Там, где умирают тени

Глава 1

В полумраке комнаты, звенела тишина, лишь шепот шелка, подобный вздоху увядающей розы, и хриплое дыхание, звучавшее как стон загнанного зверя, нарушали томную тишину. Воздух, казалось, застыл в ожидании.

Его руки, судорожно и нетерпеливо проходились по изгибам её бёдер, зажигая под кожей фейерверк мурашек. Искры пробегали по всему телу, словно от прикосновения к оголенному нерву.

Очередной тихий стон вырвался из её груди. Рыжеволосая бестия, с надменностью королевы, прожигала взглядом черноволосого мужчину. Её глаза, две бескрайние чёрные бездны, алчно пожирали каждый миллиметр его лица и шеи. В ней чувствовалась дикая грация хищницы, готовой к прыжку, но сдерживаемой невидимой уздой.

«Остановись, мгновение!»- словно шептала она, борясь с бушующим внутри пламенем.

Нога, внезапно вонзилась в его грудь, отправляя мужчину в свободное падение на пол. Из его уст сорвался разочарованный вздох, похожий на скулёж, выглядело это всё, как последний выдох умирающего гладиатора.

В этот момент он был повержен, его гордость растоптана, и он полностью принадлежал лишь ей одной.

— На колени, — прошелестел тихий, но властный приказ рыжеволосой девы. В ее голосе звучала сталь, обернутая в бархат ночи.

Он рухнул на колени, ища спасения в ее тени. Щекой прильнул к мраморной икре, словно к алтарю, осыпая нежную кожу трепетными поцелуями. Его руки, ведомые невидимой силой, поползли вверх, как лианы по стволу древнего дерева, достигая подола шелковой рубахи, что в мерцающем свете свечей казалась сотканной из лунного света и звездной пыли. Каждый его жест был мольбой, каждая клеточка тела – покорностью, а в глазах плескалось отчаяние, подобное бушующему морю.

Холодные, чуть шершавые губы чертили на коже призрачный путь поцелуев, высекая искры желания в самой глубине ее души. Пальцы, крадучись, как воры в ночи, скользили к шелковой границе белья.

Рыжеволосая богиня, восседающая на троне из смятых простыней, впилась побелевшими пальцами в ткань, словно пытаясь удержать ускользающий миг.

В его глазах плескалась мольба, бездонная и отчаянная, как у голодных детей Бертольда, просящих милостыню у черствых сердец горожан.

«Подайте хлеба, молим!» –

кричали они, но он, его взгляд просил лишь толику ее милости, разрешения.

Она купалась в ощущении всевластия. Контроль опьянял, сильнее чем терпкое вино. Контроль над ситуацией. Над ним.

Рыжеволосая фурия, мучительно медленно, как будто даруя последнюю надежду умирающему, кивнула. И он, словно сорвавшийся с цепи зверь, бросился в ее объятия.

Хлопок. Сердце, мечется в груди, отбивая безумную чечетку. Клариса, судорожно хватаясь за грудь, жадно ловит воздух, словно выброшенная на берег рыба. Щеки вспыхивают нежным пламенем, а руки трепещут в неудержимой дрожи.

«Снова этот сон…»

Клариса зажмурилась, отчаянно пытаясь захлопнуть дверь в этот кошмар, изгнать из памяти навязчивые видения. Но едва веки опускаются, погружая ее в темноту, как перед внутренним взором вновь всплывают его руки – призрачные, невесомые, скользящие по коже, как лунный свет по глади озера. И тихий шепот слов, едва различимый сквозь умиротворяющее потрескивание пламени свечей, – слова, что жгут сердце, то что она никогда бы не смогла сотворить.

Эти сны заполняли её ночь, и каждое утро она просыпалась с горьким ощущением утраты, будто что-то важное ускользало от неё наяву.

Она свернулась калачиком, прижимая дрожащие колени к груди, будто пытаясь оградиться от фантомного врага. Но враг ли он? Днём она грезила о нём, лелеяла его образ в глубинах сознания. Годами он был её навязчивой тенью, преследовал в грёзах и бодрствовании. Но тени не отступали. Они, словно чернила, просачивались в каждую трещину её души, заставляя сердце трепетать. Обжигающее пламя страха и томления разливалось по телу, превращая её в живой костёр.

Каждое утро Клариса силой воли изгоняла призраков ночи, но с первым же сумеречным вздохом тьмы знакомый кошмар возвращался, сплетаясь с мучительным желанием.

— Почему сны так цепко держатся за меня? — прошептала она, поднимаясь с постели.

Девушка считала, что ей нужно было вернуть контроль над своей жизнью. Она выбрала быть сильной, несмотря на тягучую тоску, заполнившую её разум. Может, завтра, когда рассвет коснётся её лица, этот сон наконец исчезнет.

— Кажется, я схожу с ума, — прошептала Клариса, словно зачарованная, устало прикрывая глаза, цвета воронова крыла.

Дверь в её покои распахнулась, и на пороге возникла Мила, излучавшая сияние утренней зари. Кларису вновь опалило румянцем, будто её застали врасплох, за самым сокровенным. Ах, если бы миловидная сестра могла хотя бы на миг проникнуть в те грезы, которые посещали старшую Колд каждую ночь, то её невинное сердце непременно содрогнулось бы от шока.

Клариса осмотрела младшую сестру. Длинные светлые волосы волнами струились по спине, а ясные голубые глаза искрились радостью и восторгом. Девушка выглядела безукоризненно в своем светлом домашнем платье, рюши подчеркивали её стройную фигуру и тонкий стан.

Сердце Кларисы болезненно сжалось. Сестра выглядела словно мечта. Белая почти что фарфоровая кожа, без веснушек, длинные ресницы, глубокие глаза, тонкие губы, аккуратный носик. Рыжеволосая дева была полной противоположностью. Розоватая кожа, куда не посмотри, а всё тело было в веснушках, пухлые губы и курносый нос.

«Я не должна завидовать своей сестре».

Не успела она вымолвить и слова, как звонкий голосок блондинки, словно трель малиновки, радостно защебетал:

— Платье! Госпожа Ролтс привезла наряды, достойные самой королевы!

Восторг волной захлестнул Милу, предвкушение заиграло искрами в её глазах. Слабоватая улыбка расцвела на лице Кларисы. Поднявшись с кровати, она ощутила ледяное прикосновение пола к ступням, но это не омрачило её пыл. Хотя тревожные сны до сих пор не отпускали.

Глава 2

— Что это?! — ахнула Мила, в голосе её зазвенела тревога. Глаза её с ужасом впились в платье, уготованное для Кларисы к грядущему торжеству, затеянному властной рукой их матушки.

Всего два дня миновало с той поры, как Кристиан, объявил о своем намерении посетить это мероприятие.

Рыжеволосая дева, подобно любопытной лисице, заглянула через плечо младшей сестры в коробку. То, что предстало её взору, было чудовищным оскорблением вкуса. Вместо привычных серых одеяний, её ждало нечто воистину из ряда вон – тряпка в тошнотворный горох серо-буро-малинового оттенка, увенчанная отвратительными, кричащими, словно раненные попугаи, ядерно-салатовыми бантами, способными вызвать приступ дурноты у любого, кто хотя бы краем души знаком с понятием элегантности. Это было похоже на костюм предвоенного шута, но никак не наряд для юной девушки.

«Я жаловалась на серые платья? Беру свои слова назад», — подумала Клариса, осознавая абсурдность ситуации.

Никто, как ей казалось, из здравомыслящих людей не наденет такое. Лицо Милы, полное недоумения и отвращения, лишь подтверждало её мысли.

— Сестричка, это какая-то ошибка, — пробормотала блондинка дрожащим голосом, обращаясь к старшей сестре. — Я сейчас же отправлю кого-нибудь к мадам Ролтс.

Не успела Клариса вымолвить и слова, как мать поставила чашку на стол. Звякнувший фарфор эхом пронесся по комнате, заставив девушку вздрогнуть, словно от удара хлыстом. Холодок предчувствия змеей скользнул по спине, оплетая сердце липким страхом.

«Сейчас в очередной раз она выскажет всё недовольство в мою сторону», — пронеслось в голове Кларисы.

Она устала от этих вечных нотаций, от материнской тирании. Каждая попытка достучаться до матери превращалась в бессильное бормотание перед каменной стеной, глухой и непреклонной.

Женщина заговорила с ледяным спокойствием, в котором слышалась сталь:

– Времени на сантименты нет. Ошибка лишь в мимолетном капризе цвета и узоре, а суть осталась прежней, размер не изменился.

Клариса вскинула взор, иссиня-чёрные омуты глаз встретились с материнскими голубыми очами. Светлые локоны, словно солнечные зайчики, сбегали с плеч, вторя облику младшей сестры, Милы. Неизбывное сходство матери и дочери всегда рождало в душе Кларисы вихрь противоречий. Она, словно воробей среди райских птиц, выделялась на их фоне, и порой казалось, что рыжеволосая дева и вовсе им не родня.

В пору юношеских грёз сердце Колд старшей часто терзала крамольная мысль: а не подкидыш ли она? Но, вызывая в памяти образ отца, с его пламенной шевелюрой, она гнала прочь сомнения, словно назойливую мошку.

Лицо матери, выточенное из слоновой кости, хранило печать невозмутимости, лишь паутинки морщин у глаз выдавали бег времени. В свете софитов светской жизни госпожу Натали неизменно принимали за старшую дочь семейства Колд, и эта ошибка ранила острее кинжала. Легче было поверить в колдовское бессмертие почти нестареющей женщины, чем признать родство с блеклой девицей, чьи рыжие волосы казались отблеском угасшего костра.

Натали вперила в дочерей взгляд, холодный и неподвижный, как ледник:

— Просто надень это и иди.

Клариса замерла. Мать, как всегда, осталась безучастной, и в сердце девушки зародилась ледяная пустота. Зачем она вообще до сих пор питает какие-то надежды?

Робкая ладонь младшей сестры скользнула по ее спине, словно пытаясь унять бурю, но иглы разочарования вонзились в грудь, отравляя душу ядом.

«Матушка никогда не видела во мне ничего, кроме досадной помехи» — пронеслось в голове Кларисы.

«Мои беды для нее — лишь звук, не заслуживающий внимания»

В рыжей голове вспыхнул образ Кристиана, родной и любимый, словно маяк в бушующем море сомнений. Его улыбка – солнечный зайчик, согревающий душу, а взгляд – два тёплых озера, отражающих безмятежность.

Вспомнились его слова, всегда такие мудрые и обнадёживающие, как бальзам на израненное сердце. Тепло разлилось по венам, как янтарный мёд, растопив лед одиночества.

«Он прав… Это всего лишь наряд,»

Но червь тревоги продолжал грызть изнутри. Снова этот страх – быть выставленной напоказ, стать клоуном на потеху толпе.

Однако мысль о Кристиане, её верном друге, была якорем, удерживающим от бездны отчаяния. Знала, что в этот миг он будет рядом, его поддержка – словно щит, отражающий стрелы злых языков.

***

Званый вечер. Дамы и джентльмены, словно экзотические птицы в оперении из шелка и бархата, величаво скользили под чарующие звуки оркестра, потягивая искрящееся шампанское — жидкое золото в тонких бокалах.

Натали Колд, хозяйка поместья, как всегда, превратила свой дом в ослепительный дворец. Каждая деталь, от хрустальных люстр до серебряных канделябров, сияла безупречным блеском.

Недаром говорили, что в её руках даже серый камень начинал искриться, а имя её звучало как музыка в высшем свете. Она была той самой "львицей светского общества", чей рык мог заставить трепетать сердца и чье обаяние было оружием неотразимой силы.

— Боже правый, взгляните! — прошептала одна из леди, и в голосе её звучало благоговение, какое испытывают, узрев ангела, спустившегося с небес.

Взоры всех присутствующих устремились к ней, к незабвенной блондинке, затмившей собой всех.

Муслиновое платье, сотканное, казалось, из лунного света, облегало её стан подобно туману, ласкающему утреннюю зарю. Каждый шаг рождал волну, и ткань ниспадала каскадом, превращая движение в танец, исполненный грации и неземного очарования. Волосы цвета спелой пшеницы были собраны в высокую прическу, увенчанную россыпью заколках в форме лазоревых незабудок, будто сама Весна вплела их в её локоны, дабы подчеркнуть невинность и юность, пылающие в её очах.

Глава 3

Клариса стояла в шумном зале, укрываясь за простенькой маскарадной маской. Она была белая, без каких-либо узоров. Украшение скрывало полностью лицо, пряча ужасные веснушки именно таковыми их считала девушка, и чуть курносый нос.

Люди на балу могли наблюдать только большие чёрные глаза сквозь прорези на маске. Рыжие волосы беспорядочно завивались, хотя на укладку слуги потратили много времени. Вечно непослушные и проблемные.

Громогласный хохот аристократов и слащавая мелодия, растекающаяся, словно патока, по залу, лишь усиливали ее жгучее желание раствориться в тенях, слиться с холодными стенами этого блистательного ада.

«Мне здесь не место», – билась в отчаянии мысль Кларисы.

Она кралась вдоль стен, мечтая стать невидимой, неосязаемой. Море пышных платьев, ослепительный блеск масок и шепот создавали иллюзию сказки, но для нее это была лишь клетка. Каждое движение людей, каждое слово, казалось, било наотмашь, заставляя терять самообладание. Старшая Колд осознавала с горечью: этот фальшивый рай не для нее, в этой ярмарке тщеславия ей уготовано лишь место тени.

Каждый смешок в зале, казалось Кларисе, вонзался в неё невидимой иглой. Спина её выпрямилась, словно тугая струна арфы, готовая вот-вот лопнуть под бременем всеобщего внимания. Разум её блуждал далеко она вспоминала не дочитанный в поместье любовный роман. Как же сильно она хотела оказаться там, а не здесь.

Смех донёсся со стороны разодетых дам, и Клариса почувствовала, как их оценивающие взгляды стреляли в её сторону, она поёжилась, создавалось ощущение будто ледяные сосульки касались кожи.

Нервы, истончающиеся нити, готовы были оборваться. Лёгкая дрожь пробежала по рукам, а нижняя губа предательски задрожала, ведя тихую, отчаянную битву с подступающей тревогой, грозившей захлестнуть её

Голова закружилась, словно под натиском отбойного молота. Перед глазами плыли незнакомые лица и тяжёлая люстра. Это стало уже некой традицией. Постоянно Кларисса ощущала себя в тисках паники. Становилась плохо или дурно на любых светских мероприятиях.

Её сердце стучало в унисон с гулом людей. Она пыталась сосредоточиться, но мысли ускользали, как вода сквозь пальцы. Каждый взгляд нагнетал напряжение, а каждый шаг поднимал волну паники. Клариса огляделась в поисках знакомых лиц, но всё, что она увидела, — это мир незнакомцев, каждый из которых, казалось, знал, зачем здесь находится.

«Что я здесь делаю?» — тянулось в сознании, набирая мощь. Ддевушка вздохнула, стараясь подавить нарастающий груз в груди. В ушах раздавался шёпот голосов, ещё больше загущая атмосферу беспокойства. Так много ожиданий, так много требований — и ни одного выхода.

Сделав глубокий вдох, она, полная отчаяния, бросилась на пустой балкон. В тишину покой и одиночество, туда где легче.

Сняв маску, Клариса крепко вцепилась в парапет, ощущая, как капли пота, словно слёзы, стекают по лицу. Девушка закрыла глаза, прислушиваясь к мерному шепоту ночи, который, уносил её далеко от мрачного бала. Вдалеке слышался звук музыки, но она уже не могла его воспринимать — в её голове царило целое ничего, мир снаружи перестал существовать.

Клариса глубоко вдохнула, ощущая благоухание свежей зелени и ночных цветов, которые расстели свои ароматные запахи в темноте. Её мысли текли в унисон с ритмом спокойствия, заполняя пустоту, которая образовалась в сердце после того, как она покинула пышный зал, полный вальсов, смеха и неприятных её сердцу людей. Здесь, среди звёзд, она могла быть сама собой, без маски и притяжения несдержанных ожиданий.

Приятная прохлада вечерней улицы нежно окутывала трепещущее сердце, словно лёгкий шёлк. Журчание реки внизу, звенящее своей мелодией, придавало сил и возвращало чувства к жизни.

Клариса с умиротворённой решимостью старалась регулировать дыхание, стремясь избавиться от нахлынувшей паники.

«Как же я устала», — с горечью подумала она, поднимая взгляд к безбрежному звёздному небу.

Её рыжие волосы, переливавшиеся в свете луны, казались огненно-золотистыми, контрастируя с мраком ночи.

Сердце её сжималось от сомнений. Почему именно ей выпала эта участь — чувствовать себя не в своей тарелке, когда окружающие ей люди сияли уверенностью?

Вдруг звезда, яркая и крупная, пронеслась по небесной глади. Клариса остановилась, затаив дыхание, словно искала ответ на свои терзания.

— Может, я слишком строга к себе? — шёпотом произнесла она, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. В такие моменты кем-то другим быть не было бы проще, но не слишком сильно хотелось верить в собственные силы.

В каждой звезде она искала утешение, но лишь тоска звенела в глубине души.

Тишина улицы обволакивала её, а дыхание ночи шептало о надежде, что однажды она сможет расцвести, как цветок в рассветных лучах и перестанет быть тенью.

Она прикрыла глаза, и усталый вздох, сорвавшись с губ, потонул в вечерней тишине. Голова бессильно опустилась на перила, требуя всего одного — покоя.

Боль в висках, пульсирующая, словно набат, отголосками пережитого унижения, заставляла её лицо искажаться гримасой страдания.

Когда Клариса вновь распахнула веки, в мутных водах реки мелькнуло нечто, ускользающее от взгляда. Словно зачарованная, она наклонилась ниже, пытаясь уловить ускользающую реальность. В её глазах плескалось лишь недоумение, чёрные омуты, жаждали разгадки.

По реке, повинуясь течению, неслись будто погребальные венки из лепестков, розы, являя взору зрелище скорбной, но завораживающей красоты. Черные и алые мазки отражались в зыбкой воде, в танце лунного света, заставляя сердце девушки трепетать.

— Цветы?.. — прошептала рыжеволосая девушка, в голосе звучало недоумение, а пальцы судорожно вцепились в холодные перила, пытаясь удержать ускользающую реальность.