Страшные сказки Бретани

Глава I. Девушка в сером замке

«И тогда епископ услышал голос, раздавшийся из глубины скалы: «Довольно молиться, епископ Гудмунд. Нечистой силе тоже надо где-то жить»

«Альманах непознанного»

Леон, некогда капитан королевских гвардейцев, а ныне барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, сын Портоса, не мог вспомнить, когда он в последний раз испытывал такую сильную, подкреплённую горечью разочарования и ядом презрения, ненависть к самому себе.

Хотя, если уж на то пошло, он и к другим людям никогда не испытывал такой ненависти. К преступникам, которых требовалось арестовать, он относился чаще всего равнодушно, как к части задания, которое ему надлежало выполнить. Противники, дававшие отпор, вызывали либо глухое раздражение – как попавший в сапог камушек или всплывший в супе волос, либо уважение – в том случае, если они были достойными противниками. Даже дети мушкетёров, из-за которых Леону пришлось вытерпеть столько насмешек и унижений, дети, которым он в конце концов не смог отомстить ничем, кроме горьких, брошенных прямо в лицо упрёков, – даже они не вызывали у него таких чувств, какие вызывал у себя он сам.

А ведь в случившемся была и их вина, детей Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна – вечно задумчивого и меланхоличного Рауля де Ла Фер, хохотушки-сестры Леона Анжелики, сладкоголосого любимца женщин Анри д’Эрбле и мальчишки в девичьем теле, неукротимой Жаклин д’Артаньян. После того, как отцы-мушкетёры вернулись на тот свет, их дети остались стоять на широкой лестнице возле Лувра, чувствуя себя беспомощными, как слепые котята или выброшенные на берег утопающие, которым по чистой случайности повезло остаться в живых. Они не знали, что делать, что говорить, как дальше жить эту жизнь, которая должна была оборваться во время их безумного приключения с королевскими сокровищами – но по нелепой прихоти судьбы не оборвалась.

Впрочем, Анри, Жаклин, Анжелика и Рауль быстро пришли в себя и вскоре уже весело хохотали над шутками друг друга, почтительно преклоняли колени перед Людовиком XIV и Анной Австрийской, отбивались от расспросов налетевшей вихрем толпы придворных и, в конце концов, весёлой четвёркой отправились в трактир – выпить за упокой душ их отцов и за своё благополучное возвращение. Их даже нельзя было упрекнуть в том, что они забыли про Леона – нет, Анжелика настойчиво звала брата с собой, но он столь же настойчиво отказывался и всё-таки переупрямил сестру. С того душного парижского вечера и начался раскол между ними – четверо детей мушкетёров были на одной стороне, Леон на другой, и с каждым мгновением пропасть между ними становилась всё шире.

С тех пор прошёл почти месяц, и за это время многое успело поменяться. Анри и Жаклин целыми днями были заняты подготовкой к свадьбе, а ночами, как подозревал Леон, кое-чем другим, куда более приятным. Рауль де Ла Фер ненадолго уезжал в свои владения, чтобы привести в порядок дела, а заодно подлечить рану, полученную им во время схватки с монахами. Анжелика вернулась в монастырь, но лишь затем, чтобы решительно объявить матери настоятельнице, что она отказывается становиться монахиней. Настоятельница отпустила несостоявшуюся Христову невесту, причём «она как будто даже была рада избавиться от меня», – с грустью рассказывала Анжелика брату. Что касается самого Леона, то он подал прошение об отставке, потому что быть капитаном гвардейцев после того, как он сражался со своими же людьми, было бы невыносимо.

Прошение было удовлетворено королём. Тот же король узаконил Леона, очевидно, решив, что детей мушкетёров лучше иметь в друзьях, нежели во врагах, и Леон, некогда бастард, не знавший своего отца, ныне носил титул барона и мог претендовать на земли своего отца.

Мог – но не хотел. Замок Портоса (к сожалению, сгоревший дотла) и его угодья (к счастью, нетронутые) принадлежали Анжелике, она выросла в этих краях, знала всех местных жителей, и они знали и любили весёлую дочку барона дю Валлона. Леон же навсегда остался бы для них чужаком, поэтому он даже ни разу не посетил имение, принадлежавшее ему по праву. Пусть со сгоревшим замком и долгами, наверняка оставшимися после гибели Портоса, разбирается Анжелика – или её будущий муж. Леон даже мог наверняка сказать, кто будет этим мужем – он видел нежные взгляды, которые Рауль де Ла Фер бросал в сторону его сестры.

«Пусть так и будет», – с мрачной решимостью думал бывший капитан. «Пусть Анри женится на Жаклин, а Анжелика выходит замуж за Рауля, и тогда в их крепкой четвёрке точно не будет места для меня». С другой стороны, Рауль был человеком, способным позаботиться о баронессе дю Валлон, и этим самым снимал ответственность с плеч Леона. Да и в конце-то концов, Анжелика была девушкой, способной постоять за себя!

Именно поэтому однажды невыносимо жарким днём, на изломе августа, Леон дю Валлон захватил с собой верную шпагу, увенчанную головой Вакха (в этот день улыбка божка казалась особенно издевательской), пару пистолетов, туго набитый кошелёк, запахнул на груди плащ, оседлал вороную кобылицу и покинул Париж. Он мчался по извилистой дороге, словно пытаясь сбежать от преследующих его терзаний, и ненавидел себя за этот побег. Он ведь никогда не сбегал от опасностей – ни на пустынном берегу, около разрушенных взрывом скал, когда ему противостоял бледный Арамис в окровавленном камзоле, ни в Англии, когда ему угрожали оружием головорезы де Круаль, ни у дома монахов-иезуитов, когда очередной взрыв разнёс половину дома. Даже в Бретейе, столкнувшись с воскресшими мушкетёрами и их детьми, он и то не отступил! А теперь сбегал, трусливо, как крыса, покидая сестру и её друзей.

Конечно, Леон успокаивал себя тем, что Анжелике и остальным ничего не угрожает, по крайней мере, в настоящее время (в том, что дети мушкетёров рано или поздно найдут себе новые неприятности, он не сомневался). Анжелика под надёжной защитой, король, а уж тем более королева-мать, благоволят тем, кто вернул им сокровища Франции, Кольбер притих, и все его усилия направлены на то, чтобы сохранить в первую очередь голову, а во вторую – лицо. Иезуиты разбиты в пух и прах, Луиза де Круаль умчалась в неизвестном направлении... «Точь-в-точь как я», – подумал Леон, и эта мысль наполнила его внезапной злобой.

Глава II. Этюд в трёх цветах

Расторопная Сюзанна провела Леона почти через весь замок, и бывший капитан, а ныне стражник мадемуазель де Сен-Мартен, следовавший за семенившей впереди служанкой, успел немного оглядеться. Комнаты, сквозь которые они проходили, были такими же мрачными, как и гостиная, но мебель, как отметил Леон, в них стояла дорогая, хорошей работы, брошенные кое-где на пол ковры выглядели хоть и потёртыми, но недешёвыми. Очевидно, раньше у хозяев водились деньги и была возможность обставить дом по своему вкусу.

Леон поднялся вслед за Сюзанной на третий этаж, где девушка остановилась и указала на дверь комнаты.

– Располагайтесь, господин Лебренн.

– Благодарю, – он кивнул ей и вошёл внутрь. Комната, где ранее обитал отец Эжени, оказалась меньше, чем ожидал Леон, в ней было одно-единственное узкое окно, которое в такой пасмурный день почти не пропускало света. Обстановка была не то что бедной, скорее спартанской – очевидно, шевалье де Сен-Мартен не любил излишеств. Леону, впрочем, это было только на руку. Отбросив в сторону шпагу, плащ и перчатки, он опустился на кровать и подумал, что впервые за много дней наконец-то сможет выспаться.

Он действительно отдохнул за время краткого дневного сна и к вечеру даже почувствовал давно забытое ощущение бодрости. Ужинал он в одиночестве, если, конечно, не считать Сюзанну, которая то появлялась, то исчезала, подавала блюда, подливала вино, и по всему было видно, что она невероятно довольна появлением нового человека в замке. На вопрос об Эжени служанка ответила, что хозяйка ужинает у себя в комнате, и что такое случается довольно часто. Леон не стал вникать в подробности, воздал должное густому супу, запечённой рыбе, острому сыру и довольно неплохому вину, после чего поспешил покинуть столовую.

Причина такой спешки отчасти крылась в Сюзанне, которая беспрестанно улыбалась ему и без конца повторяла «господин Лебренн». Несмотря на то, что Леон прожил с этой фамилией большую часть своей жизни, теперь она казалась ему совершенно чужой, и каждое упоминание её резало, как острый нож, как ранее его резали бестактные вопросы Жаклин и Анжелики о его имени. «Если вам не нравится ваше имя, смените его...». Нечего сказать, хорошенькую шутку придумала Анжелика! Удивительно, что она не предложила капитану королевских гвардейцев уйти в монахи – наглости или же простодушия у неё вполне бы хватило.

Леон носил фамилию дю Валлон около месяца, но уже успел свыкнуться с ней, и вновь лишаться её было так же больно, как отдирать присохший к ране бинт. Он уже почти попросил Сюзанну называть его просто по имени, но опомнился: такая хорошенькая и кокетливая девушка наверняка примет это предложение за заигрывание. Служанка, конечно, была и впрямь хороша собой, но Леон твёрдо пообещал себе не позволять никаких связей с ней или с какой-нибудь другой девушкой из деревни, когда он познакомится с ними поближе: ни случайного поцелуя в углу, ни чего-то большего. Во-первых, он был уверен, что это не понравится Эжени; во-вторых, ему не хотелось разрушать своё мрачное одиночество пустыми любовными утехами; в-третьих, если уж говорить именно про Сюзанну, она неуловимо напоминала ему сестру. Такая же наивная и смешливая, с золотистыми локонами и ясными глазами, не теряющая присутствия духа даже в этом сумрачном месте... Нет, совершенно невозможно было представить её своей любовницей!

После ужина Леон навестил на конюшне свою вороную кобылу – та была вычищена, накормлена и, судя по всему, вполне довольна жизнью. Она встретила хозяина ласковым фырканьем – он потрепал её по морде, думая, что неведомый Бомани, кто бы он ни был, своё дело знает. Затем Леон постоял немного, вдыхая свежий ночной воздух и глядя в сторону леса. Уже стемнело, тёмно-синее небо почти сливалось с чернотой деревьев вдалеке, и ни звёзды, ни луна не освещали эту картину. Если в лесу и жили разбойники либо некие волшебные существа, разглядеть следы их присутствия не было ни малейшей возможности.

Вернувшись в дом, Леон затворил за собой двери и только сейчас заметил, что над ними прибито что-то странное. Любопытство заставило его сходить за свечой, зажечь её и вернуться, чтобы осветить предмет над дверью. Это было не распятие, как можно было ожидать, и не подкова, а фигурка, вырезанная из дерева и изображавшая не то божка, не то демона. При её виде Леон почему-то вспомнил Вакха с всклокоченными волосами, скалившегося на него с эфеса его собственной шпаги.

– Это чтобы прогнать злых духов, – послышался сзади низкий голос.

Леон резко развернулся, по привычке потянувшись к поясу, хотя шпага оставалась у него в комнате – он посчитал глупым и невежливым ходить по чужому дому с оружием. На миг ему показалось, что голос бесплотен и исходит из самой тьмы, но потом в тени обрисовались очертания высокой фигуры, блеснули белки глаз и белые зубы, и стало понятно, что с Леоном говорит человек – человек, кожа которого чернотой почти не отличалась от черноты ночи.

– Это, – негр кивком указал на фигурку над дверью, – чтобы никакое зло не зашло в этот дом. Ни злой дух, ни злой человек.

– Ты Бомани? – придя в себя после недолгого замешательства, спросил Леон, злясь за свой внезапный испуг. И почему Сюзанна не сказала ему, что их конюх – чёрный!

– Да, это я, – Бомани не прибавил ни «сударь», ни «господин Лебренн» и не сделал даже попытки поклониться. Вблизи было видно, что он уже немолод – кожу изрезали морщины, глубокие, как трещины на коре старого дерева, короткие курчавые волосы были словно присыпаны снегом, но чёрные глаза оставались живыми и яркими, и нельзя сказать, что они смотрели на Леона дружелюбно.

Глава III. Чёрный козёл

Когда Леон вернулся от козлиного стойла к Эжени, которая всё ещё выпытывала из хозяина необходимые ей сведения, на него глухо зарычала большая грязно-коричневая лохматая собака, которую, судя по всему, выпустила хозяйка.

– Ну, ну, Бурый! – прикрикнул на неё Жиль Тома. – Пошёл, пошёл!

При виде пса, послушно затрусившего к козам, Леону пришла в голову ещё одна мысль.

– Скажи, – он, в отличие вежливой Эжени, обратился к крестьянину на «ты», – а как твой Бурый вёл себя прошлой ночью? Он ведь знает всех коз, и они его тоже. Что же он не защитил тебя от козла?

– Защитишь тут, когда он на меня набросился, как озверевший, – пробурчал Жиль. – Да и трус Бурый, даром что большой и трескает за десятерых... Я потом хотел его отругать, а он забился в угол, уши прижал, рычит и дрожит. Испугался, видно, чёрного козла. Почуял в нём болезнь или ещё что...

– Я могу поговорить с вашей женой и дочерью? – спросила Эжени. Крестьянин посмотрел на неё ещё более неприязненно, чем раньше.

– Да не видели они ничего. Обе уже спать ложились. Да и не до разговоров им, у обеих работы по горло... и у меня тоже, – засопев, прибавил он, сумрачно глядя на незваных гостей из-под кустистых бровей.

Леон был уверен, что Эжени станет настаивать, но она на удивление легко сдалась.

– Хорошо. Тогда нам здесь больше делать нечего, – кротко сказала она и быстрой походкой направилась к лошадям. Леон последовал за ней, оглянувшись на хозяина – тот медленно, словно нехотя склонился в поклоне, прижимая раненую руку к груди. От капитана не укрылось, что Эжени не пожелала ему скорейшего выздоровления, как можно было ожидать при учтивости, с которой она вела разговор.

– Поедем к лесу, поищем следы козла там, – бросила она через плечо, когда они выехали на дорогу. – Вы захватили с собой пистолет?

– Захватил, – Леону не терпелось поделиться с девушкой своими мыслями. Они ехали небыстро, шагом, поэтому разговаривать было вполне удобно.

– Хозяин явно не хотел, чтобы мы расспрашивали женщин, но мне удалось перекинуться парой слов с его дочерью, Розой, – начал сын Портоса. – Она выглядит испуганной, говорит, что отец запрещает ей разговаривать с чужими мужчинами, и у неё синяк на щеке.

Эжени побледнела и, сжав зубы, кивнула.

– Наверняка отец её бьёт. И жену, скорее всего, тоже. И я ничего не могу сделать. Если я попробую как-то воздействовать на него, он выместит весь свой гнев на них. Бедные женщины! Ужасно знать, что я никак не могу им помочь.

– Возможно, его сын сбежал как раз из-за побоев отца, – предположил Леон. – А насчёт помощи... У меня есть один вариант, но он вам вряд ли понравится.

– Что за вариант?

– Сломать Жилю Тома вторую руку. Так он хоть какое-то время не сможет бить жену и дочь, а там, глядишь, Роза найдёт себе жениха и сбежит из дома. А может, он попритихнет, когда поймёт, что больше не имеет силы...

Леон был готов, что новая хозяйка посмотрит на него с отвращением, но когда она обернулась, он увидел в её взгляде только удивление и неподдельный интерес.

– Вот как? Что ж, это действенный способ... хотя и жестокий. Но как вы объясните свой поступок? Не станете же вы утверждать, что действовали по моему приказу?

– Нет, что вы! – тряхнул головой Леон. – Поверьте, я найду какой-нибудь повод прицепиться к Тома, а остальное – дело силы. А если вас будут спрашивать, вы можете сделать вид, что искренне возмущены моим поведением.

Эжени кивнула, её взгляд снова стал задумчивым.

– Как всё-таки странно... Отец бьёт своих домашних, его сын сбегает из дома, спустя десять дней чёрный козёл нападает на отца и ранит его, а собака трусливо забивается в угол! Понимаю, что вам это покажется смешным, но говорят, что собаки могут чувствовать привидений...

– ... и лошади тоже, – хмуро ответил Леон, вспомнив, как его собственная кобыла отказывалась скакать дальше, ощущая перед собой непреодолимую преграду из четвёрки призрачных мушкетёров.

– А что вы обо всём этом думаете? – голос Эжени вырвал его из воспоминаний.

– Считаю, что здесь как-то замешан Филипп Тома. Он мог выдрессировать козла, как-то натравить его на отца... не знаю, как это возможно, но мог. Собаку он мог опоить чем-то или же просто приказать ей сидеть тихо. Получается, все эти десять дней он скрывался где-то неподалёку... а сейчас, должно быть, забрал козла и ушёл... или готовит следующее нападение, хотя это и опасно. Если мальчишку поймают, его, чёрт возьми, могут обвинить в колдовстве! Лучшее сейчас – найти Филиппа и вразумить, а козла застрелить и предъявить народу.

– Звучит разумно, – склонила голову Эжени.

За разговором всадники незаметно добрались до леса. Днём, при слабом солнечном свете, проникающем сквозь кроны деревьев, он совсем не казался пугающим. Листва в основном была зелёной, хотя кое-где уже мелькали жёлтые, красные и оранжевые тона. Вверху слышался негромкий пересвист птиц, внизу под копытами лошадей мягко стелилась земля, вокруг пахло свежестью, сыростью и растениями, большинство из которых были неведомы Леону. Глядя на серые просветы неба между листьями, он подумал, что лес совсем не соответствует своей громкой славе.

Глава IV. С ног на голову

Леон ненадолго потерял ощущение времени. Ему казалось, что он целую вечность сидит, прижавшись спиной к стволу дерева, и тупо смотрит на тела Жиля Тома и козла, боясь, что едва он отведёт взгляд, один из них или оба восстанут из мёртвых. На самом деле прошло всего несколько минут до того, как Эжени де Сен-Мартен подбежала к нему, тяжело дыша и держась за бок. Где-то в глубине души Леона поднялась глухая злость на девушку из-за того, что та не послушала его и не бросилась за помощью, но он не нашёл в себе сил выразить это вслух. Вместо этого он показал в сторону трупов и только сейчас понял, что по-прежнему мёртвой хваткой сжимает в правой руке пистолет.

– Он... встал на задние ноги, – попытался объяснить Леон, тщетно сдерживая дрожь в голосе. – И пошёл. Как человек.

– Я видела, – Эжени опустила руку ему на плечо и слегка сжала. Сын Портоса сумел-таки посмотреть на неё и с удивлением понял, что она выглядит неестественно спокойной – ну разве что немного раскрасневшейся и запыхавшейся после быстрого бега.

– Я видела, – повторила она. – Подождите немного, я всё объясню. А сейчас у меня есть ещё одно важное дело.

Она шагнула вперёд, но Леон схватил её за руку.

– Нельзя! Вдруг они... Вдруг кто-то из них встанет!

– Не встанет, – она поморщилась и высвободила кисть из его хватки. Затем сделала ещё несколько шагов, протянула вперёд руки и заговорила:

– Дух, что таится здесь, живой или мёртвый, прежний или другой, заклинаю тебя, явись на свет! Филипп Тома, призываю тебя!

Леон, видимо, за последние несколько минут потерял способность удивляться чему бы то ни было, потому что вид слабых сероватых струек тумана, поднимавшихся над телом чёрного козла, не вызвал у него никаких чувств. Эти струйки становились всё гуще и гуще, пока из них не соткалась полупрозрачная фигура, сквозь которую можно было при желании различить очертания деревьев. У фигуры были кудрявые тёмные волосы, спадавшие на бледное туманное лицо с правильными чертами, и Леон без труда разглядел в этом лице черты как Розы Тома, так и юноши, лежащего в яме под платаном.

– Филипп, – прошептала Эжени. – Он убил тебя и спрятал тело здесь, да? Но ты не смог покинуть землю и вселился в тело чёрного козла, чтобы защитить мать и сестру и отомстить отцу, – она словно обращалась к боязливому ребёнку или робкому животному.

– Я не хотел, – голос у юноши был низким и дрожащим. – Я не хотел его убивать! Мы пасли коз, и я сказал ему, чтобы он не смел больше трогать Розу, а он ударил меня... и ещё раз ударил... и ещё, – Филипп повернулся боком, показывая ясно различимый синевато-багровый след на его виске. – Он ударил меня кулаком в висок.

– А потом, поняв, что совершил, решил закопать тело и сказать всем, что ты сбежал, – кивнула девушка.

– Я не помню, – Филипп затряс головой, отчего его кудряшки замотались из стороны в сторону, и Леон только сейчас понял, что они мокры от непросыхающей крови. – Тут, в этом месте... время течёт совсем иначе. Я хотел вернуться, хотел защитить Розу. Он трогал её, понимаете? Трогал свою дочь!

Леона передёрнуло от отвращения. Эжени тоже, но она справилась с собой и тихо сказала:

– Я тебя не виню. Ты не хотел убивать отца, пусть он и убил тебя. Ты хотел только справедливости, верно?

– Я хотел, чтобы все узнали правду! – голос юноши задрожал, как будто он готов был расплакаться. – Я хотел явиться кому-то во сне, но подумал, что они не поймут или забудут... Без тела я ничего не мог сделать, ничего! И я пожелал, чтобы у меня было тело! Бог наказал меня, дав мне тело козла, да? – его сотканные из тумана глаза с мольбой взглянули на Эжени.

– Не думаю, – она покачала головой. – Скорее уж Бог наказал его, – девушка кивнула на лежащее неподалёку тело Жиля.

– Это было так странно – бегать на четырёх ногах и есть траву… Но зато у меня были рога! Я хотел, чтобы он никогда больше не смог никого ударить! Но у него было ружьё, и мне пришлось убежать в лес. Там я увидел вас, понял, что вы меня ищете, и решил оставить послание. У церкви я его тоже оставил, но они ничего не поняли!

– Жиль Тома, должно быть, утром услышал пересуды о странном рисунке, выложенном у церкви, и понял, что он означает, – проговорила Эжени. – Он вооружился и отправился в лес, чтобы проверить место. Может, он хотел перепрятать тело... Но мы успели раньше, и он от отчаяния решил нас застрелить, но не смог. На выстрелы прибежал Филипп, который бродил тут рядом в обличье козла, и завершил своё дело.

Она оглянулась на Леона, словно проверяя, дошёл ли до него смысл сказанного, а потом вновь повернулась к юноше.

– Ты можешь быть спокоен, Филипп. Твоё дело здесь, на земле, завершено. Твоей сестре и матери больше ничего не угрожает. Я расскажу деревенским, как всё было, – она на мгновение задумалась. – Твой отец отправился сюда в поисках козла, чтобы застрелить его, – как и мы с Леоном. Его усилия увенчались успехом, но он был смертельно ранен рогом козла, и мы нашли его при смерти. Перед смертью он раскаялся и рассказал всю правду о твоём убийстве. Мы вернулись за лопатой, раскопали могилу и нашли доказательство его правоты. Твоё тело будет захоронено как подобает, – её голос возвысился. – Тело твоего отца, возможно, тоже, но это как решит твоя семья и отец Клод. Тело чёрного козла, скорее всего, сожгут, но его будут считать не посланием Сатаны, а знамением Господа, который решил через козла и созданные им рисунки указать на преступника.

Глава V. Ундина в реке

Следующие несколько дней, последовавшие за разговором о нечистой силе и способах борьбы с ней, прошли на удивление спокойно, но Леон достаточно прожил на свете, чтобы понимать, что всякое спокойствие – это всего лишь затишье перед бурей. Кроме того, осень подходила к середине, а он где-то слышал, что именно в это время духи опаснее всего – они носятся над полями вместе с холодным ветром, путаются в теряющих листья ветвях деревьев и заставляют путников блуждать по лесу, таятся под подёргивающейся ледком водой.

Между тем жизнь в замке и вокруг него шла своим чередом. Крестьяне занимались сбором урожая, охотники выслеживали дичь, Эжени то подолгу сидела в кабинете с какими-то бумагами, то ездила по деревням. Бомани ухаживал за лошадьми и хлопотал по хозяйству, постоянно бормоча, что неплохо бы законопатить щели к зиме и поставить мышеловки, чтобы мыши и крысы даже не думали забрести в замок. Сюзанна мыла, стирала, стряпала, напевала песни и предлагала вместо мышеловок завести кота – он, дескать, будет охотиться на мышей и согревать её своей пушистой шубкой.

Что касается Леона, то он пытался успокоиться и привести в порядок свой вставший с ног на голову мир, целыми днями разъезжая по окрестностям. Он то пускал свою вороную кобылицу в галоп, несясь по пустынной дороге, то приостанавливал её и сворачивал к лесу. Там он мог тренироваться, отрабатывая точные, выверенные удары шпаги и представляя на месте своего противника то Анри д’Эрбле, то Жаклин д’Артаньян, то Рауля, а мог просто бродить между деревьев, с наслаждением вдыхая свежий прохладный воздух. Кобыла часто тревожно фыркала и прядала ушами, но Леон хорошо помнил тот ужас, который лошади гвардейцев испытывали при появлении призраков, и понимал, что его вороной до того ужаса ещё очень далеко. А значит, никакой нечистой силы рядом нет, можно спокойно гулять в лесу, пока его лошадь не начнёт всхрапывать или вставать на дыбы – вот тогда уже придётся убираться из леса ко всем чертям или готовиться встретить опасность лицом к лицу.

Иногда бывший капитан отправлялся к берегу реки и бродил вдоль него, глядя на быструю серебристо-серую воду с пенными гребнями. Или же он отправлялся в деревню, разговаривал с местными и понемногу узнавал больше о здешних краях, замке Сен-Мартен и его загадочной владелице. Всё же он никогда не задерживался в лесу или у реки до темноты и возвращался самое позднее в сумерках. А вот выезжать из замка Леон мог рано утром, до завтрака, когда все остальные обитатели ещё спали.

Так случилось и в это утро, когда бретонские заколдованные земли преподнесли ему и Эжени новое приключение. Леон скакал на своей вороной по направлению к реке, и тут лошадь огласила воздух резким коротким ржанием и заметалась из стороны в сторону. Сын Портоса натянул поводья и вдруг заметил недалеко от края дороги неподвижно лежащее тело. Он мысленно ругнулся и, сильной рукой сдерживая испуганную лошадь, направил её к телу.

В своих мыслях Леон уже рассказывал Эжени де Сен-Мартен про новый труп; в действительности же, когда он спешился, опустился на колени рядом с телом и потянул его на себя, «труп» слабо застонал. Мысленно выругавшись ещё раз, уже от облегчения, Леон откинул капюшон плаща и осмотрел лежащего. Это был молодой человек с прямыми рыжевато-каштановыми волосами, веснушками на лице и довольно приятными чертами. На щеках и лбу у него были порезы, на скуле ссадина, ноги и руки были вымазаны грязью, а из капюшона выпало несколько сухих листьев. Глаза юноши, когда он распахнул их, оказались серо-голубыми и смотрели поначалу бессмысленно, потом в них появился ужас.

– Эй, очнись! – Леон убедился, что ни на юноше, ни на земле под ним нет крови, и слегка встряхнул его за плечи.

– Г-где я? – незнакомец испуганно заозирался.

– В поле, лежишь на холодной земле. Давай, давай, приходи в себя, – Леон отцепил от пояса фляжку с водой и протянул юноше. Тот схватил её, жадно сделал несколько глотков, и в его глазах появился проблеск разума.

– Погодите, я вас знаю... Вы – господин Лебренн, который служит госпоже Эжени!

– Он самый, – подтвердил Леон, хотя утверждение, что он «служит» хозяйке замка, задело его. Но потом он напомнил себе, что сам выбрал эту службу, и спросил, забирая фляжку назад:

– А ты-то кто такой?

– Этьен Леруа, – юноша сглотнул и нервно огляделся. – Сын булочника... Сейчас что, уже утро?

– Утро, – кивнул Леон, посмотрев на небо, туманная серость которого постепенно подсвечивалась розовым светом зари. – Ты долго здесь пролежал?

– Не знаю... не помню, – юноша огляделся и вдруг внезапно схватил Леона за руку. – Только не говорите никому, что меня здесь видели! Отец убьёт меня, если узнает!

– Успокойся! – Леон рывком высвободил руку и встряхнул Этьена сильнее, чем в прошлый раз. – Скажи сначала, что ты тут делал? Почему лицо в крови?

– Я бежал, – лицо юноши стало серовато-бледным. – Поцарапался об ветки, едва глаз не выколол... Ударился о дерево, – он показался на свою щёку, – упал несколько раз.

– Ты ночью бегал по лесу? Тебе что, жизнь не дорога?

– Я не по лесу, – Этьен потупился. – Я расскажу всю правду, только вы никому не рассказывайте, ладно?

– Сначала расскажи, там посмотрим, – сурово ответил Леон. – И поднимайся, хватит на холодной земле сидеть.

Когда они оба встали, Этьен, дрожа, опёрся на круп вороной кобылицы – та негодующее фыркнула, но осталась стоять на месте.

Глава VI. Тайное становится явным

Эжени приняла решение нанести визит священнику вскоре после завтрака, и Леон, конечно же, последовал за ней. На этот раз они отправились в деревню пешком, чтобы дать отдохнуть лошадям, которые и без того не оставались без работы в последнее время. Оба они шли молча, Эжени иногда поднимала глаза на небо, щурясь от лучей солнца, которые к середине дня пробились сквозь тучи, Леон же искоса поглядывал на свою спутницу. Теперь, немного привыкнув к её обществу, он понимал, что Эжени не столько холодна, сколько сдержанна, не столько грустна, сколько задумчива, а её серьёзность объясняется творящимися в округе делами. Действительно, когда тебе чуть ли не каждую неделю встречается призрак, оживший мертвец или какая-нибудь другая нечисть, которую нужно успокоить и упокоить, едва ли получится сохранять весёлый нрав.

– Скажите... – капитан перехватил брошенный в его сторону взгляд Эжени и решил нарушить затянувшееся молчание. – Откуда всё-таки вы так много знаете об ундинах, привидениях и прочей нечисти? Ваш отец учил вас? Он тоже знал о местных... странностях?

– Я думаю, он догадывался, но до конца не хотел верить, – ответила она со вздохом. – Я ведь говорила, как много в подобных делах значит вера... Так вот, он застыл на опасной границе между верой и неверием, стремлением скрыться от нечисти или бороться с ней. Он испытывал страх, а тот, кто боится, уже почти побеждён. Что же до матушки, то она была удивительно рациональна – до сих пор не понимаю, как ей удавалось сохранять веру в торжество разума даже в наших краях. Тем страннее для меня её внезапный уход в монастырь. Она просто сбежала отсюда и меня уговаривала сделать то же самое, стать монахиней. Но разве я могла оставить места, в которых выросла, которым я принадлежу?

Она сделала глубокий вдох, и Леон понял, что девушка борется с сильнейшим волнением.

– Так что нет, они ничему меня не учили, никаким колдовским вещам. Я узнавала обо всём сама – большей частью из книг, но ещё часто слушала разговоры наших служанок или рассказы Бомани. В библиотеке много книг с заговорами, рецептами зелий и даже заклинаниями, – она огляделась и замолчала, потому что они уже вошли в деревню, и вокруг замельтешили люди. Госпоже они кланялись и при этом, похоже, были искренне рады её видеть; на Леона смотрели более настороженно, но он мог бы поклясться, что заметил несколько девичьих улыбок, обращённых к нему.

Церковь святого Мартина представляла собой небольшое здание из светлого камня с устремлённым вверх шпилем, словно стремящимся проткнуть само небо. Леон ускорил шаг, досадуя, что ему не удалось расспросить Эжени, встречалась ли она с привидениями до случая с Филиппом Тома. Она так уверенно держалась, обращаясь к духу, что у Леона возникла твёрдая уверенность, что встречалась, только почему-то не хочет говорить об этом. Но разговор о привидениях пришлось прекратить, потому что они уже стояли на пороге церкви.

Тяжёлая дверь отворилась со скрипом, впустив луч золотого света, который, однако, не смог рассеять мрак, наполнявший церковь изнутри. Витражи, явно выполненные искусными мастерами, казались поблекшими и мрачными, словно их первоначальные краски со временем потускнели – хотя, скорее всего, так оно и было. Отец Клод сам вышел к ним из глубины помещения – его чёрная ряса почти сливалась с окружающей темнотой, выделялся только светлый верёвочный пояс. Леон прищурился, заметив прицепленные к поясу чётки, сделанные из какого-то чёрного камня.

– Дочь моя, – тон священника можно было назвать каким угодно, но только не заботливо-отеческим. – Сюзанна передала вам мои слова, и вы решили явиться на исповедь?

Леону он просто молча кивнул – тот кивнул в ответ, лишь на миг взглянув в лицо отцу Клоду, а после снова перевёл взгляд на чётки.

– Передала, – отозвалась Эжени самым дружелюбным тоном, на какой только была способна. – Но я пришла не на исповедь. Так получилось, что утром я прогуливалась у реки и нашла вот это, – она вытащила бусину из кошелька и продемонстрировала её священнику. Тот взял её и внимательно осмотрел, подставив под падающий из двери луч света, – при этом его глаза потемнели ещё больше, а морщины на лбу прорезались глубже.

– Не от ваших ли это чёток? – спросила Эжени.

– От моих, – кивнул отец Клод, взвешивая бусину на ладони. – Где вы её нашли?

– На берегу реки – она валялась в траве, – ответила девушка, не отводя глаз от лица собеседника. – Как это у вас так получилось порвать чётки?

– Всё просто, – отец Клод выглядел совершенно спокойным. – Я ходил возле реки, сочиняя очередную проповедь, – думаю, вы знаете, как благотворно шум воды действует на человеческий разум. Но моё одеяние, увы, не способствует прогулкам по лесу. Я зацепился за куст, чётки, висевшие у меня на поясе, порвались, и бусины рассыпались по земле. Я, конечно, собрал их и, только придя домой, недосчитался одной. Пришлось заменить пропавшую бусину на вырезанную из дерева, – он отцепил от пояса чётки и показал гостям. Леон так и впился в них взглядом – действительно, среди гладких чёрных бусин выделялась одна тёмно-коричневая. Внизу болтался изящный крестик, а нить, на которую были нанизаны бусины, показалась Леону хоть и тонкой, но очень крепкой.

– И вы не вернулись к реке позже, чтобы найти бусину? – Эжени спрашивала совершенно безмятежно, но именно это заставило Леона насторожиться – уж очень много внимания она уделила такой простой вещи.

– У меня были дела и поважнее, – священник поморщился. – К тому же, я был уверен, что бусину уже давным-давно утащила в гнездо сорока или забрал домой для игр какой-нибудь ребёнок. К чему гоняться за такими мелочами? Впрочем, я рад, что вы вернули мне мою собственность. Надеюсь, и вы сама скоро вернётесь в нашу церковь, – он сжал кулак, и чёрная бусина скрылась от глаз Эжени и Леона.

Глава VII. На берегу и в часовне

Глухая, беспрерывная и тяжёлая тоска начала мучить Леона с того самого дня, как Эжени де Сен-Мартен покинула его, отправившись на поиски сведений о священнике. Бывший капитан и подумать не мог, что ему настолько сильно будет не хватать общества девушки, её серьёзного задумчивого лица, невероятных рассказов о нечистой силе и ставшего уже привычным вопроса «Что вы об этом думаете, Леон?». Он был готов признать, что немного скучает и по Бомани, его ворчливым отрывистым ответам на вопросы, внезапным появлениям из темноты и шутливым перебранкам с Сюзанной. Последняя, кстати, тоже постоянно вздыхала, жаловалась, что без госпожи и Бомани в замке стало совсем пустынно, и даже её извечная сияющая улыбка немного померкла.

Леон честно старался выполнить поручение, данное ему Эжени, но разговорить местных не очень-то получалось – они всё ещё считали его чужаком, замолкали при его появлении в таверне, отвечали на вопросы скупыми и общими фразами. Совершенно неожиданно удалось заставить разоткровенничаться некоторых местных жительниц – старухи просто любили поболтать, женщины помоложе были не прочь позаигрывать с помощником госпожи Эжени. Леон ещё несколько раз наведался к Гийому Лефевру, поговорил с ним, его супругой и детьми, но ничего нового не узнал, и пришёл к выводу, что его версия о причастности брата Агнессы к её гибели была ошибочной: шорник действительно был убит горем и жаждал выяснить, что же случилось с его сестрой.

По словам местных, Агнесса хоть и замкнулась в себе после смерти мужа, продолжала навещать брата, помогала ему с племянниками, обшивала едва ли не всю деревню, пытаясь забыться в работе, и скорее ушла бы в монастырь, чем наложила на себя руки. Леон в одном из разговоров предположил, что Агнесса могла сбежать из деревни, нарочно оставив чепец у реки, чтобы все решили, что она утонула, но это вызвало резкое отрицание у Гийома.

– Чтобы сбежать неведомо куда, ни слова не сказав родному брату? – бушевал он. – Только не моя Агнесса! Да и все вещи её были в доме, лежали на своих местах! Не могла она сбежать, ничего не взяв с собой! И зачем ей, скажите на милость, являться то там, то тут, если она покинула наши края? Убили её, говорю вам, господин Лебренн, убили!

Лекарь утверждал, что Агнесса не обращалась к нему перед гибелью – ни за снадобьями, избавляющими от беременности, ни за чем-нибудь другим, и вообще у неё было крепкое здоровье – «не то что у мужа её, эх, бедняга Жильбер!», и услуги лекаря ей были не нужны. Из болтовни местных Леон понял, что желающих заполучить Агнессу в любовницы либо жёны особо не имелось – при всей своей красоте молодая вдова была грустна и холодна, «вот как речка зимой», как поэтически выразился один из молодых людей. Её холодность подтвердил и Этьен Леруа, который, видимо, считал себя знатоком женщин. Пережитый испуг забылся, и теперь юноша горел желанием помочь Леону с расследованием и стать героем в глазах своей Клариссы, а может, и других деревенских красавиц. Сыну Портоса пришлось едва ли не силой прогонять Этьена и строго-настрого запретить ему соваться в это дело.

– Хочешь, чтобы в следующий раз тебя нашли не в поле, а у реки, с кишками, развешанными по деревьям? – грозно наступал он на юношу. – Ты уже рассказал нам с госпожой Эжени всё, что мог, теперь не путайся под ногами. Или мне рассказать твоему отцу и старому мельнику, куда ты бегаешь по ночам?

Неизвестно, кого больше испугался юноша: ундины, Леона или своего отца, но он пробормотал что-то нелестное себе под нос и наконец-то отстал от бывшего капитана. Тот же для себя сделал вывод, что Агнесса Сенье вызывала у мужчин такие же чувства, какие у него при первом знакомстве вызвала Эжени де Сен-Мартен: холодна, неприступна и полностью погружена в своё горе.

Картина вырисовывалась странная. Агнесса не имела ни любовников, ни врагов, по крайней мере, явных, у неё не было причин сбегать из деревни или топиться в реке. И тем не менее она исчезла, скорее всего, утонула и не упокоилась с миром, а стала бродить по ночам, являясь то у дома своего брата, то у реки. И при всём при этом ещё почему-то лишилась голоса и даже не могла сказать, что ей нужно!

Расследование Леона зашло в тупик, а местные тем временем заговорили о новых появлениях ундины. Её видели то на улице, слоняющейся от дома к дому и заглядывающей в окна (впрочем, видевший это крестьянин в тот вечер сам слонялся между домами после распитой бутылки сидра, так что его словам не особо стоило доверять), то плещущейся в реке в предрассветных сумерках (на вопрос Леона, а не была ли это обычная девушка, которая решила выкупаться с утра пораньше, мальчишка, якобы видевший ундину, покраснел и стал заикаться), то бродящей возле церкви. Последняя история особенно заинтересовала Леона, потому что видевшая Агнессу пожилая женщина была вполне трезвой и казалась здравомыслящей. Правда, ничего нового добавить она не смогла, поскольку видела лишь смутный силуэт и ещё удивилась, как это девушка не боится разгуливать одна в сумерках. Лишь потом, вспомнив распущенные, ничем не прикрытые волосы незнакомки и увидев на земле непонятно откуда взявшиеся лужи, крестьянка поняла, кого видела.

Ундина вроде бы ни на кого больше не нападала, но одних её появлений было достаточно, чтобы среди крестьян поползли тревожные слухи. О бунте, конечно, речи пока не шло, но великие пожары, как известно, начинаются с малой искры. Здесь такой искрой могли стать осторожные шепотки местных жителей о том, что госпожа Эжени покинула их именно тогда, когда в их землях распоясалась водная нечисть, что госпожа сбежала, как двумя месяцами ранее её мать, оставив им чужака, незнакомца, человека из Парижа, ничего не знающего об их краях. Медлить было рискованно, и Леон решился на опасную затею – не первую и, как он надеялся, не последнюю в его жизни.

Глава VIII. Расплата за грехи

Если дорога вперёд казалась девушке очень долгой и трудной, то обратный путь прошёл как в тумане. Эжени что-то ела, что-то пила, ночевала в жёстких постелях на постоялых дворах, о чём-то переговаривалась с Бомани, смотрела на мелькающие за окном леса и поля, а в голове у неё билась одна мысль: «Быстрее, быстрее, быстрее!». Пока ещё не слишком поздно. Пока ундину не поймали и не сожгли на площади перед церковью. Пока ещё одна молодая девушка не оказалась жертвой насильника.

Едва вернувшись в родные края, Эжени отправила Бомани в замок – распрягать лошадей, а также велела ему найти Леона и передать ему немедленно явиться к церкви. Негр попробовал возражать, но хозяйка уже выскочила из кареты и почти бегом кинулась прочь. Было раннее утро, настолько раннее, что небо едва-едва сменило цвет с чёрного на синий, повсюду ещё лежали тени, а дорога терялась впереди, и Эжени пару раз едва не упала. Добежав, наконец, до церкви, она огляделась. Вокруг было тихо и пусто, обитатели деревни в такой ранний час ещё спали. Девушка решительно пересекла площадь, подошла к тяжёлой чёрной двери и постучала.

– Отец Клод! Это я, Эжени! Мне нужно срочно с вами поговорить!

Как она и ожидала, священник не спал и открыл дверь почти сразу же. Эжени скользнула внутрь, внимательно глядя в его воспалённые, полные тревоги глаза и задаваясь вопросом, спит ли он вообще в последнее время.

– Что случилось? – отец Клод поспешно запер дверь и повернулся к гостье. – Почему вы пришли ко мне в такой час?

– Я кое-что узнала о ваших прошлых делах, – она сразу перешла в наступление. – Я говорила с сестрой Агатой.

– Я не знаю никакой сестры Агаты, – он покачал головой.

– Возможно, до того, как она приняла постриг, её звали иначе. До того, как её взяли силой, растоптали и унизили, едва не задушили, а вы обвинили в случившемся её саму. Я и с Эмилией Тере говорила, – она солгала, глядя прямо в лицо священнику, и не почувствовала никаких угрызений совести.

– С этой падшей женщиной? – отец Клод слегка вздрогнул.

– Ага, так вы знаете, что с ней случилось и кем она стала?

– В этом не было никакого секрета – вся деревня, да и соседние тоже, только об этом и говорили, – к священнику вернулось его самообладание. – Послушайте, я не понимаю. Вы уезжали, узнавали что-то о моём прошлом, говорили с женщиной весьма сомнительной репутации, а теперь вернулись и в чём-то меня упрекаете? Я всегда клеймил и буду клеймить порочных и развратных женщин, которые соблазняют мужчин и заманивают их в свои сети!

– Только Эмилии Тере было пятнадцать лет, и она никого никуда не заманивала.

– На некоторых девочках клеймо порока лежит с рождения, – ответил священник, не моргнув глазом, и Эжени подумала, что он, пожалуй, искренне верит в то, что говорит.

– И это значит, что их можно насиловать и убивать, да? – здесь требовалось не переиграть, и Эжени вся собралась, приготовилась к решающему выпаду. – Вы их обвиняли в том, что над ними совершили насилие, как будто это они виноваты, а не насильник, вы... – она застыла, глядя на отца Клода с ужасом, словно до неё только сейчас дошла истина. – Это же вы, – прошептала она. – Это всё вы!

– Мне кажется, вы сошли с ума, – холодно произнёс священник.

– Я думала, вы довели Агнессу до самоубийства, но всё намного хуже – это вы её убили! – воскликнула Эжени, гадая, успел ли Бомани передать Леону её слова и мчится ли капитан сейчас к церкви. – Вы её изнасиловали, как и Агату, как и Эмилию, только те не видели вашего лица, и вы их просто придушили, а Агнесса увидела, поэтому вы задушили её насмерть и сбросили тело в воду. Вы душили её чётками, так? Поэтому они порвались, поэтому там осталась бусина?

– Она была слишком сильной, – нехотя ответил священник, и Эжени ощутила, как по её спине бегут мурашки. – Сорвала с меня платок, которым я замотал лицо, вырвала из рук пояс, который я накинул ей на шею. Мне не оставалось ничего другого, кроме как схватить чётки и довершить дело. Но она и их порвала, и мне пришлось додушивать её голыми руками.

– Вы так спокойно об этом говорите... – прошептала она. – Неужели не было другого способа удовлетворить свою похоть?

– Ни одна из этих гордячек не отдалась бы мне добровольно, – отец Клод скривил губы. – Они были шлюхами, блудницами и получили то, что заслужили.

– Эмилии было пятнадцать!

– И кем она стала в итоге? Той же блудницей!

– Агата ушла в монахини!

– Думаю, из неё получится скверная монахиня, – отец Клод снова скривил губы. – Будь на это моя воля, я бы такого не допустил. Чтобы блудница стала Христовой невестой...

– Агнесса была верна своему мужу даже после его смерти!

– Это не продлилось бы долго, – отрезал он. – Рано или поздно она начала бы по ночам принимать у себя всех местных мужчин. Все они были блудницами, а блудницы не заслуживают ничего иного, кроме как попользоваться ими и бросить.

– Вы чудовище! – воскликнула Эжени. – Вас казнят за ваши преступления!

Она бросилась к двери и дёрнула за ручку, прекрасно понимая, что дверь заперта.

– А с чего вы взяли, что я позволю вам уйти? – раздался спокойный голос отца Клода. – Вы, я так понимаю, только что вернулись, пришли сюда одна, без вашего верного спутника и стали угрожать мне. Вы правда думаете, что я раскаюсь и отпущу вас?

Глава IX. Красная Шапочка

Эжени, как и в случае с Филиппом Тома, удалось успокоить волнения местных жителей и объяснить ситуацию. Она рассказала им правду – или, по крайней мере, почти правду. По словам Эжени, она отправилась в соседнюю провинцию, откуда три года назад прибыл отец Клод, и узнала о нападениях на девушек. Девушки, как она утверждала, вспомнили некоторые приметы, по которым она и догадалась, что насильником, скорее всего, был священник. Одержимая гневом, она примчалась домой и расставила отцу Клоду ловушку: явилась к нему в церковь и объявила, что знает обо всех его преступлениях. Священник, разумеется, попытался заставить её замолчать навечно, не зная, что за дверью ожидает господин Лебренн. Леон защитил свою госпожу, хоть и получил пулю в плечо. За несколько минут до этого отец Клод признался Эжени, что задушил Агнессу Сенье своим поясом и своими чётками. Выходит, что безутешная ундина искала мести своему убийце, а теперь она упокоится с миром.

Леон, все эти дни отлёживавшийся в замке, не знал, как Эжени избавилась от обгорелых останков Агнессы – закопала или утопила в реке – но был вынужден признать, что это было сделано очень ловко, потому что костей никто, к счастью, не нашёл. Отца Клода спешно похоронили, и ходили слухи, что на кладбище произошёл небольшой скандал – Гийом Лефевр плюнул в могилу и пожелал убийце его сестры гореть в аду. Впрочем, нельзя сказать, что крестьяне осуждали Гийома за этот поступок, да и Леон, то и дело вспоминавший свою собственную сестру, его прекрасно понимал.

Сюзанна не без оснований предположила, что она из-за своей красоты, молодости и постоянных прений со священником могла стать его следующей жертвой, и теперь её отношение к Эжени и господину Лебренну стало чем-то вроде преклонения. Она разболтала всей деревне, что этот «страшный человек, исчадие ада в рясе служителя Бога» намеревался задушить её, как бедную Агнессу, и только храбрая госпожа и её верный помощник не допустили этого. Служанка то и дело предлагала Леону помощь с промыванием и перевязкой раны, но тот упорно отказывался, предпочитая, чтобы этим занималась Эжени. На это было две причины. Первая – ни Сюзанне, ни кому-либо другому не стоило видеть, что у Леона на плече не огнестрельное ранение, а след от укуса, иначе поползли бы ещё более нехорошие слухи, а покойная Агнесса из мученицы превратилась бы в кровожадное чудовище, да и к Леону стали бы относиться с подозрением: не заразен ли он?

Вторая причина – хотя сын Портоса не признался бы в этом даже самому себе – заключалась в том, что ему было невыносимо приятно сидеть на кровати, ощущая тепло от свечей, горевших в стоящем рядом подсвечнике, и чувствовать мягкие прикосновения рук Эжени. Она ежедневно проверяла состояние его раны, смазывала своими чудодейственными мазями, меняла повязки, и Леон удивительно быстро пошёл на поправку. Слабость первых дней покинула его, рана затягивалась хорошо, боль в плече слабела с каждым днём, и вскоре бывший капитан готов был вернуться в седло и вновь служить Эжени де Сен-Мартен.

О его так внезапно открывшемся происхождении они почти не говорили. Девушка пыталась пару раз задавать вопросы, но Леон отвечал уклончиво, уходил в себя, и скоро Эжени оставила напрасные попытки. Она больше не упоминала его фамилии – ни материнскую, ни отцовскую – а звала его по имени, что Леона вполне устраивало. О его отце, сестре, других мушкетёрах и их детях речи тоже больше не шло – Эжени не спрашивала об этом из тактичности, а сам Леон ей ничего не рассказывал, опасаясь вызвать новый водопад слёз. Он так и не понял, почему девушка так бурно отреагировала на его историю – казалось, она испытывает из-за этого едва ли не более сильную боль, чем он сам. «Может, у неё тоже есть какая-то тайна, связанная с неизвестными отцами и незаконными детьми? Может, она сама была рождена вне брака?» – подумал было Леон, но вскоре отбросил эту мысль. Если бы это было так, то кто-нибудь бы проболтался – или всезнающая Сюзанна, или кто-нибудь из местных. В конце концов, Эжени могла просто очень сильно переживать за своего подручного, как она переживала за жену и дочь Жиля Тома, за Агнессу Сенье и других жертв священника, за всех слабых и беззащитных.

Эжени призналась, что она написала старому шевалье из соседней провинции письмо, в котором подробно рассказала о злодеяниях отца Клода, хотя и сомневалась, что старик извлечёт из этого жизненный урок и впредь будет внимательнее к своим людям. Единственное, о чём она просила – передать известия сестре Агате. «Она, скорее всего, будет молиться о его душе, как истинная христианка, но надеюсь, сердце её успокоится, когда она узнает, что человек, причинивший ей столько боли, больше ни на кого не нападёт», – с грустью сказала она Леону. «Я бы и Эмилии Тере написала, но не знаю, где она».

Между тем осень перевалила за половину, листья стали облетать, и теперь деревья стояли почти голые, зато земля была усыпана жёлтой, рыжей и красной листвой, шуршащей при каждом шаге. Птицы в большинстве своём покинули эти края, солнце появлялось всё реже и реже, небо затянуло беспросветным серым покрывалом, а холодные ветра больно резали лицо и приносили мрачные дождевые тучи. Несмотря на погоду, Леон и Эжени почти каждый день выбирались из замка и объезжали верхом окрестности, заглядывали в деревню, разговаривали с местными, скакали по лесу или вдоль реки. Эжени говорила, что зимой большая часть нечисти ложится в спячку, подобно лесным зверям, поэтому скоро должно стать поспокойнее.

Правда, местные имели на этот счёт другое мнение. Ундина, пугавшая их с лета, упокоилась с миром, но ходили иные слухи: о чудовищном волке, который бродит по лесу в полнолуние и нападает на скот, о рогатых лесных духах, прячущихся среди деревьев и завлекающих запоздалых путников пением, о ночных пастухах, которые настолько безобразны, что не смеют показаться на свет и громкими жалобными криками предупреждают людей об их появлении. Леон и сам не раз слышал на исходе дня долгие протяжные крики, доносящиеся из леса, но придерживался мнения, что это кричат оставшиеся на зиму птицы или какие-то звери. Рана его зажила, и теперь он уверенно держался в седле, но зато больше не было этих вечеров, когда Эжени осторожными, почти нежными движениями втирала в его кожу мазь, а он сидел, боясь пошевелиться, стараясь дышать ровно и сдержать сумасшедше бьющееся сердце.

Глава X. Дела чужие и свои

Леон вернулся со своей ставшей уже привычной конной прогулки ненамного раньше Эжени – спешиваясь, он услышал вдалеке дробный стук копыт, а вслед за ним на дороге показался и Ланселот с сидящей на нём всадницей. Когда она подъехала ближе, Леон увидел, что Эжени не одна – за её спиной сидел тощий мальчишка с кудрявыми рыжеватыми волосами. На госпожу и её подручного он воззрился испуганно и в то же время с вызовом, а при виде Бомани его рот приоткрылся от удивления. Конюх не так часто бывал в деревне, и о нём ходили самые разные слухи – кое-кто даже считал негра колдуном. Впрочем, Эжени не позволила своему нежданному гостю вдоволь насмотреться на чернокожего слугу.

– Пойдём со мной, – велела она и пояснила Леону, – это Оливье Дюбуа. Я встретила его сегодня утром у холмов и укрыла от гнева Абеля Турнье. По его словам, Оливье хотел поймать его в его же собственный капкан, и Турнье был очень зол.

– Я не хотел ничего плохого, – буркнул мальчишка, следуя за хозяйкой замка в её кабинет. Леон шёл за ними, то и дело поглядывая на сгорбленную спину Оливье, хотя непохоже было, что тот собирается удрать. По пути до библиотеки он успел осмотреться, с нескрываемым любопытством глядя на картины в золочёных рамах, тяжёлые шторы и высокие потолки. В библиотеке Эжени села за стол, Оливье встал перед ней, насупившись и исподлобья глядя на девушку, Леон же отошёл к двери, раздумывая, что такого сделал этот мальчик, чтобы заставить Эжени привезти его к себе в замок.

– Ну, что ты делал в доме Абеля Турнье? – она явно пыталась напустить на себя строгий вид, но ей это не очень удавалось, и Леон едва сдержал усмешку, подумав, что для строгого разговора Эжени следовало бы обратиться за помощью к нему. Впрочем, Оливье Дюбуа уже пришёл в себя, и по нему было видно, что он не даст так просто себя напугать.

– Ничего, – пробормотал он, глядя в пол.

– Ты лжёшь, мальчик, – покачала головой Эжени. – Нехорошо. А я ведь спасла если не твою жизнь, то хотя бы твою спину от побоев.

– Турнье – дурной человек, – Оливье всё ещё глядел в пол.

– Абель Турнье – это один из охотников, что помогали искать маленькую Луизу? – вмешался Леон. – Такой худой, бледный, черноволосый?

– Именно он, – кивнула Эжени.

– Он похож на крысу, – зло бросил мальчишка. – Он хочет навредить моей матери!

– Каким образом? – спросил Леон.

– Как будто вы не знаете, – Оливье скривил губы. Бывший капитан уже собрался гаркнуть, чтобы тот разговаривал с господами должным образом, но перехватил взгляд Эжени и увидел, как та еле заметно качает головой.

– Откуда же нам знать? – мягко спросила она. – Я, к сожалению, не очень близко знакома с твоей матерью, но может быть, я смогу ей чем-то помочь?

– Она не захочет, – мальчик затряс головой. – Она откажется от помощи, я знаю!

– Почему?

– Турнье угрожает ей. Он пристаёт к ней, хочет, чтобы она... была с ним, – ему явно с трудом давались эти слова, он тяжело сопел и бросал из-под бровей мрачные взгляды на госпожу.

– Но он не хочет на ней жениться, так? – внесла ясность девушка.

– Не хочет, – кивнул Оливье. – Мы не нужны ему, только моя мать.

– Мы?

– Я и Элиза, моя сестрёнка.

– Сколько ей лет?

– Шесть.

– Чем Турнье угрожает твоей матери? – подал голос Леон. Мальчик оглянулся через плечо – не испуганно, а скорее затравленно.

– Я не знаю, – он опустил глаза, и в его голосе сын Портоса безошибочно расслышал ложь.

– Мы не сможем помочь тебе и твоей матери, если не будем знать всей правды, – снова заговорила Эжени. – У твоей мамы нет никого, кто мог бы защитить её от домогательств Турнье?

Оливье помотал головой и снова уставил в пол.

– А что ты делал в доме Турнье? – девушка чуть повысила голос.

– Хотел поймать его в его же волчий капкан, – тихо ответил мальчик, не поднимая глаз.

– Зачем?

– Хотел проучить его. Чтобы он сидел дома и не лез к моей матери. Но он заметил меня, и мне пришлось удирать. Он догнал бы меня, если бы не вы, – на последних словах он всё-таки поднял голову и посмотрел в лицо Эжени.

– Возможно, я поступила неправильно, защитив тебя? – задумчиво протянула она.

– Если хотите, можете отдать меня ему, – на этот раз мальчишка смотрел ей прямо в глаза. – Пусть выпорет меня, пусть побьёт! Но просить прощения я у него не буду! Он это заслужил!

– Послушай, – кажется, Эжени уже приняла решение. – Так или иначе, мне придётся поговорить с твоей матерью насчёт Абеля.

– Только не говорите ей про капкан! – вскинулся Оливье.

– Даже если не расскажем мы, расскажет сам Абель, – заметил Леон. – Не догнав тебя, он первым делом отправится жаловаться твоей матери.

– Она его на порог не пустит! – горячо возразил мальчик. – И не поверит ни одному его слову, – закончил он уже менее уверенно.

– Ты должен пообещать не соваться больше к Абелю, – твёрдо сказала Эжени. – Удастся твоя очередная затея или нет, но тебя в любом случае ждёт большая беда. И твою матушку тоже. Ты ведь не хочешь, чтобы она пострадала из-за тебя?