Танец с тенью

То что было так давно

Город Кастельмаре, утопающий в утреннем тумане, медленно пробуждался. Каменные улочки, покрытые древней брусчаткой, блестели от росы, а первый свет солнца касался куполов и высоких башен замка, возвышающегося над городом. Отсюда, с холма, открывался вид на извивающуюся реку, вдоль которой тянулись дома торговцев и ремесленников. Площадь с фонтаном, окружённая лавками и резными витринами, постепенно наполнялась шумом и запахами свежего хлеба и пряностей. Над городом витала лёгкая прохлада, а редкие солнечные лучи прорывались сквозь облака, создавая мерцающий ореол вокруг серых стен и крыш.

Замок принцессы, массивный и величественный, был построен из тёмного камня с резными окнами и высокими башнями. Внутри царила смесь роскоши и строгой монументальности — тяжёлые шторы, гобелены на стенах, массивная мебель с резными узорами.

В просторной спальне Элины, залитой мягким золотистым светом, стояло большое зеркало в позолоченной раме, отражающее изящество её комнаты. Лёгкий ветерок от открытого окна шевелил шёлковые занавеси, наполняя комнату запахом свежего воздуха и цветов с террасы.

Элина, проснувшись, опёрлась на локоть и медленно подошла к зеркалу. Она посмотрела на своё отражение. В зеркале она видела внешность, словно сошедшую с полотна: высокие скулы, мягко изогнутые брови, миндалевидные янтарные глаза с лёгким золотистым оттенком, которые мгновенно притягивали взгляд. Тёмные, блестящие волосы ниспадали до поясницы, слегка волнистые, окутывая плечи, а полные губы, естественного розового цвета, были готовы улыбнуться, но в глазах читалась тень грусти и внутренней силы. Фигура изящная и грациозная, движения плавные и лёгкие, словно каждый шаг был частью танца.

Элина провела пальцами по холодному стеклу зеркала, словно проверяя, настоящая ли она здесь и сейчас, — юная, прекрасная и одинокая в мире, который смотрел на неё с недоверием и страхом.

Комнату Элины тихо открыли служанки. Они улыбнулись и поклонились:

— Доброе утро, принцесса, — сказала старшая, Дина. — Сегодня вы особенно прекрасны.

Элина слегка улыбнулась и, немного покраснев, сказала:

— Сегодня я хочу… покататься на лошади.

Дина кивнула и подошла ближе:
— Отлично. Сейчас нарядим вас.

Служанки помогли Элине снять ночной халат и надели удобное платье для прогулки: мягкое, тёмное, с лёгкими складками, чтобы ничто не мешало движениям. Волосы аккуратно заплели в простую косу, чтобы не мешали, а лёгкие сапожки сделали каждый шаг уверенным и лёгким.

Элина посмотрела на себя в зеркало. Миндалевидные янтарные глаза, тёмные длинные волосы, высокие скулы, полные губы — всё было на месте. Она кивнула себе: «Готова».

Выйдя из спальни, Элина вдохнула свежий утренний воздух. Сад замка встречал её мягкой прохладой, ароматом цветов и шёпотом листвы. Дорожка вела к конюшне, и каждый шаг по траве казался лёгким, радостным, почти волшебным.

У конюшни Андреа уже ждал. Его тёмные волосы слегка падали на лоб, а глаза светились теплом и вниманием. Элина улыбнулась.

— Доброе утро, принцесса, — сказал он. — Готовы к прогулке?

Элина кивнула и взобралась на лошадь. Лошадь зашагала мягкими шагами, и они медленно поехали по саду, наслаждаясь утренней свободой и лёгким ветерком, который играл с её косой.

Элина отпустила служанок у ворот и шагнула рядом с Андреа по садовой дорожке. Утренний свет мягко ложился на камни, ветер трепал её косу, а листья шуршали под ногами. Птицы пели, словно знали о её тайной радости. Эти прогулки были их личным миром — тихим, скрытым, почти волшебным.

— Завтра бал… — сказала Элина, сдерживая дрожь в голосе. — Все женихи, которых отец считает достойными, придут выбирать меня не как дочь, а как инструмент для своей власти. Никто не знает о моём сердце, и я не могу выбрать сама.

Андреа молча кивнул, и в его глазах сияла мягкая преданность. Элина глубоко вдохнула, глядя на дорожку перед собой, и продолжила, голосом, который звучал как веление:

— Отец никогда не любил меня. Мама умерла, когда я появилась на свет. Старший брат всегда был его любимцем. Народ шептал, что я несчастье для замка. Но у отца… — она чуть замялась, затем твёрдо добавила — у него грандиозные планы на мою жизнь.

Андреа осторожно взял её за руку, и она ощутила тепло его ладони. Сердце колотилось, но рядом с ним она могла быть собой. В этот миг тревога и ожидание завтрашнего бала словно отступили.

— Пройдем немного дальше, пока нас никто не видит, — тихо предложил он.

Элина отпустила служанок у ворот и шагнула рядом с Андреа по садовой дорожке. Утренний свет мягко ложился на камни, ветер трепал её косу, а листья шуршали под ногами. Птицы пели, словно знали о её тайной радости. Эти прогулки были их личным миром — тихим, скрытым, почти волшебным.

— Завтра бал… — сказала Элина, сдерживая дрожь в голосе. — Все женихи, которых отец считает достойными, придут выбирать меня не как дочь, а как инструмент для своей власти. Никто не знает о моём сердце, и я не могу выбрать сама.

Андреа молча кивнул, и в его глазах сияла мягкая преданность. Элина глубоко вдохнула, глядя на дорожку перед собой, и продолжила, голосом, который звучал как веление:

— Отец никогда не любил меня. Мама умерла, когда я появилась на свет. Старший брат всегда был его любимцем. Народ шептал, что я несчастье для замка. Но у отца… — она чуть замялась, затем твёрдо добавила — у него грандиозные планы на мою жизнь.

Андреа осторожно взял её за руку, и она ощутила тепло его ладони. Сердце колотилось, но рядом с ним она могла быть собой. В этот миг тревога и ожидание завтрашнего бала словно отступили.

— Пройдем немного дальше, пока нас никто не видит, — тихо предложил он.

Элина кивнула, и они медленно шли по саду, наслаждаясь утренней тишиной. Каждая минута была их маленькой победой над правилами, над властью и над теми, кто хотел управлять её судьбой. В этот миг мир принадлежал только им двоим.

Андреа остановился, мягко притянул Элину к себе и тихо сказал:

Встреча

Элис

Я проснулась в холодном поту. Сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди. Опять тот сон: густой лес, цепкие корни под ногами, ветви, царапающие лицо, и чья-то невидимая тень, неумолимо приближающаяся. Я бежала, бежала, не понимая, кто это, не видя лица, но чувствуя дыхание преследователя на своей спине. Дыхание прерывистое, руки дрожат, ноги устали — и вдруг я открыла глаза, ощущая холод на коже, и поняла: это был лишь сон.

Я поднялась с кровати, плечи напряжены, и направилась в ванную. Холод плитки пробудил меня окончательно, а горячий душ смыл остатки кошмара. Капли воды скатывались по спине, руки дрожали, но постепенно тело возвращалось к жизни. Сегодня первый день в университете. Я пыталась сосредоточиться, но сердце всё ещё подсказывало тревогу.

Я выбрала лёгкую кремовую блузку и юбку мягкого мятного оттенка, волосы аккуратно уложила, простая прическа, без лишних украшений. Когда посмотрела на себя в зеркало, я почти забыла о кошмаре: лицо с высокими скулами, плавные линии челюсти, выразительные глаза, чуть тронутые румянцем щеки — я напоминала молодую женщину с изысканной, правильной красотой. Немного усталый взгляд выдавал тревогу и бессонные ночи. Я вздохнула и направилась вниз.

Кухня была освещена мягким утренним светом. Мать уже сидела за столом, перелистывая бумаги и держась за чашку с кофе, словно это было оружие, а не напиток. Её взгляд был холоден, остеклён, каждое движение выдавало привычку контролировать всё вокруг.

— Ты опять поздно проснулась? — голос был ровным, но острым. — Не могу понять, зачем тебе столько времени тратить на сон. В твоём возрасте я уже умела управлять компанией, а не валялась в кровати.

Я нахмурилась: — Мама, я просто немного устала. Это первый день в университете, мне нужно подготовиться.

Она отложила чашку, глаза сжались: — Подготовиться? Ты думаешь, что университет спасёт тебя? Что он сделает из тебя настоящую женщину? Смешно. Ты даже не умеешь вовремя вставать и заботиться о себе. От тебя одни проблемы. Даже твоя машина обходится мне слишком дорого, — произнесла мама, не поднимая глаз с бумаги.

— Я не заставляла тебе покупать её, — ответила я, сдерживая раздражение.

Мама фыркнула, глаза сверлили меня: — Не заставляла? Да разве можно было не купить? Как это будет выглядеть для всех, если у дочери такой успешной женщины не будет собственной машины?

— Ты сама следи за тем, что говоришь, — сказала я, сдерживая раздражение. — Сначала упрекаешь меня, что машина слишком дорогая, а потом говоришь, что не могла мне её не купить. Может, хватит придираться ко мне постоянно?

Мать молчала, взгляд её стал ещё холоднее, но на этот раз слов не нашлось. Мы молча продолжили завтрак.

Я сидела за столом, глядя на безупречную фигуру матери, которая как всегда держала спину идеально прямо, словно это было нечто священное. Её руки аккуратно сложены на столе, ногти блестят красным лаком, а взгляд, холодный и выверенный, сканировал меня, не оставляя ни малейшего шанса на слабость.

Мне хотелось закрыть глаза и снова оказаться в том мире воспоминаний о дедушке. Он был совершенно другим. Тёплым, заботливым, с мягкой улыбкой и легкой усмешкой, когда видел, что я застряла в какой-то детской проблеме. Он владел «Беллависта Индустриз» — компанией, производящей эксклюзивные ароматы и элитную косметику, от которой с трепетом зависела часть европейской аристократии. Я помню, как в его кабинете стояли редкие флаконы, книги, картины, всё дышало богатством, но не холодной жестокостью.

Мать, пока дедушка был жив, старалась сдерживать свой натиск. Она занимала в компании высокую должность, всё делала для имиджа, для успеха, но под его присмотром хотя бы притворялась заботой обо мне, делала вид, что мне есть место в их мире. Но четыре месяца назад дедушка умер. Сердечный приступ. И вместе с ним исчезла последняя ниточка сдержанности матери. Всё наследство оказалось в её руках. И теперь она могла показывать своё истинное лицо без масок и условностей.

Я видела это в каждом её движении, в каждом взгляде: в этом доме больше нет места теплу, больше нет места тому, что когда-то связывало нас с дедушкой. Мать стала ещё холоднее, ещё жестче. Её глаза были как лезвия — острые, безжалостные, испепеляющие взглядом, и от них невозможно было скрыться. Я понимала, что теперь мне придётся всё держать внутри, ведь против такой силы, против её амбиций и упрямства, не выстоять.

Каждый раз, когда я ловила взгляд матери, я вспоминала, как иначе она себя вела, когда дедушка был жив. Тогда хоть иногда можно было увидеть в ней намёк на человечность, на возможность быть хоть немного доброй. Теперь же она — идеальная машина амбиций, холодная и непреклонная, способная сметать всё на своём пути, если что-то мешает её планам.

Я глубоко вдохнула, стараясь не показать, как сильно это давит на меня, и почувствовала, что дом, каким бы красивым он ни был — с высокими арочными окнами, позолоченной лепниной, зеркалами в коридорах, мраморными лестницами — вдруг стал клеткой, в которой каждое движение и слово матери превращались в невидимые, но ощутимые цепи.

Я допила последний глоток кофе, отложила чашку и медленно поднялась из-за стола, ощущая, как напряжение от утренней беседы с матерью постепенно стекает прочь, словно вода по мраморной статуе. Мать, не поднимая глаз от своего смартфона и не обращая внимания на моё присутствие, бросила холодную реплику сквозь зубы: «Не опоздай… хотя вряд ли тебе это удастся». В её голосе не было ни заботы, ни интереса — только ледяная строгость и раздражение. Я не ответила. Стоит ли тратить силы на её слова? Нет. Прощай, мама, — мысленно сказала я, и шагнула к двери, чувствуя, как каждый метр до выхода освобождает меня от тяжести того, что творилось дома.

Когда я оказалась на свежем воздухе, передо мной раскинулся мой дом — величественный двухэтажный итальянский особняк, выкрашенный в мягкий кремовый цвет, с изящными колоннами, высокими окнами с коваными решётками и резными наличниками. Белые стены переливались на солнце, и казалось, что дом сам по себе сияет, отражая благородство прошлого и богатство настоящего. Перед фасадом тянулась длинная подъездная дорожка из гравия, аккуратно обрамлённая зелёными кустами и клумбами с розами, чей аромат свежего утра слегка щекотал нос. По обе стороны дорожки росли высокие кипарисы, словно стражи, охраняющие спокойствие этого места.