Такая разная любовь

Чувствовать

Лиля оторопело смотрела на две полоски, что проявились на тесте, и не ощущала ничего.
Вот вообще ничего.
Будучи вполне себе сознательной, здравомыслящей, серьезной девушкой двадцати восьми лет, она, конечно, и читала и слышала о том, что происходит, когда женщина видит на тесте заветные две полоски. Какие чувства возникают при этом.
Одна ее ненормальная совершенно подружка даже в рамочку все оформила и повесила на видном месте.

Лилю до сих пор основательно передергивало, когда она в гости к ней заходила.

Эмоции, испытываемые, когда женщина первый раз узнает о беременности, делились среди ее подруг и знакомых на две полярные стороны — радость и эээээ…. Не радость, скажем так.
Все, само собой, зависело от того, желанный малыш или нет.

А что, если не то чтобы не желанный, а неожиданный?

Не планируемый, не предполагаемый, и много-много других не…

Тогда, наверно, надо злиться? Да? Плакать, мучиться, что разрушены планы, что недостижимы мечты.

Это же тоже эмоции?
И, в принципе, именно их Лиля и должна была испытывать, потому что это был как раз ее случай.

Вот только ничего подобного не произошло.

Лиля на следующий день пришла на работу, по привычке упаковавшись в деловой костюм и шпильки, и погрузилась в аврал.

И не думала, правда, не вспоминала даже.

Вот только в груди, в самом центре, рядом с сердцем, образовался какой-то жесткий, непроходящий, несглатываемый ком, из-за которого было трудновато дышать.
Он подавал слабые сигналы в низ живота, и там откликалось тянущим неприятным ощущением. Все это создавало определенный дискомфорт, не давало забыться окончательно в работе.

Придя домой, Лиля, игнорируя сообщения в телефоне и пропущенные звонки, залезла в горячую ванну, и попыталась расслабиться.
Мозг всячески защищался, блокируя мысли о том, что сейчас происходит внутри нее.

Мелькнувшее намерение хотя бы открыть форумы, посмотреть информацию (какую? она вообще не решила, что делать!), было засунуто глубоко на дальние полки сознания.

Не сейчас. Только не сейчас.

В таком состоянии Лиля провела неделю.
Работала, ехала домой, ела, смотрела какое-нибудь кино по компьютеру и ложилась спать.
И все ждала, когда же что-то почувствует? Ну хоть что-то?
И ничего. Совсем ничего.

Дракоша Тоша звонил, писал, пару раз даже приезжал к ней на работу в обеденный перерыв, но Лиля его динамила.
Вот уж кого она точно не хотела видеть сейчас, так это его.
Не то, чтобы злилась на него (а чего злиться, если сама дура?), просто все силы у нее уходили на создание видимости жизни, и еще дополнительную нагрузку в виде непринужденного общения и секса она бы просто не вынесла.

Конечно, она ему скажет. Конечно. Но не сейчас. Не сейчас.

На работе все было хорошо. Лиля стажировалась уже второй месяц и скоро должна была оформиться официально.
Как потом смотреть директору в глаза, когда она будет уведомлять о своей беременности, девушка не знала.

Она вообще не загадывала так далеко.
Только понимала, что летом она вряд ли поедет в отпуск на юг, как планировала. И не купит машину. И то платье, с тонкой, изящной талией.

Все это понималось, но не осознавалось до конца.
Лиля жила, словно в вакууме, в безвоздушном пространстве, и ком в груди рос, ширился, захватывая все новые горизонты.

Дракоша Тоша, проявив свой драконовский упертый нрав, подкараулил ее у дома, прижал к двери.
Лиля со вздохом пустила в квартиру, и, игнорируя настойчивые прикосновения и подталкивания в сторону спальни, которые почему-то больше не возбуждали, сунула для ознакомления тест.
Не зря сохранила, хоть и до дрожи напоминала себе этим свою придурковатую подружку.

Дракоша онемел.
Убрал руки, привалился спиной к стене, словно ноги перестали держать.

Но вопросов не задал глупых, и Лиля была ему за это благодарна.

Постояла, посмотрела в охреневшие глаза, умилившись про себя тому, насколько этот большой, сильный мужчина, чемпион каких-то там единоборств, в этом году уже метивший на новые капитанские погоны, испугался, а затем молча вытолкала его за дверь.

Переживать ощущение, что ты скоро станешь отцом, можно и в одиночестве.
Пусть поплачет, порасстраивается. Судя по его лицу, именно этим он и собирался заниматься в ближайшее время.
Уж лучше без нее.
Ей и своей потери эмоций хватает.

Дракоша явился на следующее утро. Трезвый и, как ни странно, спокойный.

Отобрал ключи от машины, загрузил немного ошалевшую от его активности Лилю на заднее сиденье своего джипа.

По пути сообщил ей, что теперь будет возить ее с работы и на работу, и чтоб за руль садиться не думала даже.

Голос у него выработался командный, глаза горели дурным огнем.
Понятно. Жаждет подвига.

Лиля попыталась объяснить дураку, что ничего она от него не ждет, что ничем он ей не обязан, что геройствовать не надо.

Но Дракоша был непробиваем.
В обед он притащил ей огромную пиццу, которой оставшиеся полдня обжирались коллеги Лили.
Она только вдохнула аромат прежде любимого блюда (Дракоша знал, что приволочь), и убежала в туалет.
Привет, токсикоз.

С тех пор так и пошло.
Утренняя тошнота, испуганное вздрагивание от лицезрения себя зеленого цвета в зеркале, Дракошина счастливая улыбка, от которой опять начинало тошнить. Его разговоры в машине, планы на совместную жизнь.

Лиля не воспринимала ничего всерьез, словно защищаясь от окружающего мира, и все ждала, все прислушивалась, все погружалась в себя.

Ведь должна же она хоть что-то чувствовать? Ну хоть что-то?
Ведь ребенок же. Ведь он там, в ней. Он уже живой. У него и сердце есть, бьется, она видела на узи.
Дракоша тогда, внимательно глядя в экран монитора, взволнованно сжимал ее руку, и в глазах его стояли слезы.
Он чувствовал.
А Лиля нет.

Чего хотят принцессы

Принцессу разбудить хотели многие.
Ну шутка ли — целое царство!
Немного обветшавшее, конечно, но при хорошем хозяине…
Когда-то процветающее, теперь запустелое, но не потерявшее величия.
Один замок, огромный, но не массивный, а словно парящий над городом, из дорогого фаросского мрамора сложенный, чего стоил!С

Стать владельцем… Да еще и красотку принцессу в жены…

Ну мечта же!
Принц поправил чуть сбившуюся корону, выдающую его благородное происхождение и низкий доход, и немного свысока обратился к огромному сумрачному детине, лениво стригущему кустарник в заросшем саду замка:

— Послушай, ты!

Отпрянул вместе с лошадью, когда садовник поднял на него тяжелый, неподъемный просто взгляд и резко и неприятно клацнул огромными садовыми ножницами.

— Почему не кланяешься, когда к тебе обращается благородный человек?

Нет, ну каков нахал! Даже не пошевелился! Совсем они здесь распоясались! Ну ничего, вот возьмет он власть в свои руки…

Принц решил не обращать внимание на очевидную грубость слуги.

— Где тут у вас… — Он замялся, не зная, как сформулировать, но садовник понял его.

— Туда, — ножницы, в мощных руках кажущиеся не более, чем маникюрными, опасно прошлись перед мордой лошади, та отпрянула, захрапев, и рванула точнехонько в указанном направлении.

Садовник проводил удаляющийся круп с болтающимся в разные стороны всадником, поморщился, сплюнул. И отвернулся к кустам.

Через некоторое время он, не скрывая усмешки, наблюдал отбытие гостя.
Принц ругался, проклиная бесчувственную принцессу, что, словно бревно, валялась на кровати и никак не хотела просыпаться от его поцелуя.
Ну надо же! А столько было надежд!

Потом садовник мазнул взглядом по стене замка, где блеснула золотом корона короля.
Он знал, как тот смотрит вслед очередной утраченной надежде.

Садовник глянул на заходящее солнце, аккуратно положил ножницы и пошел в глубь сада.

Она стояла у маленького круглого зеркала, единственной ценной вещи в его каморке.
Садовник тяжело оперся на косяк двери и в который раз поймал себя на том, что не может, просто не может оторвать от нее взгляд.
Жадный, жесткий, шарящий.
Она не достойна такого взгляда.
Кто угодно, только не она.
С этими пушистыми, чудесными волосами, усыпанными драгоценными звездами, каждая из который стоила больше, чем вся его жизнь.
С этой тонкой талией, укутанной в нежный полупрозрачный шифон, который так и хотелось разодрать руками, добираясь до пахнущей цветами кожи.
С этими изящными пальцами, так аккуратно и тщательно промывающими сейчас лепестки одуряюще пахнущих цветов.

Она достойна принца.
Любого из тех, что вот уже месяц осаждают стены замка, услышав о внезапном недуге принцессы. Ну и о баснословном приданом, конечно же.

Она обернулась, почувствовав его. Как всегда.
Улыбнулась так тепло и ласково, как даже мать не улыбалась ему.

Подошла, сама.
Обняла, поднявшись на цыпочки, дотянулась до щеки, заросшей грубой щетиной, прижалась мягкими губами.
Он подхватил, посадил на бедра, заставив обвить себя ногами, с удовольствием вдохнул одуряющий цветочный аромат ее кожи.

Сделал пару шагов к топчану в углу каморки, сел, устроив ее сверху, полез бесцеремонными пальцами под тонкий шифон юбки. Не смог сдержаться, простолюдин проклятый, деревенщина.

Она привычно выгнулась в его лапах, не заботясь о том, что мозоли на ладонях царапают кожу и делают затяжки на дорогом материале платья.

— Сколько сегодня? — прорычал он ей в шею, уже еле сдерживая себя, чтоб не освободить ее от нижнего белья и не посадить на себя так, как надо.

— Десять, — выдохнула она ему в губы, обхватила тонкими пальцами за щеки, заглянула в глаза, — уже меньше, думаю, еще недели две — и все.

— А потом? Что потом? — он неосознанно сжал ее крепче, не желая отпускать больше.

— Потом… — она резко вздохнула, не шевелясь, уставившись в его зрачки своими глазами лесной нимфы, чистыми и распутными одновременно, — потом папа будет рад любому, кто меня оживит. И не посмотрит на происхождение, поверь мне.

— Верю, — он смотрел серьезно и жадно, как и всегда, с самого того момента, когда впервые, на свою голову, появился в замке и увидел ее, бегущую по запущенному саду, с развевающимися на ветру волосами с запутавшимися в них звездами. Когда понял, что пропал. Совсем пропал. — Вот только тяжко, сил моих нет больше. Как представлю, что они тебя целуют, так хочется сразу бошки порасшибать нахрен.

Принцесса слабо пискнула, когда он неосознанно сильнее сжал пальцы, потом нетерпеливо поерзала на коленях, переключая мысли в другое, более приятное русло, и сладко застонала, получив, наконец, то, за чем пришла.

Садовник, уже отключаясь от реальности, как всегда рядом с ней, успел представить лицо благородного короля, когда его дочь пробудит от колдовского сна безродный слуга, и усмехнулся про себя.

Знал бы его величество, на что может пойти его невинная нежная девочка ради любви.
Благородные принцессы способны на многое, чтоб добиться своей цели.
И кто он такой, чтоб ей мешать?

Последние четыре строчки

— Милый, любимый, приснись мне во сне…

Магда никогда так не называла Петера. Даже в мыслях не было. Их брак был предопределен еще задолго до их рождения. Два кнеза, два добрых соседа много лет назад побратались и сговорились о свадьбе своих детей. Невеста увидела своего жениха только у алтаря.

Магда расчесывала длинные светлые волосы гребнями, доставшимися в наследство по материнской линии, любовалась солнечными бликами, играющими на золотистых локонах и напевала песню, которую Петер не любил.
Она плохо заканчивается. Последние четыре строчки несчастливые.
Но Магде всегда нравился этот нежный мотив, она часто мурлыкала ее, забывшись, задумавшись.

— Соколом ясным на белом коне…

Магда смотрела на себя в зеркало, а перед глазами проносились сцены прощания.
Белый конь, да.

Огромный, мощный жеребец, выращенный специально для правителя. Для кнеза.
Петер сам его воспитывал.
Магда вспомнила, как выбежала во двор, без верхней одежды, в домашних туфлях, простоволосая, как, не пугаясь огромной зверюги, подбежала, ухватилась за стремя, за грубый мужнин сапог. Она не плакала, нет. Кнесинке не положено плакать при челяди.

Смотрела. Просто смотрела, и пальцы сжимались добела.
Петер наклонился к ней с седла, обхватил одной рукой и легко поднял, прижал к груди, поцеловал крепко и жадно, не думая о том, что на них весь двор смотрит.

Магда тогда до боли сжала пальцы, вцепилась в опушку походного плаща, не отпуская, всем своим существом упрашивая, уговаривая не ездить, остаться.

Но Петер аккуратно расцепил ее пальчики, огладил рукой в перчатке бледную щеку и мокрые губы, заглянул в глаза.

— Идите в дом, душа моя, простудитесь.

И поставил на землю. Прямо в руки челяди, накинувшей на тонкие плечи кнесинки меховой плащ.

Развернулся, кивнул, затрубил рог, и конные рыцари двинулись прочь из замка.

Магда загадала, что если обернется, то все будет хорошо.
Не обернулся.

— Пусть позади наш останется дом,
И во всем мире с тобой мы вдвоем…

Ее дом, замок Петера, холодный и стылый, с узкими окнами-бойницами, с витражными стеклами, еле пропускающими свет, увитый снаружи зарослями дикого плюща, долго не хотел ее принимать.
Магда злилась, плутала в бесчисленных коридорах, мучилась от перепада температур, когда выходила из комнаты в коридор.

Сразу после свадьбы, в огромной мрачной спальне, промозглой, несмотря на разожженный камин, Магда долго не могла согреться, боялась снимать теплое верхнее платье.
Петер подошел сзади, положил тяжелые ладони на вздрогнувшие плечи, повел руками вниз, снимая одежду, оголяя тонкое белое плечо, сразу же покрывшееся мурашками.
Магда покорно опустила голову, позволяя твердым мужским губам касаться нескромными поцелуями шеи, спины, лишь вздрагивая от жаркого дыхания, от ловких движений рук, избавляющих ее от свадебного наряда.
Это ее муж. В конце концов, ее для этого растили.

— Милый, меня на коня посади
И по зеленому полю веди…

Они часто ездили вместе на охоту, да и просто на прогулку, Петер любил оторваться ото всех сопровождающих и утащить жену на какую-нибудь теплую зеленую полянку, где торопливо и жадно целовал, сжимал крепко до боли, наслаждаясь ее тихими стонами, ее покорностью.

Магда привыкала. К дому, к новым обязанностям. К мужу.
Она не называла его милым, любимым. Как и он ее.
Она называла его — Сердце мое.
А он ее — Душа моя.

— Солнце рассветное нам полыхнет,
Горе-печаль — все покинет, уйдет…

Дракон был белым. Провидцы сказали, что это к беде.
Хотя, что может быть хуже, чем появление дракона, не важно, какой масти, в землях кнеза? Рядом с людьми?
Но белый… Это означало болезни, неурожай. Голод.

Дракон разорял пограничные деревушки, утаскивал коз и телят.
Рыцари, отправленные воевать его, не возвращались. Объявленная награда не помогала.

Петер уехал со своей дружиной ранним морозным утром.
Магда не хотела, чтоб он ехал, упрашивала, уговаривала, плакала даже.

Но он кнез. Это его люди. Это его земля.

Петер уехал. Не обернувшись.

Когда через две недели в ворота замка въехал единственный оставшийся в живых рыцарь, Магда не заплакала.
Молча выслушала, приказала обогреть и подлечить.
И ушла к себе.

— Милый, любимый, день счастья пришел!
Будет теперь все у нас хорошо!

Магда мурлыкала песню, которая так раздражала Петера. Потому что она заканчивалась плохо. Последние четыре строки были грустными.

Она встряхнула длинными волосами. Петеру так нравилось зарываться в них руками, оттягивать тяжелые локоны назад, открывая доступ к нежной ямочке между ключицами.

Кнесинка взяла серебряные ножницы и начала отрезать волосы по частям. Они будут мешать.

Затем достала одежду мужа, критически осмотрела. Петер сильно раздался в плечах за последний год, налился мощью, и многие вещи ему были маловаты.
Ей тоже не особо подойдут, но если затянуть потуже пояс…

Магда переоделась, порадовавшись, что у нее не очень пышная грудь, и вполне аккуратно смотрится под простой льняной рубахой. Сверху камзол — и вообще незаметна будет.
Плащ, капюшон на голову, и нет хрупкой девушки. Есть юноша, не рыцарь, обычный юноша, едущий по своим делам.

Рыцарь не видел мертвого кнеза. Он вообще мало что видел. Только огонь, только огромную черную тень от крыльев.

Петер жив.
Магда была в этом уверена.
Он не может умереть вот так, от когтей какого-то там дракона.

Он жив.
По другому быть не может. Просто не может.

Магда еще раз критически осмотрела себя и вышла из комнаты, по пути раздавая последние указания прислуге и отмахиваясь от вопросов и попыток навязать сопровождение.

Двадцать минут

— Нравится? — голос, неожиданно прозвучавший из темного угла кабинки заставил подпрыгнуть. Аля, взвизгнув, отшатнулась в противоположный угол, с ужасом уставившись на темную фигуру, которой здесь явно быть не должно.
Но была.
Здесь. В замкнутом пространстве маленькой кабинки колеса обозрения, медленно поднимающейся вверх. Но пока еще невысоко, можно спрыгнуть!
Аля кинулась к двери, но нежданный пассажир, резко поднявшись, перехватил ее за талию и легко откинул назад, на сиденье.
— Ты чего, дура? Разобьешься! Смотри, высоко уже!
Аля метнула взгляд на окна. В самом деле высоко. Не спрыгнешь.
— Кто вы? Что вам надо? — голос получился неожиданно писклявым. От страха, наверное.
— Я пассажир. Еду вот, красотами города любуюсь, — с сарказмом ответил ее спутник.
— Но здесь не было никого!
— Как же не было? Я был. Ты просто плохо смотрела.
Аля понемногу успокаивалась. И уже без паники разглядывала пассажира. Парень, может, чуть старше ее, высокий и стройный. Во всем темном, на голове капюшон, только челка черная свисает, да пирсинг на губе поблескивает. Рукава толстовки закатаны до локтей, руки все в татуировках. Рваные джинсы. Обычный парень, таких полно ходит по улице. Но вот встретить его дождливым осенним вечером в кабинке колеса обозрения… Странно. Что он здесь забыл? Один?
— Ты чего здесь забыла? Одна? — Аля даже не удивилась, когда он спросил. Логично же.
— Я… Просто гуляла… Увидела вот…
И замолчала, понимая, что звучит как-то глупо.
Но не объяснять же случайному парню, все свои любовные перипетии?
Аля отвернулась к окну. Кабинка поднималась медленно, еще даже кроны деревьев не преодолела. Это колесо обозрения совершало полный круг за двадцать минут. Значит, ей целых двадцать минут сидеть здесь, с незнакомым и немного пугающим человеком.
— А ты?
Она повернулась к парню, успев поймать изучающий взгляд на себе и поежиться от неловкости и волнения.
— А я часто здесь бываю, люблю на город смотреть. Успокаивает.
Он откинулся на спинку сиденья, задумчиво глядя на открывающуюся панораму, и, к счастью, не делая попыток больше приблизиться.
Аля опять повернулась к окну. И тут же почувствовала на себе внимательный взгляд. Обернулась. Парень теперь не скрывался, смотрел. Странно так смотрел. С пониманием.
— У тебя ведь что-то случилось?
Аля открыла рот, чтоб сказать «нет», но не сказала. Наверно, на лице у нее написано, что случилось.
— Я хорошо умею слушать. И у нас есть пять минут, пока не поднимемся выше.
— Да особо и говорить нечего, — пожала она плечами, — все банально, на самом деле. Обычная жизненная ситуация.
— Жизненная… — эхом повторил попутчик, — ну да, в жизни все бывает. С парнем поругалась?
— Да не то чтобы…
Аля опять замялась, не зная, как объяснить. Не поругалась ведь. Просто поняла, что все. Вот прямо сегодня поняла, когда смотрела, как он играет, ласково перебирая струны гитары. Как смотрят на него девчонки из группы. И как он, видя это, улыбается поощрительно и довольно. В этот момент он был настолько далек, настолько чужд, что даже слезы выступили из глаз от осознания.
Аля просто встала и вышла из комнаты. А он и не заметил. И, наверно, до сих пор не замечает, увлеченный собой, и только собой.
Аля вспомнила, как шла по осеннему парку, любуясь разноцветными отблесками витрин в мокрых лужах, и не чувствовала ничего. Только опустошение. А потом увидела колесо обозрения.
Но, конечно, ничего этого она не сказала странному парню, умеющему хорошо слушать.
Просто отвернулась опять к окну. Кабинка поднималась все выше, и вскоре открылась панорама ночного мокрого города.
— Смотри, — неожиданно прямо за спиной раздался голос ее попутчика, Аля вздрогнула, но не обернулась.
Он просто стоял рядом, а затем оперся одной рукой о стекло возле ее головы, указывая на расцвеченный огнями город, — мне особенно нравится, когда все в огнях. Именно такой поздней осенью. Есть что-то странное в этом, да? Темно, мрачно, и вдруг огни. Окна, окна, окна. За каждым окном люди. И у всех свои жизненные ситуации. Кто-то спит, кто-то смотрит телевизор, торчит у компа. Рожает, болеет, умирает. Прямо сейчас. Когда ты смотришь.

Голос его, внезапно оказавшийся прямо возле уха, почему-то завораживал, струнно отдавался во всем теле, и Аля смотрела не на город с миллионом огней, а на смуглую кисть на стекле, рядом с ее лицом, на черную вязь татуировки от пальцев выше к запястью. Оторваться не могла.
— Кто-то целуется, — он помедлил, затем добавил совсем тихо и вкрадчиво, — кто-то любовью занимается. Прямо сейчас.
Аля замерла, не пытаясь шевелиться, загипнотизированно глядя на его руку на фоне переливающейся огнями панорамы.
Кабинка поднималась все выше, парень говорил что-то своим тихим, манящим голосом, немного прижимаясь грудью к ее спине, и сердце его стучало громко и отчетливо. Отбивало такт. Секунды. Или это ее сердце так слышалось?
— Когда на такое смотришь, понимаешь, насколько ты маленький, песчинка, пыль, ничто. И все твои проблемы — это такая мелочь. И что все это проходит. Всегда проходит. Только умереть можно раз и навсегда. А все остальное проходит, девочка Аля.
Аля обернулась к нему, оказавшемуся еще ближе, чем она думала. Совсем близко. Капюшон его чуть откинулся с лица, и Аля жадно вгляделась в правильные, немного резкие черты. Красивый. Очень красивый. Колечко в губе подчеркивало их форму, хотелось дотронуться до него языком.
Он молча, все так же не отнимая руки от стекла возле ее головы, смотрел в немного испуганные, обескураженные глаза, и не шевелился. Ни одного движения навстречу. Только взгляд. Такой, словно он все про нее уже знает, видит насквозь. Но от этого не плохо, не тревожно, а, наоборот, спокойно. Доверительно.
И хочется, чтоб наклонился и коснулся ее губ. Хотя бы немного. Чуть-чуть.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Впрочем, Але это было неважно. Она не испытывала ни страха, ни удивления.
— Ты сама сказала.
— Нет, не говорила.
— Ну, может…
Кабина уже ехала вниз, буквально через несколько минут надо было выходить. Но Аля не могла пошевелиться, не могла насмотреться на него. Никогда ни один человек не вызывал в ней столько эмоций. А он держал ее, незримо и очень осязаемо, внимательным острым взглядом.
— Тебе пора, — кивнул он наконец, разрывая связь, отходя в сторону.
— Да… — Аля пошла к двери, обернулась, — а ты?
— И я… Увидимся, девочка Аля.
В темноте блеснули его глаза, колечко пирсинга на губе.
Аля вышла из кабинки, уверенная, что он идет следом. На душе было радостно и волнительно. Его теплый взгляд не отпускал, поддерживая, даря силы. В самом деле, какая все ерунда, какая все чушь. Все пройдет. Уже прошло.
Аля оглянулась, чтоб улыбнуться своему спутнику, но за спиной никого не было.
Она недоуменно и растерянно посмотрела по сторонам. Куда же делся? Как-то мимо нее прошел?
Контролер сидел на своем месте, и Аля нерешительно подошла к нему.
— Простите, а где еще один пассажир?
— Какой? Ты одна здесь была, девочка. — Контролер удивленно посмотрел на Алю.
— Да нет, ну вы, может, просто не увидели! — настаивала она, — такой высокий, в темной толстовке, с капюшоном, на губе пирсинг…
И замолчала, даже в темноте разглядев, как побледнел контролер.
— Димка… Опять…

Поцелуй принцессы

— Короче говоря, выхожу я из темноты и культурно так интересуюсь, не нужны ли великородным господам услуги кузнеца. Кони там расковались или мечи затупились…
Гарр сделал эффектную паузу, вовсю наслаждаясь непривычным для себя вниманием, пошевелил головешки в костре, отпил шумно из кружки горячего отвара.
— И что? — не выдержала Ала, подсаживаясь поближе, предусмотрительно подобрав обтрепавшиеся полы некогда роскошного дорожного платья.
— А они обернулись. — Драматическая пауза. — И все, как один, обосрались.
— Что??? — Ала приоткрыла рот от удивления, причем на грубое слово вообще не обращая внимания, привыкла к речи Гарра за время совместного путешествия, — испугались то есть?
— Ну само собой, не обрадовались… — нарочито грустно пожал огромными бугристыми плечами Гарр, — говорю же, обосрались…
— То есть… Прямо… На самом деле? — Ала неверяще уставилась в лицо рассказчика, отыскивая там признаки обмана.
Но Гарр был драматично серьезен. И только на дне зрачка, пугающе желтого, таилось веселье.
— Но… — Ала замялась, пытаясь подобрать слова, все-таки в лексиконе принцесс не было места для таких вещей. Там много для чего не было места, как оказалось. — А как ты…
— Да чего уж хитрого, — крутнул мощной шеей Гарр, — вонь сразу на всю поляну такая пошла, что даже мне поплохело. А потом они ломанулись в разные стороны, как куропатки…
— Не получилось подзаработать, значит, — покачала головой Ала.
— Да как тебе сказать… Вещички-то они оставили. И коняшек тоже. Не, я честно посидел, подождал, покараулил, — торопливо добавил Гарр, чтоб развеять возможные нехорошие подозрения на свой счет, — думал, может, штаны стирать побежали. Вернутся. Ан нет. Никто не вернулся.
Он вздохнул нарочито тяжко, поглядывая на увлеченную его рассказом принцессу.
— Пришлось все собирать и к себе волочь. Коняшек на ближайшей ярмарке в Сокосе сбыл, мечи тоже, а жратву, что осталась, употребил. Не пропадать же добру? Вот скажи мне, девка, — повернулся он к Але, уставившись на нее своим пугающим взглядом, — чего все нас так боятся? Вот я, например, вообще никогда никому плохого слова не сказал. Все всегда вежливо, культурно… С добром. А они… Эх…
Он махнул тоскливо ручищей с крупными, жесткими пальцами, прекрасно управляющимися с дубинкой размером с хорошую такую оглоблю и толщиной в две его лапы, а Ала подумала, что, наверно, основания для страха у людей все же были.
Она сама, когда впервые увидела огромную двухметровую фигуру, стремительно вылетающую из темноты и с диким ревом орудующую направо и налево своей страшенной, обитой железными шипами, дубинкой, чуть было не повторила подвиг несчастных купцов из рассказа Гарра. Спасло только то, что Ала ко времени появления Гарра на арене уже была в состоянии полной прострации и решила, что это ей все привиделось.
Что от ужаса с ума сошла.
Сойдешь тут, пожалуй, когда на твоих глазах перерезают горло нянюшке, воспитывавшей высокородную принцессу с пеленок! Правда, в обозе, на который так неудачно, так некстати, напали разбойники, никто не знал, кто она такая. Просто дама со своей старой служанкой, следующая из столицы в приморский городок по своей надобности.
Едут себе в повозке, платят хорошо, внимания не требуют.
В лицо принцессу никто не знал, а на монетах все равно профиль неправильный, и нос с горбинкой. За эту досадную ошибку отец казнил несколько человек в монетном дворе, но монеты к тому времени уже отчеканили и пустили в народ.
Все шло хорошо, и Ала, наследная принцесса Аланика Третья Светозарная, надеялась добраться до порта, нанять корабль и уплыть в западные земли. Там можно затеряться среди разномастного люда, на деньги, прихваченные из дома, купить маленький домик, желательно с видом на море, и жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.
Спокойно жить. Тихо.
И не будет висеть над ней дамоклов меч скорого замужества с мерзким старикашкой — королем соседнего, совсем не дружественного государства. Конечно, это отец хорошо придумал — выдать свою единственную дочь замуж и решить таким образом многолетнюю тяжбу за пару пограничных городов, сунув их в качестве приданого, но в постель-то ложиться с уродцем ей, Аланике! А она даже стоять рядом с ним была не в состоянии, буквально тошнило от вида и запаха. Мерзкого, затхлого, старческого.
Отец всегда был сумасбродом и тираном, и все увещевания прошли впустую.
Ала, поняв, что свадьбы не избежать, сделала вид, что смирилась. И спокойно начала готовиться к церемонии, попутно собирая самые основные необходимые вещи. То есть, деньги и драгоценности. И подгадывая момент.
Сбежать удалось сравнительно легко. Верная нянюшка раздобыла им два места в обозе, уходящем к западному морю.
Але удалось уговорить отца дать ей неделю для очистительного поста и молитвы, во время которых никто ее не должен был беспокоить в дальней башне.
Так все хорошо прошло! Так гладко!
И надо же было этим зверям напасть именно на ее обоз!
Алу не убили только потому, что планировали позже позабавиться всей толпой. Из всего обоза больше никого в живых не осталось. Купцов и малочисленную охрану убили жестоко и быстро, не церемонясь.
Нянюшка до последнего пыталась закрывать ее своим телом, выставляла перед собой слабые руки с зажатым в ладони ножом.
Этим ножом ее и зарезали прямо на глазах уже даже не кричащей, а скулящей от ужаса принцессы.
Ала пятилась на четвереньках назад, заливаясь слезами и лихорадочно ощупывая землю возле себя. Ну хоть что-то найти, хоть какой-то острый предмет. Успеть рубануть по шее. Но ничего не находилось, а разбойники, здоровенные, отвратительные, залитые чужой кровью мужики, весело переговариваясь, шустро собирали разбросанный по земле скарб обратно в повозки, успокаивали мечущихся лошадей, и, поглядывая на нее с злым весельем, переругиваясь насчет очереди. Ее даже не связали, прекрасно понимая, что далеко не убежит. Сейчас дособирают вещи, швырнут ее, как кутенка, в повозку и по очереди развлекутся. А потом прирежут. Все это обсуждалось прямо при Але, так спокойно и деловито, что становилось понятно: ни при каких условиях ее в живых не оставят. Поэтому принцесса, елозя по земле и прикидываясь окончательно смирившейся и потерянной, что было правдой примерно процентов на девяносто, не теряла надежды все же найти хоть какой-нибудь завалящий ножик. Защищаться она не сможет, но ведь и умереть можно по-разному…
Увлеченная поисками, она пропустила момент появления на арене еще одного действующего лица.
Из сумрака появилась и стремительно приблизилась огромная, горообразная фигура, раздался поистине нечеловеческий рев, а разбойники, не ожидавшие нападения, не смогли собраться и оказать достойное сопротивление. Да даже если бы и собрались, шансов у них против двухметрового, широкого, как гора, и невероятно быстрого монстра не было.
Ала, пытаясь приподняться на дрожащих ногах, не могла оторвать глаз от разворачивающейся бойни. Именно бойни, потому что битвой то, что происходило на поляне, назвать было нельзя.
Монстр утробно хекал, мерно размахивая дубиной, разбойники визжали неожиданно тонкими голосами, лошади неистово ржали, и, когда все закончилось, наступившая тишина показалась странной и пугающей.
Ала в ступоре сидела под телегой, куда успела забиться перед расправой, и почему-то не двигалась с места, неотрывно глядя на приближающуюся к ней массивную пугающую фигуру.
— Ты как там, девка? — мощный бас прозвучал так неожиданно громко, что сердце заполошно забилось, а затем он нагнулся, заглядывая под телегу, и Ала, с некоторым даже облегчением, свалилась в обморок. Не выдержала.
Потому что существо, разметавшее разбойников, как пылинки, имело грубое лицо, все заросшее недлинной густой щетиной, растрепанные, не знающие расчески, лохмы, огромные бугристые плечи шириной в стол в отцовской трапезной. И один глаз с желтым страшным зрачком.
Посреди лба.