Сын колдуньи

1

Итак, рассказы о жестоких убийствах оказались правдой. С ужасом смотрели Отси Цепкорукая и ее спутники на распростертые тела трех молодых монашек-монтий. Монашки без сомнения шли просвещать дикарей-винков - и вот теперь они были задушены собственными четками, а вместо лица осталось кровавое месиво.

Потрясенная Отси уступила требованиям перетрусивших господ-путешественников. Она приказала возницам сделать короткую остановку, чтобы выкопать неглубокие могилы для монашек и напоить лошадей. Затем караван продолжил путь по кустарниковым равнинам, называемых Землей разочарования из-за множества брошенных ферм. Чтобы не стать легкой добычей для дикарей, решили двигаться и по ночам - хотя в темноте можно с такой же легкостью нарваться на засаду, как и ускользнуть от нее. Путники были как на иголках. Всю ночь просидеть в фургонах, не смыкая глаз, и ждать, что вот-вот услышишь стук копыт и свист летящих копий? Тут у любого сдадут нервы. Отси успокаивала себя тем, что правит первым фургоном и не слышит беспокойных разговоров, догадок и переживаний своих спутников.

Так и вышло, что со своего дозорного пункта она первой заметила нечто необычное сбоку от дороги. После грозового ливня, прошедшего на закате, по канаве вдоль обочины струилась вода и обтекала крошечный мокрый островок, на котором играли отблески молодого месяца. Островок из человеческой плоти, поняла Отси.

"Надо повернуть, пока остальные не увидели, - подумала она. - Сколько ужасов они еще смогут вынести? Чем я помогу бедолаге? Похороню его? Но могилу копать - не меньше часа; еще несколько минут на молитвы. А эти тем временем с ума сойдут. Они и так трясутся за свою шкуру".

Низко на небе сидела шакалья луна. Шакалья - потому что иногда, какой-нибудь редкой осенью, звезды шапкой скапливались позади новорожденного месяца, становясь как будто лбом, а сам месяц - курносым носом небесного зверя. Шакала. По мере того, как луна прибывала, тощая мордочка небесного шакала становилась все упитаннее и упитаннее, как будто ему везло на охоте.

Зловещая луна тяготила Отси. Хотелось забыть о покойнике, побыстрее пробраться через Землю разочарования и доставить своих наемщиков к воротам Изумрудного города. Впрочем, напомнила она себе, бояться надо настоящих шакалов, а не странных небесных явлений.

Луна была хоть и шакалья, но яркая, и отчетливо высвечивала лежащее в канаве бледное, почти светящееся тело, его согнутые плечи и неестественно повернутые ноги. Она сыграла с Отси злую шутку: если раньше проводница могла обогнуть мертвеца, пока его не заметили, то теперь поворачивать было поздно. Слишком человеческим было тело; слишком подло казалось бросать его на дороге.

- Набб, - крикнула Отси вознице второго фургона. - Притормози-ка, выстроимся шеренгой. Там еще кого-то убили - вон, лежит в канаве.

Тревожные вскрики, пока приказ передавали задним фургонам, потом негодующий ропот. Они что, теперь каждый труп будут осматривать? Отси не слушала. Она натянула поводья, остановила лошадей, осторожно спустилась на землю и, держась рукой за отсиженное место, заковыляла к телу.

Это был юноша, голый, если не считать рваных лохмотьев, едва прикрывавших его бедра. Он лежал ничком, уткнувшись головой в камень чуть выше скопившейся в канаве воды. Неподалеку валялся сорванный башмак. И, удивительное дело, ни следа убийц. Правда, вокруг задушенных монашек тоже не было следов, но то на сухой, каменистой земле. Здесь же, в грязной канаве после дождя, должно было остаться… хоть что-то. Следы борьбы. Но нет, ничего. Тело было еще свежим. Убийство произошло недавно. Возможно, сегодня вечером. Возможно, какой-нибудь час назад.

- Давай поднимем его, Набб. Посмотрим, осталось ли лицо.

- Крови не видно, - заметила Набб.

- Ее могло смыть грозой. Крепись.

Они встали с обеих сторон от тела. Отси мрачно взглянула на Набб, словно говоря: "Держись, это только начало" - и кивнула.

Раз, два, потащили.

Тело вытянули на дорогу и перевернули. Лицо было изранено - но на месте.

- Как он сюда попал? - удивилась Набб. - И почему ему не срезали лицо, как остальным?

Отси только покачала головой и села на корточки перед изувеченным телом. Пассажиры вылезли из фургонов и скучились позади. Отси чувствовала, что они держат камни и готовы убить ее, если она станет настаивать на погребении.

Шакалья луна приподнялась на небе, словно пытаясь лучше разглядеть голого юношу. Извращенка небесная!

- Мы не будем рыть новую могилу, - послышался голос самого решительного пассажира, богатого торговца из северного Винкуса. - Ни для него, ни для тебя, Отси Цепкорукая. Мы оставим его здесь одного, а ты, если хочешь, можешь остаться с ним за компанию.

- Нам и не пришлось бы ничего рыть, - вздохнула Отси. - Бедняга, ему рано в могилу. Он еще жив.

2

Со временем, когда путники приедут в Изумрудный город, они услышат от родственников и приятелей - в салонах, клубах, ресторанах - о зверствах, которых им удалось избежать. Город залихорадит от слухов. Сорок, шестьдесят, сто погибших в стычках между скроулянами и юнаматами. Чертовы дикари! Пусть режут друг друга - туда им дорога! - но не нас! Не нас!

Даже сомнительность слухов не уменьшит их занимательности. Двести убитых… Четыреста… Братские могилы, которые вот-вот обнаружат…

Однако всё это впереди, пока же караван тащился по Земле разочарования, которая не баловала разнообразием. Ни гор, ни холмов, ни лесов, ни долин, красивших страну Оз - одни лишь каменистые равнины, да глинистые взгорки, да опять равнины все того же скучного газетно-серого цвета. Пейзаж и так навевает тоску, а теперь ещё говорят, что нужно взять с собой полумертвого доходягу. Они ведь хорошо заплатили за услуги Отси и, казалось бы, вправе рассчитывать, что она будет думать в первую очередь об их благополучии.

Отси возмутилась. Она напомнила недовольным, что про запрет подбирать кого-нибудь в пути речи не было. Что по договору она не отвечает за жизнь пассажиров и обещала лишь приложить все усилия, чтобы безопасно доставить их по назначению. Для чего она и выбрала новый маршрут, огибающий самые неспокойные места, и пока ее расчет оправдался. Не так ли?

Пассажиры притихли. Юношу погрузили в третий фургон.

Несмотря на внешнее пренебрежение к пассажирам, Отси очень хорошо их понимала и была даже рада, что им встретился этот юноша. Пусть отвлекутся от собственных страхов.

Она забрала самое теплое одеяло и завернула юношу в него, как в кокон. Так он сутками и лежал без чувств, холодный, что было так же тревожно, как если бы его трясла лихорадка. После настойчивых попыток Набб сумела влить ему в рот несколько ложек водки, и, как показалось Отси, его мышцы как-то по-новому расслабились.

Хотя на самом деле кто его знает. Она ведь не врач.

Зато в одном она была уверена: с появлением раненого юноши настроение в караване переменилось к лучшему. Почему? Может быть, вот почему: если несчастного путника избили чуть не до смерти, а он выжил, то есть надежда и для остальных. Подумать только: ему не срезали лицо! Пассажиры стали успокаиваться. Невнятное бормотание молитв вокруг вечернего костра прекратилось. Со временем вновь зазвучали песни.

Мы выживем! Ничего нам не будет! Нам дарована жизнь! Мы спасены! Не иначе как у Господа на нас большие планы. И тут же плечи с гордостью расправлялись, а глаза влажно блестели в умилении перед непостижимым промыслом Безымянного Бога.

Еще неделя - и, достигнув камней, знаменующих собой конец Земли разочарования, путники повернули на север. Самая опасная часть пути пройдена.

Они ехали между двумя большими озерами, Тихим и Мертвым, скрытыми несколькими милями леса. Несмотря на удаленность озер, воздух был влажным. Мягкий осенний ветер шевелил нитевидные листья власодубов. Белки роняли орехи на крыши фургонов, сделанные из кожи скарков. Постепенно лес поредел, и путники выехали к Глинистой низине. Посреди темных полей возвышалась древняя обитель - первая каменная постройка за полтора месяца пути. Несмотря на грозные островерхие крыши, укрепленную стену с боевыми башенками и амбразурами и ветхие домишки вокруг, зрелище обрадовало путников, как не обрадовал бы сам Изумрудный город.

"Обитель святой Стеллы! - зашумели они. - Слава богу!"

Монахини делились по рангам. Одни давали обет молчания и жили затворницами. Другие давали обет служения: они учили неграмотных, лечили больных и предоставляли кров путешественникам между Кельскими горами и Изумрудным городом. Поэтому, когда караван приблизился к монастырю, широкие резные ворота распахнулись и из них показались три монтии средних лет, с гнилыми зубами и в накрахмаленных воротничках.

Они с ледяной вежливостью приветствовали Отси (их настораживала любая незамужняя женщина, научившаяся жить одна, вне женской общины), но, следуя традиции, преподнесли ей ароматные листья розового папоротника, чтобы вытереть лицо. Четвертая монтия, скрытая ширмой, неумело играла на арфе приветственный гимн. Лопнула струна, и из-за ширмы донеслось совсем не подобающее монашкам ругательство.

Это не испортило настроения путникам: они уже были почти в раю. Подумать только: их ждут мягкие постели! Горячая еда! Вино! И благодарные слушатели, готовые самозабвенно внимать рассказу об опасном путешествии.

В этом последнем пункте монтии их разочаровали. Внимание монахинь тут же обратилось на бесчувственного юношу. Они подняли раненого на крыльцо и поспешили за носилками, чтобы перенести его в лазарет.

Монахини уже уложили юношу в носилки, когда к путникам приблизилась мать-настоятельница, только что от утренних молитв. Она приветствовала Отси едва заметным кивком, внимательно посмотрела на страдальца и махнула рукой монахиням. Несите.

- Мы его знаем, - сказала она Отси.

- Знаете? - удивилась та.

- Если мне не изменяет память, - продолжала настоятельница, - то и вы должны его знать. Вы однажды увезли его от нас. Лет пятнадцать, а может, двадцать назад. В моем возрасте я уже начинаю терять счет времени.

- Двадцать лет назад он был еще младенцем, - возразила Отси. - Грудным ребенком. Я никогда не забирала младенцев из монастыря.

- Ну, пусть не младенца, но это был он. С ним еще ехала одна нелюдимая послушница; она служила несколько лет при монастырской больнице. Вы должны были отвезти их в арджиканский замок Киамо-Ко.

- Так это он был с Бастиндой?

- Я вижу, вы вспомнили.

- С Восточной ведьмой…

- Как некоторые ее звали, - фыркнула настоятельница. - Только не здесь. Здесь ее имя было сестра Басти-Индаа, и даже его использовали редко. Она наложила на себя обет молчания - сама, ни по чьему-то наказу - так что обращаться к ней обычно было бессмысленно.

- И вы узнали в этом юноше того мальчика? - недоверчиво спросила Отси. - Вы его видели с тех пор?

3

Трудное было время. В стране Оз оно давно трудное ("не давно, а всегда", - поправили бы насмотревшиеся на мир мудрецы). Усталая мать-настоятельница ушла в свою келью, обставленную даже строже, чем у младших монтий, села в кресло-качалку и, слегка раскачиваясь, стала вспоминать, стараясь не упустить ни малейшей подробности. Она уже взяла в привычку, регулярно прослеживать ту или иную историю, чтобы не потерять память.

Сестра Басти-Индаа, ставшая впоследствии Восточной ведьмой, жила в этом монастыре лет пятнадцать назад. Ее сложно забыть: насколько знала мать-настоятельница, ни у кого больше во всей стране Оз не было такой кожи - зеленой, как едва распустившиеся листки сирени. Басти-Индаа безропотно выполняла поручения старших монтий и держала свои мысли при себе. Сколько же она прожила здесь - пять лет? Шесть? Семь? А потом настоятельница наняла Отси Цепкорукую, чтобы та увезла неразговорчивую послушницу обратно в мир. С ней тогда увязался маленький мальчик. Его не приглашали с собой, но и не гнали прочь.

Как же его звали и откуда он взялся? Подкидыш, оставленный бродягами-побирушками? Сколько ни старалась настоятельница, она не вспомнила ни имени мальчика, ни его происхождения. Надо будет спросить кого-нибудь помладше.

Итак, Басти-Индаа покинула монастырь и отправилась в Киамо-Ко, чтобы искупить свои грехи. Какие - никто не знал. Мать-настоятельница иногда исповедовала монтий, но Басти-Индаа ни разу не просилась на исповедь, это настоятельница помнила наверняка. Хотя грехи Басти-Инды интересовали все монастырское сестринство, она так и не удовлетворила общее любопытство.

Мало-помалу (новости просачивались даже в столь отдаленную обитель) монтии узнали о превращении Басти-Инды - вернее, Бастинды - в Восточную ведьму. Узнали по ее дерзким поступкам и неожиданно вскрывшемуся родству. Оказалось, что Бастинда - сестра Гингемы, Западной ведьмы, как иногда ее называли. Господь свидетель, никому бы и в голову не могло такое прийти!

Мать-настоятельница вздохнула, досадуя на то, как легко возродила в себе неприязнь к минувшим дням. С каким облегчением оторвалась она тогда от молитв, как по-детски захлопала в ладоши, услышав, что правление Волшебника Гудвина из Изумрудного города наконец закончилось и старый мерзавец исчез в облаках на воздушном шаре, рекламирующем какую-то газированную воду. Затем неожиданное восхождение на трон леди Чафри, в девичестве Стеллы Ардуэнской с Пертских холмов. Нечто вроде временного премьер-министра. Как политик она появилась невесть откуда. У нее было все, что нужно для популярности: и хороший вкус, и прорва денег, - но кто бы мог подумать, что политический вакуум, оставшийся после бегства Гудвина, засосет в себя светскую львицу со слабостью к сверкающим нарядам?

"Далеко не худший выбор, - произнесла мать-настоятельница вслух, чтобы привести мысли в порядок. - И даже не потому, что это благотворно отразилось на репутации нашей покровительницы, святой Стеллы, в честь которой, наверное, и назвали леди Чафри. Вернее, нет: говорят, она сама себя так назвала. Изменила свое имя с провинциальной Эстеллы на более изысканную Стеллу, имя святой. Умный ход".

Действительно, Стелла, как ее теперь знали (простое и легко запоминающееся имя, почти кличка комнатной собачки) завела открытый двор и исправила многие ошибки Гудвина, глухого к нуждам народа. Она ввела программу прививок - очень предусмотрительно с ее стороны. Учредила школы для - кого бы вы думали? - мельничих. В общем, была полна благими начинаниями, дорогими правда. Все это было умно и щедро с точки зрения настоятельницы, хотя кому интересна точка зрения старой девы, отгородившейся от мира?

Затем Стелла уступила власть другому. Поговаривали, что ей, дилетантке, надоела политика, что оставив свой пост, она с упоением занялась коллекционированием миниатюрной мебели. Кто знает, может, ее и вынудили уйти. На время ее сменило марионеточное правительство. Соломенный болван по имени Страшила. Говорили, что он вовсе не соломенный болван и не тот Страшила, который путешествовал вместе с Пришелицей - Элли. Что он обыкновенный актер в костюме, нанятый, чтобы дурачить народ. Что каждый выходной у черного хода из дворца ему выплачивают жалование. Кто его нанял? Люди Стеллы? Те, кто выпер ее из кабинета? Властолюбивые банкиры из индустриального Гилликина? Неизвестно. Только со временем скинули и его, и на смену пришло новое наказание, новый выскочка, купающийся в лучах незаслуженной славы. Святейший Император.

Долгие годы, прошедшие с тех пор, как Бастинда рассекала на метле облака, были внешне спокойными. Одни зверства, слава богу, прекратились, но появились другие. Одни болезни исчезли, другие пришли им на смену. Теперь что-то на западе будоражит скроулян и юнаматов, да так сильно, что их распри выплескиваются на случайных путников.

Как, например, те молодые монтии, которых подлизы-наставницы погнали в самое пекло из монастыря в Изумрудном городе. Безмозглые клуши! Они бы укудахтались до самой смерти, лишь бы угодить своему Императору. И вот, три посланницы, три наивные девушки, остановились здесь, в обители святой Стеллы чтобы передохнуть и получить поддержку. "Где теперь их лица?" - хмуро размышляла мать-настоятельница. Она надеялась никогда больше не увидеть этих лиц - ни во сне, ни в посылке от дикарей.

Почувствовав, что проваливается в сон, настоятельница со стоном от боли в суставах встала с кресла и подошла к окну закрыть ставни. Одна из них застряла и не закрывалась. Настоятельница еще сегодня днем хотела сказать, чтобы раму починили, но потом отвлеклась на прибывший караван и забыла.

Она сходила в специально отведенный для нее туалет, переоделась в груботканую ночную сорочку и улеглась на набитый конским волосом тюфяк, надеясь на быстрый сон. Насыщенный был день.

Через окно смотрела шакалья луна. Настоятельница отвернулась, чтобы не встретиться с ней взглядом. Суеверие, с которым ее воспитали лет семьдесят-восемьдесят назад и от которого она так и не отвыкла.

4

На следующее утро, прежде чем собрать караван и преодолеть оставшуюся часть пути к Изумрудному городу, Отси отвела Набб в маленькую комнатку. Там уже собрались мать-настоятельница, сестра-врачевательница и сестра-травница.

Настоятельница села, за ней сели остальные. Она не притронулась к чаю - пришлось и другим воздержаться.

- Если мы хотим помочь мальчику, - начала настоятельница, - то должны высказать сейчас все, что о нем знаем. До меня доходят самые нелепые слухи. Сестра-врачевательница, давайте начнем с вас.

Сестра-врачевательница, грузная женщина с сомнительным прошлым, но несомненным талантом в диагностике, не слишком высоко оценивала шансы юноши на выздоровление.

- Судя по тому, что он не пострадал от переохлаждения, вы нашли его вскоре после того, как он был избит и оставлен умирать.

Отси промолчала. Она была не согласна с сестрой-врачевательницей, но не хотела начинать беседу спорами. Сестра-врачевательница продолжала:

- Он разбитый человек - в буквальном смысле этого слова. Не буду гадать, что с ним произошло, однако я никогда еще не сталкивалась со столь тяжелыми повреждениями. Одна нога сломана в нескольких местах, связки запястий растянуты, лопатка треснула. Сломаны ребра, четыре пальца, три косточки на левой стопе. Все переломы закрытые, ни один костный обломок не проткнул кожу. И, похоже, никакого наружного кровотечения.

"Если только кровь не смыло дождем", - отметила про себя Отси, но смолчала.

Сестра-врачевательница потерла шею и поморщилась.

- Я столько времени вправляла ему кости, что едва успела обследовать внутренности. Он дышит поверхностно, с усилием. Из носа выделяется желтая слизь с примесью крови. Все признаки расстроенного дыхания. Сестра-травница имеет свое мнение по этому поводу…

- Что касается слизистых выделений… - затараторила было сестра-травница, но сестра-врачевательница перебила.

- Если хотите, можете ее спросить. Я позволю себе не комментировать ее… домыслы.

- Как сердце? - спросила настоятельница, останавливая старых соперниц.

- Работает, - буркнула сестра-врачевательница, как будто удивляясь собственным словам.

- Живот?

- Студенистый, думаю, будет самое подходящее слово. Подозреваю, у него разорвалась селезенка и произошло заражение крови. Мне совсем не нравится цвет кожи на его конечностях и на месте ушибов.

- Какой именно цвет? - спросила настоятельница.

Сестра-врачевательница сжала губы.

- Может, это потому что я слегка устала. Мы ведь работали всю ночь, без отдыха. Но я бы сказала, его синяки зеленоватого оттенка, с желтым венчиком по краям.

- Что это может значить? Признак тяжелого кровоизлияния, болезни или… чего-то другого?

- Сложно судить. Может, он в коме; может, мозг уже отказал. Сердцебиение нормальное, а цвет кожи - нет; вероятно, из-за нарушенного кровотока. Сильно повреждены легкие, но вчерашним ли злоключением или давней болезнью, я пока сказать не могу.

- Таким образом… - Настоятельница сделала резюмирующий жест.

- Он умрет к вечеру, самое позднее к завтрашнему утру.

- Мы можем молиться о чуде, - предложила Набб. Отси фыркнула.

- Сестра-травница возьмется за лечение, - сказала сестра-врачевательница с таким видом, будто считала, что куда разумнее прибегнуть к молитве.

- Вы можете молиться о чуде, - сказала сестра-травница. - А я тем временем займусь делом.

- Вам есть что добавить, сестра-травница? - обратилась к ней настоятельница.

Та сдвинула очки на кончик носа, потом сняла их совсем, повертела в руках и протерла стекла краем передника. Она была манчуньей и проявляла истинную манчиковскую чистоплотность - неплохое качество для человека ее профессии.

- Весьма загадочный случай, - изрекла она. - Мы обеспечили пострадавшему максимальный покой, положили шины на конечности. Если он выживет, то сможет даже в некоторой степени вернуть себе прежнюю моторную активность.

- Что это значит? - спросила Отси. - Говорите, пожалуйста, понятно для остальных. Для меня.

- Это значит, он сможет садиться и пользоваться руками, если нервы не разорваны. Сможет худо-бедно ходить; маловероятно, конечно, но надежда умирает последней. Пока меня больше беспокоят выделения с его слизистых оболочек. Заметнее всего из носа, однако и на других слизистых тоже. Глаза, уши, задний проход, половой член.

- Вы, конечно, провели лабораторные исследования, - подсказала настоятельница.

- Конечно, правда, пока самые простые. Ничего особенного: такого, чего бы я не видела за время моего служения здесь, при монастырской больнице, или на моем прежнем месте старшей медицинской сестры в приюте для неизлечимых больных.

Сестра-врачевательница страдальчески закатила глаза. Сестра-травница никогда не упускала возможности напомнить о своих достижениях.

- Ваш вывод?

- Он был бы сейчас преждевременным.

Даже сидя, сестра-травница была ниже остальных. Бросив косой взгляд на возвышающуюся над ней соперницу, она воинственно задрала подбородок.

- Однако интересно бы знать, - продолжала она, - не с гор ли спустился пострадавший. Тогда слизистые выделения объяснялись бы тяжелой сосудистой недостаточностью, вызванной резким перепадом атмосферного давления. Я никогда еще не сталкивалась с подобной болезнью, но легко допускаю ее существование. Разница в давлении между нашей Глинистой низиной и вершинами Кельских гор действительно должна быть огромной.

Сестра-врачевательница презрительно хмыкнула, давая понять, какого она мнения о выводах своей коллеги. Она нетерпеливо выпрямилась, возвышаясь над сестрой-травницей и как бы подгоняя ее.

- Вы согласны с сестрой-врачевательницей, что юношу скорее всего ждет смерть?

Сестра-травница шумно выдохнула. Две лекарки терпеть не могли соглашаться друг с другом, но сейчас ничего не оставалось делать. Она нехотя кивнула.

- Правда, мы еще слишком мало о нем знаем, - добавила она. - Чем дольше он продержится, тем больше у меня будет возможностей изучить его болезнь.

5

Монастырские постройки, старейшие из которых насчитывали уже несколько сотен лет, располагались вокруг общего двора. Их простые формы и облицовка отражали поспешность, с которой возводилась обороноспособная обитель. Наверху бесконечной, как показалось настоятельнице, лестницы находился лазарет. В его чуланчике, преобразованном в кабинет, сестра-врачевательница держала свои книги и записи, а сестра-травница - склянки с настоями, настойками, мазями, порошками, реактивами. Низенькая, как все манчики, сестра-травница могла стоять в чулане в полный рост, тогда как для сестры-врачевательницы потолок был слишком низок. Выходило, что у одной соперницы есть свой кабинет, а у другой - нет. Грызня по этому поводу так и не утихала.

Лазарет располагался под крышей угловой башни. Прикрытый тяжелой дверью, он представлял собой просторное округлое помещение с узкими окнами-бойницами, обращенными в три стороны. Вместо стен и потолка вверх сходились конусом стропила. Взору лежачих больных открывался внутренний каркас крыши и покрывающий его настил. Вверху, под самой кровлей, водились летучие мыши, но они были чище многих больных, и их не трогали.

"Как будто попала внутрь остроконечной ведьминой шляпы", - подумала настоятельница, переводя дыхание.

В лазарете было две большие общие палаты. Палата справа от входа предназначалась для нищих и больных мирян; палата слева - для монтий. Настоятельница отодвинула занавеску, ведущую в правую палату, и вошла.

Лестар - а настоятельница уже не сомневалась, что это он, - неподвижно лежал на высокой кровати, скорее как мертвец, чем как живой человек.

- Я смотрю, ему не дали подушку, - грозно прошептала настоятельница.

- Из-за шеи.

- Понимаю.

Больше смотреть было почти не на что. Руки и ноги прибинтованы к шинам, грудь обвязана, на голове повязка, из-под которой выбиваются черные, отмытые и смазанные ароматным маслом волосы. Через прорези в повязке видны закрытые глаза с длинными пушистыми ресницами.

- Что это вы его забинтовали всего, как обожженного? - поинтересовалась настоятельница.

- Много ссадин и поверхностных ран.

Настоятельница кивнула. Ее зрение было уже не таким, как раньше. Она нагнулась и внимательно вгляделась в закрытые глаза Лестара. Потом взяла его левую руку и рассмотрела изломанные ногти. На ощупь рука была влажная, как голова скаркового сыра.

- Снимите с него набедренную повязку.

Сестра-врачевательница и сестра-травница удивленно переглянулись, но сделали, как было велено.

У настоятельницы не было случаев стать большим знатоком мужской анатомии, однако глядя на Лестара, она не выказала ни любопытства, ни отвращения, только методично подвинула член и осмотрела мошонку. "Надо было взять с собой очки", - пробормотала она.

Ей потребовалась помощь, чтобы разогнуться.

- Хорошо, наденьте ее обратно, - сказала она.

Монтии повиновались.

- Я не буду просить вас, сестры, снять с него бинты и показать те синяки, о которых вы говорили - мне достаточно вашего слова. Однако заявляю вам и сегодня же запишу в наш монастырский журнал, что никаких зеленых пятен на коже я не наблюдаю. Я не потерплю разговоров, что в нашем монастыре находится… чудовище. Если вы были настолько нетактичны, что намекнули на это другим сестрам, немедленно скажите им, что ошиблись. Вам понятно?

Не дожидаясь ответа, она повернулась к юноше.

Сложно оценить человека по его безжизненному телу. Лицо мертвеца теряет благородство: оно ему больше ни к чему, - а Лестар был уже почти мертвец, так близок к смерти, как только можно приблизиться, не потеряв мельчайшую надежду на выздоровление. В облике юноши не осталось ни волнения, ни покоя.

Он был молод и хорошо сложен - этого не могли скрыть даже повязки. Молодые тоже умирают, напомнила себе настоятельница, и иногда приветствуют смерть как избавительницу от мук. Ее вдруг наполнил безотчетный восторг от того, что она прожила такую долгую жизнь и даже теперь была здоровее этого умирающего мальчика.

- Мать-игуменья, что с вами? - спросила сестра-врачевательница.

- Пустяки. Съела что-нибудь, наверное.

Итак, осмотр не дал ничего конкретного. Настоятельница повернулась к выходу. Теперь нужно было переговорить с сестрой-поварихой, а потом перейти к следующим делам. Она вздохнула.

- Всем нам надлежит выполнять свои обязанности, - напомнила она сестре-травнице, поправлявшей постель больному, и сестре-врачевательнице, склонившейся над его пульсом. - Выполнять их сполна и не выходить за пределы.

- Да, мать-игуменья. - Они почтительно склонили головы.

"Ни волнения, ни покоя, - снова подумала настоятельница. - Как будто его душа сейчас не здесь. Тело еще не умерло, но душа его покинула. Как такое возможно?"

"Кощунство! - тут же обругала она себя. - Кощунство и шарлатанство!" И поспешила вниз по лестнице, насколько ей позволяли больные ноги.

6

Мать-настоятельница давно не бывала у сестры-поварихи. С желудком, расстроенным десятилетиями неумелой монастырской готовки, она не находила удовольствия в пище и ела лишь для того чтобы поддержать свое существование. Вот и сейчас мысль о кухне вызвала у нее легкую тошноту.

Расположенный на пути в Квадлинию, монастырь был приютом для многих квадлинских девушек, слишком некрасивых или невоспитанных для замужества и слишком глупых для простейших профессий: няньки, сиделки, воспитательницы. Иногда их забирали родственники, чаще девушки убегали из монастыря сами, повзрослев и отъевшись. В монастыре за исполнительность их брали помощницами на кухню. Неплохо бы посадить одну из таких девушек у постели Лестара, подумалось настоятельнице.

- Сестра-повариха! - хрипло позвала она, с порога кухни. - Сестра-повариха!

Ответа не было, и настоятельница пустилась на поиски. В солнечном углу кухни несколько девушек сосредоточенно месили голыми коленками толстые куски хлебного теста. Такие простонародные привычки в монастыре не приветствовались, но настоятельница сделала вид, что не заметила. Она была не в настроении браниться.

Высоко на лестнице, мурлыча себе под нос и покачиваясь в такт мелодии, сестра-чашница заботливо поворачивала бутылки с монастырским вином.

- Боже милостивый, - пробормотала настоятельница и двинулась дальше.

Из кладовой бил обеденный запах: хлеб, корешки плеснецвета, старый скарковый сыр и мягкие синие маслины, от которых даже ослы отказывались. "С такой пищей не так-то сложно думать о высоком", - усмехнулась про себя настоятельница.

Дверь в сад была открыта. Тоненькие жемчужные деревца дрожали на ветру. Настоятельница вышла глотнуть свежего воздуха и полюбоваться на листья жемчужных деревьев, которые по осени становились цветом от гранитно-розового до лавандово-синего.

В изумрудной траве возле колодца примостились на своих фартуках три девушки-послушницы. Рядом с ними на кресле-каталке сидела параличная старуха, которую вывезли на прогулку. Старуху, на вид еще более древнюю и уж точно более немощную, чем мать-настоятельница, заботливо укрыли клетчатым пледом и низко, почти до бровей, опустили платок, чтобы ее не беспокоило утреннее солнце. Две послушницы лущили стручки жемчужного дерева, а третья водила пальцами по необычному музыкальному инструменту, вроде кифары, состоящему из двух перпендикулярных друг другу грифов, вдоль которых были натянуты струны. Извлекаемый звук напоминал скорее низкое жужжание, чем мелодией. Возможно, инструмент был расстроен. Или музыка слишком непривычна. Или музыкантша бездарна. Однако остальные послушницы не возражали и даже, похоже, получали удовольствия от заунывной музыки.

Завидев настоятельницу, послушницы вскочили на ноги, побросав свою работу в траву. Все трое были квадлинками.

- Пожалуйста, девушки, - слегка поморщилась настоятельница. - Не отвлекайтесь.

И, уже почтительным тоном, добавила:

- Доброго здоровья вам, матушка.

Старая монтия кивнула, но головы не подняла. Ее взор был сосредоточен на пальцах музицирующей девушки.

- Я пытаюсь найти сестру-повариху, - сказала настоятельница.

- Она в грибном погребе, собирает грибы для супа, - откликнулась одна из девушек. - Сходить за ней?

- Не нужно, - ответила настоятельница, оглядывая их. - Вы у нас первый год?

- Тсс! - сказала старуха.

Это шиканье настоятельнице не понравилось.

- Вы уже приняли постриг, девушки? - снова спросила она.

- Тсс! - повторила старуха. - Он уже близко.

- Послушайте, у меня дела… - возмутилась было настоятельница, но дряхлая монтия остановила ее поднятой морщинистой рукой. Ладонь была гладкая, без кожных узоров, без линий, по которым можно было бы прочесть историю, характер, судьбу, как будто вылизанная очищающим огнем.

Только у одной старухи такие ладони.

- Что у вас тут происходит, матушка Якль? - спросила настоятельница.

Старуха не ответила и даже не отвела взгляда от струн, только подняла согнутый палец к небу. Настоятельница повернулась. Сколько преданий знает история о посетителях с небес: от священного писания до безумных пророчеств. Небо сложно не заметить.

Палец Якль указывал, однако, не на небо, а на крону дерева, из-за которого вдруг словно бы извергся пенистый фонтан и ослепительная струя, будто стопка дамских вееров посыпавшихся из бельевого шкафа, хлынула вниз. Хлоп медно-желтых крыльев, мельканье красных пятен, золотые глаза на лобастой голове.

Красный феникс! Самец, судя по оперению. Эти птицы находились на грани полного исчезновения. Их последние известные гнездовья оставались на самом юге страны Оз, где обширные болота наконец сменялись труднопроходимым, почти не тронутым лесом миль семь шириной. Но откуда взяться фениксу здесь? Сбился ли он с пути? Помешался в уме от болезни?

Феникс опустился на середину инструмента, на котором играла девушка. Она вздрогнула от неожиданности: увлеченная музыкой, она и не заметила спускавшуюся птицу. Феникс повернул голову так, что сначала один, потом другой золотистый глаз обратился к настоятельнице.

- Если ищешь талант, - сказал феникс (вернее, Феникс, раз уж он умел говорить), - то вот он. За час, что я за ней наблюдаю, она не замечала ничего вокруг, кроме своей музыки.

Монахини на миг потеряли дар речи. Не то чтобы говорящие Птицы были такой уж диковиной, но они редко снисходили до разговоров с людьми. Да и что за чудо был этот Феникс! Хвост длинный, широким веером, как у индейки - и ведь представить только: таким же веером фениксы умеют распускать защитные перья по всему телу, превращаясь в парящий в воздухе сверкающий шар, отпугивающий хищников.

- Знаешь ли ты о мальчике, которого вчера сюда принесли? - спросила настоятельница, оправившись от удивления.

- Не знаю я никаких мальчиков. И вообще я не общаюсь с вашим племенем, - гордо ответствовал он и добавил, как для слепых: - Я - Красный Феникс.

Настоятельница не одобряла тщеславия в любых его проявлениях. Она повернулась к юной музыкантше.

7

Опять ступеньки! Бедные ее суставы! Теперь без долгого послеобеденного отдыха не обойтись. Переборов себя, настоятельница ступила на лестницу, и Кандела услужливо подала ей руку. Это хорошо: значит, девочка не безнадежно глупа.

Солнце поднялось уже высоко, прогрело воздух в лазарете и не светило в окна. Юноша лежал, как и прежде, недвижимый и аккуратно укрытый одеялами. По обе стороны от его кровати сидели сестра-травница и сестра-врачевательница, каждая за своим делом: первая толкла травы в ступке, вторая вела историю болезни.

- Знаете эту послушницу? - спросила их настоятельница.

Сестры вопросительно посмотрели на нее.

- Ее зовут Кандела, и она играла на доминьоне на кухонном дворе. Похоже, у нее есть кое-какие способности к музыке; может быть, сидя здесь с Лестаром, она их разовьет. Кандела, познакомься с сестрой-врачевательницей и сестрой-травницей. Ты наверняка видела их хотя бы в церкви и трапезной.

Монтии не обязаны были кланяться, но когда не поклонилась и Кандела, смущенная сестра-травница неуверенно качнулась вперед - понимай, как знаешь.

- У меня есть более для вас дело поважнее, чем неусыпный присмотр за нашим гостем, - сказала настоятельница сестрам.

- Но, мать-игуменья, - возразила сестра-врачевательница. - Не хочу перечить вам, и все же должна с почтением напомнить, что как вы руководите духом нашей обители, так и я отвечаю за здоровье каждой живущей в ней души.

- И говоря о здоровье… - подхватила сестра-травница, однако настоятельница нетерпеливо подняла руку.

- Никаких возражений. Кандела девушка простая, но она вполне способна сидеть здесь у постели больного. Она понимает мои поручения. Если он вымолвит хоть слово, она немедленно даст кому-нибудь знать. Ну, а пока она вспомнит свои гаммы и, может быть, улучшит свою игру. Если Лестару суждено умереть, то пусть его баюкают звуки доминьона. Таково мое мнение.

И настоятельница сложила руки в старинный ритуальный жест, означающий "да будет так" или, в зависимости от выражения говорящего, "возражений не потерплю".

Сестра-травница не отступала.

- Я хорошо знаю эту новенькую, у нее не хватает ума даже уйти под крышу с дождя. Вы делаете ужасную ошибку…

- В кои-то веки сестра-травница права, - поддержала сестра-врачевательница. - Если нагноятся раны или разовьется осложнение…

- У меня припасена для вас другая работа, - оборвала их настоятельница. - И ваше невыносимое упорство лишний раз доказывает, что вы-то мне для нее и нужны.

Они замолчали, разбираемые обидой и любопытством.

- Я вам еще не рассказывала, что узнала о трех молодых монтиях из Изумрудного города, которые не так давно здесь останавливались. Их убили по дороге и срезали лица. Надо выяснить, кто и зачем это сделал.

Настоятельница повернулась.

- Заканчивайте с лекарствами и следуйте за мной. Я вздремну вместо обеда, и мы соберемся в моей келье, когда окончатся послеобеденные молитвы. Да, и не забудьте снова наложить лечебные заклинания, чтоб они действовали хотя бы до вечера.

Она не была знакома с их профессией - откуда же она узнала об этих запрещенных заклинаниях? Видимо, потому она и настоятельница, - решили сестры. Пусть она не знает медицины, зато знает женщин.

Им оставалось только подчиниться. Настоятельница спускалась чуть впереди, и на губах ее играла победная улыбка. Хорошие они сестры, эти лекарки, вот только любопытны до смерти, как и все остальные в обители. Чем бы ни был болен Лестар, какой бы исход его ни ожидал, ему будет легче без их удушливого внимания.

Настоятельница остановилась, чтобы перевести дух. Убийственные ступеньки. Сестры почтительно застыли и ждали, пока она отдувалась. "Женское упрямство! - думала настоятельница. - Что эти две, что я. Если кто и справится с заданием, то это они. Храни их господь!"

А зачем вообще я подвергаю моих дорогих сестер опасности? Из-за того что другая настоятельница в Изумрудном городе безответственно послала молодых несмышленых монашек к дикарям, не позаботившись даже о проводнике! Вместо Отси Цепкорукой у них была одна лишь вера, невинность и смелость, порожденная глупостью. Будь проклят Изумрудный город за то, что сидит на нашей шее! Будь прокляты эти монастырские тряпки за то, что идут на поводу у правительства!

Она не стала просить прощения у Безымянного Бога за свои мысли. Она заработала право на проклятия. Когда они заслужены.

8

Кандела лишь мельком взглянула на Лестара. Она сидела на плетеном стуле и перебирала мозолистыми пальцами верхние струны доминьона. Нижние струны чуть слышно гудели, производя скорее сотрясение воздуха, чем истинный звук. За окном бежали легкие облачка, время от времени заслоняя солнце, и свет волнами солнечного прибоя то тускнел, то вновь наполнял палату.

Холодало.

Кандела предоставила пальцам полную свободу. Она не только была умелой музыкантшей (как бы там ни жаловалась сестра-повариха), но и чувствовала в себе призвание к музыке. Увы, ее доминьон был сломан и не мог больше ни петь, ни смеяться, ни плакать, и лишь чтобы не потерять сноровку она продолжала водить пальцами вдоль перекрещенных грифов. Монотонная, недооформленная мелодия никого не могла утешить - это Кандела прекрасно понимала. И все равно она будет играть, извлекая из инструмента тягучее жужжание. Слишком хорошо помнила девушка Красного Феникса: ведь это она своей игрой заставила его спуститься с небес. То ли еще она сумеет!

За гранью

1

ДОМИНЬОН ПРОДОЛЖАЛ ИГРАТЬ. Неслышанный Лестаром в его состоянии, тем не менее это имело свой эффект.

В то время он ЖИЛ В замке под названием Киамо Ко, но не присутствовал при смерти Ведьмы.

Ведьма заперла его на кухне с Няней и этим нервным Львом. Проявив удивительную находчивость для такой сумасшедшей, Нянюшка вогнала ручку железной сковородки с одним яйцом в гнилое дерево дверного косяка. Поняв эту идею, Лестар и Лев раскачивали петли до тех пор, пока дверь тяжело не упала внутрь.

Уорра, Снежная Обезьяна Ведьмы, побежала впереди них вверх по лестнице в комнату Ведьмы на вершине башни. Но Элли уже спускалась вниз, ее лицо было липким от слез, сильно обожженная метла воняла в ее руках.

- Она ушла, - всхлипнула девушка, и сердце Лестара оборвалось — а чье бы сердце не оборвалось? Он сел на ступеньку и обнял ее за плечи. Ему было четырнадцать. Первое влечение неловко при любых обстоятельствах, предположил он, но это было экстремально. Не то чтобы он когда-либо видел, чтобы люди были нежными. И она была святой из Другой Страны, ради всего святого.

Девушка не могла справиться со своим шоком, поэтому Лестару потребовалось некоторое время, чтобы понять, о чем она рыдает. Ведьма ушла. Его самая ранняя память, его Злая, его тетушка, его тюремщик, его мудрый друг - его мать, говорили другие, но доказательств этому не было, и она не ответила на вопрос, когда он ее спросил.

Мертва, мертва и исчезла, и после ее собственного осмотра няня не позволила ему подняться на парапет, чтобы посмотреть.

- Это зрелище ослепило бы святого, - пробормотала она, - так что хорошо, что я старая грешница. А ты, ты просто юный дурак. Забудь об этом, Лестар, - Она положила ключ в карман и начала петь в незнакомом стиле, какую-то панихиду из своего захолустного детства, - Милая Лурлина, мать милосердия, саван убитого, шаль пропавшего без вести...

Языческое благочестие няни было каким-то неубедительным. Но на каком основании он мог так сказать? Он покинул юнионистскый монастырь слишком молодым, чтобы усвоить какие-либо догматы веры, поддерживающие уединенный образ жизни. С расстояния скептически настроенного подростка юнионизм казался зарослями противоречий. Милосердие ко всем, но нетерпимость к язычникам. Бедность облагораживает, но епископы должны были быть богаче всех остальных. Неназываемый Бог создал добрый мир, заключив в него мятежного человека, и дразнит человечество сексуальностью, от которой нужно защищаться любой ценой.

Лурлинизм был не более разумным, если судить по тому, как няня говорила об этом. Случайные эпизоды слегка эротического флирта, когда Лурлина эффективно сватала Оза. В глубине души он думал, что это было совершенно глупо, хотя, будучи красивее, это также было легче запомнить.

Возможно, у него просто не было чувства веры. Казалось, это был своего рода язык, чей корявый синтаксис нужно было слышать с рождения, иначе он навсегда оставался непонятным.

Но ему хотелось, чтобы сейчас у него была вера, хоть какая—то крупица чего-то: ведь Бастинда была мертва, и вести себя так, как будто мир изменился не больше, чем если бы отломилась какая-нибудь ветка дерева, -

ну, это казалось неправильным.

Она всплыла в его сознании, первое жестокое воспоминание, такое же внезапное и настойчивое, как укус пчелы. Она кричала на него.

- Солдаты Гудвина похитили всю семью и бросили тебя? Потому что ты был бесполезен? И ты все равно последовал за ними, и им все равно удалось ускользнуть от тебя? Ты бесполезен?

Даже тогда он знал, что она была не столько зла на него, сколько напугана тем, что случилось с другими обитателями замка, пока ее не было. Даже тогда он знал, что она испытала облегчение от того, что его пощадили из-за его незначительности. Даже тогда он был уязвлен упреком в этом термине. Бесполезный.

- Я возьму метлу, - наконец сказал Лестар, - Ее можно похоронить вместе с ней.

- Мне она нужна, чтобы доказать, что она мертва, - сказала Элли, - А что еще можно сделать?

- Тогда я понесу его за тебя, - сказал он.

- Ты пойдешь со мной?

Он огляделся. Внутренний двор замка был более тихим, чем он когда-либо видел.

Вороны Ведьмы были мертвы, ее волки, ее пчелы. Крылатые обезьяны столпились на крыше дровяного сарая, парализованные горем. С жителями деревни арджики в поселке Красная Ветряная Мельница ниже по склону или в домах, разбросанных по подветренной стороне горы, Лестар почти не общался.

Так что в Киамо-Ко его ничто не удерживало, кроме няни. И какой бы старой она ни была, скоро она погрузится в свой обычный туман глухоты и рассеянности. Через неделю она забудет, что Ведьма умерла. Кроме того, даже в свои лучшие дни она никогда не знала, откуда взялся Лестар. И ей, похоже, тоже было все равно. Так что расстаться с ней было нетрудно.

- Я иду с тобой, - сказал он, - Да. А я понесу метлу. Уходить было уже слишком поздно, поэтому вместо этого они занялись собой. Лестар кормил обезьян.

Элли попыталась приготовить еду для няни, которая заплакала и сказала, что не голодна, а затем съела всю свою порцию и Львиную долю.

Умывшись, Элли уютно устроилась на изгибе Львиной шеи, как для того, чтобы успокоить его, так и для того, чтобы успокоиться самой. Лестар поднялся в комнату Ведьмы и огляделся.

Уже казалось, что она никогда там не жила.

Он подумал о Гриммуатике, этой запутанной книге магии. Он так и не смог ее прочитать. Куда бы Ведьма ни положила его в последний раз, она оставил его там. Неважно. Ни одна Летающая обезьяна не смогла бы произнести из него ни слова, а зрение Няни было слишком слабым, чтобы расшифровать его странный скремблированный текст. В любом случае, его было бы слишком тяжело нести.

У книг своя жизнь, подумал он. Пусть оно само о себе позаботится.

Повернувшись, чтобы уйти, он заметил черный плащ Бастинды. Немного потрепанный, края потертые, воротник сильно изъеден молью. Тем не менее, он был густым, и дни становились только холоднее. Он накинул его на свои узкие плечи. Он был слишком велика для него, поэтому он обмотал концы петлей вокруг предплечий. Он предположил, что выглядел как маленькая глупая летучая мышь с огромным размахом крыльев. Ему было все равно.

За гранью 2 глава

КАНДЕЛЛА ПОЛОЖИЛА доминьон отдохнуть. Ее пальцы распухли и покрылись длинными красными рубцами. Она усердно работала. Молодой человек — они звали его Лестар, не так ли?—

Дышал неглубоко, но регулярно. И у него не дрогнул ни один мускул за те часы, что Канделла начала играть с ним.

Услышав звук в дверях, она обернулась. Она ожидала увидеть мать игуменью, но это была ворчливая начальница кухни, сестра п.

- Кто-то нашел тепленькую работенку, где она может сидеть весь день, - сказала сестра Повар без особого негодования, но она смотрела только на жертву. Едва наступила ночь первого дня, как монахи в монастыре Святой Стеллы не смогли обуздать свое любопытство, - На него особо не на что смотреть, не так ли?

Канделла издала тихий горловой звук, что-то вроде мурлыканья. Возражение? Сестра Повариха не была уверена. Она знала, что Канделла способна следовать инструкциям, поэтому, какими бы ни были ограничения девушки, они не включали глухоту или отсутствие понимания языка. Она просто молчала; в основном она произносила слова с помощью проглоттированной патоки.

Сестра-повариха сморщила нос, словно оценивая достоинства сустава, выбранного для праздничного жаркого. Марлевая простыня, почти прозрачная, отбрасывающая лавандовые тени на почти обнаженное тело парня. Покрывало было плотно соткано, обеспечивало тепло и было достаточно легким, чтобы его можно было убрать, когда требовалась медицинская помощь. Когда наступил вечер, кровавые волдыри под кожей на этом лице выглядели как почетные медальоны — или, может быть, места подкожных колоний пиявок.

- Я пришла убедиться, что с тобой все в порядке, - сказала наконец сестра Повар, наевшись досыта.

Она снова повернулась к Канделле.

- Вот. Мы все должны внести свой вклад, - Она вытащила из кармана фартука длинный красный цветок, окаймленный воздушными тычинками спаржевого папоротника. Канделла вздрогнула, и звук в ее горле был явно отвращением.

- Не волнуйтесь, это была добровольная жертва, - сказала сестра Повариха, - Я была одна во дворе и рубила лук, когда снова появился этот Красный Пфеникс. Он был в отчаянии. На него напали и чем-то ранили; у него текла кровь из горла, и он не мог говорить.

Канделла пожала плечами и ударила себя в грудь рукой, вывернув ее наружу.

- Сестра Врачеватель и сестра Травница ненавидят давать лекарства Животным, вы это знаете, - сказала сестра Повариха, - Но это не имеет значения. Они не смогли бы, даже если бы им было приказано. Мать настоятельница отослала их после обеда. Отправились на какое-то расследование по поводу тех новичков из Изумрудного города, которым расцарапали лица. Так что же мне было делать?

Канделла протянула руку и коснулась пера Феникса.

Сестра Повариха сказала:

- Почти лишенный жизни, он вернулся сюда. Он сам вытащил свое осевое перо и подошел ко мне с ним в клюве. Лебеди поют, когда умирают; Феникс тоже поет, но он не мог. Так что ты, пожалуйста, сделай для него музыку. Из уважения; сегодня вечером у нас будет грудь Феникса.

Сестра Повариха засунула обе руки в карманы фартука.

- Грудка из Феникса, хотя я нарезала их мелкими кубиками и замаскировала под цыплят-сеголетков, чтобы у нашей дорогой старой матушки, Спешащей с суждениями, не случился инсульт. Не забудь спуститься, когда услышишь звонок к обеду; мы здесь не очень часто получаем Феникса, Животное или что-то другое, - Она задержалась еще на мгновение и посмотрела, как Канделла держит красное перо. Он был почти два фута длиной и все еще сохранял часть своей жизненной эластичности, - Ну? - спросила сестра Повариха, - Я не могу стоять здесь вечно. Сыграй панихиду по Фениксу, который так и не попал ни на свой Съезд, ни на встречу выпускников, ни куда бы он ни собирался. Я видела, что его интересовала твоя игра.

Окажи ему честь, приняв его дар.

Канделла попыталась вспомнить, что она видела в доминьоне, когда на нем играл его создатель. Она упала в обморок от музыки, или от любви, или от того и другого, и в своем возбуждении, возможно, упустила из виду один аспект конструкции инструмента. Возможно, у него было перо феникса, и мастер удалил его — перья феникса было нелегко достать. И перо Феникса, дарованное даром, кроме того! Во что она могла бы научиться играть сейчас.

Она наклонилась и приложила кончик пера к пустой выемке на одном конце нижней деки доминьона. Он идеально устроился, как будто доминьон был построен именно для этого пера. Затем Канделла осторожно расправила перо.

На дальнем краю деки была защелка, кожаный зуб на пружинном шарнире, который крепко прижимался, удерживая конец шестерни хвостового оперения на месте.

Канделла повернула колышки, прислушиваясь к калибровке настройки, слишком точной, чтобы сестра Повариха могла ее оценить. Затем Канделла протянула обе руки к сестре Поварихе: Иди! Иди!

- Неблагодарные вы оба, - сказала сестра Повариха. Спускаясь по лестнице, она услышала первые несколько нот изысканного инструмента, на котором играл эксперт. Так внезапно это вернуло ее в школьные годы — когда она была нервной девчонкой в Женской академии мадам Тистейн, а не коровой, которой она стала, — что ей пришлось прислониться к стене. Ей было тринадцать, и у нее начались первые месячные. Возвращаясь с утреннего визита в холодные туалеты на третьем этаже, она заметила красного феникса на крыше домика Хозяина. Деревья были воздушными, только что распустившимися, пораженными первыми лучами солнца, а птица выглядела как красная перегородчатая эмаль, вставленная в теплый камень. Укол незаслуженной красоты, неожиданный. Тогда это ее взбодрило. Она продолжила спускаться по лестнице обратно на кухню монастыря, снова обрадовавшись давно забытой мысли, хотя, возможно, она также была счастлива предвкушать прекрасную, прекрасную еду в этот вечер.

Соутстейрс 1 глава

Мать настоятельница считала своим долгом ежедневно посещать лазарет.

Ей не понравилось то, что она увидела. Молодой человек не добился заметного прогресса; действительно, с него катился желтоватый пот, намекающий на скипидар. Его кожа была холодной на ощупь. Однако он все еще дышал.

- Ты можешь протирать его, когда он станет слишком мокрым, - сказала она Канделла и показала ей, как это делается. Девушка, казалось, неохотно прикасалась к своему подопечному, но сделала, как ей было велено.

Святая интуиция, чувствовала мать настоятельница, не входила в число ее собственных административных талантов. Она была сторонницей здравого смысла. Она думала, что Неназванный Бог дал ей мозг, чтобы использовать его, а не игнорировать как ловушку дьявола. Она пыталась подняться с помощью ясного мышления, да и других тоже, когда могла.

Тем не менее, именно интуиция в такой же степени, как и милосердие, вдохновила ее позвать музыканта. Эта Канделла казалась идеальной: скромной, уравновешенной и все более искусной в обращении со своим инструментом.

Мать Настоятельница не слишком беспокоилась, что то, что постигло Лестара - что бы это ни было, эти синяки, эти сломанные кости, - постигнет и ее пару следователей. Молодые миссионеры из часовни в Изумрудном городе, чьи лица были исцарапаны - да и сам мальчик - обладали прелестью юности, прекрасным неведением молодости о своей мимолетной благодати. То же самое нельзя было сказать о сестре-врачевательнице и сестре-травницы. За долгие годы самоотверженной и упорной работы они стали соответственно сморщенными и рыхлыми. Они были бы в безопасности от внимания тех, кто хотел ограбить невинно прекрасную. И их обучение медицине способствовало развитию острых наблюдательных навыков; они могли защитить себя, как никто другой.

Мать Настоятельница отметила, что, хотя ее слух больше не был хорошим, музыка отремонтированного доминьона обладала способностью путешествовать. Весь монастырь был наполнен его мягкими фразами. Сестра Льняная Лоза сказала, что это было элегично, черт возьми, Канделла уговаривала парня уснуть в последний раз. Ей следует сыграть что-нибудь более острое. Все остальные сказали: "Ш-ш-ш" . Все это место попало под какое-то заклятие. Они ждали, чтобы увидеть, что произойдет, но музыка сделала их терпеливыми.

Сестра Могильщица погладила свежую намотанную ткань и снова наполнила закупоренный кувшин маслом для помазания, чтобы быть готовой.

Однако КАНДЕЛЛА БЫЛА БОЛЕЕ наблюдательна, чем полагала мать игуменья. Она видела, что дыхание Лестара откликнулось на ее выбор музыки. У него были периоды ритмичного дыхания, как у человека, достаточно мирно спящего, за которыми следовали неглубокие прерывистые вдохи.

Восстановленный во славе пером Феникса, доминьон стал отзывчивым: гармонические обертоны висели в воздухе и дополняли друг друга. Когда больной казался слишком взволнованным, она приводила его в чувство длинными отрывистыми фразами. Но их было слишком много, и она боялась, что он сделает свой последний глубокий вдох и больше не вдохнет: и тогда он будет мертв. Поэтому она будоражила его комментариями в стиле пиццикато и однотонными ответами, ударенными большим пальцем, чтобы насторожить его легкие и стимулировать сердце.

Она направляла его. Она знала это. Она просто не знала, где он был.

ЛЕСТАР БЫЛ В УКРАДЕННОЙ лодке со Страшилой, направлявшейся по одной из водных артерий Изумрудного города. Это было через неделю или две после смерти Ведьмы. Позади была беда, а впереди — тьма, но окна городских особняков, выстроившихся вдоль канала - на один пролет выше уровня улицы, над забаррикадированными конюшнями и прочными парадными воротами — отбрасывали трапеции золотого света на вонючую воду канала. Лестар и Страшила то появлялись, то исчезали из поля зрения друг друга.

- Что ты будешь делать? - спросил Страшила, - Куда ты пойдешь?

- Мне некуда идти, - сказал Лестар, - Я не собираюсь возвращаться в Киамо Ко. Почему я должен это делать?

Там только старая няня.

- У тебя нет никаких обязательств перед ней?

- Теперь ты спрашиваешь меня? Одним словом, нет. Уорра будет достаточно хорошо за ней присматривать.

- Снежная обезьяна? Да, я полагаю, он так и сделает. Что ж, история Элли закончена. Мы больше не увидим ее такой.

- И это тоже хорошо, - сказал Лестар, - Вот так взять и уехать с феями, да еще и не попрощаться с нами!

- Ее отъезд был поспешным, - согласился Страшила, - Стелла сделала приготовления в некоторой спешке.

Свет с вечеринки, свечи, разложенные на балюстраде. Музыка, доносящаяся из открытых дверей: взволнованные фразы, комментарии и ответы, от какого-то инструмента с несколькими голосами или от множества инструментов, играющих очень близко друг к другу. Жуть!

Страшила сказал:

- Не цепляйся за Элли. Только безответная тоска лежит на этом пути. Ушла - значит ушла.

- Какой ты мудрый, теперь, когда у тебя полно мозгов. Все получили какую-то партийную услугу от Гудвина, кроме меня. Каждому есть куда пойти.

- Не смотри на меня в поисках карты, Лестар. Разберитесь в этом сами. А как насчет твоей подруги Нор? Эта принцесса Настойя, казалось, думала, что она все еще может быть жива. Может быть, ты смог бы найти ее.

- Сначала мне лучше освоить профессию и найти способ прокормить себя. Или понаблюдать, как карманники практикуют свое ремесло. Конечно, я хотел бы найти Нор, но я бы тоже хотел полетать. Чертовски маловероятно без какой-либо помощи

- Я не смогу помочь.

- Слишком большие связи нужны сейчас, я уверен. Слишком нужны друзья среди больших чиновниках

- У меня есть свои собственные планы. Встречи, которые нужно соблюдать. Я сваливаю отсюда, как только смогу.

- Я думал, что Стелла выбрала тебя на руководящую должность в правительстве.

Вот что они говорят на улицах, где я собираю свои новости и прочий мусор.

- Леди Стелла не доверяет мне. Я слышал, что она намерена править в течение шести месяцев или около того, а затем отречься от престола в пользу соломенного человека. Кто? — ну, как я уже признал, одно пугало ничем не хуже другого. Как вы думаете, кто-нибудь заметит разницу? Когда пугало разлетается на куски от штормового ветра, фермер просто подпирает другое. Важна работа, которую нужно выполнить, а не то, кто ее выполняет.

2

ВРАЖДА, возникшая между сестрами врачевательницей и травницей, утихла, как только наступили сумерки в их первый вечер вдали от монастыря Святой Стеллы.

Женщины соорудили каркас из тонких ребер скарка и прикрепили к нему водонепроницаемый тент.

Затем они прижались друг к другу под одеялом. Когда волки в дубовом лесу завыли свою полуночную панихиду, сестры превратили свои молитвы в такую мешанину слогов и рыданий, что, если бы Неназываемый Бог соизволил послушать, он мог бы заключить, что две его посланницы страдают внезапной глоссолалией.

“ Мать Настоятельница сочла безопасным отправить нас на исследовательскую миссию, несмотря на то, что лица этих трех молодых миссионеров были так недавно исцарапаны”, - сказала сестра травница на следующее утро, которое выдалось сырым и безветренным. “Я доверяю ей во всем”, - добавила она яростно, неубедительно.

“Наша задача ясна, - сказала сестра врачевательница, - безопасность или нет. Мы должны приложить усилия, чтобы разобраться с племенем Скроу, если сможем их найти, и, конечно же, с Юнамата. Мы должны расспросить о бедствии, постигшем этих миссионеров. С убежденностью в нашей вере в Неназванного Бога с нами не случится никакого вреда”.

“Вы предполагаете, что миссионеры подвергались большей опасности, потому что их вера была слабой?” - спросила сестра травница.

Губы сестры врачевательницы стали тоньше, когда она откинула навес. “Трусость, - сказал мать игумень, - не поможет нам в этой задаче”.

Сестра травница смягчилась. “Трусость - сомнительное качество. И все же я обладаю им в избытке, поэтому надеюсь в этом предприятии научиться использовать его в своих интересах, если потребуется. Все дары исходят от Неназванного Бога, включая трусость и отвращение к себе”. Мулы опустили свои тяжелые копыта на тропинку, выбирая путь между рядами тонких деревьев с ветвями, почти лишенными листьев. Небольшое прикрытие.

“Возможно, - сказала сестра-врачеватель, - Мать Настоятельница послала нас, потому что мы могли бы лучше заботиться друг о друге с медицинской точки зрения, если бы на нас напали”.

“Если мы выживем. Что ж, я не сомневаюсь, что наши навыки здесь, в дикой местности, окажутся полезными. В конце концов, я действительно говорю на диалекте Западного юмиша.”

“Когда ты выпьешь слишком много сезонного хереса”.

Они посмеялись над этим и продолжили в дружеском молчании, пока сестра травница не выдержала. “Теперь ответственность за Лестара лежит на Канделле. Забавная маленькая штучка. Что она может принести в Лестара такого, чего не можем мы?”

“Не будь глупой. Она может принести молодость и очарование, если сумеет привлечь его внимание. Она может дать ему причину выжить. Это то, чего ни ты, ни я не могли бы сделать. Если бы он открыл глаза после долгой комы и увидел кого-нибудь из нас, он бы, наверное, вмиг окочурился.”

Сестра травница не пробормотала согласия. Она очень гордилась своей внешностью. Ну, во всяком случае, ее лицо; ее фигура, к сожалению, была неуклюжей. “Возможно, ” сказала она рассеянно,

- У Канделлы есть природный талант, который может почувствовать мать игуменья“.

“Какого рода талант?” Сестра-врачевательница поерзала в седле и повернулась, чтобы посмотреть на свою коллегу. “Ты не имеешь в виду талант к магии? Это категорически запрещено в ордене.”

“Давай, давай. Вы прекрасно знаете, что мы прибегаем к нему, когда это необходимо. Не то чтобы у нас это очень хорошо получалось. Вряд ли мне нужно напоминать вам, что сейчас опасные времена. Возможно, мать игуменья считает, что для реабилитации мальчика необходим такой талант.” Выпрямив спину, сестра врачеватель дала понять, что не намерена сомневаться в мотивах Матери Настоятельницы. Сестра травница пожалела, что заговорила об этом.

“Ну, - продолжила она с фальшивой веселостью, - у меня не очень хорошее чувство Юмора, так или иначе. Если у нее есть обычная магия или здравый смысл, для меня это новость в любом случае.”

“У нее определенно нет таланта к музыке”, - фыркнула сестра врачеватель. “Однако я помню день, когда она приехала. Я случайно накладывал швы одному из новичков на кухне. Я повернулся, чтобы любезно попросить воды, и увидел эту Канделлу, ее шаткий доминьон был перекинут через плечо, как арбалет. Безумная старая мамаша Якл держала ее за руку, как будто только что сотворила желе из телячьих ножек. ‘Цыганка Кводлинг, ее дядя оставляет ее нам”, -

сказала матушка Якл."

“Матушка Якл не говорит и не говорила уже много лет".

“Вот почему я так отчетливо помню это событие”.

“Ты видел дядю Кводлингийки?”

“Я подошла к окну, а он довольно поспешно пробирался через огород. Я окликнула его, потому что существуют процедуры представления новичка, и это не было одной из них. Но он не остановился, просто крикнул через плечо, что он вернется через год, если еще будет жив. В наши дни редко можно увидеть квадлингов так далеко на севере. Я полагаю, бедная девочка очень одинока.”

“Ну, да. Никто не говорит на кваддле.”

“Я полагаю, что этот термин - Куаати. Так Канделла немая или ей просто не с кем поговорить на ее родном языке?”

“Я не знаю”.

Возможно, именно молчание и самообладание Канделлы вдохновили мать настоятельницу выбрать ее для бдения над Лестаром. Монтии начали сожалеть о своей склонности огрызаться и оскорблять друг друга. Размышляя о своих шумных неудачах, они теперь погрузились в молчание.

В ПОСЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ они наткнулись на свою долю голубых белок, лысых белых цапель и неприятных эмметов. Белые цапли держались наземного покрова, редко взлетая; эмметы предпочитали подстилку. Только ближе к сумеркам четвертого дня монтии наткнулись на Животное, одинокого и языческого Водяного Буйвола на мелководье бухты Тихого озера, самого большого озера страны Оз.

“О, о, - застонал Водяной Буйвол при их приближении, - только не миссионерский голос, путешествующий по двое! Только не это! Я сам закапываю свои отходы, я говорю только тогда, когда со мной говорят, я лижу свои колени пятьдесят раз за ночь перед сном - что еще я должен делать, чтобы умиротворить судьбу? Я не хочу быть обращенным! Разве вы не понимаете? Ну, ладно, покончим с этим. Я уйду до ночи, обещаю вам. Я ничего не могу с собой поделать. Может быть, я уже слишком далеко зашел, чтобы вы беспокоились обо мне?" Он посмотрел на них, одновременно мрачно и с надеждой.