Страшная сказка Лидии Синичкиной

Глава 1. Мыши в банке

Глава 1. Мыши в банке

Семья людоедов Трикитрак - папа, мама, три сына и дочь – жила глубоко в дремучем лесу на просторной лужайке, в огромном бревенчатом доме в два этажа с флигельными пристройками, конюшней, подвальными помещениями и пышным огородом, где росли крупные помидоры, сладкая клубника, душистый лук и сочные огурцы. Кроме того, мама каждую весну высаживала на грядках пионы, розы и гладиолусы, поэтому вокруг дома круглое лето кружили восхитительные бабочки с самыми пестрыми и невероятными узорами на крыльях.

В народе та глухомань звалась Людоедовой Землей, и Трикитрак там были не единственными любителями человечины. Другие семьи-людоеды жили достаточно далеко от соседей, чтобы не мозолить друг другу глаза. Три или четыре раза в год в полнолуние все они встречались на тайной просторной поляне, окруженной еловым частоколом. Один раз праздновали Гулю – это что-то вроде Нового года по людоедскому календарю, а в остальные разы собирались, чтобы распределить места отлова дичи в сезон охоты, когда семьи затаривались едой на долгие зимние месяцы.

В семье Трикитрак Шоми был самым младшим. В этом году ему исполнялось семь, поэтому мама с папой переживали за его первый и самый важный экзамен, который делал из ребенка полноценного члена семьи с правом голоса за столом и готовностью выполнять важные обязанности, предписанные вековыми традициями. Волнения родителей выходили за рамки обычного мандража. Все дело в том, что юный Трикитрак проявлял какой-то нездоровый восторг ко всему окружающему.

Однажды, когда мама с двухмесячным Шоми на руках вышла на теплое июльское крыльцо, младенцу на нос села огромная бабочка, отчего ребенок выдал радостное «Бу!» и засиял улыбкой, как полуденное солнце. С той треклятой бабочкой трещина патологии разрослась и разветвилась, отклоняя дитя от праведного пути взросления.

С первых лет жизни, как только научился ходить, Шоми резвился на лужайке перед домом, словно пучеглазый щеночек чихуахуа. Каждая ромашка, божья коровка и зеленый кузнечик вызывал в детской груди искренний смех и трепетное чувство обожания. Малыш сходил с ума от порхающих крапивниц, ловил их в ладоши и тут же отпускал, даже не оторвав хотя бы малюсенького кусочка крылышка. Потом он перешел на белочек и бурундучков, которые не боялись и прыгали на голове маленького людоеда, как будто хотели его еще больше унизить, а потом ускакивали на деревья в целости и сохранности без свернутых шей.

Маме и папе, конечно, все это жутко не нравилось. Папа, как обычно винил маму за то, что она в беременность не воздерживалась от худосочных прокуренных трактористов, чье мясо было богато не только жирами и белками, но и уймой слабо разрушаемых токсинов. Мама винила папу за то, что тот слишком часто играл на скрипке рядом с её круглым животом. Папа оправдывался тем, что музыка помогает малышу родиться здоровым, но мама считала, что он несколько заигрался и вот результат.

И, тем не менее, это был их сын, а потому они его любили так же, как и всякий другой нормальный родитель. За пару недель до ритуала инициации отец велел Шоми наловить полевок и посадить их в трехлитровую банку, которые мама готовила под соленья. У мальчугана загорелись глаза. Он просто обожал ловить разных зверюшек, поэтому задание отца принял с вдохновением и благодарной любовью в глазах.

Целый день Шоми прыгал в высокой траве, как лесной кот. Это было так увлекательно! Лежать, затаившись у норки, и ждать, когда наружу высунется маленький мышиный носик. Не каждый охотничий прыжок приносил счастье схватить и сжать в ладонях живое трепещущее сердце в мохнатой обертке. Однако к вечеру Шоми наловил целых пять полевок и старательно определил их в прозрачную баночную темницу, заботливо устланную листьями и кедровыми шишками.

- Очень хорошо! – похвалил сына папа, рассматривая банку с мышами под светом стоваттной лампочки в прихожей. – А теперь поставь их у себя в комнате на самом видном месте.

- Хорошо, папа, – кивнул послушный Шоми – Я поставлю их у окошка, рядом с телескопом, где я смотрю на звезды.

Папа передал банку с мышами сыну и скривил губы, вспомнив об удручающем увлечении маленького Трикитрака. Людоеды не должны заглядываться в небо, как какие-то там недоедающие астрофизики.

- Да, сынок, – сказал он, стараясь сохранять самообладание. – Поставь, куда хочешь. Только вот что я тебе скажу, малыш. Они будут с тобой жить целых три дня, а потом….

- А потом? – Шоми с горящими глазами подался вперед.

- А потом тебе нужно будет их убить и съесть.

На лице мальчика взошла черная туча. Он мгновенно понял коварный замысел родителя. Но это же папа, а разве ему можно перечить?

- Ладно, - с грустью вздохнул Шоми, опуская глаза и прижимая банку к груди. - Хорошо, папа. Я понимаю. Надо, так надо.

- Ну что ты,- отец ласково взъерошил сыну волосы, – не нужно огорчаться. Все через это проходят. И даже я, когда был маленьким.

- Да, да, я понял… - говорил сын, не оглядываясь и не весело шаркая ногами в свою комнату.

Шоми сначала водрузил банку рядом с телескопом, но потом подумал, что там мышам будет одиноко и перенес их на тумбочку рядом с уютной деревянной кроватью, над которой нависал темно синий балдахин с желтыми вельветовыми звездочками. Под ним мальчик засыпал, словно под открытым космосом. Малыш переоделся во фланелевую пижаму, сходил почистить зубы, включил над банкой ночник и лег в кровать на бочок, чтобы смотреть на пойманных зверюшек. Коричневые и серые, они забавно ползали друг по другу, смешно двигали передними лапками, скользили по стеклу и пищали - явно сильно взволнованные.

Шоми тяжело вздохнул, представляя, как будет их умертвлять, а потом кушать. Но как он может пойти против традиций? Ведь так делали все Трикитраки уже больше десяти тысячи лет, с тех пор, как поселились в дремучих лесах.

Глава 2. Синдром Доброты и Симпатии

Сгорбленный и перепуганный насмерть Шоми сидел в огромном мягком кресле из коричневой кожи перед крупным мужчиной с впечатляющей залысиной и белоснежной улыбкой. Доктор Грымов в элегантном светлом костюме с полосками расположился на резном стуле с высокой спинкой. Он держался прямо, как палка, одна нога закинута на другую, а на верхней коленке лежал блокнот с карандашом. В просторном кабинете мозгоправа царил уют и обманчиво домашняя атмосфера, создаваемая мягким светом от двух красных абажуров. Шоми привезли сюда, за две сотни километров, чтобы вылечить от болезненной эмоциональности. По услышанному от Трикитраков доктор Грымов полагал, что у мальчика врожденный синдром Доброты и Симпатии, связанный с дефектом в тринадцатой паре хромосом. Лечение было возможным, однако сперва следовало уточнить природу болезни.

- Итак, Шоми, - начал сладковатым голосом доктор Грымов. – Как ты себя чувствуешь?

- Ну, так, – пожал плечами мальчик. – Немного волнуюсь. Я что, правда, болен?

- Это мы и должны выяснить. Не волнуйся. Я здесь, чтобы помочь тебе.

- Меня запрут в психушку? – Шоми выглядел испуганным.

- Нет, никто тебя в психшку не запрет,- заулыбался мозгоправ, почесывая карандашом лоб. - Твой отец сказал, что ты дал мышам имена. Это правда? И ты их помнишь? Сможешь назвать всех?

- Да, дал. Брук, Фул, Шмык, Сэм и Зоки.

- Ого! - доктор что-то записывал в блокнот. – Впечатляет, что ты все их помнишь до сих пор. А что тебя подвигло дать им эти имена?

- Ну, не знаю. Они показались мне такими милыми.

При слове «милыми» лицо доктора Грымова словно перекосилось от судороги, но он постарался сделать вид, что ничего не произошло.

- Что с вами, доктор?

- Ничего, ничего, – мозгоправ через силу улыбнулся, отмечая в блокноте «есть признаки прогрессирующей патологии», - продолжай…

- Я просто подумал, что им будет приятно, если я буду их называть по именам. Понимаете?

- Конечно, конечно, - доктор продолжал быстро что-то записывать в блокнот, избегая смотреть в глаза мальчику. – Но ты понимал, что тебе придется их прикончить, а потом съесть?

- Понимал…кажется, – Шоми опустил взгляд в пол. – Я просто подумал, что смогу это сделать, когда придет время, но…

- Но не смог, – закончил за него доктор Грымов.

- Да, не смог,- тяжело вздохнул мальчик. - И что это значит?

- Пока рано судить, – сказал доктор, хотя в уме уже прикидывал перечень препаратов. – Давай вернемся к тому дню, когда ты был в гостиной и…

- И заплакал, – подсказал Шоми, виновато кося глаза в сторону.

- Да, точно. Почему ты не смог отрубить мышке голову?

- Бруку. Его звали Брук.

- Почему ты не отрубил голову Бруку?

- Ну, я просто подумал, что они столько слушали меня все эти дни и, наверное, они могут счесть предательством то, что я….. Понимаете, мы же как бы подружились….

- Стоп, стоп, – голову доктора повело.

Никогда в жизни он не слышал такого бреда. Дело обстояло куда хуже, чем он думал.

- Что значит «они могут счесть предательством»? Ты же понимаешь, что они это еда, правда? Пусть и не совсем настоящая, так сказать временная, но все же еда.

- Кажется, понимаю.

- Отлично, отлично. Тогда как еда может счесть тебя предателем? По-твоему, мы должны спрашивать у еды разрешение прежде, чем её съесть?

- Да, звучит глупо, доктор. Но они же живые! Как вы этого не можете понять!

- Шоми, дружочек, все вокруг и внутри этих лесов и рядом с этими лесами и далеко за ними живое. И большая часть из этого наша еда. Ты понимаешь это?

- Понимаю.

- А если еда не даст разрешение, чтобы её съели? – вкрадчиво подходил к сути доктор. – Что тогда?

- Тогда, наверное, надо будет спросить другую еду? – попытался угадать Шоми.

- А если и она не даст разрешение?

- Попробовать еще раз?

- А если никто не согласиться быть твоей едой, Шоми? Что тогда?

-Я …я…не знаю,- мальчик был вконец растерян. Он вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер.

- А ты подумай.

- Тогда я умру с голоду….- пришел к выводу Шоми.

- Именно! Ты же ешь за столом еду, которую добывает папа с мамой и твои старшие братья?

- Ем.

- И ты понимаешь, что это когда-то было живым?

- Наверное, понимаю. Просто я как-то не задумывался об этом.

- Но тебе нравится, как готовит мама? Мясо по-французски? Ребрышки в сметанном соусе?

- Ребрышки я люблю.

- Шоми, пойми, все то, что ты ешь каждый день, все это когда-то было живым. И у всего этого были имена. И не только имена, но даже работа и своя семья….. Мы людоеды. Знаешь, что это значит?

- Знаю. Это значит, мы едим людей.

- Верно. И так было много тысяч лет до тебя. И будет столько же после тебя. Неужели ты сомневаешься, что мы делаем что-то неправильно?

Доктор Грымов выжидающе смотрел на мальчика. Тот молчал, боролся внутри с чем-то непримиримым.

- Но….- Шоми заерзал, заскрипел в кресле, и доктор сокрушенно закрыл глаза, – разве нельзя питаться тем же, что и люди?

- Нет, малыш, – доктор нагнулся к мальчику и положил ладонь на его густые черные волосы, – Нельзя. Наш метаболизм устроен по-другому. Без человеческого мяса ты умрешь от голода и истощения за несколько недель.

Шоми шмыгал носом. Глаза затапливались слезами.

- Я понял…я попробую исправиться…..

- Пойми, малыш, – доктор продолжал гладить маленького пациента по голове. – Взрослеть это всегда трудно. Но мы все должны через это пройти. И ты тоже обязательно пройдешь.