Сыграй, для меня!

Глава 1. Когда гаснет свет.

Небо было затянуто серыми, тяжёлыми тучами, как будто сама природа скорбела вместе с теми, кто собрался на старом кладбище. Ветер лениво трепал края чёрных пальто и фатов, приносил с собой сырость и запах увядших хризантем. Моросил мелкий дождь, тонкой вуалью оседая на лицах людей, собравшихся здесь не по своей воле, а по долгу, по памяти, по страху.

Все стояли молча. Только всхлипы женщины на заднем плане прорывались сквозь тишину. Мужчины молчали, угрюмо опустив взгляды, будто опасались встретиться глазами друг с другом.

В центре процессии стоял гроб, обитый чёрным бархатом, украшенный золотыми узорами. Он был открыт. Внутри лежал Витторио Манчини — легенда, глава итальянского мафиозного клана, человек, имя которого заставляло содрогаться даже самых закалённых.

Перед гробом стоял его сын — Рафаэль Манчини. Высокий, статный, с резкими чертами лица. Его тёмные глаза горели не только скорбью, но и чем-то ещё — неясным, острым, как лезвие ножа. Он не плакал, но пальцы его дрожали, когда он поднял руку, чтобы коснуться холодной ладони отца.

— Папа... — прошептал он, почти беззвучно. — Ты всегда говорил: никогда не показывай слабость. Даже в смерти... И вот ты лежишь здесь. Непобеждённый. Но мёртвый.

Он взглянул в лицо отца. Оно было спокойным, почти благородным. Словно Витторио просто заснул. Рафаэль вдруг ощутил пустоту. Ни страх, ни боль — а именно зияющую дыру, куда словно провалилось всё, чем он был.

Сзади к нему приблизился дядя Джулиано, старший брат Витторио.

— Ты должен быть сильным, Рафаэль, — негромко сказал он. — Теперь всё на тебе. Семья, бизнес, имя. Всё.

Рафаэль кивнул. Он чувствовал взгляды: людей клана, союзников, врагов, даже полиции — все ждали, какой шаг он сделает теперь. Он знал — слабость недопустима.

Священник, одетый в чёрную сутану, поднял руки и начал произносить заупокойную молитву. Молитва звучала глухо, неотрывно. Как набат.

Когда молитва закончилась, два гробовщика подошли к гробу. Один из них тихо произнёс:

— Пора...

Рафаэль в последний раз взглянул на отца. В груди что-то сжалось.

— Ты учил меня держать удар. Учти, я запомнил. — Его голос был почти шёпотом, но в нём чувствовалась клятва. — Я сохраню имя Манчини. И никто не посмеет забыть, кто ты был.

Механизм тросов заскрипел. Гроб начал медленно опускаться в землю. Женщина в первом ряду — тётка Мария — всхлипнула и перекрестилась. Кто-то опустил голову, кто-то — шепнул: requiescat in pace.

Рафаэль стоял как статуя. Ветер бил в лицо, пальцы были мёртвы от холода. Но он не двигался.

Он знал — с этой минуты он стал другим. Наследником. Главой. И, возможно, смертником.

Рафаэль стоял у свежей могилы, пока люди начали расходиться. Кто-то опускал голову в молчаливом уважении, кто-то просто отворачивался и уходил, будто это был конец спектакля, а не жизни человека, державшего под контролем полгорода. Только один человек остался рядом с ним — дядя Джулиано.

Он был полной противоположностью своему брату. Худощавый, с чуть вьющимися седыми волосами, он выглядел скорее профессором, чем человеком, когда-то державшим в руках пистолет. На нём был серый, поношенный плащ, и в руках — чёрный зонт, который он больше держал из вежливости, чем по необходимости.

— Он был великим, — сказал Джулиано тихо, глядя на надгробие. — Но слишком жестоким даже к себе.

Рафаэль медленно повернул голову.

— Он был тем, кем нужно было быть… в том мире, где не прощают ошибок.

— А теперь этот мир твой, да? — Джулиано слабо усмехнулся. — Ты уже решил?

Рафаэль молчал, а потом кивнул.

— У меня нет выбора.

Джулиано вздохнул, словно слышал эту фразу раньше. Словно она была проклятием, передающимся по крови.

— У каждого есть выбор, Рафаэль. Даже у меня он был. Я ушёл. Я больше не носил оружие, не ходил в дорогих костюмах, не решал чьих-то судеб на совещаниях в подвале. Я выбрал другой путь — музыку, покой... свободу.

Рафаэль скривился, глядя на чёрную землю.

— А ты не думаешь, что свобода — это роскошь, которую мы не можем себе позволить? Я сын Витторио Манчини. Ты брат Витторио Манчини. И как бы ты ни играл на скрипке — фамилия звучит громче любой симфонии.

— Но она не должна звучать как приговор, — мягко ответил Джулиано. — Ты можешь изменить правила игры. Сделать это по-своему.

Рафаэль всмотрелся в дядю. У того в глазах была печаль — старая, глубокая, знакомая тем, кто много терял. Но была там и вера. Непрошибаемая, как у человека, который знает, что его путь хоть и тяжёлый, но правильный.

— Ты думаешь, я справлюсь?

— Нет, — честно ответил Джулиано. — Но ты попытаешься. А значит — ты уже лучше, чем был твой отец.

Рафаэль отвёл взгляд. Его сердце сжималось от ответственности, страха, боли. Он вспоминал, как сидел на коленях у отца, как тот учил его целиться, вести переговоры, давать понять, кто в комнате главный.

"Мир не уважает доброту, сын. Мир уважает силу."

А теперь он — тот, кто должен держать клан. Решать, кому жить, а кому — нет. Он чувствовал, как на плечи уже ложится невидимая тяжесть.

— Я не могу быть другим, — тихо сказал Рафаэль. — Я должен продолжить его дело. Иначе всё, что он построил, исчезнет.

— Или станет чище, — добавил Джулиано. — Ты не обязан быть копией. Будь собой. Хотя бы попробуй. Это всё, что я прошу.

Рафаэль кивнул. Впервые за день — медленно, тяжело, но с решимостью. Он протянул руку дяде, и тот пожал её.

— Спасибо, — сказал Рафаэль. — Но путь, который я выбрал… может быть, ты не одобришь его.

— Рафаэль, я не одобрил путь и своего брата. Но это не мешало мне его любить.

Глава 2. Тени под пальто.

Двери особняка за их спинами закрылись с тяжёлым звуком, будто ставя точку в главе под названием "покой". Рафаэль вышел первым, его чёрный плащ развевался на ветру, лицо оставалось каменным, как у человека, принявшего внутри себя уже слишком много боли — и превратившего её в ледяную решимость.

Фонари во дворе отбрасывали золотистый свет на гравийную дорожку, ведущую к воротам. Возле дома выстроились в ряд три чёрных автомобиля — гладкие, как ночная змея, с затемнёнными окнами. Моторы уже работали, гулко урча, будто звери, готовые сорваться с цепи.

Кристофер прошёл мимо Рафаэля, взглядом осматривая периметр, и хмыкнул:

— Всё тихо. Как будто сама ночь затаила дыхание.

— Пусть держит, — сухо ответил Рафаэль. — Мы её сейчас испортим.

Альберто хлопнул дверцей, устраиваясь в переднем сиденье одной из машин:

— Никогда не думал, что снова окажусь в деле. Но, чёрт побери… чувствую, как кровь закипает.

Луиджи кивнул:

— В этом-то и беда. Чем больше кровь закипает — тем меньше шансов, что вернёшься.

Рафаэль остановился у задней двери лимузина. Обернулся. Его взгляд пробежался по лицам тех, кто стоял с ним: старые соратники, новые союзники, молчаливые бойцы. Каждый знал, куда они едут. И зачем.

— Если кто хочет выйти — делайте это сейчас, — сказал он тихо, почти безэмоционально. — После будет поздно.

Никто не шелохнулся. Лишь Кристофер ухмыльнулся, открывая заднюю дверь:

— Не смеши. Мы с тобой до конца. Всегда были.

Рафаэль коротко кивнул, сел в машину. Двери захлопнулись одна за другой, будто гробовые крышки.

Моторы взревели. Шины хрустнули по гравию. Кортеж плавно двинулся вперёд. За воротами — улицы ночного города, притихшего, не ведающего, что в его тишину уже направляется буря.

Когда машины выехали за кованые ворота, которые автоматикой медленно распахивались в стороны, Рафаэль, сидя в тени заднего сиденья, смотрел вперёд, словно через толщу времени.

"Отец, если ты слышишь... Надеюсь, ты одобришь. Мы не просто мстим. Мы восстанавливаем равновесие."

Город впереди медленно разверзался огнями и тенями, словно сцена, готовая принять новый акт.

Колонна из трёх чёрных машин ехала по ночному городу, скользя по улицам, как тени без имени. Окна затемнены. Моторы гудели, словно сдерживая ярость. Каждый перекрёсток пролетал мимо, как кадры из немого фильма — без звука, но с нарастающим напряжением.

Рафаэль сидел в центре заднего сиденья, не двигаясь как статуя. Его пальцы медленно постукивали по подлокотнику, отсчитывая что-то невидимое. Его взгляд был устремлён в ночь, где-то далеко за стеклом, где уже пылал свет ламп и гирлянд — свадьба клана Лоренцо.

— Венчание уже прошло, — пробормотал Кристофер, смотря в телефон. — Сейчас у них там банкет. Танцы, тосты, смех. Они даже не подозревают.

Рафаэль стиснул зубы. На его лице мелькнула тень.

— Да. Празднуют, будто всё у них под контролем. Будто не они залили улицы нашей кровью. Не они лишили меня отца.

Он на секунду закрыл глаза. Всплыло лицо Витторио — живое, суровое, как в молодости. Голос, наставляющий: "Никогда не бей первым, Рафаэль. Но если ударишь — бей так, чтобы не встал."

Рафаэль открыл глаза, холод вернулся в его взгляд.

— Сегодня мы не просто ответим. Мы напомним, кто такие Манчини.

Водитель впереди переглянулся с охранником на пассажирском месте. Обстановка в машине была наэлектризована, но сосредоточена. Без паники. Без гнева. Только сосредоточенность и дисциплина. Они готовились, как хирурги перед сложной операцией.

— Ты уверен, что стоит делать это именно сегодня? — спросил Луиджи по внутренней связи. — Там женщины, дети. Это всё-таки свадьба…

— Я уверен, — отрезал Рафаэль. — У Лоренцо не было сомнений, когда они стреляли в моего отца на выходе из церкви. Им было всё равно, кто рядом. Теперь и мне всё равно. Но мы сделаем это... красиво.

Альберто усмехнулся, перебирая пальцами вычурный серебряный кастет:

— Красиво. В стиле Манчини. Мне нравится.

Вдалеке, над крышами домов, уже виднелся свет гирлянд. Особняк Лоренцо возвышался на холме, словно замок. Музыка, едва уловимая сквозь закрытые окна машины, казалась неуместно весёлой, почти издевательской.

Рафаэль склонился чуть вперёд, пристально вглядываясь в приближающийся особняк. Его голос был хриплым и низким:

— Свадебный вечер. Станет ночью скорби. За Манчини. За отца.

Машины свернули с главной улицы и направились в сторону имения Лоренцо, скрытого за кипарисами и охраной.

Тишина внутри машины стала почти осязаемой. Кто-то проверял оружие. Кто-то молился. А кто-то — просто ждал. Рафаэль сидел прямо, будто уже чувствовал, как история разворачивается на его глазах.

И история, действительно, готовилась вписать новую кровавую главу.

Как только колонна свернула на улицу, ведущую к особняку Лоренцо, в ночной тишине прорезались звуки праздника. Гул голосов, переливчатый смех, отголоски музыки — всё это ударило по слуху как пощечина. Веселье. Беззаботное, жирное, чужое. И в нём — ни капли скорби, ни намёка на то, что сегодня похоронили Витторио Манчини.

Рафаэль поднял глаза, вглядываясь сквозь лобовое стекло лимузина. Особняк Лоренцо вспыхивал огнями как цирк. По фасаду — гирлянды, вдоль дорожек — свечи. Гости в нарядных костюмах и платьях танцевали на открытой веранде, бокалы шампанского отражали огни как алмазы. Кто-то кричал:

— За любовь! За Лоренцо! — и все, как по команде, закричали в ответ. Смех. Смех в тот день, когда закопали отца.

Рафаэль медленно повернулся к Кристоферу:

— Слышишь это?

Глава 3. Тишина ночного города.

"Отец, если ты слышишь... Надеюсь, ты одобришь. Мы не просто мстим. Мы восстанавливаем равновесие."

Город впереди медленно разверзался огнями и тенями, словно сцена, готовая принять новый акт.

Колонна из трёх чёрных машин ехала по ночному городу, скользя по улицам, как тени без имени. Окна затемнены. Моторы гудели, словно сдерживая ярость. Каждый перекрёсток пролетал мимо, как кадры из немого фильма — без звука, но с нарастающим напряжением.

Рафаэль сидел в центре заднего сиденья, не двигаясь как статуя. Его пальцы медленно постукивали по подлокотнику, отсчитывая что-то невидимое. Его взгляд был устремлён в ночь, где-то далеко за стеклом, где уже пылал свет ламп и гирлянд — свадьба клана Лоренцо.

— Венчание уже прошло, — пробормотал Кристофер, смотря в телефон. — Сейчас у них там банкет. Танцы, тосты, смех. Они даже не подозревают.

Рафаэль стиснул зубы. На его лице мелькнула тень.

— Да. Празднуют, будто всё у них под контролем. Будто не они залили улицы нашей кровью. Не они лишили меня отца.

Он на секунду закрыл глаза. Всплыло лицо Витторио — живое, суровое, как в молодости. Голос, наставляющий: "Никогда не бей первым, Рафаэль. Но если ударишь — бей так, чтобы не встал."

Рафаэль открыл глаза, холод вернулся в его взгляд.

— Сегодня мы не просто ответим. Мы напомним, кто такие Манчини.

Водитель впереди переглянулся с охранником на пассажирском месте. Обстановка в машине была наэлектризована, но сосредоточена. Без паники. Без гнева. Только сосредоточенность и дисциплина. Они готовились, как хирурги перед сложной операцией.

— Ты уверен, что стоит делать это именно сегодня? — спросил Луиджи по внутренней связи. — Там женщины, дети. Это всё-таки свадьба…

— Я уверен, — отрезал Рафаэль. — У Лоренцо не было сомнений, когда они стреляли в моего отца на выходе из церкви. Им было всё равно, кто рядом. Теперь и мне всё равно. Но мы сделаем это... красиво.

Альберто усмехнулся, перебирая пальцами вычурный серебряный кастет:

— Красиво. В стиле Манчини. Мне нравится.

Вдалеке, над крышами домов, уже виднелся свет гирлянд. Особняк Лоренцо возвышался на холме, словно замок. Музыка, едва уловимая сквозь закрытые окна машины, казалась неуместно весёлой, почти издевательской.

Рафаэль склонился чуть вперёд, пристально вглядываясь в приближающийся особняк. Его голос был хриплым и низким:

— Свадебный вечер. Станет ночью скорби. За Манчини. За отца.

Машины свернули с главной улицы и направились в сторону имения Лоренцо, скрытого за кипарисами и охраной.

Тишина внутри машины стала почти осязаемой. Кто-то проверял оружие. Кто-то молился. А кто-то — просто ждал. Рафаэль сидел прямо, будто уже чувствовал, как история разворачивается на его глазах.

И история, действительно, готовилась вписать новую кровавую главу.

Как только колонна свернула на улицу, ведущую к особняку Лоренцо, в ночной тишине прорезались звуки праздника. Гул голосов, переливчатый смех, отголоски музыки — всё это ударило по слуху как пощечина. Веселье. Беззаботное, жирное, чужое. И в нём — ни капли скорби, ни намёка на то, что сегодня похоронили Витторио Манчини.

Рафаэль поднял глаза, вглядываясь сквозь лобовое стекло лимузина. Особняк Лоренцо вспыхивал огнями как цирк. По фасаду — гирлянды, вдоль дорожек — свечи. Гости в нарядных костюмах и платьях танцевали на открытой веранде, бокалы шампанского отражали огни как алмазы. Кто-то кричал:

— За любовь! За Лоренцо! — и все, как по команде, закричали в ответ. Смех. Смех в тот день, когда закопали отца.

Рафаэль медленно повернулся к Кристоферу:

— Слышишь это?

— Слышу, — мрачно ответил тот. — Они празднуют, как будто завтра не существует. Как будто кровь Манчини — просто пятно на асфальте.

Луиджи, сжав зубы, смотрел на особняк и пробормотал:

— Проклятые ублюдки… Громко живут. Прямо просятся, чтобы им сделали тише.

Рафаэль слегка усмехнулся, но в его глазах не было радости. Только холодная, рассудочная ярость. Он провёл пальцем по стеклу, словно рисуя карту.

— Видите балкон? Там наверняка жених с невестой. Наслаждаются вечером, жизнью, беззаботностью…

Они ещё не знают, что этот вечер — последний в их прежней жизни.

Альберто с заднего сиденья подал голос:

— План тот же?

— Тот же, — кивнул Рафаэль. — Машина охраны слева — Кристофер с Альберто. Электричество — Луиджи, ты знаешь, где рубильник. Я иду с первой волной через террасу. Время — ровно пять минут после сигнала.

— А сигнал? — уточнил Кристофер.

Рафаэль посмотрел на яркие гирлянды и сказал:

— Когда погаснет свет — начинаем.

На мгновение в машине воцарилась гробовая тишина. Никто не дернулся. Никто не отступил. Только снаружи, из другого мира — смех, музыка, и хруст бокалов. Всё это продолжалось… пока небо над особняком Лоренцо не потемнело чуть больше обычного.

— Готовьтесь, — произнёс Рафаэль. — Они украли моего отца. Сегодня я заберу у них покой.

Машины остановились в тени деревьев, как хищники перед прыжком. Музыка всё ещё звучала. Но тени начали двигаться.

Сигнал был дан.

Во тьме раздался глухой щелчок — и вся улица, как по команде, провалилась в кромешную темноту. Мерцавшие гирлянды на фасаде особняка Лоренцо угасли, музыка захлебнулась, зазвучали удивлённые голоса гостей, прерванных в разгаре танца.

И в этот момент — словно из преисподней — из машин вырвались силуэты. Рафаэль шёл первым. Его глаза были спокойны и холодны, как лезвие ножа. Он вытащил пистолет и крикнул:

— Вперёд. Без пощады.

Глава 4. Треск в броне.

Внутри звучала репетиция — издалека доносились аккорды струнных, звучание пианино, дирижёрские команды. Рафаэль замер на мгновение в фойе. Его сердце отозвалось — там, в этом здании, был единственный человек, к которому он испытывал нечто похожее на уважение. Единственный, кто, возможно, всё ещё верил в него.

— Дядя Джулиано… — пронеслось в голове.

Он поднялся по лестнице к залу репетиций. Шаги глухо отдавались в пустых коридорах. Всё внутри было как в музее памяти — стены, где висели фотографии, афиши прошлых выступлений. Среди них — портрет молодого Джулиано с виолончелью.

Он остановился у двери, вдохнул и открыл.

Внутри сидел дядя — чуть поседевший, в очках, с лёгкой сутулостью, но с тем же огнём в глазах, что и всегда. Он играл на рояле, и только когда заметил Рафаэля, прервался.

— Рафаэль… — удивлённо поднял брови. — Ты? В это время?

— Прости, дядя. Надеюсь, я не нарушил твой вечер, — тихо сказал Рафаэль, заходя.

— Если ты пришёл сюда сам — значит, что-то произошло.

Рафаэль уселся в кресло у стены, скрестил ноги и выдал натянутую улыбку.

— Всё хорошо. Просто захотел увидеть человека, который научил меня слушать Шопена… а не выстрелы.

Джулиано изучал его лицо, словно пытаясь разглядеть под маской что-то настоящее. И, кажется, чувствовал — что-то не так.

— Ты снова в этом дерьме, Рафаэль?

Рафаэль на секунду замер… А потом, не глядя на дядю, ответил:

— Я просто пришёл послушать, как звучит тишина. После слишком громкой ночи.

— Пойдём. Послушаешь Шопена, он лечит, когда всё внутри сломано, — тихо сказал Джулиано, вставая из-за рояля и положив руку на плечо племянника.

Рафаэль молча кивнул. Его лицо не выдавало ни волнения, ни тревоги — только пустоту. Но внутри что-то дрожало, как тонкая струна, которую вот-вот заденут пальцы судьбы.

Они прошли по длинному коридору, за окнами которого разливался тёмный вечер, и зашли в один из музыкальных классов. Просторная комната, на стенах – портреты великих композиторов, в углу — глянцевый чёрный рояль, отражающий мягкий свет лампы. Воздух пах нотной бумагой, лаком и терпким деревом.

У рояля сидело несколько учеников, склонившихся над нотами. Среди них — девушка лет двадцати с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок.

— Елена, сыграй нам, пожалуйста. Что-нибудь из Шопена. Мягко. Так, чтобы затихли души, — произнёс Джулиано с лёгкой улыбкой и жестом подозвал девушку к роялю.

— Конечно, профессор, — кивнула она, бросив короткий взгляд на Рафаэля. Её пальцы, изящные и уверенные, коснулись клавиш.

В комнате воцарилась тишина. А затем — первые ноты. Мягкие, печальные, будто сама ночь заговорила голосом боли и надежды.

Рафаэль сел на стул у окна, скрестив руки на груди. Его взгляд был устремлён в пол, но разум — где-то далеко. На пепелище, среди обгорелых стен, где кричали женщины и рвались на части судьбы.

И всё же… музыка звучала. Как будто пыталась вымыть кровь из его памяти.

— Знаешь, Рафаэль, — негромко сказал Джулиано, глядя на него, — Шопен сочинял не для победителей. А для тех, кто не успел расплакаться.

Он не ответил. Только сжал челюсти и закрыл глаза. Сидел, не шелохнувшись, глядя на Ленины руки, скользящие по клавишам, будто они плыли по глади воды. Музыка лилась легко, как дыхание, наполняя комнату тонким, почти хрупким светом. И он впервые за этот день… дышал.

Он смотрел на неё, как будто впервые увидел женщину. Ни мишень, ни трофей, не инструмент для давления. Просто — она. Елена. В этом свете, в этих звуках, в этом покое.

Её лицо чуть склонено к клавишам, губы приоткрыты, будто она слышит мелодию внутри себя, прежде чем пальцы извлекут её наружу. Она не играла — она жила внутри этой музыки. Рафаэль уловил, как в уголках её губ дрожит еле заметная, полусонная улыбка. В этот момент она была прекрасна. Прекрасна в своей неприкосновенности. В своей свободе от всего, к чему он привык.

«Такая чистая… как ты вообще ещё существуешь в этом городе, где на стенах кровь не успевает высохнуть?» — подумал он.

На мгновение ему захотелось коснуться этой чистоты. Просто дотянуться — не для того, чтобы взять, а чтобы понять, что ещё не всё потеряно.

Музыка продолжала звучать, как будто мир вокруг затаил дыхание. Джулиано стоял в углу, наблюдая за племянником, и на его лице была грусть — глубокая, как тень на старом портрете. Он понимал, что за этим взглядом Рафаэля скрывается что-то страшное. Но сейчас — было рано спрашивать. Слишком рано.

Рафаэль провёл ладонью по лицу и медленно выдохнул. Его пальцы дрожали, он сам этого не заметил.

«Если бы я мог остаться здесь. Просто — здесь. В этом вечере. В её музыке…» — пронеслось в голове.

Но за окном ревели сирены. Где-то в городе догорал дом. И он знал — время вернуться туда, где нет Шопена. Только сталь, дым и молчание после выстрела.

Рафаэль не мог отвести глаз от Лены.

Она была как картина из другого мира — слишком тонкая, слишком светлая для того мрака, в котором он жил. Музыка, льющаяся из-под её пальцев, будто прорывала в его душе дыру. Он не знал, что там, за ней, — только чувствовал, как за много лет впервые защемило в груди.

«Она должна быть моей», — пронеслось в голове. Эта мысль была резкой, непривычной, но не хищной. В ней не было желания сломать, подчинить. Скорее — спрятать. Как будто её можно было спрятать от мира. Уберечь. От себя.

Он подошёл ближе, словно притянутый невидимой нитью. Сел на стул рядом с фортепиано, не сводя с неё взгляда. Она всё ещё играла, сосредоточенно, не заметив, как в воздухе вокруг него начало что-то меняться.

— Как тебя зовут? — тихо спросил он, когда последняя нота затихла, словно не хотел вспугнуть её.

Лена подняла взгляд. Её глаза были цвета тихой утренней воды — ясные, спокойные. Она чуть улыбнулась, не зная, кто он, но ощущая, что перед ней не просто посетитель.

— Елена, — ответила она. — А вас как зовут?