Строптивая избранница огненного дракона

1

Пронзительный скрип гусиного пера о пергамент был самым громким звуком в тронном зале. Этот бесконечный монотонный визг резал слух куда сильнее, чем лязг мечей на тренировочном плацу. Я откинулся на спинку трона, массивную, холодную и неудобную, выточенную из цельного куска чёрного базальта предками с явно извращённым чувством юмора. В пальцах я вертел изящный кинжал — подарок какого-то забытого гостя с востока. Лезвие ловило отсветы от витражей, играя зайчиками по каменным лицам предков, чьи портреты угрюмо взирали на меня с высоты стен. Они, наверное, видели великие битвы и вершили судьбы королевств. А я… я подписывал указы о повышении пошлин на ввоз шёлка и утверждал меню для следующего банкета. Величие, дракон его спали.... До тошноты.

— Итак, — раздался слева от меня сухой, нарочито бесстрастный голос, в котором я за долгие годы научился различать лёгкие, почти неуловимые нотки сарказма. — Согласно отчётам из Рудного Пояса, добыча железной руды упала ещё на пятнадцать процентов. Шахта «Глубинная» затоплена, «Огненная Жила» требует нового укрепления сводов, а местные кланы снова устроили разборки из-за территории, в результате чего сгорел склад с продукцией. Мастер Гильдии Кузнецов…

— Лорд Витор, — я перебил его, не отрывая взгляда от окна. За стёклами сияло безмятежное голубое небо, и какая-то наглая птица парила в вышине, абсолютно свободная. Как я ей завидовал в этот момент. — У меня к вам вопрос. Вы видите на моей голове корону?

Последовала короткая пауза. Я мысленно представил, как он медленно поднимает свои седые, густые брови, но оборачиваться не стал.

— Визуально — нет, Ваше Величество, — послышался его невозмутимый ответ. — Однако, метафорически…

— Нет никакой метафоры! — я щёлкнул пальцами, и лезвие кинжала с раздражённой вспышкой отразило солнечный зайчик ему прямо в лицо. Он даже не моргнул. Да чтоб его, иногда он действовал на нервы своей выдержкой. — Короны нет. Значит, я не король в данный момент. Я — человек, который пытается насладиться пятиминутным затишьем между одним идиотским ритуалом и следующим. А все эти… шахты, кланы и склады — это именно та причина, по которой я плачу вам баснословное жалованье и терплю ваше вечное присутствие рядом. Так что, решай сам.

Мысль о «решении» на мгновение вытеснила всё, и перед внутренним взором встал Айлос. Не этот каменный истукан, а тот Айлос — с живым огнём в ледяных глазах и той самой Лиаррой, что перевернула его мир.

Я представил их где-то далеко на севере, в их уютном доме, где пахнет хвоей и свежим хлебом. Они наверняка уже обзавелись парой-тройкой орущих отпрысков, и он, мой бывший грозный советник, сейчас с глупой улыбкой качает на колене своего маленького дракончика.

Они свободны. Они счастливы. Они нашли своё место под солнцем, пока я торчу в этой каменной темнице, слушая, как где-то там, что-то с очередной шахтой. Глухая, едкая зависть, острая, как жало, кольнула меня под рёбра. Дракон его раздери, а ведь я хотел того же. Просто хотел, чтобы кто-то смотрел на меня не на троне, а у семейного очага…

Я, наконец, повернул голову и встретился со взглядом Витора. Его тёмные, глубоко посаженные глаза, казалось, видели всё. Видели, что моя раздражённость — это лишь верхушка айсберга. Под ней скрывалась серая, удушающая, всепоглощающая скука. Скука, которая проедала меня изнутри, как ржавчина.

— Как пожелаете, — лорд Витор сделал лёгкую пометку на своём свитке, и этот его спокойный тон вывел меня из себя окончательно. — В таком случае, я распоряжусь выделить средства из казны на восстановление шахты и отправлю отряд стражников для урегулирования конфликта. Надеюсь, кланам понравится наш способ «урегулирования». В прошлый раз они месяц отходили от щедрот.

— Браво! — я расставил руки, словно обращаясь к невидимой публике. — Вот видите, как всё просто? Вы — решаете. Я — царствую. Прекрасное разделение труда. На этом, полагаю, утренние слушания окончены?

Я не стал дожидаться ответа, поднялся с трона, с наслаждением чувствуя, как затекшие мышцы спины протестуют против движения. Шёлковые одежды скользили по камню с едва слышным шорохом. Придворные, столпившиеся в зале, зашептались, засуетились. Я прошёл мимо них, не глядя.

— Ваше Величество! — окликнул меня кто-то из старейшин, но я лишь отмахнулся, даже не оборачиваясь.

Воздух в тронном зале был спёртым и густым — от запаха ладана, дорогих духов и человеческого страха. Мне нужно было выбраться. Сейчас же.

Лорд Витор, словно тень, возник у меня за спиной, когда я уже выходил в боковую галерею, ведущую в мои покои.

— Элиан, — сказал он уже без церемоний, опуская титул. Значит, дело серьёзное. — Вы не можете просто уйти. Делегация из Приграничных земель ждёт аудиенции уже три дня. Они привезли дары. И судя по их лицам, ждать ещё они не намерены.

— Пусть ждут четвёртый, — проворчал я, срывая с шеи тяжёлое ожерелье с рубином — ещё один символ моей несвободы. — Или подавятся своими дарами. Мне всё равно.

— А что насчёт бала в честь…

— Лорд Витор! — я резко остановился и повернулся к нему. В груди что-то клокотало — чёрствое, безжизненное. — Хватит. Просто… хватит. Я иссяк. Понимаете? Во мне больше нет ни капли интереса ко всему этому. К их интригам, к их ожиданиям, к этим вечным улыбкам, за которыми скрывается лишь расчёт. Я задыхаюсь в этих стенах.

Он смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то… понимающее? Нет, скорее, усталое. Он знал это состояние. Видел его не раз.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он просто, сложив руки за спиной.

— Подышать воздухом, — я ответил, и в голосе моём прозвучала горькая ирония. — Пора уже, а? Король должен иногда покидать свою золотую клетку, чтобы посмотреть, как живут его подданные. Ну, или так это называется в официальных хрониках.

— В официальных хрониках это называется «объездом владений», — поправил он меня, и в уголках его глаз заплясали знакомые морщинки — признаки сдержанной усмешки. — И обычно это сопровождается свитой в пятьсот человек, шатром, полным яств, и…

2

Воздух за стенами дворца оказался густым, пыльным и до неприличия живым. Он обжигал лёгкие не ладаном, а смесью запахов жареного мяса, конского навоза, спелых фруктов и чего-то едкого — палёного рога или кожи.

Крики торговцев, смех, ругань извозчиков, плач детей — всё это сливалось в оглушительный, хаотичный гул, от которого на мгновение заложило уши. Я стоял, впитывая всё это в себя, и чувствовал, как внутри что-то оттаивало, шевелилось, просыпалось от долгой спячки. Вот он, тот самый «глоток свежего воздуха», ради которого я сбежал. Пахло, надо сказать, на редкость отвратительно...

Я пошёл по главной рыночной площади, стараясь держаться в тени подозрительно шатких навесов. Меня толкали, наступали на ноги, и я ловил на себе взгляды — любопытные, оценивающие, но без тени того подобострастия, к которому я привык. Здесь я был никем. Просто высоким, и чего уж скромничать, красивым мужчиной в тёмном плаще. Это ощущение было одновременно пьянящим и унизительным.

Именно в этот момент мой слух, привыкший к придворным мелодиям и скрипу перьев, уловил другой звук — чёткий, ритмичный, металлический. Не грубый лязг, а почти музыкальный перезвон — удар, отзвук, ещё удар. Словно кто-то отбивал сердцебиение этого города. Любопытство, та искорка, которую я давно в себе не ощущал, потащило меня буквально на поводке сквозь толпу, к дальнему ряду, где пахло углём и раскалённым металлом.

И вот тогда я увидел её. Зрелище было настолько нелепым и дисгармоничным, что я на секунду остановился, решив, что это мираж, порождённый моей тоской по чему-то настоящему.

У дымного, раскалённого горна, на фоне громадной наковальни и гирлянд из чёрных, засаленных инструментов, стояла девушка. Хрупкая как куколка. Две толстые косы цвета свежевыпавшего снега спадали ей на грудь, контрастируя с закопчённым фартуком. Личико — ну просто кукольное, фарфоровое, с аккуратным носиком и большими, не по-детски серьёзными голубыми глазами, в которых отражались языки пламени. Казалось, дуновение ветра сможет её сдуть, а одно неосторожное движение разбить вдребезги.

Но её движения были полной противоположностью внешности. Она держала огромный молот, и он казался продолжением её тонкой, но сильной руки. Она не молотила им с силой дровосека, а точными, выверенными ударами обрабатывала раскалённую докрасна заготовку, с которой, я был уверен, двое её здоровенных подмастерьев возились бы как минимум полдня. Каждый удар был резким, быстрым и невероятно эффективным. Это был не труд, это было искусство. И это зрелище заворожило меня куда сильнее, чем любое выступление придворных танцовщиц.

Не осознавая того, я уже подошёл ближе, переступив через разбросанные обломки металла. Мои придворные манеры, всё это напускное величие, вылезли наружу сами собой, породив на моих губах самодовольную, снисходительную ухмылку.

— Хозяин кузницы явно не ценит эстетику, — произнёс я, чтобы перекрыть шум и привлечь её внимание. — Или он просто слеп, если поручает такую тяжёлую работу столь хрупкому созданию? Или это то он тебя в наказание заставил трудиться, пока сам где-нибудь вино распивает?

Она не вздрогнула, не обернулась. Она всего лишь опустила молот, закончив очередной этап, и положила раскалённый металл обратно в горн. Потом медленно, невозмутимо, повернула ко мне своё фарфоровое личико. И её голубые глаза, холодные и ясные, как горное озеро, уставились на меня с таким безразличным любопытством, будто я был не мужчиной, а новым, не особо интересным инструментом на её стене.

— Хозяин здесь я сама, — её голос оказался на удивление низким, даже грудным. В нём не было ни капли смущения или страха. — А вот игры с молотом, особенно для тех, кто не знает, с какого конца за него браться, действительно часто заканчиваются плачевно. — Она скользнула взглядом по моей голове, и мне на мгновение почудилось, что она оценивает её на прочность. — Хотите проверить? Я могу продемонстрировать. У меня как раз подходящий экземпляр для опыта завалялся.

Я остолбенел. Полная, абсолютная тишина в моей голове. Ни один человек в королевстве — ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок — не говорил со мной в таком тоне.

Мне предлагали свои жизни, состояния, тела, но никогда — в качестве наковальни для демонстрации смертоносности своего инструмента. Моё королевское «обаяние», перед которым обычно таяли сердца, не просто не сработало — оно, похоже, долетело до неё, отскочило и упало в грязь где-то у моих ног. Вместо гнева или обиды, я почувствовал дикий, неподдельный интерес. Щелчок. Как будто в замке, много лет считавшемся безнадёжно заржавевшим, вдруг повернулся ключ.

— Прошу прощения за мою бестактность, — я сделал то, чего не делал, кажется, много лет — искренне извинился, и слова не застряли в горле. — Видимо, внешность действительно обманчива. Позвольте представиться… Элиан.

— Дара, — коротко кивнула она, уже поворачиваясь обратно к горну. — А теперь, Элиан, либо отойдите подальше, либо наденьте что-то потолще. Искры летят.

Я машинально отступил на шаг, наблюдая, как она снова берётся за работу. Моё любопытство только росло. Кто она? Откуда? Как эта хрупкая девчонка, эта «фарфоровая кузнечиха», как я мысленно её окрестил, оказалась здесь, в этой закопчённой мастерской, и повелевала стихией огня и металла с такой лёгкостью? Мне захотелось заговорить с ней снова, услышать ещё раз этот насмешливый, колкий, но прекрасный голос.

— И как же живётся самой юной и, несомненно, самой искусной кузнечихе в моём… в нашем городе? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучала лёгкая, безобидная учтивость.

Она не ответила сразу. Щипцами она вынула из горна новый прут и положила его на наковальню. Удар молота. Ещё один.

— Живём как можем, — наконец бросила она через плечо, и я уловил в её тоне едва слышный смешок. — Топор дровосека Клима сломался — чиним. Косу вдове Марфе перековать надо — перековываем. Меч для сына старосты — вот его и кую. Всё как у людей. Пока ещё есть что ковать.