут вечеруем за шитьём с вашей тётушкой. Как раз я вспомнила о вас почему-то. Марфа, принеси молодому человеку с чаем чего-нибудь. А мне только чай. Мы поговорим не торопясь, — все новости, касаемые пожара мне были, конечно, интересны. И я готова была пообещать «златые горы», лишь бы не иссяк этот ручеёк информации в его лице.

— Странные дела творятся в городе. Этой ночью особняк Савичева сгорел дотла, — сделав пару глотков чая, важно заметил молодой человек. И я отметила, что без своего начальника он ведёт себя более уверенно и мало того, копирует того. Выглядело это комично, но мне пока было не до смеха.

— Савичев? – я повертела головой в поисках Марфы.

— Говори всё и подробно, помнишь ведь: Вера Николавна память потеряла! – зыркнув на племянника, заявила Марфа, и тот снова стал потерянным, испуганным, неуверенным.

Поговорить с Марфой на эту тему надо. Хватит его шпынять! Парнишке точно не доставало поддержки. Но и характер как-то следовало воспитывать: не падать же духом от каждого замечания!

— Начальство считает: поджог. Савичев как раз собирался ехать в столицу с какими-то важными бумагами. И ведь что странно: загорелось именно в кабинете, где он хранил документы. А потом огонь словно взбесился — за считанные минуты весь дом охватило. Будто кто специально направлял, — детально описал всё парнишка.

— А кто он, этот Савичев? — уточнила я.

Марфа бросила быстрый взгляд на Петра, но тот, поняв, видимо, что на тётку лучше вообще не смотреть, вздохнул и опустил глаза.

— Нельзя рассказывать? – удивилась я. Так ведь весь город, поди, об этом уже трезвонит. И все знают, кто он и чем занимается, — предположила я.

Петр сидел неподвижно, только пальцы, сжимающие чашку, побелели от напряжения.

— Золотодобытчики они, Верочка. А говорить о том нельзя, поскольку сразу разговор переходит на то, что случилось некоторое время назад, — Марфа начала говорить уверенно и спокойно, а потом зыркнула на родственника и присела, наконец. – Так ты сам расскажешь или пойдёшь, а я тут без тебя справлюсь?

— Странное дело с Савичевым вышло, — несмотря на то, что было тепло, паренёк вроде как грел руки о чашку с чаем. Высокий воротник жандармского мундира подпирал его гладко выбритый подбородок. - Вроде отошёл от дел, передал всё сыну. Жил тихо в своём особняке на Садовой. Никуда не выезжал, гостей не принимал…

Глава 14

На следующий день я проснулась до рассвета, будто знала, что нас ожидает очередное событие.

Как всегда по привычке из прошлой моей жизни, я выпивала кружку воды на голодный желудок.

Накинув шаль, я вышла в прохладный сад. Птицы уже начинали щебетать, но люди пока не проснулись. И эта тишина наполняла меня если не силами, то душу лечила точно.

Экипаж подкатил к дому, когда на улице едва забрезжил рассвет.

— Неужто наш опекун? – Марфа появилась рядом со мной так неожиданно, что я вздрогнула.

— Я не знаю, как он выглядит. А ты?

— Это он, Верочка. Видела его пару раз, да только не знать бы вовсе! – прошептала и выпрямилась, когда транспорт остановился на гравийной дорожке почти у наших ног.

Дядюшка не стал дожидаться, пока кучер откроет дверцу: выскочил сам, придерживая потёртый саквояж. Его длинное пальто, когда-то добротное, лоснилось на локтях, а некогда модный цилиндр был слегка помят с одного бока. Немаленький такой, приметный животик, щёки - всё это говорило о хорошем аппетите.

— Верочка, душа моя! - возгласил он, картинно раскинув руки. Затем резко обернулся к кучеру: - Любезный, подожди минутку. Племянница сейчас рассчитается!

Я замерла. Первые слова дядюшки были не о здоровье или состоянии, а о деньгах за экипаж.

— Четыре рубля с полтиной, - пробасил кучер, хмуро глядя на нас с Марфой.

— Грабёж среди бела дня! - всплеснул руками дядюшка, но тут же повернулся к Вере с елейной улыбкой. - Верочка, ты же поможешь родному дядюшке? В дороге все деньги вышли, а багаж... багаж задержался. Вот-вот прибудет! - его маленькие глазки уже шныряли по фасаду дома, оценивая лепнину и высокие окна. На цепочке его потёртого жилета позвякивали дешёвые брелоки, искусно имитирующие золото.

— Добро пожаловать. Неужто от вокзала сейчас такую плату берут? – поинтересовалась я.

— Надеюсь, милая, ты распорядилась приготовить мне комнаты? Южные окна, я полагаю? Для моего ревматизма это крайне важно, - словно не услышав моего вопроса, он говорил, уже поднимаясь по ступеням. - И да, нужно будет обсудить все дела. Я привёз бумаги от поверенного... Ты ведь понимаешь, что в твоём положении самостоятельно вести дела неразумно?

Из его потрёпанного саквояжа торчал край газеты, где крупным шрифтом виднелось объявление о торгах на золотые прииски.

Сердце моё упало. Я стояла на дорожке, как пригвождённая, а этот прохиндей уже вошел в дом, полагая, что теперь это всё его.

— Держи, только чего так дорого-то? – Марфа сходила за деньгами и, подав плату кучеру, нахмурилась.

— Велел заехать на постоялый двор. Заставил купить там харчей. Мол, потом всё вместе и оплатит. Ну, я и не подумал, что вот так все повернётся, - кучер отвечал, безотрывно рассматривая моё лицо. Похоже, даже этому чужому человеку было неудобно отбирать у меня деньги, но он потратил свои.

А вот этот хрыч, к слову, совсем не старый, глянул на меня, отшатнулся и пошёл себе палаты на южной стороне осматривать. Чувствую, повеселюсь я с ним ещё, повоюю. Но это ладно. Главное пока: всё оформить правильно. А денег у отца ноль и еще маленько, так что растратить нечего будет. Вся оставшаяся наличность у Марфы и уходит на еду, поскольку ем я сейчас, как три мужика. Надо прекращать эту практику. А то могу ведь и привыкнуть. Хотя… с таким метаболизмом или что там у меня…

В гостиной Михаил Иваныч первым делом плюхнулся в самое большое кресло, и оно жалобно скрипнуло под его весом.

Я решила использовать его передышку с толком: собрать все документы из кабинета отца и перенести в свою комнату.

Марфа принесла горе-опекуну чаю, сообщила, что завтрак скоро будет, и пошла со мной.

Я думала, он тоже попрётся за нами, но его уж больно интересовали еда и газетёнка. И слава Богу!

Через несколько минут из гостиной раздался храп. Я выглянула из кабинета и увидела прелестную картину: прямо в пальто дядя, как Дон Карлеоне, разлёгся в кресле, голова закинулась назад, рот полуоткрыт. На груди лежала та самая газета.

— Пусть поспит, притомился в дороге, - прошептала Марфа и перекрестила его зачем-то. Он моментально перестал храпеть.

Мы заторопились, понимая, что нужно успеть всё, что не доделали до приезда надсмотрщика, банально забыв, а потом посчитав, что он передумал приезжать.

Я глянула на Марфу.

— Господь нам в помощь. Давай, ещё чего, может, найдём, - указала она на кабинет, а сама двинулась в сторону библиотеки. Ошибки быть не должно. Проще было заявить, что все документы сгорели, чем потом узнать, что он заложил дом.

Через пару часов мы управились. Елена позвала завтракать. Узнав, что у нас гость, решила кое-чего добавить к меню.

Не успела я пригласить дядю к накрытому столу, как он уже сам переместился туда, по-хозяйски расправляя салфетку.

— Ах, твой отец, мой бессердечный племянник… - вздыхал он, одновременно накладывая себе горку блинов, - Представляешь, я к нему с блестящей идеей! Разведение свиней в промышленных масштабах! А он? - дядюшка замер с занесённой вилкой, на которой балансировал блин, щедро политый сметаной. - Отказал! Наотрез!

— Я думала, вы об отце чего доброго скажете? Умер ведь человек, - во мне, несмотря на все мои старания, закипала злость.

Я молча наблюдала, как этот проглот отправляет в рот очередной блин, не прожевав предыдущий. Крошки от булки, которой заедал блины, сыпались на жилет.

— А мой проект по выращиванию грибов в подвалах? Гениально же! Но нет, твой отец и тут... - он прервался, чтобы налить себе третью чашку чая, щедро подсыпая сахар. - И ведь какие крохи просил! Всего-то тысяч пять, и место нашёл - старую фабрику. Развалины одни, но подвал целёхонек! Нам бы за копейки всё продали … - соус от селёдки стекал по двойному подбородку, пока размахивал вилкой, перечисляя все свои непризнанные идеи.

Попутно успел приговорить половину пирога с капустой, три яйца всмятку и внушительную порцию творога со сметаной.

Глава 15

— Марфа, я так не могу, не могу я с ним жить в одном доме. У него же мозгов вообще нет! Он же идиот! – я мерила шагами свою благо большую комнату. Марфа сидела на стуле возле окна и укладывала подсохшие травы в банку.

— А ты его можешь упокоить, - спокойно сказала Марфа, и я замерла, открыв рот.

— Упокоить? Это значит убить, что ли? Вот такого я не ожидала от тебя. Тут что ни день, то пожары, то ноги с руками ломаются, а ты будто медленно меня под монастырь подводишь. Не под монастырь даже, а к виселице ведёшь! – боясь говорить об этом громко, шептала я с чувством.

— Отнеси Господь, Верочка. Упокоить просто. Не убить. Это как успокоить, но немного иначе… Ну… положи ему ручку на плечо после ужина, мол, дядюшка, у тебя жизнь такая нервная, помочь тебе хочу. А я ему чая травяного поднесу, мол, для желудка хорошо. А в него нужные травки сложу, которые расслабляют.

— Чего? Да я его лучше чайником отхожу. Пусть лежит без сознания. Опекает…

— Ну вот, а говоришь, смерти никому не желаешь! – хохотнула Марфа. – Я про другое. За ужином поешь так, чтобы ну точно больше ни кусочка не войдёт…

— Мда, хорошая у нас семейка, скоро за столом, как два борова будем сидеть и обсуждать вложение денег в грибы… а может, он тоже… - я замерла, понимая, что раз эта семейка не совсем простая, дар мог достаться не одной мне. Может, и отец мой мог, и его этот родственничек что-то да может? Ну, тоже как я? И потому столько ест! Может, он тоже лекарь? – надежда, проснувшаяся во мне, угасла, как только я увидела улыбку Марфы.

— Ага, лекарь, пекарь и аптекарь! Обжора он и лентяй. И дурак к тому же. А ладонь приложи и будто про себя пожелай ему стать спокойнее, размереннее, сонливее. Прыти чтобы в нём поубавить. Должно получиться, - она словно стеснялась своих слов, боялась.

— Вон ты о чем! – я моментально вспомнила момент, когда теряла сознание, и черная бездна собиралась меня поглотить. По спине поползли мурашки. Меня передёрнуло.

— Ну ладно, потерпи. Не всё сразу, - заметив, наверное, моё отрицание, сказала Марфа. – Может, он не так уж и плох. Бог терпел и нам велел!

— Марфа! – закричала я, поняв, что она издевается с совершенно безэмоциональным лицом. – Давай, рассказывай, как это сделать. Я не проживу с ним ещё одного дня, если он хоть немного не переменится!

— Главное в этом деле – сытость, дорогая моя. Сытость и вера в себя. Матушка того парнишки, которому ты руку поправила, после того цельного гуся притащила. А ещё молока, сметаны и яиц…

— Это те, которые наш гость дорогой за раз сожрал? – я вспомнила блины, и под ложечкой заныло снова. Этот чертов голод все никак не отступал. – Идём обедать, только вели Елене варить поскромнее, без изысков, а то по миру пойдем с нашими аппетитами.

— Можно картошки со шкварками приготовить. И быстро, и как раз то, что тебе сейчас нужно! – предложила Марфа.

— Да, жареный бекон – это очень хорошо. Будем надеяться, что наш боров себе подобных не ест. Теперь общее блюдо не ставь на стол. Каждому в тарелку клади. И надо узнать: нет ли поста. Будем его кормить по всем православным канонам.

— А ты как же? С капустой квашеной да морковью пареной ног не унесешь совсем! – вытаращилась на меня Марфа.

— А мне перед сном в комнату приносите. В общем, придумай что-нибудь. Двух обжор наш бюджет не потянет, - ответила я и вздохнула. Я не была жадной, просто события диктовали свой порядок действия.

Но этому ужину оказалось быть не суждено. От соседей пришёл слуга с приглашением на ужин. Александр Николаевич Строгов и его супруга приглашали меня на ужин к себе.

— Марфа, ну какие мне ужины? – мы как раз гуляли в саду, а наш «бизнесмен» лазал по лестнице в библиотеке, вытряхивая каждую книгу, в надежде найти там облигации и еще много каких ценных бумаг, припрятанных моим отцом.

— Кто будет на ужине? – спросила Марфа мальца, ожидающего от меня ответа.

— Никто-с. Только вас хозяин звали! – не раздумывая, ответил парнишка.

— Хорошо, скажи, что приду, - ответила я.

В доме соседа ведь тоже произошел пожар. Как недавно в доме Савичева. И в нашем. И все трое были близки. Я надеялась на то, что сосед сам начнёт разговор об этом, сам попытается ввести меня в курс дела.

Я сидела перед зеркалом, разглядывая своё отражение. Новое платье для ужина у Строговых сидело хорошо, только непривычно стягивало талию. Рука сама потянулась к запястью: я часто так делала, когда волновалась.

Шрам под пальцами был привычно нечувствительным. А потом всё изменилось: лоб покрылся испариной, а спину обдало холодом. И вдруг… знакомое тепло.

Оно начало подниматься изнутри. Сердце заколотилось от страха, но пальцы словно приклеились к шраму. Огонь разгорался где-то под ребрами, поднимался выше, растекался по рукам. Я хотела отдернуть руку, но не могла. Три удара сердца. Пять. Десять. Жар схлынул так же внезапно, как появился. Я судорожно вздохнула, чувствуя, как накатывает голод: острый, настойчивый. Но сознание оставалось ясным.

— Марфа! Марфа! - голос дрожал. Я знала, что она в соседней комнате. Убедила меня надеть колье и сейчас вынимает его из сейфа в отцовской комнате, куда я отнесла все украшения после приезда нашего супостата.

— Что стряслось? – она прибежала с выпученными глазами, увидела мое лицо и заохала. Но я улыбнулась, и она успокоилась. Хотя продолжала меня разглядывать.

— Принесите, пожалуйста, горячего чаю! - попросила я.

Как только она вышла, я опустила глаза на запястье и замерла. Там, где только что скользили мои пальцы, старый ожог побледнел, стал почти незаметным, совсем не таким, как остальные рубцы.

Я поднесла руку ближе к свету, не веря своим глазам. Шрам действительно изменился, словно хороший пластический хирург поработал над ним. Но даже с его помощью регенерация не была бы столь быстрой!

Глава 16

Дом Строговых встретил меня теплом и светом множества свечей. Видимо, Вера часто бывала здесь с отцом, и я сначала распереживалась, что покажусь им странной: ведь это ближайшие друзья семьи. А потом вспомнила, что упоминала о своей амнезии, когда Строгов приходил к моему дому, чтобы поговорить с жандармом.

Анна Павловна, полноватая женщина с добрыми глазами и седеющими локонами, выбежала в прихожую, едва заслышав стук дверного молотка.

— Верочка, дорогая! – она заключила меня в объятия, пахнущие лавандой и ванилью. От этого знакомого с детства запаха защипало в глазах. Моя мама, настоящая моя мама любила подобные духи, и я сейчас была так ошарашена этим знакомым запахом, что замерла и растворилась в нём.

— Спасибо за приглашение, Анна Павловна, - тихо и грустно сказала я, вспомнив, что зовут ее очень похоже на название десерта, и пахнет она примерно так же, поэтому проблем с запоминанием ее имени возникнуть не должно.

— Мы в первые дни после… заходили, говорили с Марфой, но она просила не ходить к тебе. Поэтому просто вызнавали о твоем состоянии, а потом мой супруг увидал тебя на крыльце. Да еще и с жандармами. Они не обидели тебя? – хозяйка дома словно не замечала мою скромную маску. Она вообще не придавала значения моему внешнему виду и явно совершенно искренне была рада моему приходу.

Гостиная Строговых поразила своим великолепием: тяжёлые бархатные портьеры, картины в позолоченных рамах, китайский фарфор на этажерках. Сейчас, когда за окнами сгущались сумерки, комната казалась особенно уютной в мерцании свечей.

— Присаживайся, голубушка, – Анна Павловна указала на диван рядом с собой. – Мы с Александром Николаевичем так горюем... Твой отец был лучшим другом нашей семьи. Такой светлый человек, такой... - её голос дрогнул, и она промокнула глаза кружевным платочком. Я сжала руки на коленях, стараясь сохранить самообладание.

— Знаешь, Верочка, что бы ни случилось, мы всегда рядом, – хозяин вошел в гостиную и присел в кресло напротив. Его седые усы подрагивали от волнения. – Если нужна помощь, любая, только скажи. Мы перед твоим отцом в неоплатном долгу.

Я кивнула, не доверяя своему голосу. Горничная неслышно внесла поднос с чаем, и звон фарфора нарушил тяжёлую тишину. Анна Павловна засуетилась, разливая чай по чашкам.

— Ужин будет вот-вот, мы решили, что надо подать всё свежим и горячим. Расскажи, как ты? Мы слышали, к тебе приехал дядюшка, - последние слова Анна Павловна почти прошептала, словно это являлось некой тайной.

— Да, приехал на днях, – я старательно подбирала слова. – Отец никогда о нём не рассказывал, но теперь он будет моим опекуном, - ответила я.

Анна Павловна и Пётр Михайлович переглянулись. В их взглядах промелькнуло что-то похожее на тревогу, но они промолчали. Я размешивала сахар в чашке, разглядывая узор на фарфоре. На мгновение мелькнула мысль: вот они, добрые люди, старые друзья отца... Может, стоило попросить их стать моими опекунами?

Но я тут же одёрнула себя. Да, они были друзьями папы, но если и были какие-то проявления дружественности, я о них не знаю точно. Кто знает, какие у них на самом деле намерения?

— Надеюсь, ваш дядюшка окажется достойным опекуном, – наконец произнесла Анна Павловна, и в её голосе я уловила нотки беспокойства. Я сделала глоток чая, пряча за чашкой свои сомнения.

Когда Анна Павловна вышла из гостиной, её супруг подался вперёд в своём кресле. В его взгляде появилось что-то напряжённое, почти тревожное. Я ещё не видела его таким. Конечно, и видела я его всего два раза, считая этот. Но мне казалось, что он глыба. Сильный, независимый и не страшащийся вообще ничего.

— Верочка, – начал он тихо, – прости за такой вопрос, но... твой отец не оставил тебе никакого письма? Может быть, какой-то записки или... бумаг?

Я замерла. Перед глазами тут же всплыла картина: отцовский кабинет, потом представилась библиотека, которую сейчас рыл, как свинья в поисках желудей, мой, внезапно оказавшийся таким активным дядюшка. Неужели я что-то важное пропустила? Неужели что-то серьезное найдёт именно мой гость. Хотя… какой, к чертям гость? Он чувствовал себя вполне хозяином.

— Нет, я не нашла ничего от отца. Кроме обычных бумаг, касающихся дел и его записей по дому, – ответила я, разглаживая складки на платье. – Нотариус передал только документы на наследство.

Строгов как-то странно посмотрел на мой шрам на запястье, который я машинально поглаживала. Мне показалось или в его взгляде мелькнуло узнавание?

— Понимаешь, твой отец... он говорил со мной о чём-то важном незадолго до смерти. Но не успел закончить разговор, - настаивал сосед, и мне стало неуютно. Я надеялась, что с минуты на минуту вернется его супруга. А при ней он, по всей видимости, говорить о тайнах не собирается.

Потом в коридоре раздались шаги и, наклонившись вперёд ещё сильнее, Александр Николаевич тихо сказал:

— Если найдёшь что-то... необычное, – Строгов понизил голос до шёпота, – не спеши показывать это дяде. Сначала приходи ко мне. Твой отец очень беспокоился о...

Но договорить он не успел: в гостиную вернулась Анна Павловна, сообщая, что ужин подан. Я встала, чувствуя, как дрожат колени. Что знает Строгов? О чём говорил с ним отец? И главное: почему он не доверяет моему дяде?

Вопросы роились в голове, но задать их я уже не могла: момент был упущен. Оставалось только следовать за хозяевами в столовую, где нас ждал ужин при свечах, и делать вид, что этот странный разговор не перевернул всё моё представление о происходящем.

А еще мне интересно было: знал ли Строгов о моих способностях? Ведь Марфу они не удивили, и мало того, она прекрасно разбирается во всей этой колдовской кухне. Или это не относится к колдовству? Я решила для себя, что буду считать это целительством.

После ужина, на котором я узнала, что в семье есть трое детей, заторопилась домой. Запомнила и то, как Строгов рассматривал рубцы на моих запястьях. Делал он это не раз и не два, словно искал подтверждение своих догадок.

Глава 17

Вторую неделю дядя жил в нашем доме. И с каждым днём его расспросы становились все настойчивее. То, как бы невзначай поинтересуется, где отец хранил свои записи, то начнет вспоминать их молодость и намекать на какие-то совместные исследования.

Вчера я застала его в отцовском кабинете. Он методично просматривал каждую книгу, каждую папку с бумагами. Сделал вид, что просто интересуется библиотекой племянника, но я видела, как торопливо он задвинул ящик стола.

И теперь этот разговор со Строговым... Они все что-то ищут. Что-то, о чём знал только отец. Я машинально потерла шрам на запястье. После того случая перед зеркалом он больше не немел, но иногда покалывал, словно напоминая о своём существовании.

Может ли быть, что мой странный дар – это часть отцовского секрета? Что эта сила внутри меня как-то связана с его исследованиями? Нужно быть осторожнее. Ни дядюшке, ни даже Строговым я пока не могу доверять полностью. Отец явно делился с Верой, рассказывал о своих делах, но, возможно, оставил подсказки. Надо лучше осмотреть его кабинет, когда дядя будет занят очередным обедом.

Но на этот раз обед он решил посвятить семье. То есть… попросил не убегать из-за стола, поскольку «совместный приём пищи сближает родственников».

Я скрипела зубами, силясь промолчать, а ещё больше приходилось терпеть, чтобы не запустить в него тяжёлой хрустальной вазой, в которой сейчас лежали конфеты. Лежать им, судя по всему, осталось недолго.

— ...и представьте, душенька, какие перспективы! За одну только усадьбу можно выручить столько, что хватит на все наши начинания,– дядюшка размахивал вилкой, не замечая, как я побелела от злости.

Не слушая его россказни, думая о своем, я всё же услышала его очередную идею и замерла.

Смотрела на его лоснящееся от удовольствия лицо и чувствовала, как внутри поднимается знакомый жар. Только теперь это была не та странная сила, а просто чистая, неприкрытая ярость.

Продать усадьбу! Дом, где Вера родилась, где каждый уголок был ей дорог, наверное, я просто не имела права. Да и о себе не забывала – остаться на полянке благодаря этому «товарищу» я не собиралась. ... Пальцы так сжали вилку, что побелели костяшки.

Я заставила себя глубоко вдохнуть, вспомнив запись в отцовской записной книжке: «Вера это имя твоё, но и добродетель тоже. Храни её.»

— Дядюшка, – мой голос звучал настолько холодно, что даже Марфа, убиравшая со стола, замерла. – Я ценю вашу... заботу. Но продажа усадьбы не обсуждается. Никогда.

Он поперхнулся вином и уставился на меня, словно впервые увидел. Наверное, не ожидал, что тихая племянница может говорить таким тоном. Что ж, пусть привыкает. Я больше не та растерянная девочка, какой была в первые дни после смерти отца.

— И как ты мне помешаешь? – глаза его блестели пьяным блеском.

— Марфа, я думаю, у нас недостаточно средств на вина. Откуда оно взялось? – спросила я экономку.

— Это то, что осталось в поместье. Есть еще несколько бутылок в подвале, - ответила Марфа.

— Думаю, их стоит продать. Нам скоро будет нечего есть. Тем более с нашими-то аппетитами, - я зыркнула на дядю в момент, когда он насаживал на вилку очередной кусок жареной домашней колбасы.

— То есть, ты собираешься упрекать меня в еде? В самом основном? Я же оставил свою привычную жизнь только ради того, чтобы приехать сюда! В эту Тмутаракань! – он говорил все громче и громче. И, наверное, заорал бы во всю глотку, даже принялся бы всё крушить, но в дверь постучали, и он замер.

— Открой, Марфа. Гости нежданные, но проводи к столу, - быстро скомандовала я. Не хотелось сейчас оставаться с дядей наедине. Зря я подняла эту тему с пьяным. Кто его знает, на что он способен?

Через минуту в столовую вошел молодой человек, при виде которого я невольно выпрямилась. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица и внимательными карими глазами, он словно сошел со страниц английского романа. Тёмно-зелёный сюртук сидел безупречно, выдавая дорогого портного. Но держался незнакомец без манерности.

— Михаил Савичев, – представился он, элегантно поклонившись. – Простите за вторжение, тем более, полагаю, у вас гости.

Дядюшка моментально оживился, засуетился, приглашая гостя к столу. Я заметила, как изменились его манеры: куда делась недавняя развязность? Теперь передо мной был само радушие и учтивость:

— Михаил, да вы мой тезка! Мы рады гостям, и у нас всегда есть место за столом для таких важных персон, как вы!

Гость посмотрел на меня вопросительно, но я не успела открыть рот, чтобы представить дядю.

— Я дядюшка Верочки. И дядя покойного, любимого всеми нами, но ушедшего до срока Николая, папеньки Верочки.

— Вера Николаевна, – Савичев заметил, что дядя мой подшофе, и, улыбнувшись, повернулся ко мне, – вы, верно, меня не помните? Мне передали, что у вас проблемы с памятью… Мы встречались у нас дома, когда ваш батюшка приезжал к отцу. А раньше, в детстве, много времени проводили вместе, поскольку я постарше, и мне поручали за вами приглядывать, - он тепло и искренне улыбнулся.

Я покачала головой и улыбнулась. Обидно, наверное, молодому человеку, что я не помню его заботы.

— Вы больше интересовались книгами в нашей библиотеке, чем обществом. Помню, как отец шутил, что вы пошли в батюшку.

Что-то в его голосе изменилось, когда он упомянул своего отца. Тень набежала на красивое лицо, уголки рта едва заметно опустились.

— Собственно, поэтому я и приехал, – Савичев отставил чашку, которую успела наполнить Марфа. – Вера Николаевна, я должен спросить... Не осталось ли среди бумаг вашего батюшки каких-нибудь писем от моего отца? Или, может быть, записей об их совместной работе?

Я замерла. Снова эти расспросы о бумагах! Сначала Строгов, теперь Савичев... - Видите ли, – продолжил он, заметив моё замешательство, – две недели назад в нашем доме тоже случился пожар. Отец... отец пропал. Его не нашли. Все документы сгорели. И теперь я пытаюсь собрать хоть какие-то крупицы информации о его последних днях, о том, чем он занимался.

Глава 18

Вечером, оставшись одна в своей комнате, я перебирала в памяти события последних дней. Строгов спрашивал про письма. Савичев интересовался документами отца. Дядюшка роется в бумагах и библиотеке, думая, что я не замечаю. Все они что-то ищут. Но что? И почему после пожара в доме Савичевых пропал его отец? Слишком много совпадений для простой случайности.

Марфа. Нужно поговорить с ней. Но осторожно. Возможно, она молчит не просто так, а потому, что отец взял с неё слово. Или... потому что боится? Я подошла к окну. В лунном свете сад казался таинственным и немного зловещим.

Где-то там, в его глубине, стояла раньше отцовская лаборатория, превратившаяся теперь в темное пятно на земле. Руины разобрали, и дворник показал мне всё, что от неё осталось. Я не нашла там ничего, что могло бы показаться странным или же натолкнуть на какую-то мысль.

— Что же ты хотел сказать мне, Николай Палыч? Или сказал, но эта информация умерла вместе с тобой и Верой? И почему все вокруг уверены, что ты оставил какое-то послание? А главное, связано ли это с той силой, что просыпается во мне? С тем странным жаром, который я научилась чувствовать? Нет, это не может быть совпадением. Слишком много всего случилось после твоей смерти, - шептала я, смотря в темноту. Фокус иногда переключался на мое отражение, но я сразу меняла его.

Утром, когда по нашей новой привычке Марфа принесла мне в комнату кашу с желтым, словно летнее солнце, кружком масла в центре тарелки, я решилась:

— Марфушка, присядь со мной, – ласково попросила я, – Ты же знаешь что-то важное?

Она быстро запустила руки в карман юбки. Я уверена была, что рука её прямо в кармане начала перебирать четки. Мне показалось, что она прочла мои мысли и вынула руки из карманов.

— Барышня... – начала она, теребя теперь край фартука. – Не велено мне... Батюшка ваш...

— Марфа, пожалуйста. Мне нужно знать.

— Дар ваш, он особенный, – наконец прошептала она. – Батюшка говорил, что как цветок, должен распуститься постепенно. Торопить нельзя – погибнет. Так и с вами... - Она помолчала, словно собираясь с мыслями. - А люди... Есть такие, что боятся всего необычного. Травили они тех, кто с даром. Называли колдунами, ведьмами. Николай Палыч потому и прятал вас, оберегал. И Савичев-старший, и Строгов – они понимающие. Но и им не всё говорить можно. Время должно прийти.

— Какое время, Марфа? – спросила я, но она только покачала головой:

— Не спрашивайте больше, барышня. Всему свой срок. А я слово дала, поклялась. Главное: следить, чтобы вы себе не навредили, да скрытной оставались. Может даже и хорошо, что вы пока вот такая, - с этими словами она, не оборачиваясь вышла из комнаты.

А я осталась с открытым ртом.

«Вот такая» и «пока». Вместе эти слова означали, что это можно изменить. Но ведь я уже попробовала, и у меня получилось. Немного, малюсенький шрам, и потом я чувствовала себя худо. Чтобы вылечиться полностью, наверное, потребуется много времени и сил. И много сытной еды. На которую денег у нас как раз и нет сейчас.

— Ладно, подождём. Если надежда есть, то и жить стоит, - прошептала я себе под нос и глянула на тот самый шрам, который заметно отличался от остальных.

Доев кашу, а за одно еще две булочки, припрятанных с вечера, я запила съеденное большой кружкой чая с молоком и тремя ложками сахара. Встала, закрыла двери на ключ и, вернувшись в постель, закрыла глаза. Снова положила палец на тот самый, ставший уже белым рубец.

Жар собрался в голове моментально. Потом быстро пробежал по конечностям, вернулся к груди, сконцентрировался в солнечном сплетении. А когда я представила, как он наполняет мою правую руку, он метнулся в неё. Рука загорела, а я, стараясь не выдать себя криком, прикусила губу.

На этот раз я не зажмурилась. И видела своими глазами, как белая, отдающая голубизной кожа в районе того самого шрама меняет свою структуру. Она прекращает блестеть, как лощеный лист бумаги, набирается плотности. Потом розовеет, краснеет, будто ее расчесали.

Поняв, что голова начинает кружиться, я откинулась на подушки. Сил снова не осталось. Я протянула руку к столику у кровати и взяла большую кружку с молоком. Потом вытащила из-под подушки еще одну булку с корицей и съела с жадностью, запивая.

Шрама на запястье больше не было. Даже следа от него. За два раза я смогла исправить участок кожи размером два сантиметра на три. Это капля в море, но она только что дала мне надежду.

Покончив с молоком, я погрузилась в сон. Важно было не пропустить официальный завтрак, который проходит в столовой. И где дядюшка считает, что мы оба едим впервые сегодня.

За завтраком мы молчали, и я была довольна этим.

— Ты выглядишь больной, милочка, - покончив с кашей, заявил дядя.

— А ты выглядишь наглым. Особенно, когда приезжают мои гости. Зачем ты лезешь в наши разговоры? – я решила не терпеть, не притворяться дурочкой, потому что это вот-вот могло стать причиной нападения на него.

— Но это теперь мой дом. Я здесь хозяин!

— Ровно до того момента, пока я не выйду замуж. И если хочешь провести старость не в нужде, не мешай мне. Денег у меня все равно нет, и потратить ты ничего не сумеешь. Усадьбу можно продать лишь с моего позволения…

— Если ты будешь болеть, я могу принимать решения за тебя, - то ли мне показалось, то ли его глаза блеснули.

— Я не собиралась болеть. Мало того…

— А ты подумала, когда заявила, что я временный опекун? – перебил меня дядя. – Ты действительно считаешь, что кто-то захочет на тебе жениться? – вдруг выдал он то, о чём я даже не задумывалась. Потому что пока говорила на эту тему исключительно на автомате.

— А ты, дядюшка, уверен, что у тебя сердце выдержит все эти переживания о моем внешнем виде? Может ведь и пропустить несколько ударов. У меня, конечно, есть травы, которые помогут, коли такое случится. Но я ведь могу и не успеть! – сквозь зубы ответила я.

— А чего это с моим сердцем может случиться? – он отставил чашку с чаем и хмыкнул.

Глава 19

Спрашивать разрешения дядюшки я не торопилась. Жизнь научила решать проблему, когда она возникает, а не заранее надумывать и рефлексировать.

Обещанный Михаилом транспорт я дождалась у ворот. Даже если мой опекун смотрел в окно, он, вероятно, думал, что я гуляю. Как всегда. Но сегодня я вышла с маской. И, миновав сад, надела ее. Марфа сделала очень удобные завязки, а потом и вовсе поменяла их на петельки и пуговички.

Распустив поверх маски волосы, надела шляпку.

Экипаж катился по мощёным улицам Нижнего Новгорода, и я невольно прильнула к окну. Величественные особняки купцов, золочёные купола церквей, снующие по улицам люди в долгополых сюртуках и платьях с кринолинами – все казалось декорацией к удивительному спектаклю, в котором я внезапно получила главную роль.

Усадьба Савичевых встретила меня строгой красотой классического особняка. Но я, если честно, ожидала большего для сына золотопромышленника. Как минимум в пять раз больше. Михаил ждал на крыльце и как только экипаж остановился, поспешил помочь мне выйти.

Сегодня он был одет просто: брюки, свитер, ворот рубашки под ним расстёгнут. Хорошо, что я не послушала Марфу и не надела свой самый пышный наряд. Я носила теперь тёмные неброские платья с воротником-стоечкой и длинными манжетами на рукавах.

— Вера Николаевна, я так рад, что вы приехали, – в его глазах читалось искреннее беспокойство. – Пройдёмте в кабинет, там нам никто не помешает, - он очень искренне улыбнулся и снова будто не заметил, что моё лицо прикрыто. Или ему было и правда, совершенно плевать, или же он настолько умело скрывал свои чувства.

Если бы не вся эта ситуация, где враги мне виделись в каждом, я смело бы заявила, что он очень симпатичный. И касалось это не только внешности. Его поведение, манеры, даже его голос. Уверена, невесты за ним ходили табуном!

В просторном кабинете с массивным книжным шкафом Михаил указал мне на кресло, а сам присел напротив.

— Ваш отец приезжал в дом отца за три дня до... до того несчастного случая, – начал он. – Он был необычайно взволнован. Сказал моему отцу, что совершил открытие, которое перевернёт все наши представления о возможном и невозможном. Хотел собраться втроём с моим отцом и Строговым. Но не успел... - Михаил помолчал, словно собираясь с мыслями. — Пожар у Строговых, у вас и у нас. И отец исчез. Просто исчез, понимаете? Никаких следов, никаких записок.

—Михаил, – я подалась вперед, – давайте начистоту. Я действительно ничего не помню. Совсем. Для меня всё, что было до пожара – белый лист.

Он вздрогнул, его лицо застыло в изумлении.

— Как... совсем ничего? Даже нашу встречу у нас в доме? Это было месяца три назад. Как вы знаете… ах, да… Я теперь живу в своём доме и сам веду дела отца. Он полностью отошел от дел после случая…

— С золотом. Мне рассказали. Я, позвольте признаться, тоже начала интересоваться делами вашими и Строговых. То, что дело касается всех, видно невооруженным взглядом. И самая большая проблема – я не помню ничего. Даже лица отца не помнила, пока не увидела фотокарточку, – я покачала головой. – Но именно поэтому, Михаил, нам нужно действовать вместе. Все эти разговоры об открытии, внезапные пожары...

Михаил поднялся и прошёлся по кабинету. Я видела, как надежда в его глазах сменяется отчаянием.

— Я думал... надеялся, что вы сможете что-то прояснить. А выходит, что у нас еще меньше зацепок, чем я предполагал, – он остановился у окна, глядя куда-то вдаль. – Как искать ответы, когда даже не знаешь, какие вопросы задавать?

— Я понимаю, мы были с вами не совсем уж друзьями, - предположила я. Я, скорее всего, не делилась тайнами, какими-то идеями…

— Уверен, вы делились ими с Марией, - не задумываясь ответил Савичев.

— Кто это? – надежда повисла на волоске. От его ответа сейчас значило многое.

— Дочь Строговых. Очень шумная девица, — я заметила, как губы его будто чуточку скривились, словно он упоминал не очень приятного человека. — Она сейчас, кажется, на водах с тетками. Зачем-то писала мне письма… У нее какое-то заболевание. Что-то с ногами. Мужчинам неприлично это обсуждать, но…

— Михаил, давайте представим, что я мужчина. Вы видите моё лицо? Я благодарна за то, что вы не белеете от моего вида. Но вы же не слепой. Мой склад ума вы знаете, скорее всего, и мне кажется, он совсем не поменялся.

— Вы правы. Мало девушек, похожих на вас. Сейчас вы, пожалуй, одеты лучше и дороже, чем раньше. До этого вы и вовсе не уделяли этому значения. И даже ходили в брюках, предназначенных для верховой езды, - он скользнул взглядом по моей фигуре.

— Потому что у меня нет сил спорить с экономкой. Надеваю то, что даст. Гардероб пришлось обновить, и она расстаралась. Так о чём же я… Ах да, давайте представим, что я ваш друг. Что я мужчина, и все важные детали мы с вами обсуждаем полностью. Будь это хоть панталоны!

— Д-договорились, - лицо его при упоминании мной детали женского гардероба несколько покоробилось, но быстро пришло в норму.

— Так значит… я дружу с Марией. Она ходит? Ну, сама? Ногами? – уточнила я.

— Очень плохо. Последний год с каким-то приспособлением, что собрал ей её отец. Что-то вроде шагающего табурета. Только высокого и лёгкого. Похоже, это алюминий, - Михаил, видимо, понял мою просьбу буквально и теперь будет описывать мне всё до шурупа. Но это и хорошо. Зато ничего не упустит!

— Понятно. Но Строговы передали мне привет и слова поддержки от «детей»! Их, похоже, трое у них?

— Да, младшая дочь решила посвятить себя служению Богу, а Сергею лет тринадцать, не больше.

— Мария давно больна?

— С рождения. Кому только её ни показывали. Куда только ни возили. Даже мой батюшка в период лучших времен на руднике помогал найти ей докторов на Урале. Какие-то знахари, колдуны. Боже упаси.

— Постойте, что значит помогал? А Строговы сами не могут себе это позволить?

— Могли и могут до сих пор, в отличие от нас. Этот самородок мог бы стать хорошим подспорьем, но мы давно в долгах. А в то время, — Михаил так улыбнулся, что я поняла: он вспоминает детство, скорее всего. — В то время батюшка был с ними на равных. Он очень любит пустить пыль в глаза.

Глава 20

— Ты позоришь нашу семью! – дядя с грохотом опустил вилку на стол. – Разъезжаешь по чужим домам, словно... словно... – заорал мой опекун, как только я спустилась к ужину.

До вечера мне удавалось прятаться в комнате, отговариваясь тем, что я принимаю ванну. И благо, в такие минуты даже этот дебошир не решался ворваться в комнату. Тогда он мог бы получить нехорошие слухи о себе. С этим я уже разобралась. Слуги, знающие, что опекуны излишне внимательны к девушкам, говорят об этом, и говорят много. Так можно было и до суда довести.

— Договаривайте, дядюшка, – я выпрямила спину. – Словно куртизанка? Вы это хотели сказать?

— Не смей дерзить! – его лицо побагровело. – Я твой опекун! И если ты не образумишься, клянусь, отправлю тебя в монастырь! Там живо выбьют эту дурь из головы!

— Вы можете угрожать сколько угодно, – мой голос звенел от напряжения. – Но я не ваша собственность. И буду поступать так, как считаю нужным.

— Ах ты... – дядя вскочил из-за стола. – Да как ты смеешь! Я всё решу с архимандритом, не позже следующей недели будешь...

— Не будьте смешным, – я поднялась следом. – Вы прекрасно знаете, что не имеете права. У меня есть наследство и своё имущество. А ваша опека – чистая формальность, - я развернулась и вышла из столовой, оставив дядю задыхаться от гнева.

В спину донеслось:

— Вот увидишь, строптивица! Я найду управу!

До обеда я ходила по комнате, как лев по клетке, потом лежала, глядя в потолок. В нашем деле не было какой-то очень важной детали. Мне казалось, что всё вроде как на поверхности. Найди ниточку, дёрни за неё, и всё дело раскроется. Но нет. Я ходила по кругу, обдумывая одно и то же.

Параллельно я успокаивала себя насчёт дяди. Терпеть его, конечно, в доме было невозможно. Но закон есть закон. Если не можешь изменить его — подстраивайся.

Предложение Марфы я держала в уме, но у меня был страх. Страх за себя и за него. Мне казалось, что если дотронусь до этого борова, то вылью на него все свои силы. И никакой бульон и даже топлёное масло не спасёт меня от смерти. А если не смерти, то от тюрьмы не скроюсь.

Очередной разговор о продаже земли он завел в этот же день. В обед. Я хотела сказаться больной и пообедать в комнате, но он встал возле двери и обещал не уйти хоть три дня. В итоге я спустилась и снова сидела напротив. Смотрела, как он размешивает сахар в чае, и внутри всё сжималось от решимости.

— Нужно быть благоразумной, Вера, – говорил он. – Земля сейчас в цене, а деревня... что с неё толку? Ты должна понимать, должна признать, что такое страшилище никто не возьмёт в жены. Это значит, что мы с тобой свя…

Я медленно поднялась из-за стола. Я больше не боялась ни тюрьмы, ни своей смерти. Всё равно жить вот так было невыносимо. Дядя наблюдал за тем, как я обошла стол, приблизилась к нему, выпучил на меня глаза с горящим в них вопросом.

Сердце моё колотилось где-то в горле, когда я встала за его спиной. Осторожно опустила ладони на его плечи. Он дёрнулся было, но замер.

— Тише, спокойнее, – прошептала я мысленно, а потом и громко. Чтобы точно получилось. – Добрее. Мягче…

Знакомое тепло потекло от сердца к рукам, окутывая дядю невидимым коконом. Его плечи обмякли, голова чуть склонилась. Когда он очнулся, то растерянно моргнул:

— Странно... Кажется, я задремал прямо за столом. Непростительно! — А потом... улыбнулся. Искренне, по-доброму. Я и не помнила, когда видела такую улыбку на его лице. Он сам словно удивился этому. Провел рукой по лицу, будто пытаясь стереть непривычное выражение. - Знаешь, Верочка, – его голос стал мягче. – Может, ты и права насчет земли. Поспешные решения ни к чему...

Я осела на стул рядом с ним. И только тогда заметила, что у двери стоит Марфа. Она улыбалась одобрительно, но вместе с тем испуганно качала головой.

Дядюшка на этот раз довольно быстро наелся и вместо покойного часа, как обычно, направился в конюшню, узнать, как дела обстоят там.

Ела я в этот раз за пятерых. Сначала суп, потом просто вареное мясо, а после Марфа принесла те самые шкварки. Я окунала в растопленное сало, в котором подпрыгивали всё еще и трещали янтарного цвета кольца лука, белый хлеб, дула на него, торопливо жевала и глотала. Внутри меня была будто огромная яма без дна.

После пирога с вишней я остановилась. Не потому, что наелась, а потому что устала.

— Даже и не знаю, что лучше: что это всё ем я или бы ел он, - прошептала я и икнула. Марфа налила отвара.

Потом я лежала на диване в гостиной. Чтобы не тратить силы, чтобы организм быстрее восстанавливался.

И только к трём часам дня я вышла в сад. Слабость еще была, но не такая, чтобы лежать. Решив посидеть в саду, осмотрелась в поисках кресла, которое для дяди переносил то туда то сюда Николай.

И увидела за низкой оградой в соседском саду того, кого надо! Маму моей подруги Марии.

— Анна Павловна! – я поприветствовала соседку, и та обернулась, заметив меня. Помахала рукой и направилась ко мне на встречу.

Она была в светлом платье и широкополой шляпе, защищавшей от неожиданно жаркого весеннего солнца.

— Верочка, милая, – она ласково улыбнулась. – Какая удивительная нынче весна! Сирень уже цветёт, словно летом. Никогда такого не видывала.

— Марфа рассказывала мне о вашей Машеньке, – осторожно и сразу по делу начала я. – Простите мою забывчивость, но после... после всего случившегося многое как в тумане.

Лицо Анны Павловны омрачилось.

— Да, бедная моя девочка на водах сейчас. Ты же не помнишь ничего, - она опустила глаза, а потом подняла на меня и затараторила: — С самого рождения ножки слабые. А теперь и Лизонька наша в монастырь собралась, Сергей в кадетском... Пусто в доме стало. Даже не знаю, как она отреагирует на то, что ты ее не вспомнишь, Верочка. Ты ведь единственная ее подруга. Как бы хуже не стало. Мы ничего ей не рассказали. Конечно, о смерти твоего батюшки пришлось сообщить. А о тебе –ни слова! Она же рвется домой сейчас, чтобы тебя поддержать! – словно в упрек мнепрозвучали последние слова.