Сводный брат

Глава 1. Ход ва-банк

Кровь сочилась на бетон медленно, каплями.

— Поднимайся, — лениво сказал Клим, опуская кулак. — Или признавай, что лимит мозга на сегодня исчерпан.

Парень напротив пошатнулся, выругался и вслепую потянулся к канату. Подвал старого спортзала гудел: запах пота, пива и денег висел в воздухе плотнее дыма. В круге из матов и людей всё свелось к одному — кто первым перестанет делать вид, что ему не больно.​

— Гольденберг, добей и пойдём ставку забирать! — крикнул кто-то из толпы.

— Не торопи его, — отозвался другой. — Ему надо красиво.

Клим поправил перчатки, прислушиваясь не к крикам, а к дыханию соперника. Сбивчиво. Слишком громко. Значит, ещё одно движение — и всё.

«Плохой выбор, дружок. Лезть в драку ради денег, не умея считать».

Он шагнул вперёд — легко, почти лениво — и ударил ровно туда, где уже поднимался синяк. Голова дёрнулась, колени сложились. Толпа рванулась ближе, кто-то завопил.​

— Всё, хватит! — организатор встал между ними, поднимая руки. — Нокаут. Ставки у стола.

Клим молча отступил. Внутри не было ни восторга, ни жалости — только холодный щелчок: ещё одна партия, где все ходы просчитаны заранее.

Парень лежал на мате, морщась. Клим наклонился, ухватил его за предплечье и рывком поставил на ноги:

— В следующий раз не лезь туда, где думают быстрее тебя. Или хотя бы не ставь на это свои зубы.

Тот пробормотал что-то, не поднимая глаз.

Алекс и Макс протискивались к столу, где шуршали купюры и мигали экраны телефонов. Кто-то спорил о коэффициентах.

— Три к одному на аутсайдера, — присвистнул Макс, считая пачку. — Спасибо всем, кто верит в чудо, а не в математику.

Он сунул деньги Климу, но тот даже не взглянул — просто убрал пачку в карман, как мелочь после чаевых.​

Адреналин шумел в ушах, кожа на костяшках саднила тёплой болью. Для остальных бой был кульминацией, для него — разминкой. Толпа переключалась на следующую пару, предлагая ставки и кровь.

Клим провёл взглядом по подвалу: жёлтый свет, потные стены, лица, которые завтра смешаются в серую массу. Слишком предсказуемо.

«Здесь они платят за то, что я думаю за них. На трассе каждый сам отвечает за ошибки».

Он кивнул Алексу на выход:

— Забрали — и пошли. Здесь игра закончилась. На сегодня с глупостью разобрались.

— Как скажешь, стратег, — фыркнул тот. — Переносим шоу на свежий воздух.​

Голос из глубины крикнул:

— Кто на колечко выезжает — через полчаса сбор! Ставки те же, скорость вместо крови!

Клим не обернулся, но уголок губ дёрнулся. Решение принято.

Холодный воздух Манчестера ударил в лёгкие. Индустриальные коробки, редкие машины, дорога, зовущая газ.

— Нормально? — Алекс заглянул в лицо.

— Нормально, — Клим стянул перчатки и швырнул в багажник чёрной M5. — Я же не он.

Багажник хлопнул, от звука дёрнулось плечо у ближайших — M5 знали все на трассе.

— Он — это кто? — Макс облокотился о крыло, скользнув пальцами по лаку.

— Тот, кто пытался мне челюсть сломать, — отмахнулся Клим.

Мотор загудел мягко, как зверь на цепи. Номер — комбинация, за которую доплатили, чтобы запоминали с взгляда.

— Ещё заезд? Народ не нагулял адреналин.

— Заботишься об их скуке? Какой альтруист.

— Забочусь, чтобы ты не ржавел. Тормозить — не твоё.

«Тормозить — не про нас. Про него — ждать, считать. Про меня — газ и разбираться».

— Один заезд. На десять кругов. Без идиотов под колёсами.

Рядом встала Subaru: наглый выхлоп, самоуверенный водитель. Ставки улетели в телефоны.

— Правила те же, — опустил стекло Клим. — Без подстав, без полиции, без истерик.

— Боишься проиграть при свидетелях?

— Бояться — твоя специализация. У меня — выигрывать.

Отсчёт. Три-два-один.

Асфальт стал чёрной лентой, город отступил. Остались руль, дорога, скорость. Драка, деньги, отец — за борт.

M5 рвалась вперёд, как ферзь по диагонали: без сомнений, к цели первой. Руль дрожал вибрацией в пальцах, запах жжёной резины тянулся шлейфом.​

Subaru шумела громче, но седан выдавливал её на прямых — по сантиметру, по корпусу.

«Раньше считал комбинации на доске. Теперь — траектории. Игру сменил, привычки — нет».

На последнем круге вывернул резче. Зад повело, шины скребанули, запах перегретой резины ударил в нос. Машина тряслась, руль бился в ладонях, вес висел на пальцах — и выбрал его сторону. Выровнялась, соперник позади. Воздух пах отсрочкой.​

Дом отца встретил тишиной и теплом отопления. Высокие потолки, стекло, сталь, картины — декорации чужой жизни. M5 во дворе — тёмное пятно, способное ускоряться.

Лампа у лестницы горела — Маргарет не ушла.

— Мистер Клим, вы поздно, — укоризненно.

— Живу по европейскому времени, а не по вашему графику. Спасибо за ужин.

Она вздохнула.

Комната — как буклет: кровать, вид на огни, порядок. Телефон загорелся: «Слетел с рейса, утром в Нью-Йорк. Позвоню. Не делай заголовков».

Клим хмыкнул:

— Не делать заголовков. Как будто это не единственное, что ты из меня сделал.

В зеркале: ссадина, фингал. Взгляд — злой, трезвый.

Перед глазами вспыхнуло: шахматная доска, тишина зала, Лев в первом ряду. Просчёт — и партия, имя к чёрту.

«Прекрасное прошлое. Удобно забыть всем, кроме меня».

Утро: кофе, новости о саммите в Нью-Йорке. Лев на экране с флагами.

— Доброе утро, — Маргарет поставила омлет. — В университет?

— А варианты другие? Кто-то должен создавать ощущение, что дом не пустой.

Звонит «Лев Гольденберг».

— Говорят о чёрте — он на связи.

— Доброе утро. Ты дома.

— Иногда совпадаю с пропиской. Спас мир или статистику?

— Прочитал отчёт куратора. Конфликты на семинарах.

Клим усмехнулся:

— Порчу картинку идеального сына на фоне саммитов?

— Порчишь репутацию. Партнёры читают новости, смотрят фамилии. Веди себя соответственно.

Глава 2. Лина POV

Лина всегда просыпалась раньше будильника. Не из‑за прилежности — из‑за тишины. Пока общага ещё не гремела дверьми и фенами, мир был простым: окно, чай, шахматы.

Телефон мигнул: 6:45. За стеной кто‑то храпел, в коридоре хлопнула дверь, но в её комнате было почти уютно. Почти — потому что уют, как и всё остальное, приходилось собирать по кусочкам.

На подоконнике стояла шахматная доска. Не сувенирная, а по‑боевому исцарапанная, с потемневшими углами и знакомыми зазубринами на полях — дедовский почерк. Лина провела пальцем по белой клетке e4, как по старому шраму.

«Играй так, чтобы не стыдно было поставить своё имя под партией», — сказал бы он, если бы был здесь. Или уже говорил — столько раз, что слова сами вспоминались по утрам вместо «доброе утро».

— Доброе утро, — всё равно произнесла она вслух, себе и пустой комнате.

На стуле — стандартный комплект: джинсы, свитер, ботинки. Рыжие волосы она собрала в хвост, не глядя в зеркало: достаточно знать, что нет спутанных узлов и торчащих прядей. Остальное — не приоритет.

Соседка, Мия, застонала, переворачиваясь на другой бок.

— Уже? — промямлила она в подушку. — Зачем ты встаёшь, когда нормальные люди ещё спят?

— Потому что нормальные люди потом жалуются, что опоздали, — ответила Лина, заваривая чай в потрескавшейся кружке с изображением коня. — А я не люблю жаловаться.

— Ты вообще ничего не любишь, кроме своих фигур и книжек, — Мия приоткрыла один глаз. — Мы сегодня в бар идём. Ты идёшь с нами.

— У меня клуб, — Лина поставила кружку на стол рядом с аккуратной стопкой конспектов. — И семинар. И ещё жизнь, которая не оплачивается коктейлями.

— Жизнь, которая оплачивается стипендией, — фыркнула Мия. — Ты же знаешь, твоя мама могла бы спокойно оформить тебе квартиру. Или хотя бы перевести денег, чтобы не жить в этом курятнике.

На верхней полке, в дальнем углу, стояла неприметная серая папка. Внутри — бумаги, выписки и один запечатанный конверт с чужим почерком. Лина даже взгляд туда не подняла.

— Мама и так слишком много работает, — ответила она. — И мне нравится курятник. Он честный.

— Ты ненормальная, — Мия снова ушла под одеяло с головой. — Скажешь потом, какая у вас была скучная партия.

«Скучной» их партия ещё ни разу не была, подумала Лина. Просто большинство людей не умеют видеть, как от одного хода меняется всё поле.

Коридор общаги уже проснулся: хлопки дверей, смех, запах кофе и дешёвого дезодоранта. Лина шла по нему так же, как по тесной линии между фигурами: не цепляясь, не задерживая взгляд, не вмешиваясь в чужие разговоры.

— Рыжая, у тебя хвост как сигнализация, — крикнул кто‑то с кухни. — Видно, откуда ты идёшь.

— Зато работает, — ответила она, не останавливаясь.

На первом этаже, возле почтовых ящиков, на стене висели объявления: подработки, вечеринки, репетиторы. Между афишей ночного клуба и волонтёрской ярмаркой — листок: «СТУДЕНЧЕСКИЙ ШАХМАТНЫЙ КЛУБ. ПРИХОДИ И ПРОИГРАЙ». Чужая шутка, которую она уже давно перешутила фактами.

Ящик — пуст. Стипендия могла прийти в любую минуту, но, в отличие от некоторых, она не зависела от уведомлений банка, чтобы дышать ровно.

Кампус встретил ветром и голосами. У входа в корпус гуманитариев стояла группа девушек — яркие волосы, идеальные стрелки, смех, как рекламный ролик.

— Смотри, она опять в своём свитере, — прошептала одна, не особенно скрываясь. — Как будто собирается не на пары, а жить в библиотечном подвале.

— Ей там, наверное, уютнее, — ответила другая. — Там книги не осуждают за отсутствие хайлайтера.

Лина прошла мимо, как мимо фонового шума. Слова цеплялись, но не попадали. Она не собиралась тратить ход на фигуры, которые даже до центра доски не доходят.

На паре по литературной теории её игнорировали по привычке. Преподаватель задавал вопросы — руки поднимали те, кто вчера громче всех смеялся на лестнице. Лина писала конспект, не поднимая головы.

Когда пауза затянулась и взгляд преподавателя остановился на ней, аудитория дружно вздохнула.

— Лина, — сказал он. — Вы как думаете?

Она коротко изложила ответ. Логично, связно, без попытки понравиться. Несколько человек одновременно закатили глаза. Преподаватель довольно кивнул:

— Как всегда, структурно. Возьмите пример, кто не в состоянии связать два термина без TikTok.

После пары одна из одногруппниц, Джесс, бросила ей вслед:

— Ты бы хоть раз ошиблась, чтобы люди перестали тебя так тихо ненавидеть.

Лина остановилась, повернулась:

— Попробуй один раз подумать до конца фразы, — тихо сказала она. — Возможно, тебе тоже кто‑то позавидует.

Джесс скривилась, но промолчала. Лина пошла дальше.

Шахматный клуб располагался в старой аудитории на третьем этаже, куда случайно доходили редко. Столы, доски, часы, запах кофе и бумаги — её территория.

— Медина, ты как всегда раньше всех, — капитан клуба, высокий парень с вечной взъерошенной причёской по имени Дэн, махнул ей. — У нас сегодня новенький обещал прийти. Говорит, хотя бы до середины партии доживёт.

— Оптимист, — Лина поставила свою доску ближе к окну. — Надеюсь, он хотя бы знает, как ходит конь.

— Тебе уже скучно играть с теми, кто знает, — усмехнулся Дэн. — Осторожнее, а то начнут слухи ходить, что у нас тут секта инициации через унижение.

— Уже ходят, — ответила она. — Их распространяют те, кто пришёл с короной и ушёл без неё.

Первые партии прошли, как обычно. Парни хмурились, делали вид, что проигрыш — «просто потому, что отвлёкся». Лина не комментировала. Победа и так говорила достаточно громко.

Когда один из игроков, Ник, сел напротив с ухмылкой, он кивнул на доску:

— Девчонка с доской? Серьёзно? Я думал, тут играют, а не в куклы с фигурами.

Лина даже бровью не повела. Сделала первый ход — e4. Ник ответил небрежно, конь в центр. На втором ходе она взяла его пешку ферзевым гамбитом, сжав позицию в тиски. Ещё один — и его ладья повисла под боем.

Глава 3. Первый ход

Аудитория по поведенческой экономике уже гудела, когда она вошла. Модуль межфакультетный: студенты бизнеса, психологии, филфака вперемешку. Лина привычно заняла место ближе к краю ряда — там, где видно доску, но её саму почти не видно.

— Итак, — преподаватель переключал слайд. — Люди часто действуют нерационально, гоняясь за одобрением, даже если это вредит их целям.

Лина открыла тетрадь и машинально нарисовала в углу страницы маленького коня. Гул аудитории стал чуть тише, когда преподаватель перевёл взгляд на середину ряда.

— Клим, — сказал он. — Вы как раз сегодня подходящий пример. Почему люди устраивают рискованные заезды ради пары лайков?

Пара голов повернулась к нему; кто-то усмехнулся, кто-то включил запись на телефоне — на всякий случай.

Клим откинулся на спинку стула, не спеша.

— Потому что одобрение — самая дешёвая валюта, — сказал он. — Все знают, что оно ничего не стоит, но продолжают его собирать. Лайки, просмотры, чьи-то «вау» на парковке — иллюзия, что ты важен. Пока машина не влетела в столб.

Аудитория тихо хихикнула. Преподаватель кивнул:

— Цинично, но близко. Люди действительно переоценивают эффект внешнего признания.

— Некоторые — да, — согласился Клим. — Другие просто любят скорость. А лайки — побочный шум.

Преподаватель усмехнулся, переключая слайд:

— Скорость и шум — это тоже стимулы. Хорошо. А теперь попробуем чуть шире.

На экране появилась схема: «Социальный статус vs рациональное поведение».

— Представьте человека, который, скажем… — он поискал глазами в аудитории и остановился на первой парте, где сидели две ярко накрашенные девушки. — …готов тратить последние деньги на брендовые вещи, лишь бы его видели с нужной сумкой. Или студента, который берёт на себя лишнюю нагрузку, чтобы получить дополнительную строку в резюме. Где граница между рациональным выбором и погоней за статусом?

Руки поднялись у нескольких людей. Клим уже открыл рот — у него был наготове комментарий про то, что границы нет, если ты понимаешь, чем торгуешь.

— Может быть, дадим слово тем, кто обычно молчит? — вдруг сказал преподаватель и перевёл взгляд в сторону края ряда. — Лина?

Она едва заметно дёрнулась, но руку не подняла. Просто отложила ручку и подняла глаза: внимательные и собранные.

— Всё зависит от того, — сказала она спокойно, не повышая голоса, — понимает ли человек, ради чего именно он жертвует.

Аудитория немного наклонилась вперёд. Не из-за слов — из-за того, что тихая вдруг заговорила.

— Если он тратит деньги на сумку, но при этом не может оплатить жильё, — продолжила Лина, — это уже не про статус, а про страх быть невидимым. Он не покупает вещь, он покупает чужие взгляды. Но они не принадлежат ему. Они уйдут к тому, у кого завтра сумка дороже.

На слове "сумки vs лайки" её взгляд поймал его глаза — прямой, без отступления. Клим отметил холодный расчёт в её зрачках: не вызов, но уже позиция.

Она на секунду перевела взгляд на слайд, а не на людей.

— А студент, который берёт лишнюю нагрузку, чтобы получить строчку в резюме, может действовать рационально. Если понимает, что ему это даст: конкретную стажировку, конкретную позицию. Вопрос не в статусе, а в том, играет ли человек длинную партию или просто переставляет фигуры для красивой картинки.

— Интересный образ, — заметил преподаватель. — То есть вы считаете, что проблема не в стремлении к статусу, а в горизонте планирования?

— В том числе, — кивнула она. — И в том, кто делает ход: человек или его страх, что без аплодисментов он не существует.

Где-то на задних рядах кто-то фыркнул. Несколько человек переглянулись. Клим поймал себя на том, что слушает не формулировки, а то, как она строит ход: без воды, с чётким финалом — как в партии, где не тратят фигуры на красивости.

Преподаватель явно доволен:

— Спасибо, Медина. Хороший пример. Записывайте: горизонт планирования и мотив — ключевые параметры оценки рациональности.

Клим почувствовал, как настроение в аудитории сместилось: из «посмеяться над Гольденбергом» в «а мы тоже можем сказать что-то умное». Неприятное ощущение. Как будто кто-то вмешался в чужую партию.

Он поднял руку.

— Можно уточнение? — спросил он.

— Пожалуйста, — преподаватель жестом разрешил.

Клим перевёл взгляд на Лину. Она уже опустила глаза в тетрадь.

— Мне кажется, вы идеализируете игрока, — сказал он, обращаясь формально к преподавателю, но так, чтобы весь ряд, где сидела она, слышал каждое слово. — Вы предполагаете, что он вообще способен думать на десять ходов вперёд. Большинство застревает на первом: «сделать что-нибудь, чтобы меня заметили». Остальное им не интересно.

Несколько человек хмыкнули. Он чуть склонил голову:

— Кто-то гоняется за сумками, кто-то — за лайками, кто-то — за идеальным ответом на паре. Но если никто, кроме преподавателя, этот ответ не запомнит, это тоже вопрос горизонта. Стоило ли так стараться, если результат — плюс один к чужой презентации и ноль к собственной жизни?

Последнее предложение он произнёс нарочито вежливо. Без грубости, но достаточно громко.

Лина снова подняла глаза — уже без паузы. Теперь в её взгляде появилось что-то ещё: лёгкая усталость от того, что её в который раз пытаются превратить в декорацию чужого шоу.

— В любом случае, — вмешался преподаватель, — голос в дискуссии — это уже выход из пассивной роли. Но вы правы, Клим: без понимания цели это превращается в такую же погоню за одобрением.

— То есть тихим и скучным быть выгоднее? — спросил кто-то с задних парт.

— Тихим — нет, — бросил Клим, не поворачиваясь. — Скучным — да. Их хотя бы не замечают, когда всё рушится.

Смех прокатился по рядам. Преподаватель сделал вид, что не слышит.

Лина вернулась к тетради. Ручка скользнула по полю, чёрные буквы легли ровно, но в углу страницы второй конь оказался с чуть длиннее прорисованной гривой — рука всё-таки дрогнула.

Глава 4. Кампусная война

Клим не любил, когда его ходы перебивают.

Кофейня на первом этаже гуманитарного корпуса гудела: пар от кофемашин, стук посуды, гул голосов. Алекс махнул из угла, где с Максом уже раскидали рюкзаки, отгородившись от мира.

— Ну ты дал, — сказал Макс вместо приветствия. — Препод после рыжей в экстазе, их кружок философии в шоке.

Клим забрал кофе, не торопясь.

— Девочка решила, что тишина — это пауза, которую срочно нужно забить собой, — отрезал он.

— Ладно, — усмехнулся Алекс. — Ты про валюту, она про партию... Новый спарринг?

— «Юные моралисты», — хмыкнул Макс. — Препод сияет.

Клим вспомнил не препода, а дрогнувшую руку рыжей, когда она дорисовывала коня на полях. Деталь, на которую он не обязан был реагировать.

— Весело будет, когда они вспомнят, где их место, — лениво сказал он. — Сегодня кое‑кто перепутал.

— Конкретно одна, — уточнил Макс. — Эта… рыжая с умными речами.

Клим усмехнулся краем губ.

— Фон попытался стать фигурой, — сказал он. — Иногда полезно напоминать фону, где его границы.

— То есть ты теперь будешь её прессовать? — Алекс оживился.

Клим посмотрел в окно. Во дворе мимо прошла группа студентов, кто‑то хохотал, кто‑то показывал на телефон — на экране мелькнул кадр ночной гонки, его машина, его трасса. Всё шло по плану: его роль, его сцена, его шум. И где‑то на заднем плане — тихая с края ряда, которая почему‑то решила, что может говорить в его момент.

— Она решила сыграть, — сказал он наконец. — Значит, будет играть до конца. Но по моим правилам.

— О, классика — Гольденберг-учитель, — хохотнул Макс. — Скоро будешь дипломы раздавать.

В голове привычно щёлкнула доска: он — король в центре, друзья — тяжёлые фигуры по флангам, остальные — фоновые пешки. Рыжая впервые обозначилась не фоном, а возможной фигурой — слишком прямой для слона, слишком дерзкой для пешки. Скорее ферзь, который ещё не понимает, насколько далеко может ходить.

Первую мелочь он сделал почти между делом.

На следующей паре по их общему модулю преподаватель раздавал распечатки задания. Листы шуршали, переходя из рук в руки. Клим, сидящий позади, увидел знакомую рыжую голову, идущую к своей парте.

— Передай, — бросил он одногруппнику, забирая лишний лист.

Когда очередь дошла до рыжей, ей ничего не досталось.

— Похоже, одного не хватает, — заметил преподаватель, оглядываясь.

— Может, кто‑то взял два, — отозвался Клим, даже не поднимая глаз.

Лина спокойно поднялась и подошла к кафедре за новым экземпляром. На это ушла минута, но под чужими взглядами она показалась длиннее.

— Ты как всегда: отдельно от всех, — шепнула Джесс, когда та вернулась, не особо скрываясь.

Пара человек тихо хихикнула.

— Зато точно знаю, что мне достанется то, что нужно, — ответила Лина, не глядя на неё.

Клим сложил оба листа у себя на столе. Потом, уже в конце пары, поднялся и неторопливо выкинул один в урну у выхода, даже не удостоив его взглядом.

Жест был мелким, но точным. Как лёгкий шах конём: сам по себе не смертелен, но вынуждает противника сделать лишний ход. Она сама решила играть.

В столовой всё было ещё проще.

Линия очереди тянулась к раздаче, пахло супом, пережаренным маслом и кофе. Рыжая стояла с подносом: суп, чай, кусок хлеба — самый простой набор. Перед ней болтали две девчонки с филфака; за спиной уже толкались, кто‑то спешил, кто‑то просто не умел держать дистанцию.

— Эй, аккуратнее, — кто‑то задел её локоть, поднос опасно качнулся.

Клим с компанией вошёл в столовую в этот момент. Эффект был привычный: линия ожидания чуть дрогнула, кто‑то попытался уступить дорогу.

— Пропустите, — Макс уже шёл вперёд, даже не спрашивая, есть ли у него на это право. — У нас люди голодные, как минимум один после ночной смены на трассе.

Очередь сдалась. Лина автоматически шагнула в сторону, чтобы не столкнуться.

— О, рыжая с умными речами, — заметил Алекс, кивая на её поднос. — Ты опять питаешься, как человек, который боится задолжать даже столовой?

Пара человек рядом прыснула.

— Не всем платят за аппетит папиными бонусами, — спокойно ответила она. — Кому‑то приходится считаться не только с калориями.

— Ей просто удобно быть невидимой, — вставила из очереди Джесс. — Тогда не придётся оправдываться, если кто‑то её заметит.

— Невидимость — это роскошь, — сказал Клим, беря свой поднос. Голос не был громким, но разошёлся по кругу так же, как утром по аудитории. — Её нужно заслужить. Большинство слишком старается, чтобы их заметили. Кто тихо сидит в углу, не рискует, но и не получает ничего.

— Иногда «ничего» — лучше, чем стать чужим зрелищем, — тихо сказала Лина, не глядя на него.

— Спорный тезис, — холодно отозвался он. — Особенно когда твоё молчание всё равно никого не спасает.

— Зрелища кончаются, когда сценарий меняется, — парировала она.

Он прошёл мимо первым, плечом почти задевая её. На секунду ударило смесью яблочного шампуня и чего‑то тёплого, домашнего — совсем не из его мира выверенных ароматов. Запах странно задержался, как лишний ход в партии, который он не планировал, но запомнил. Как тогда на доске, когда ход вышел не по расчёту.

— Слышала, она вчера чуть преподу лекцию не прочитала… — донёсся чей‑то шёпот.

— Тихие всегда самые занудные.

— Может, решила, что если Гольденберг может говорить, то и она теперь тоже.

Смех был не громким, но постоянным — как фоновые уведомления, которые никто не просил, но все получают. Лина отметила про себя, что слово «лекция» к двум фразам по делу подходит примерно так же, как «гонка» к поездке за хлебом. Но пояснять это публике не входило в её планы.

Клим сел за свой обычный стол, спиной к окну, лицом к залу. Из этого угла было видно всё поле: линии столов, группы, одиночки.

Рыжая села одна, ближе к стене. К нему она была повернута боком; свитер, хвост, подбородок чуть поднят — не из гордости, а из принципа не опускать голову. Она ела медленно, не торопясь, как будто у неё не могли отнять ни еду, ни это маленькое пространство вокруг.