Таксофон

ВВЕДЕНИЕ

Норвегия — страна тишины.
Но тишина здесь иная — не как отдых и не как утешение. Это тишина суровой земли, где каждый звук, каждая шаговая тень — чужая. Особенно зимой, когда свет будто застревает где-то за горизонтом, а ветер скребёт по крышам деревянных домов, как по крышке гроба.

Среди белых холмов, засыпанных снегом, лежит старый шахтёрский город Рёрус — город, где всё держится на памяти.
Основанный в 1644 году после случайной находки жилы меди, он когда-то был сердцем норвежской промышленности. Тысячи тонн руды. Тысячи погибших. Тысячи историй, оставшихся под землёй.
Теперь Рёрус — музей. Город-призрак, пусть и живой. Объект ЮНЕСКО. Фотооткрытка. Фасад для туристов, где деревянные дома с крышами, заросшими дерном, прячут за уютом холод прошлого.
Но за пределами центральной улицы — другая сторона города. Там, где не ступает нога экскурсовода, стоит забытая остановка с облупившимся знаком, замёрзшие окна квартир с чёрными занавесками и шахты, где ещё слышны эхо динамита, если прислушаться ночью.

Центр Рёруса — живой памятник, украшенный аккуратными вывесками, уличными фонарями и рождественскими гирляндами. А в двух кварталах — Слеггвейен, исторический квартал бедноты. Дома тех, кто умирал в шахтах. Грязь, уголь, вечная усталость.
Теперь там не живёт почти никто. Кроме тех, кто не может уехать. Или — кого не отпускают.

Здесь, среди этих улиц, начинается история Джоша Тэлбота.
Одинокого рабочего, умирающей матери, и таксофона, который не должен был звонить.

"Некоторые звонки не требуют ответа. Но всё равно кто-то поднимает трубку."

(от лица Джоша)

Я всегда думал, что тишина — это покой.
Что если всё замрёт — станет легче дышать. Но Рёрус научил меня другому. Здесь тишина — как лёд. Она не обнимает, она проникает под кожу и держит изнутри.

Город стоит на костях меди. Сначала люди пришли за рудой, потом стали умирать, потом строили деревянные дома поверх шахт — как будто забыть можно, если сверху положить красивое.
И всё равно, даже сейчас, когда идёшь по центральной улице с выложенной плиткой и развешанными огоньками — пахнет рудой. Сырая, металлическая, тянущая в горло. Это запах, с которым я вырос. С которым мама, кажется, и лечь собирается.

Когда-то сюда приезжали за деньгами. Потом — за историей. Теперь — за тишиной. Но никто не говорит, что именно здесь легче всего услышать то, что ты сам бы хотел забыть.

В Рёрусе много чего не работает. Старые механизмы, сломанные часы, замёрзшие лифты. Но хуже всего — то, что ждёт, пока заработает снова.
Некоторые шахты законсервировали, но никто не знает, что именно там осталось.
Некоторые дома пустуют — но ночью в них всё равно горит свет.
А некоторые голоса — когда-то смолкли.
И я почти уверен: я один из тех, кто их должен был услышать. Но не услышал.

Меня зовут Джош Тэлбот. Мне тридцать четыре. Я работаю на шахте, как мой отец, и как его отец.
Моя мать умирает медленно, беззвучно, как всё в этом городе.
И я не могу вспомнить, когда в последний раз что-то менялось. До того вечера. До звонка.

ГЛАВА 1: РУТИНА

На глубине шестисот метров не чувствовалось времени. Ни часов, ни света. Только шум машин и дыхание самой земли — тяжёлое, глухое, как будто шахта спала и ворочалась во сне. Джош Тэлбот, как и каждый день, стоял у буровой установки с молотом в руках. Руки ныли. Спина гудела от боли, которую он уже не различал: то ли мышцы, то ли усталость, то ли просто старость, пришедшая раньше срока.

Пыль проникала в каждую складку комбинезона, в глаза, под ногти. Угольная пыль впитывалась в кожу, как в ткань. Даже дома, после душа, он чувствовал её вкус — металлический, кислый, неприятно знакомый.

Работа шла молча. В шахте редко говорили. Иногда кто-то матерился — коротко, беззлобно. Иногда включали старую музыку в наушниках, чтобы не слышать, как трещат камни. Но чаще просто молчали. День длился восемь часов, иногда двенадцать. Без сюрпризов. Без перемен. Те, кто пытался сбежать отсюда — в Осло, Тронхейм, куда угодно — возвращались через год, а то и раньше. Говорили, что на севере хоть можно умереть спокойно.

К концу рабочей смены Джош Тэлбот сидел в шахтёрском вагонеточном лифте, зажав термос между колен. Руки дрожали. Не от страха, нет — от недосыпа и озноба, который въелся в кости после девятой зимы без отпуска. Спуск шёл медленно — проволочный трос скрипел, как что-то живое, и вагонка воняла мокрым железом.

Никто в лифте не разговаривал. Шахтёры молчали, уткнувшись в лампы на касках. Свет от них вычерчивал на стенах замёрзшие прожилки ржавчины. Здесь не разговаривали. Особенно в ноябре. Особенно после того, как одного парня нашли мёртвым у врубовой машины, с оторванной ногой и открытыми глазами.

Город Рёрус просыпался только к полудню — но под землёй всегда было темно.
И всегда было вчера.

“Каждый день как гвоздь в крышку гроба,” — думал Джош, поправляя перчатки.

Выходя наружу, Джош щурился от серого неба. Свет будто царапал глаза. Снег не шёл, но всё было мокрым: воздух, земля, даже дерево на входе в бытовку. Всё текло, капало, разлагалось.

Когда он вернулся домой, мать не спала, когда он вошёл.

Она всё ещё лежала так же, как и утром: под тремя одеялами, худющая, почти прозрачная. С кислородной маской, с костлявой рукой, сползшей с подушки. Трубка в носу, плевательница у кровати. Шея — как у птицы, вся в пятнах.

Джош сел рядом, проверил капельницу. Пальцы у неё были синие, как чернила. Он аккуратно надел ей очки — не на глаза, а просто на лоб, по привычке — и сел рядом. Телевизор тихо шипел каким-то норвежским ток-шоу.

— Джош, это ты? — спросила она неуверенно.

— Я, мам.

Он не сказал, что её левое веко начало проваливаться внутрь. Не сказал, что из носа опять капала кровь. Она не замечала. Он подтирал платком.
В комнате пахло лекарствами, железом и чем-то сладковатым. Как в морге, вспоминалось почему-то.

На кухне — чашка с застывшим кофе, тарелка с засохшим хлебом, телевизор без звука, с цветными полосами на экране.
Он не включал отопление. Не потому что экономил — просто не имело смысла. Здесь никто не смеялся, не спорил, не пил чай. Молчание растягивалось между комнатами, как паутина.

Каждый день был такой.

Он работал. Она умирала.
Он ел. Она спала.
Он засыпал. Она дышала тяжело, как будто через воду.

Иногда он забывал, какой сегодня день. Иногда просыпался в воскресенье и шёл на работу, как в среду.

Ничего не менялось.
И он даже не знал, хочет ли, чтобы изменилось.

После того как мать уснула — или просто замерла на несколько часов, будто превратилась в куклу — Джош накинул куртку, натянул вязаную шапку и вышел во двор. Воздух был холодный, но не бодрящий. Скорее, влажный и серый, как заплесневевшая ткань. Такой воздух будто застревал в лёгких.

На улице быстро темнело. Зимы здесь были долгие, мутные — солнце вставало неохотно и уходило раньше времени, как больной, которому незачем вставать с кровати. Иней уже лёг тонким слоем на поручни крыльца, на металлическое ведро у стены, на колёса старого велосипеда, припорошенного снегом у соседей.

На крыльце было прохладно. Иней с тонким хрустом крошился под подошвами. Влажный холод пропитывал одежду, словно подбирался внутрь через швы и рукава. Он закурил, не торопясь, глядя, как дым повисает в воздухе, не двигаясь. Здесь никогда не было настоящего ветра — только тусклое, тяжёлое небо, и осевшая на дома тишина.

Через дорогу, чуть в стороне от остановки, к столбу был прикручен старый таксофон. Красный, с облупившейся краской, он больше напоминал старый пожарный шкаф, забытый в переулке. Внутри — паутина, старая, густая, как будто сплетённая из проволоки. От кого она защищала — никто не знал. Наверное, даже пауки не жили тут.

Панель с выцветшими кнопками, половина из которых не нажималась. Провода, по которым давно уже не шёл ток, всё ещё тянулись в землю.

Иногда местные подростки цепляли к трубке банку или обклеивали аппарат стикерами. Сейчас на металле кто-то чёрным маркером написал: "НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ". Ниже, почти стёртая надпись — что-то вроде: "Я знаю, кто ты".
Внизу торчал оборванный провод — будто жилы вытекли из механизма, который уже никогда не оживёт.

Рядом с ним — ржавая урна, искривлённый дорожный знак, и потрескавшийся бордюр, заросший коркой льда. В этом углу города не работало ничего.

Джош помнил, как ещё в девяностых из этого телефона звонили домой школьники, когда автобус опаздывал. Как один из соседей — старик в зелёной шапке — звонил своей дочери в Тронхейм и плакал, прикрываясь воротником куртки. Потом все перешли на мобильные. Таксофон остался. Его забыли. Но никто не трогал — как будто он стал частью ландшафта, вроде столба освещения или ржавой скамейки.

Он не подходил близко. Никогда не подходил. Даже когда был ребёнком — особенно тогда.
Друзья говорили, что если поднести трубку к уху и ничего не говорить, там начнёт кто-то дышать. Очень тихо. Очень близко.
Он не верил. Но и не проверял.

ГЛАВА 2: РАССЛЕДОВАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Утро.

Он не спал. Может, задремал на двадцать минут, не больше.
Мать лежала всё так же — тонкая, белая, как бумага. Аппарат гудел, подавая кислород. Из кухни пахло сыростью и металлическими трубами.

Он накинул куртку, взял термос с остывшим кофе и вышел.

Снег припорошил ступени. Мир казался чужим — будто он во сне, где всё как обычно, но чуть не так.
Мимо дома прошла машина, за ней — вторая, с мигалкой. Медленно. Без сирены.
Джош знал этот ритм: значит, что-то случилось.

Он пошёл пешком. До шахты — пятнадцать минут.
Мимо покосившихся гаражей, чёрного рельса, вылезшего из земли, мимо остановки с облупленной лавкой. Таксофон, где вчера раздался звонок, молчал. Как и положено. Будто ничего не было.

Но теперь Джош уже не был уверен.

На шахте всё началось не с работы, а с шепота.
У ворот стояли люди. Один курил, двое смотрели в телефон. Кто-то говорил с охранником, кто-то — с полицейским в чёрной куртке.

— Видел? — бросил ему навстречу знакомый, молодой парень по имени Ларс.
— Нет. Что случилось?

Ларс глянул по сторонам, понизил голос:
— Женщину нашли. В багажнике.
— Где?
— На другом конце города. Возле старого универмага.
— И что?
— А то, что рядом был… — он замолчал, глядя на Джоша. — …таксофон. Старый, как этот, возле твоего дома.

Джош не сразу понял, как отреагировать.
— Это что, совпадение?
— Может. Но копы сразу периметр закрыли. И никого к машине не подпускают. Говорят, убили жёстко.

— Кто она? — спросил Джош.
— Пока никто не знает. Ни документов, ни телефона.
— Туристка?
— Нет. Местная. Лицо... как будто её кто-то узнал, но не говорит.

Шахта, казалось, затаилась. Люди переговаривались вполголоса. Шум техники был глуше обычного, как будто даже железо чуяло неладное.

Джош сидел в раздевалке, держал кружку с чёрным кофе, а в голове упрямо звучал один вопрос:

Зачем он подошёл к трубке?

И второй:

Почему она знала его имя?

Кто она ?

После смены никто не расходился сразу.

Кто-то задержался у автоматов с кофе, кто-то — в курилке. Джош мыл руки в раковине, слушая, как в соседнем помещении перебрасываются словами.

— …нашёл какой-то пацан. Смотрел, как лисица роется у багажника, подошёл — вонь стояла, как из канализации…

— …багажник не закрывался, будто его пытались хлопнуть, но ткань мешала…

— …говорят, ногти поломаны, как будто она живая туда попала…

Он вышел из душевой и подошёл к одному из старших сменщиков, Виктору, угрюмому мужику с седой щетиной.

— Ты слышал, что нашли? — спросил Джош.

— Уже и видел, — буркнул Виктор. — Я как раз там мимо ехал, пока ещё ленту не натянули. Машина — старая «вольво», вся снегом занесена. А рядом — таксофон. Прямо на углу. Никто его не чинил лет двадцать. И вдруг — убийство.

— Кто она?

— Ну… — Виктор понизил голос, — есть разговор, что это Ингрид Гранн. Работала в медпункте лет десять назад. Потом уехала. Вернулась вроде недавно. Странная была. Молчунья. Пила.

— А как нашли?

— Мальчишка лет одиннадцати. Там рядом старая стройка — он лазил. Вышел, увидел багажник приоткрыт. Заглянул… Ну, ты понял.

Джош кивнул.
Молча допил кофе, глядя в мутное пластиковое окно.
Мелькнуло тревожное чувство: он знал эту женщину.
Не близко. Просто видел. Лицо — будто из сна.
То ли в аптеке, то ли когда мать отвозил на обследование…

А вечером в новостях на местном канале вяло проговорили:
— В Рёрусе обнаружено тело женщины. Обстоятельства пока не разглашаются. Полиция не исключает криминальный характер происшествия. По неподтверждённым данным, рядом находился заброшенный таксофон, ставший символом…

Джош выключил телевизор.
Символом чего?

Скорее ночи.
Скорее чего-то, что возвращается — и теперь с именем.

После шахты он решил обойти центр. Не потому что нужно было — просто не хотелось домой. Не сразу. Не к матери, не к трубке, не к своей изнанке тревоги.

Универмаг, возле которого нашли тело, давно закрылся: разбитые окна, выбитая дверь, рекламный баннер с выцветшей улыбкой.

Там уже не было тела. Только жёлтая полицейская лента, приклеенная кое-как. И двое. Один в жилете. Второй в штатском.

Они стояли рядом с "вольво". Машину накрыли брезентом, но видно было — зад придавлен, будто что-то тяжёлое внутри.
На асфальте — чёрное пятно, не растаявшее, не впитавшееся. Как будто масло. Или кровь.

Джош притормозил. Не подходил, просто наблюдал.

Полицейский в штатском — высокий, с тускло-рыжими волосами и застывшей физиономией — что-то сказал младшему. Второй кивнул и ушёл.

— Можно? — тихо спросил Джош, указывая глазами в сторону периметра.
— Не нужно, — отозвался рыжий. Без раздражения. Просто устало. — Место не для прогулок.
— Я просто мимо. Я тут живу.
— Все здесь живут, — сказал он и чуть сузил глаза. — Имя?

— Джош Тэлбот.
— Работаете?
— Да. Шахта. Смена сегодня была.

Молчание.
Полицейский посмотрел на него чуть внимательнее. Джош ощутил, как внутри поднимается холод. Тот самый, что не имеет температуры — только предчувствие.

— Слышали что-нибудь ночью?
— Нет, — сказал Джош слишком быстро.
— Ничего подозрительного?
— Только вьюгу.
— Вьюги не было.

Он ничего не ответил.

— Вы, кажется, живёте у восточной окраины?
— Да.
— Там тоже есть таксофон, верно?

Джош почувствовал, как по позвоночнику скользнуло что-то липкое. Он кивнул.
Полицейский не улыбнулся. Но и не спрашивал больше.

— До свидания, мистер Тэлбот. Если что-то вспомните — звоните.

И он развернулся, как будто разговор был не больше чем скамейка в парке, на которой не хочется сидеть.

В этом районе бар назывался "Вахта" — старое место для таких же старых людей.
Джош заходил туда редко. Но сегодня — нужно было тепло и гул. Что угодно, чтобы не слышать в голове чужой голос.

ГЛАВА 3: БЕЗУМИЕ

Ночь разложилась над домом тяжёлым одеялом.

Он лежал в постели, не выключая свет.
Плед сбился к ногам, подушка была влажной от пота.

Он не спал.
Не мог.

Сначала просто лежал с закрытыми глазами, надеясь, что сон сам его найдёт.
Но чем тише становилось в доме, тем громче слышалось внутри.
Стук сердца.
Тикающие часы.
И — что-то ещё.

Шаги.

Сначала он решил, что это — его воображение.
Скрип старых половиц. Усадка дома. Мать во сне перевернулась.
Он сам часто слышал подобное в детстве.
Но тогда это не вызывало такой дрожи в груди.

Теперь — вызывало.

Он слышал, как что-то идёт по коридору.
Медленно.
Один шаг.
Пауза.
Второй.

Он знал — мать не может встать.
Значит… кто?

Он резко сел, вслушался. Тишина.
Потом — звонок.

Резкий.
Металлический.
Но не телефон. И не мобильный.

Таксофон.
Он звонил внутри его головы.
В ушах.
Где-то очень близко.

Он вскочил.
Открыл дверь спальни — и увидел только темноту коридора.
Но — он чувствовал. Кто-то был здесь.

Он шагнул вперёд.

И вдруг — за спиной, у входной двери — шорох.
Как будто по коврику провели рукой.
Он обернулся с рывком. Сердце забилось в горле.

Он медленно подошёл к двери.
Ухо — к дереву.
Тишина.

Но когда он присмотрелся в глазок, то увидел движение — быстрое, как будто кто-то присел и скрылся из поля зрения.

Он выдернул цепочку, распахнул дверь —
Пусто.
Лишь снег и мутный уличный фонарь.

Он оглядел порог.

И на коврике — следы пальцев.
Как будто кто-то провёл рукой по снегу, оставив пять тонких, отчётливых борозд.

Он вернулся в дом, захлопнул дверь, навесил цепочку.
Замки. Один. Второй. Засов.

С трясущимися руками набрал номер — 112.
Мобильник дрожал в пальцах. Писк гудка. Один. Второй.

— Полиция Норвегии, чем могу помочь? — голос был ровным, уставшим.

— Это… это срочно. Я не знаю, как объяснить… кто-то был у меня под дверью, прямо сейчас!
Я видел — следы! Он или она стояли, смотрели в камеру! Это уже не первый раз!

— Назовите адрес, пожалуйста.

— Край города, улица Кулгата, 17. Я — Джош Тэлбот. Рабочий с шахты. Уже было одно убийство, и я думаю, это связано!

— Вы хотите сказать, что видели предполагаемого преступника?

— Нет… да… я не знаю! Я видел на камере женщину, потом исчезла. А сейчас следы у двери, пять пальцев, как будто она провела рукой! И ещё — звонки! Мне звонят, из старого таксофона! Голос говорит "Привет, Джош". Только это невозможно, он не работает с девяностых!

Пауза.
В голосе дежурного появилось напряжение.

— Сэр, вы употребляли алкоголь или препараты?

— Что? Нет! Это не... Это не бред! Я клянусь! Я покажу вам запись, камера всё зафиксировала!

— Хорошо. Мы зарегистрируем вызов. Патруль будет, как освободится. У вас есть оружие?

— Нет. Я… я просто не хочу умирать, понимаете?! Она знает, где я живу!

— Оставайтесь на связи. Закройтесь. Не выходите из дома.

— Это уже не помогает…

Щелчок.
Гудок.

Он смотрел в экран телефона.
Как в яму.

Он понимал, что ему не верят. Что это просто — ещё одна запись.
Псих давит на полицию. В городе убивают — и все на взводе.
А его — уже занесли в список странных.

Он опустил телефон на стол.
Закрыл лицо руками.

Прошёл час.

Потом ещё один.

За окном лежала мёртвая тишина.
Снег продолжал падать, сыпался на пустую улицу.
Фонари казались далекими, как в чужом городе.

Никто не приехал.

Никаких фар.
Никаких шагов.
Никаких голосов у двери.

Джош сидел на кухне с кружкой холодного кофе, глядя в экран старого монитора.
Камера показывала ту же самую картинку:
порог дома, запорошенный снегом.
Коврик.
Пятна от следов уже занесло.

Он пару раз выходил в коридор, прислушивался.
Тишина.
Потом снова вернулся на кухню и посмотрел на часы — почти четыре утра.

Он включил мобильный, проверил звонки.
Никаких входящих.
Ни одного ответа от полиции.
Даже СМС.

Он набрал номер снова — дежурный больше не отвечал.
Один и тот же голос автоответчика:

“Ваш вызов зарегистрирован. Патруль прибудет при первой возможности.”

Он разом выключил звук.
И положил голову на стол.

Ничто не пугало его так, как эта тишина после крика о помощи.
Пустая линия.
Закрытая дверь.
Занесённые следы.
Он мог бы подумать, что всё это ему приснилось.
Если бы не запись.
Если бы не следы под дверью.

Он встал, посмотрел в окно.
Пусто.
Далеко у остановки — всё тот же силуэт старого таксофона, облезлого, висящего на столбе.
К нему никто не подходил.
Вроде бы.

И всё же…
Что-то там было.

Джош достал биту из шкафа в коридоре.

Старая, потрескавшаяся, обмотанная изолентой на рукоятке.
Он когда-то приносил её с бейсбольного матча, ещё подростком —
теперь держал, как последнюю защиту от неизвестного.

Дом был тёмен.
Он выключил все источники света, чтобы лучше видеть, что происходит за окнами.
Под ногами скрипел пол — не от страха, а от возраста.
Но каждый скрип казался не его.
Каждый поворот за угол — возможностью столкнуться с кем-то лицом к лицу.

Сначала — спальня.
Проверил мать — спит. Дышит медленно, натужно.
Одеяло поднято до подбородка.
Никаких странностей.